Pandukht

Abdullah Freres - мастера из мастеров Семейное имя Абдулла принял дед братьев-фотографов Аствацатур Юрмюзян, работавший закупщиком для двора султана Абдул-Хамида I (1774-1789). Его склоняли к принятию ислама, но он не мог отречься от своей веры. Чтобы сгладить впечатление от своего отказа, он принял имя Абдулла, “слуга Аллаха”. Затем оно перешло по наследству к его потомкам, заменив фамилию Юрмюзян. Абраам Абдулла, отец братьев Абдулла, родился в Стамбуле в 1792 году. У Абраама и его супруги Розы Бенглиян было три дочери и пятеро сыновей. Трое из сыновей — Вичен, Овсеп и Кеворк — сделали карьеру в искусстве. Семья проживала в районе Ортакей, где обитали многие армянские интеллектуалы и видные члены общины. Кеворк, родившийся в 1839 году, посещал известную школу Лусаворчян, где ему преподавал Мкртич Пешикташлян. К 10 годам он уже проявил себя как трудолюбивый и способный ученик и мечтал о том, чтобы пойти по стопам своего учителя — поступить в училище Мурад-Рафаэлян, основанное мхитаристами в Венеции. Кеворк и в Венеции показал лучшие результаты в учебе — на экзаменах в 1857 году он был первым по армянскому, английскому, французскому языкам, метафизике, химии, искусству, фортепиано и вторым по итальянскому языку. Отмечая его дарование в живописи, учителя предложили направить его на два года в Рим для продолжения учебы, однако по семейным обстоятельствам ему пришлось вернуться в Стамбул. К тому времени старший брат Вичен стал уже известным в столице художником. Его портреты на перламутре и слоновой кости вызывали всеобщее восхищение. Среди заказчиков были султан Абдул-Меджид и его преемник, султан Абдул-Азиз. Когда немецкий химик Рабах в 1856 году открыл в районе Беязид студию дагерротипов, он нанял на работу Вичена в качестве ретушера. После возвращения Кеворка из Венеции три брата — Вичен, Овсеп и Кеворк — стали владельцами этой студии. Они были полны решимости использовать последние достижения в фотографическом деле, но достигнутые результаты их не удовлетворяли, и братья решили отправиться в Париж, центр развития фотографии. Вичен и Кеворк отправились в путь через Италию. По пути они остановились в Венеции, чтобы посетить о. Гевонда Алишана. Бывший учитель снабдил его рекомендательным письмом к барону Тейлору, члену Парижской Академии, с просьбой помочь братьям. В Париже барон оказал им очень теплый прием. В своих мемуарах Кеворк отметил: “Многое из рассказанного не стало для нас новым, но немало было и полезного”. В течение месяца, проведенного в Париже, Кеворк и Вичен изучали новые технологии фотографирования, тесно общались с графом и другими французскими фотографами, с которыми он их познакомил. Перед отъездом они подарили графу альбом со своими фотографиями, а он передал им свое письмо французскому послу в Стамбуле маркизу Мустье с предложением представить способных молодых людей турецкому султану. Вооруженные знаниями новейших достижений, Кеворк и Вичен вернулись в Стамбул, где их фотографии стали непревзойденными по живости и четкости изображения. Известность студии “Братья Абдулла” росла день ото дня. В начале 1860-х они открыли новую студию в квартале Пера. Пера некогда пользовался дурной славой, его улицы представляли опасность для прохожих, но в середине XIX века он стал быстро менять свой социальный статус. Здесь начали строиться огромные здания иностранных посольств и элегантные особняки богачей, стали открываться театры, кафе, кондитерские, магазины, продающие западные товары и одежду. Этот район принял фотоискусство с распростертыми объятиями, как и все другие новинки из Европы. “Не прошло и года, как мы подняли искусство фотографии до самого высокого уровня”, — объявил Кеворк вскоре после переезда в квартал Пера. Он превосходил двух своих братьев в художественном даре, применял собственные методы и формулы мокроколлоидного процесса, его портретные снимки стали привлекать всеобщее внимание мастерским использованием света. Ни султан Абдул-Азиз, ни его окружение не были довольны фотопортретами султана, сделанными французским мастером Дерэ, который работал в то время в Пере. Получив рекомендацию от великого везира Фуада-паши, султан в 1863 году пригласил братьев в свой охотничий домик в Измите, где они должны были его сфотографировать. Результат оказался блестящим, султан присвоил братьям Абдулла титул императорских художников и приказал с этого момента считать их своими официальными фотографами и тиражировать только сделанные ими снимки. 27 февраля 1863 года на площади Султанахмет была организована первая османская выставка, где экспонировались продукция промышленности и сельского хозяйства, одежда, ювелирные изделия, военное снаряжение и предметы искусства. На выставке были представлены и фотографии братьев Абдулла, посвященные жизни империи. Первый международный успех пришел к братьям на Парижской всемирной выставке 1867 года, на открытие которой был приглашен султан Абдул-Азиз. В богатой османской экспозиции были представлены и фотографии, сделанные братьями Абдулла. Газета “Таймс” писала: “В фотографическом отделе выставки можно видеть несколько снимков с подписью “Братья Абдулла”. Неизвестно, какой они нации, но фотографии у них превосходные”. В своем путеводителе Мюррей писал: “Самая большая и знаменитая студия принадлежит братьям Абдулла, которые признаны в качестве придворных фотографов. Они происходят из знатной семьи, их мастерство принесло им международную известность. Никому еще не удавалось приблизиться к ним в области фотографии". В 1869 году принц Уэльский, будущий английский король Эдуард VII прибыл в Стамбул с официальным визитом, во время которого посетил студию братьев Абдулла и выразил удивление техническими и эстетическими достижениями фотографов. Он пригласил Кеворка Абдуллу в британское посольство, чтобы сфотографировать самого принца вместе с супругой, принцессой Александрой и свитой. Принц попросил, чтобы снимки были готовы через восемь дней, к моменту его возвращения из Севастополя. 8 апреля 1869 года газета “Levant Herald” сообщила: “...Принц оценил негативы как отличные и попросил напечатать как можно больше копий ко времени его возвращения из Крыма. Он также обещал оказать личную поддержку в том случае, если братья Абдулла откроют в Лондоне отделение своего ателье”. Когда через восемь дней принц с супругой вернулись в Стамбул, Кеворк показал им свои работы. Они настолько влюбились в фотографии, что заказали отправку их большого количества в Лондон. Ободренный восторгами, Кеворк признался, что хотел бы открыть отделение в британской столице, надеется удостоиться в Лондоне посещения принца и уверен в своем успехе в таком большом городе. Принц ответил, что не только лично посетит новое ателье, но направит туда всех своих друзей. Прежде чем Кеворк сошел на берег, его окружили люди из свиты принца. Вручая фотографу свои визитные карточки, они просили известить их в случае приезда Кеворка в Лондон. Слава братьев постоянно росла. 18 июня 1869 года газета “Levant Herald” сообщала: “Братья Абдулла, фотографы султана, отправились во дворец, чтобы сделать несколько портретных снимков форматов визитной карты и кабинетной фотографии. Султан был крайне удовлетворен итогом съемок, которые продолжались более получаса. Вчерашние изображения в профиль будут выбиты на медали”. Во время визита в Турцию французской императрицы Евгении братья Абдулла сфотографировали ее и подарили ей альбом своих работ. Газета “Levant Herald” сообщила об этом 16 октября 1869 года: “Повсеместно заслуженно знаменитые братья Абдулла имели честь представить императрице Евгении красиво переплетенный, украшенный гербом султана альбом фотографий “Древняя и современная Турция”. Саркис Бальян, назначенный султаном Абдул-Азизом главным архитектором, поручил братьям Абдулла сфотографировать дворец Чираган, завершенный в 1871 году. Тридцать один из этих снимков вошли в альбом, подаренный Саркисом Бальяном испанскому королю. 4 июля 1873 года вышел султанский указ о запрещении имитировать работы братьев Абдулла. Через год газеты сообщали о том, что Вичен Абдулла приглашен во дворец Долмабахче, чтобы сфотографировать султана для вышивки его портрета золотой и серебряной нитями. В начале 1870-х годов в студии братьев Абдулла сфотографировался великий князь Николай Романов, восхищенный своим портретом, как и все другие ее клиенты. Братья тогда не могли предполагать, что знакомство с великим князем приведет к утрате звания придворных фотографов. Когда война 1877-1878 годов завершилась поражением османской армии, российские войска 26 февраля 1878 года достигли Сан-Стефано, сегодня это западный пригород Стамбула Ешилкей. Великий князь Николай поселился в доме Аракел-бея Дадьяна и пригласил Кеворка Абдуллу сделать групповые снимки 107 российских офицеров и должностных лиц. По окончании съемки Кеворк предложил сделать новый портрет князя Николая. Воодушевленный, он весьма необдуманно пригласил российских генералов к себе в дом на обед... Новость о том, что Кеворк и его братья находятся в дружеских отношениях с врагами государства, вскоре достигла ушей султана Абдул-Гамида II, который лишил их права использовать султанскую монограмму. Хотя сам великий князь Николай и посол России Игнатьев обратились с просьбой к великому везиру Ахмеду Вефик-паше и получили заверения, что инцидент исчерпан, тем не менее, право на монограмму не было восстановлено вплоть до 1890 года. Братья Абдулла фотографировали многих известных людей, посещавших Османскую империю: французскую императрицу Евгению, германского императора Вильгельма II, шведского короля Густава V, итальянского короля Виктора-Эммануила, австрийского императора Франца-Иосифа, принца Уэльского (будущего короля Эдуарда), сербского князя Милана Обреновича, болгарского князя Фердинанда, трех хедивов Египта — Исмаила (1863-1879), Тевфика (1879-1892), Аббаса Хильми (1892-1914), иранского шаха Наср-эд-дина. Также они фотографировали трех османских султанов — Абдул-Азиза, Мурада V и Абдул-Гамида II. Небольшая студия быстро стала одним из наиболее процветающих столичных предприятий, здесь обучались мастерству многие фотографы. Благодаря трем искусным и предприимчивым братьям, фотография постепенно стала привычной для всех слоев общества частью константинопольской жизни. Знать и моряки, монархи и клерки, государственные чиновники и торговцы — все жаждали быть запечатленными на фотоснимках. Хотя значительную долю их работ составляли портреты, братья Абдулла также фотографировали множество дворцов, павильонов, мечетей, фонтанов, церквей, фабрик, казарм, больниц и пр. в самом Стамбуле и вокруг него, снимали панорамные виды. Пособия для путешественников рекомендовали своим читателям посетить стамбульскую студию братьев Абдулла, ставя ее в один ряд с такими местными достопримечательностями, как Айя-София и Босфорский пролив. По предложению хедива Египта Тевфик-паши, желавшего развивать у себя в стране искусство фотографии, Кеворк и Овсеп Абдулла в 1886 году отправились в Египет, чтобы открыть новую студию. Их тепло приняли в Каире сам хедив и его супруга Эмине-ханум. Каирская студия с самого момента открытия пользовалась необычайной популярностью. Вскоре хедив попросил сопровождать его в поездке по Верхнему Египту и провести по дороге фотосъемки. Кеворк был рад возможности запечатлеть египетские древности, о которой мечтал много лет. Караван судов отправился в плавание по Нилу в январе 1887 года, пассажирами были хедив и его гости, а также Кеворк и Абраам. Две из пяти речных барж везли оборудование и запасы провизии. Путь до Вади-Халфа на границе с Суданом насчитывал почти 850 километров. Кеворку не терпелось попасть в Луксор, увидеть храмы Карнака. Так он описывал свои первые впечатления: “Нигде в мире нет строений такого великолепия и такого размера. Даже самый грубый и бесчувственный человек будет поражен этими историческими реликвиями и больше всего полуразрушенным храмом в Карнаке”. Фотографии египетских древностей, выполненные Кеворком, представляют собой вершину его художественного дара и профессионального мастерства. Тридцать девять дней провели путешественники в Верхнем Египте, прежде чем вернуться в Каир. Здесь Кеворк составил альбом из снятых им фотографий и подарил его супруге хедива Эмине-ханум. 22 мая 1890 года, когда Кеворк находился в Каире, принц Уэльский официально дал право ему и его братьям пользоваться на территории Египта званием “королевского фотографа”. Братья Абдулла никогда не упоминали это звание на обороте своих студийных фотографий. Они использовали султанскую монограмму, право на которую им было возвращено в том же году. Не все были довольны восстановлением положения братьев при дворе. Был произведен рейд полиции с обыском студии под тем предлогом, что армяне и другие христиане снимались здесь в мусульманской одежде. В султанском указе от 19 января 1892 года говорилось, что это было сделано “с целью оклеветать мусульманское сообщество и очернить ислам”. Фотографические пластины были разбиты, и другие студии получили соответствующее предупреждение. В 1893 году главам Великобритании, США и Франции были отосланы подарочные наборы из 51 альбома, где содержались различные фотографии по Турции, снятые главным образом братьями Абдулла. Каирская студия братьев Абдулла закрылась в 1895 году после девяти лет успешной работы. Кеворк вернулся на постоянное место жительства в Стамбул, оставив в Египте множество друзей. За время его отсутствия репутация стамбульской студии начала падать. Рост числа фотостудий в столице стал причиной жесткой конкуренции, и студии “Братья Абдулла” не удалось удержаться наравне с соперниками. Главным из них был Богос Таркулян, владелец студии “Фебус”, прекрасный художник, который первым в Стамбуле применил технику раскрашивания снимков. Он получил покровительство султана Абдул-Гамида II и многих других бывших высокопоставленных клиентов студии “Братья Абдулла”, был удостоен звания придворного фотографа султана. Кеворк еще четыре года старался продлить существование своей студии, но, в конце концов, в 1900 году, когда возникла необходимость рассчитаться с долгами, ему пришлось все продать своим конкурентам. В этом же году вышли мемуары знаменитого французского декоратора, художника и фотографа Надара, где, перечисляя знаменитых коллег, он называет братьев Абдулла мастерами из мастеров. * * * 4 апреля 1918 года газета “Бюзандион” сообщила, что Кеворк Абдулла скончался после причащения утром 2 апреля, похороны были назначены на 4-е число. Человек, который оставил наиболее важную визуальную информацию об Османской империи в XIX веке, по его собственным словам, “отправился в полет, чтобы увидеть зарю новой жизни”. Братья Абдулла, получившие так много наград, медалей и слов восхищения за свою работу, были наделены необычайным талантом и художественным чутьем, которые вознесли их к вершинам профессии. Энгин Озендес, отрывок из книги “Братья Абдулла. Придворные фотографы Османской империи” На снимках: мужчина в женском наряде, изображающий восточную красавицу (студийная фотография 1880-х гг.); Кеворк Абдулла

Художник и гражданин Саркис Мурадян Выставка к 85-летию Мастера стала откровением Уже 5 лет, как нет с нами замечательного художника, одного из интереснейших представителей армянской живописи середины XX - начала XXI вв. Саркиса Мурадяна. Однако те, кому он был дорог при жизни и кто чтит его память сегодня, не дают нам забыть о творчестве художника, полном жизненной силы и любви. За 5 лет без Мастера почитателям его таланта посчастливилось стать свидетелями 4 выставок, организованных семьей С.Мурадяна. Экспонаты каждой не повторились ни разу, что говорит о многогранности таланта Саркиса Мамбреевича и его творческой активности. Убедиться в этом можно, посетив Союз художников Армении, где на днях открылась очередная выставка работ С.Мурадяна, озаглавленная "Наши современники". Известный и неизвестный Мурадян Весной 2007г. в Национальной галерее Армении была открыта выставка Саркиса Мурадяна, приуроченная к его 80-летию. Художник о ней не знал: семья решила устроить сюрприз и представить публике его большие композиционные работы, собранные из запасников НГА и семейного архива. Саркис Мамбреевич тяжело болел, но решил лично принять гостей. Вскоре художника не стало, его наследием занялась семья. "За эти годы я обнаружила много удивительного в архивах отца, порой изумляясь его экспериментам, - рассказывает дочь С. Мурадяна Заруи. – Видимо, он делал это для себя, решая определенные живописные задачи, но будучи уверенным в том, что главное его достижение – большие композиционные панно. Именно их он и выставлял при жизни, "разбавляя" экспозицию парочкой портретов и оставляя нетронутой графику". Два года назад отечественные ценители живописи открыли для себя новую страницу творчества Саркиса Мурадяна. На камерной выставке в Ереванской академии художеств, названной "Эскизы путешественника", мы познакомились с не известными доселе картинами, сделанными Мастером во время поездок на Кубу, в Албанию, Грецию и другие страны. Здесь же были представлены и его эскизы к большим полотнам, которые, по словам Заруи Мурадян, знакомили студентов академии с процессом и методом работы классика. Лица эпохи Нынешняя выставка - очередное открытие, позволившее нам окунуться в полный света, тепла и любви мир большого художника и профессионала, чье творчество - пример для молодого поколения творцов, порой лишенных мотивации к красивому. Экспозиция в СХА соткана из 67 картин, в основном из семейного архива. 4 портрета предоставили частные владельцы, три взяты из НГА. Часть работ, которые долго пылились в мастерской, выставлена впервые. Саркис Мурадян был потрясающим мастером портрета. Герои его картин – его современники, с которыми он дружил и был близок, которых встречал во время поездок по Армении. Это видные деятели армянской культуры Мартирос Сарьян, Паруйр Севак, Арно Бабаджанян и многие другие представители интеллигенции, рабочие и крестьянки, чьи лица светятся богатым духовным интеллектом и индивидуальностью. Каждый из персонажей наделен особым характером и запечатлен в момент эмоционального выплеска или, наоборот, штиля. Это те лица, которых так не хватает современному обществу. Избежать забвения Саркис Мурадян прошел сложный творческий путь. Его вход в большое искусство ознаменовался цензурным запретом. Произошло это в 1951 г., когда он, выпускник Ереванского художественно-театрального института, представил на защите диплома эскиз патриотической картины "Аварайрская битва". Молодому художнику посоветовали сменить название работы. "Послушный" юноша предложил иной вариант – "Спасти Армению любой ценой". Эскиз так и не принял форму завершенного полотна. Затем наступила "хрущевская оттепель", и художники задышали. На это историческое время и пришелся бурный этап становления С. Мурадяна как художника. Он был своеобразным новатором в армянском изобразительном искусстве той эпохи и оставил в ней глубокий след. Тем не менее звание народного художника Армении он получил лишь после того, как был удостоен Госпремии СССР. Он был счастливым человеком. Как художник, ибо делал то, что хотел, не ограничивая себя рамками. Как гражданин, ибо всегда был активным членом общества, честным и неподкупным интеллигентом, преданным сыном своего Отечества. И как семьянин – его дети, внуки и правнуки всегда были рядом, никто не покинул страну в трудные годы. Тем не менее творчество Саркиса Мурадяна, в свое время высоко оцененное за пределами Армении, может сегодня быть предано забвению именно на Родине. "Я не раз обращалась в Министерство культуры РА с предложением устроить выставку отца за пределами Армении, хотя бы в Москве или Киеве, где его прекрасно знают, но безуспешно, - поделилась дочь художника З. Мурадян. – А ведь Саркис Мурадян не только членкор Российской академии художеств и мастер, вошедший наряду с М. Сарьяном в Энциклопедию всемирного искусства, изданную в Германии еще в 1980-х гг. Это достойный художник, которым может гордиться любая нация, и истинный гражданин Отечества, один из тех, благодаря которым мы сегодня имеем независимую Армению". Магдалина Затикян

Художник интеллектуальной интуиции В наше время, когда большинство художников отказывают себе в праве быть художником, еще одним напоминанием об иных временах явилась выставка работ Варужана Вартаняна, ушедшего из жизни полтора года назад. Имя заслуженного художника РА Варужана Вартаняна для нас стоит в одном ряду с именами Минаса Аветисяна, Ашота Ованнисяна, Сейрана Хатламаджяна, Рубена Адаляна, Мартына Петросяна, братьев Элибекянов и других художников. Так шли они плечом к плечу в поисках своего героя, пытаясь уловить поэзию и смысл жизни, да и сейчас продолжают идти вместе, и живые, и те, которых уже нет, но творчество их продолжает удивлять силой духа, упрямо и ускоренно бьющимся пульсом и зорким ощущением времени. Природа наградила Варужана Вартаняна лучшими признаками породившего его народа: умный, высокий, сильный, красивый, с достойной мужественной осанкой и манерой в движениях. Художник всю жизнь размышлял и задумывался над человеческими вопросами о любви, нежности, жалости, жестокости, сопереживании, никогда не позволяя себе разрушать то, что именуется гуманистическими традициями. Варужан Вартанян - художник интеллектуальной интуиции, и при этом его интерес к жизни был близок к жгучему. Никогда не отрываясь от реального мира, он вводил его в пределы своего художественного мышления, где действительность уже растворялась в бушующей стихии его романтического воображения. Его авторское "я" всегда подчинялось творчеству, и все приметы биографии входили в его работы лишь творчески преобразованными, переосмысленными в связи с художественной задачей. Главным условием художественного качества Варужан Вартанян считал проблему художественного подтекста. Его работы притягивают умной, таинственной содержательностью. Его разветвленный мир обходится без бытовизма. Он возвышен, порой драматичен, лиричен и всегда естествен. И, как любой истинный художник, желающий рассказать нам о своем понимании мира во взаимоотношениях человека и мироздания, человека и истории, Варужан, не повторяя пройденного, начинает каждую новую работу как бы с нуля, как бы впервые беря в руки кисть. Но в то же время в своем творчестве художник всегда идет к цели сквозь толщу традиций - национальных, европейских, народных, идет сам и ведет своего героя, ищущего скрытую повсюду гармонию, даже в самых драматических ситуациях. Вероятно, это было общим порождением той эпохи, которая и находила отражение в произведениях Варужана и его современников. В начале творчества, в первых своих работах, Варужан переносит центр тяжести на свои мечты, увлекающие его в мир волшебных видений, юных фантазий, находя источники вдохновения в жизни. И кажется, что в персонажах его ранних работ присутствуют черты какого-то таинственного двойника, который уже знает и светлую, и темную сторону жизни. Эти персонажи мечтательны, мужественны и наивны. Они прочно освоились в этой стране, совсем не такой уж и сказочной, а вполне армянской, "араратской", и ведут жизнь романтических бродяг, полную рыцарской чести ("Развалины древней крепости"). Порой они напоминают актеров на подмостках в сценах ожиданий, расставаний, встреч. В этом мире торжествует живописная стихия письма, имеющая сложную, плотную, многоцветную, вибрирующую фактуру, состоящую из смеси цвета и света. Художник сам переживает состояния и действия своих героев, сам творит эту воображаемую легенду, словно увиденную во сне или прочитанную в книге. Его упоенные жизнью герои не пугаются неизвестного и открывающихся горизонтов, а идут им навстречу. Уже в ранних работах Варужану очень важно было отразить в живописи взаимную тягу изобразительного и выразительного. Эти понятия не способны жить самостоятельно в его произведениях. И даже больше: для него мысли и чувства всегда выше технической изощренности. Он стремится передать длительность процесса, а не его результат. Свои изобразительные средства художник использует для создания поэтики чудесного и идиллического, иногда грустного или печального. ("Явление ангелов", "Покидающий нас", "Ожидание", "Элегия", "Сон" и др.). Нас волнует атмосфера, царящая в композициях, густая, непроницаемая, хранящая тайну о причинах этих расставаний, встреч и ожиданий. Варужан всегда был в самой гуще художественной и нетерпеливой жизни тех лет. Его пылкое воображение и художественная одаренность были настолько неделимы и неуемны, что ему хотелось выйти за рамки живописи этой "немой поэзии" и переключиться на живопись "говорящую", - на поэзию и прозу. Его влекли и кино, и театр, и телевидение, где он оставил заметный след. А ведь известно, что для работы в этих областях искусства нужна универсальность - специфика этих видов художественного творчества отличается друг от друга. Широкий спектр его интересов не позволял Варужану замыкаться в себе, "отмалчиваться" в своей мастерской. Он пропускал через себя все сомнения и страдания текущей жизни, утверждая свою причастность к большим историческим событиям. ("Воспоминания о Муше", "Реквием, посвященный жертвам Сумгаита" и др.) Часто "жертвуя" собой, он оборачивается Христом, распятым, убитым, оплаканным. Обращаясь к излюбленному художниками приему, он распинает свою индивидуальность, пытаясь вникнуть в свои связи с миром, в котором постепенно забывается великая идея самопожертвования во имя ближнего и для всеобщего блага людей. "Распятия" Варужана тесно окружены суровыми лицами. Такие работы, воплощающие глубоко драматические ситуации, страстны, полны горьких, мучительных нот боли. Подчас действия происходят в тесных, душных, камерных помещениях, не имеющих ни окон, ни дверей. Эта изолированная среда воспринимается как вместилище чувств, где затевается беспощадная игра, - борьба враждующих сил. Эти полные динамики композиции воплощают столкновения и несогласия в различных житейских коллизиях. ("Депрессия", "Диалог" и др.). Но ни в одной из работ этого характера, где ощущаются душевные борения автора, не поселяется чувство опустошенности, отчаяния, распада. Обладая удивительным даром выплескивать не дающую ему покоя страсть к жизни, Варужан часто без оглядки передавал полотну все, "выговаривал" терзающие его душу заботы, никогда не отстраняясь от них, не избегая себя. Об этом говорят работы "Саломея", "Кто-то здесь побывал", "Пришелец", "Зона высокого напряжения" и др., где ярость, гнев, сопротивление, несогласие близки к титаническому романтизму, где с помощью выразительных образов как бы стирается грань между миром и адом. Исповедальный характер искусства В. Вартаняна еще ярче и убедительней отражается в многочисленных автопортретах. Варужан из своего прошлого и своим искусством бросает вызов сегодняшнему поколению, потерявшему способность очистительно страдать, пересиливать себя, проявлять творческую волю и побеждать. Любой его автопортрет (а писал он себя на протяжении всей жизни) создает возможность общения с автором. Художник, от природы артистичный, идет на контакт с открытым миру лицом и когда обезоруживающе улыбается своей искренней улыбкой, и когда пишет себя какой-то растрепанной кистью в момент бурных переживаний. В ряде автопортретов нас покоряет магия внутреннего просветления. Одухотворенный, романтичный, он смотрит на нас из окружающей его таинственной живописной массы, словно герой старинного романа. На память приходят образы Стендаля с их сомнениями, страхами, гордостью и восторженностью. В жизни Варужана было много любви, той, которая мало кому доступна, - безоглядной, чаще всего придуманной, утопической и возвышающей. Его герои скорее воображаемые, нежели реальные, его музы нежны и чисты настолько, что зритель наблюдает трансформацию их черт в черты его ясноликих образов Богоматери. Варужан успел "вкусить" и переломное время, трагическое, многообещающее, во многом обманувшее нас и пережитое им со всей страстностью его натуры вечного рыцаря, теперь одинокого и затерянного... Но в самый разгар беззаконных 90-х, а затем, как говорят сегодня, нулевых Варужан с той же силой своего темперамента продолжал писать романтических, сражающихся, гордых рыцарей, яростных, алых, бросающихся на врагов петухов, ворон, терпеливо стерегущих смерть, и прекрасных девушек, и цветы, как когда-то великий Сарьян в трагические и радостные моменты жизни. Марина Степанян

Забытый герой? Летчик Арутюн Давтян считает, что подвиг — это простое человеческое стремление быть полезным своей стране. Он не бьет себя в грудь, не требует, чтобы родина оценила его заслуги, не ждет он и компенсации от правительства за потерянное здоровье. Правительство, похоже, это вполне устраивает... Он действительно очень скромен, наверное, поэтому и незаслуженно забыт. При этом его хорошо знают в Арцахе, его помнят все, кому он помог, рискуя своей жизнью. Но почему никто не поинтересуется, как живет этот герой?! Живет Арутюн со своей семьей из четырех человек в квартирке в общежитии аэропорта “Эребуни”. Подвиг, на который он пошел ради спасения армянского самолета и фидаинов, сделал его инвалидом, а пенсии он лишился, когда прекратили свое существование “Армянские авиалинии”. ...Родители были категорически против, чтобы он поступал в летное училище, но Арутюн просто бредил небом. Проучившись год в Политехническом институте, он в период экзаменационной сессии вдруг натыкается на объявление в газете, в котором говорится, что идет набор абитуриентов в Институт гражданской авиации. До окончания приема оставалось всего два дня. И тут Арутюн срывается — молниеносно собирает все необходимые документы и заявляет родителям: “Все — либо иду в армию, либо в летное училище!” Арутюн успешно сдает все приемные экзамены и становится курсантом Рязанского Летного училища. Было это в 1973 году. По окончании учебы его направили в Ереван, где он стал командиром Ан-2. Совершал как пассажирские, так и грузовые перевозки. Потом был Як-40, где Арутюн сначала был вторым пилотом, потом командиром. В 1988 году во время Спитакского землетрясения он перевозил грузы помощи в зону бедствия. Сутками не спал. “Было не до сна, надо было срочно помогать людям. До сих пор думаю, мог ли сделать больше в те дни...” — говорит мой собеседник. Мысли о жизни, ее переосмысливание стали основным его терзанием с тех пор, как он стал инвалидом и вынужден все больше времени проводить дома. ...Во время войны А. Давтян совершал систематические вылеты из Еревана в Степанакерт. Он был на хорошем счету у властей, ему доверяли. Рискуя жизнью, Арутюн перевозил оружие для бойцов самообороны Нагорного Карабаха. Как-то его попросили перевезти автомат. Пилот привязал его на спину под толстой курткой. Но когда увидел большой омоновский кордон в Степанакерте, вернулся в самолет, отвязал автомат и поставил под мышку, решил: если станут проверять, то вытащит оружие — и будь что будет. Благо он удачно миновал омоновцев... Был еще такой эпизод: его попросили перевезти детское питание. Коробки “местами” были начинены патронами. В Степанакерте груз выложили на асфальт и стали штыками проверять его содержимое. Несколько коробок проткнули — пусто. Арутюн начал возмущаться: мол, не стыдно вам, а если бы это питание было для ваших детей, которые умирают с голоду... Словом, пронесло. Пилот вспоминает, что однажды он вместо 40 штук снарядов для “Града” (каждый весом в 80 кг) загрузил под свою ответственность вдвое больше. И довез. Правда, ему пришлось отрываться от преследования азербайджанского самолета, и посадил он свою машину с большим трудом — так, что снаряды все перегородки в самолете снесли. 9 мая 1992 года, когда освободили Шуши, Арутюн Давтян и второй пилот Миша Андреасян вылетели в Карабах. Только приземлились, как Арутюн увидел, что азербайджанский Су-25 зашел на Шуши, нос опустил и ракеты сбросил на площадку, где стояли 4 армянских самолета. Снаряды упали между самолетами. И тогда наш пилот решил хотя бы один самолет спасти. Посадил 25 фидаинов на борт и поднялся в воздух. Когда самолет был уже над облаками, на высоте 5400 метров, обнаружилось, что горит крыло. Далее сошлемся на официальный документ, согласно которому “9 мая 1992 года после вылета из аэропорта Степанакерт самолет Як-40 №87532 под управлением КВС Арутюна Вагановича Давтяна был атакован и сбит самолетом Су-25 Азербайджанских ВВС. Арутюн пытался увести самолет и скрыться на высоте 5 тысяч метров в облаках. Но безуспешно. В результате атаки загорелось правое крыло. Экипаж совершил аварийную посадку без выпуска шасси и закрылков в аэропорту Сисиан, который не оборудован средствами для ночных полетов. В результате посадки самолет получил значительные повреждения, разломился напополам и сгорел. На борту его находились 25 пассажиров, которые не пострадали благодаря самоотверженным и грамотным действиям КВС и экипажа”. Тогда командир воздушного судна А. Давтян получил ушиб шейного позвонка, компрессионный перелом четвертого позвонка, ушиб спинного мозга, что сделало его инвалидом второй группы. В больницу к нему пришел Первый секретарь Совмина, который, восклицая “Вы — герои!”, обещал и звание, и квартиру, и дачу, и машину. В итоге обещания остались лишь обещаниями. Миша Андреасян, который был инструктором, подсуетился и получил Крест первой степени, Арутюн Давтян — Крест второй степени. Хотя, казалось, должно было быть наоборот. Конечно же, Давтян награжден медалью “За Отвагу”. Но только ли об отваге речь?.. ...Владимир Путин в бытность своего президентства наградил пилотов, совершивших аварийную посадку в аэропорту в Москве, присвоив им звание Героя России. А год назад глава РФ Дмитрий Медведев вручил государственные награды экипажу самолета Ту-154, совершившему в сентябре 2010 года аварийную посадку в Республике Коми. На борту авиалайнера находились свыше 70 пассажиров, никто не пострадал. За мужество и героизм, проявленные при исполнении служебного долга в экстремальных условиях, пилоты получили звание Героя России. Неужели подвиг Арутюна Давтяна менее значим?! С 1992 года у Арутюна начались хождения по мукам — из больницы в больницу. На нервной почве открылась еще и язва двенадцатиперстной кишки, стало пошаливать сердце — он перенес два инфаркта. ...Пока существовали “Армянские авиалинии”, Арутюн получал пенсию по инвалидности, сейчас он нуждается в дорогостоящих лекарствах, в нормальном уходе (недавно его сразил и инсульт). Абсурдно, но факт: герой прозябает в общежитии, не имея средств к существованию. Да, он не бьет себя в грудь, не требует, чтобы родина оценила его заслуги... Он тихо-молча влачит свое существование — и это укор всем нам. В его скромном жилище на столе стоят обгоревшие часы с того самого самолета. Самолет сгорел, а часы остались, и вот уже почти двадцать лет продолжают отмерять время. Арутюн Давтян радуется, что для Арцаха и Армении время тоже не остановилось. Только вот очень жаль, что часы эти отмеряют также наше равнодушие и черствость, наше неумение ценить героев при жизни. А ведь им именно при жизни нужно внимание — без посмертных почестей они как-нибудь обойдутся. Елена Шуваева-Петросян

Вспоминая Тельмана Геворкяна Тельман Егорович Геворкян - один из известных армянских зодчих, блестящий знаток средневековой армянской архитектуры, основоположник института "Армреставрация", к сожалению, рано ушедший из жизни. Он лауреат Всесоюзного смотра творчества молодых архитекторов "Биеналле-85". Народный архитектор СССР Джим Торосян считает Тельмана Геворкяна одним из самых любимых и талантливых учеников: "Должно быть, у всякого преподавателя найдутся ученики, с которыми складываются, а иногда и надолго сохраняются добрые отношения. Одним из таких был Тельман Геворкян. Честно говоря, в годы его студенческой жизни мы не раз с ним спорили по тому или иному вопросу. К примеру, я был против, чтобы он занимался реставрацией. Я тогда ему сказал: "Тельман, ты блестящий проектировщик, занимайся этим". Он меня в конечном итоге не послушался. Сегодня могу с уверенностью сказать, что он оказался прав", - вспоминает Джим Петрович. В 1980 году при Совете Министров Арм. ССР было создано управление по охране памятников. Тогдашний его руководитель Григор Асратян предложил Тельману Геворкяну возглавить мастерскую. Позже на ее базе Тельман Егорович основал институт "Армреставрация". "Это был один из самых лучших научных проектных институтов, - говорит председатель Союза архитекторов Армении Мкртич Минасян. - Под руководством Тельмана были разработаны проекты реставрации Касахской базилики в Апаране, церкви Св. Геворка в Артике, церкви Григора Лусаворича и притвора монастыря Ваанаванк. Он автор проекта церкви Св. Богородицы в селе Нор-Едесса, часовни церкви Св. Богородицы в Эчмиадзине, этнографического квартала "Дзорагюх" в Ереване. А его научные труды, посвященные пропорциям в средневековой армянской архитектуре, фактически стали учебным пособием для научных работников и студентов. Я уже не говорю о летнем кинотеатре "Москва". Архитектор Павел Джангиров вспоминает: "Однажды в начале 60-х годов прошлого века прохожие на улице Туманяна стали свидетелями следующей сцены: у кинотеатра "Москва" были установлены архитектурные планшеты, а председатель Ергорсовета Григор Асратян выслушивал комментарии невысокого человека, очевидно, автора проекта. На этом затесненном участке предполагалось строительство необычного сооружения, и городской голова хотел ознакомиться с ситуацией на месте. Григорий Иванович любил подобные акции, чего не скажешь о нынешних архитектурных чиновниках, предпочитающих келейное принятие решений. Старые ереванцы помнят, как в витринах магазинов периодически выставлялись проекты новостроек, чтобы люди видели, какой будет столица в недалеком будущем. Уличные обсуждения носили порой бурный характер, но народное мнение шло на пользу делу и вызывало у ереванцев патриотические чувства сопричастности к судьбе родного города. В 1966 году Ереван украсили зданием, которое стало знаковым для города. Его уникальность и значение в архитектурном пласте своего времени трудно переоценить. Органичность среды дополнялась скупыми, но продуманными элементами - декоративной стенкой с мозаикой Ованнеса Минасяна, легкими фонтанчиками, деревьями, тянущимися к небу через окна-колодцы террасы. Кинотеатр утверждает высокое композиционно-средовое понимание архитектуры, которое извечно присуще армянской исторической архитектуре" - отмечалось в юбилейной монографии "Архитектура Советской Армении". Авторам проекта Летнего зала Спартаку Кнтехцяну и Тельману Геворкяну была присуждена премия Ленинского комсомола Армении". Еще одно красивое здание построено в Ереване по проекту Тельмана Егоровича - это правительственное здание №3. Эта работа в 1989 году заняла I место на Всесоюзном смотре в номинации "Лучшая постройка и проект года". Мкртич Минасян вспоминает: "В жизни Тельман был удивительно скромный и несуетный человек. Но, когда дело касалось работы, он становился жестким и очень требовательным". В последние годы жизни, уже тяжело болея, Тельман Геворкян занимался вопросами реставрации храма Звартноц, а также стал членом ученого совета Международного научного центра по охране и исследованию города Ани. И еще одно воспоминание, а, точнее, фрагмент из книги Андрея Битова "Уроки Армении", посвященный летнему кинотеатру "Москва". "Это был действительно выдающийся кинотеатр, достроенный столь оригинально, что при вечернем освещении я так и не уловил, как же он выглядит в целом: казалось, он висел над землей, как приземляющаяся летающая тарелка... Зал под открытым небом напоминал форум. Над нами горели южные звезды, как в планетарии. Мне казалось, мы взлетели, и если рискнуть подойти к краю и взглянуть оттуда вниз, то где-то глубоко под собой увидишь нашу милую, еще не столь роскошно застроенную Землю и, расчувствовавшись, прочтешь длинные стихи об оставленной на Земле любви". Вот такую память о себе оставляют талантливые зодчие включая Тельмана Геворкяна. Тигран Мирзоян

Где были армянские мужчины во время геноцида? Как-то, общаясь на тему того, как мы преподносим события 1877-1923 гг. (геноцид), я сказал, что этот вопрос, вынесенный в заглавие, сидит в подсознании многих армян, в первую очередь, среди молодежи. Получается, что наши мужчины не защищали своих женщин? Согласитесь, это достаточно острый вопрос, особенно для женщины. Ведь одна из основных функций мужчины - защищать свою семью, ее жизнь, честь, имущество. По сути, то, как мы сами себе преподносим все, что связанно с геноцидом - а именно "турки пришли, и сделали геноцид" и вариации на тему "шли на убой как бараны" и т. д., размывает образ мужчины-защитника .... И этот процесс не может не привести к вопросу: почему мужчины не защитили свои семьи? Тогда мой собеседник сказал, что это лишь мои комплексы. Возможно. Но вот недавно на одном из армянских каналов была передача, и ведущий задал именно этот вопрос. Спросил он не от своего имени, а от имени молодежи, которую интересует ответ. Скажу честно, ответ интервьюера, на мой взгляд, был хуже некуда. Не так давно и мне пришлось отвечать на этот вопрос - спрашивала девушка. Для того, чтоб ответить, мне пришлось начать не с 1915-го, а с XIX века. Попытаюсь изложить и здесь. Заранее отмечу, что я прекрасно понимаю, что эти факты для многих, а в нете, наверно, для подавляющего большинства - не секрет. Но помимо фактов есть бытующее в народе стереотипное восприятие..... I. "Турки пришли и сделали геноцид" Наверно, один из самых распространенных стереотипов. Армения здесь представляется страной с армянским населением (и с отсутствием неармянского населения), куда в 1915-ом вдруг пришли турки и "сделали геноцид". То есть убили 1,5 миллиона человек. Часто распространено мнение - за один день. На самом деле мы знаем, что Западная Армения и Армянская Киликия в XIX веке уже несколько столетий были частью Османской империи, и в результате войн и переселений инородцев доля армянского населения в Западной Армении составляла от 25 до 53% в разных вилайетах. После каждой русско-турецкой войны (1828, 1856, 1877) положение армян в Османской империи ухудшалось: армяне оказывали поддержку российским войскам, тем более, что в русской армии было много армян - солдат, офицеров, генералов. Турки же мстили потом за эту поддержку. Доля армянского населения в Западной Армении падала. Так или иначе, к 1914 году армяне в 6 вилайетах Западной Армении - Эрзерумском, Ванском, Битлисском, Харпутском, Сивасском и Диарбекирском составляли 38,9%. II. Вооруженная борьба армян против султана. Свержение султана. В стереотипном восприятии геноцида не находится места истории о том, как армяне взяли курс на свержение власти султана и добились ее. Можно говорить о том, что цель была неверна, но сам факт: поставив эту задачу, армяне ее выполнили. Подвергаясь притеснениям во времена султана Абдул-Гамида II, армяне начали вооруженную борьбу против него. Наиболее известными эпизодами этой борьбы стали Зейтунские восстания 1877-78 и 1895-го, Сасунская война 1891-94 годов, захват здания Оттоманского Имперского Банка в Константинополе в 1896-ом, Ханасорский поход 1897-го, Сасунское восстание 1904-го и др. Специально для борьбы с армянами султан создал особую конницу, получившую название "гамидие" по имени султана. При столкновении с армянскими бойцами "гамидие", как правило, терпела поражения, после чего правительство вынуждено было привлекать регулярную армию с артиллерией. Однако армянские отряды продолжали вооруженную борьбу против султана. У Абдул-Гамида II-го были и другие противники - молодые, получившие образование в Европе, военные. Их называли "младотурками" или "иттихадистами" по названию партии - "Иттихат ве терраки", что в переводе означало "Свобода и Справедливость". Победить султана самостоятельно иттихадисты были не в состоянии и обратились за помощью к армянам, у которых был опыт подпольной и партизанской борьбы, действующая сеть по всей стране, связи, вооруженные отряды в горах и в городах. Иттихадисты предлагали вместе свергнуть султана, восстановить Конституцию, установить равенство граждан Османской империи. Учитывая способности армян, в скором времени их влияние в Османской империи стало бы решающим. Конечно, не все армяне были за такое сотрудничество, но в 1907 году после второго младотурецкого конгресса в Париже партия "Дашнакцутюн" приняла решение - принять предложение и вместе свергнуть султана. Много времени союзникам не потребовалось: уже в июне 1908-го султан Абдул-Гамид фактически был отстранен от власти, была восстановлена Конституция 1878 года. В апреле 1909-го после неудачной попытки переворота Абдул-Гамид II был окончательно отстранен от власти и заключен под стражу в Салониках. III. Армяне и турки – союзники. После свержения султана был избран парламент, в который избирались, в том числе, и армянские депутаты. Армянские партии вышли из подполья, армянам вернули право на ношение оружие и службу в армии. Новое правительство Османской империи - союзник армян в борьбе против султана - объявило амнистию для армянских повстанцев (фидаинов). Большинство из них спустились с гор в свои села, ведь они уже победили, враг был свергнут, а армянское население получило равные с мусульманами права. Историческая вставка. Что означало неравенство. Небольшой пример. В суде слово христианина не принималось в расчет. Поэтому курды практиковали следующий вид вымогательства. Приходил в дом к армянскому селянину курд и начинал просить "подарок". Если крестьянин оказывался “непонятливым” и при этом мог постоять за себя и выпроваживал незванного вымогателя, у последнего была следующая возможность: он просто шел в суд и говорил, что земля, на которой работает этот армянский крестьянин, принадлежала его предкам. В качестве свидетелей он приводил своих соплеменников - также мусульман. Суд принимал лишь их свидетельства. В итоге немалая часть земли была отчуждена в пользу курдских беков, и армянские крестьяне были вынуждены платить им "аренду". В 1911-ом началась итало-турецкая война, на призыв Османского правительства защитить страну откликнулись десятки тысяч армянских солдат и офицеров. АРФД призвала "всех выступить единым фронтом против врага". Армянские солдаты и офицеры считали, что защищают свою страну, свое правительство. Ведь призыв союзного армянам правительства поддержала армянская революционная партия. В итало-турецкой войне Османская империя потерпела поражение, и в июле 1912-го правительство младотурок было свергнуто другой подобной партией - "Свобода и Справедливость" (Хюрриет ве Итиляф), которая в свою очередь, была в блоке с армянской партией "Гнчак". В соглашении между пришедшей к власти Хюриет ве Итиляф и партией Гнчак говорилось: "Целостность Османской империи и защита конституции поддерживается двумя сторонами, поэтому всякое стремление к сепаратизму и антиконституционное движение считается недопустимым". В октябре 1912-го началась Балканская война: против Османской Империи выступили Греция, Болгария, Сербия, Черногория. Десятки тысяч армянских солдат и офицеров вновь защитили страну, которую считали своей. Хотя правительство и сменилось, но оно также было приведено к власти армянами. Уже в ходе Балканской войны, ввиду неудач на фронте, правительство "Итиляф" было свергнуто, продержавшись чуть более полугода. К власти вновь пришли союзные дашнакцаканам иттихадисты. Османское правительство обратило внимание не столько на то, как армяне защищали их страну, сколько на следующий факт: в составе болгарской армии блестяще проявил себя армянский добровольческий отряд, которым командовали легендарный гайдук Андраник и прославившийся уже в 1918-21 гг. Гарегин Нжде. Не меньшую, если не большую озабоченность вызвала все возрастающая мощь армян: именно союз с какой-либо армянской силой был необходимым условием для прихода к власти в Османской империи. IV. Жизнь налаживается. Создается прообраз Армении. В результате длительных переговоров предлагалось множество проектов по управлению Западной Арменией. Требовалось учитывать как интересы армянского населения, османского правительства, так и великих держав - России, Англии, Германии... Наконец, в 1914-ом было заключено русско-турецкое соглашение, согласно которому: 1. Западная Армения делилась на два сектора (Эрзрум, Трапезунд, Себастия и Ван, Битлис, Харберд и Диарбекир), управление которыми передавалось двум иностранным Генеральным инспекторам, назначаемым османским правительством по рекомендации великих держав. 2. В ведение Генеральных инспекторов передавался контроль администрации, юстиции, полиции и жандармерии в их секторах; в случае необходимости в их распоряжение предоставлялись военные силы. В зависимости от обстоятельств, Генеральные инспектора имели право освобождать от должности непригодных или провинившихся чиновников, отдавать их под суд, замещать младших чиновников новыми, а также делать представления турецкий правительству о назначении высших чиновников. 3. Земельные споры должны были разрешаться под наблюдением Генеральных инспекторов. Законы указы и официальные сообщения в каждом секторе должны были публиковаться на местных языках. Судебные приговоры должны были публиковаться на турецком языке и, по возможности, переводиться на языки сторон. 4, Доля каждого этнического элемента в бюджете народного образования каждого вилайета должна была определяться в соответствии с уплачиваемым им налогом на эти цели; правительство не будет чинить никаких препятствий к тому, чтобы единоверцы принимали участие в содержании общинных школ. 5. В мирное время каждый османский подданный должен отбывать воинскую повинность в том военном округе, в котором он проживал. 6. Полки «гамидие», по соглашению, преобразовывались в запасную кавалерию, а их оружие должно было храниться на военных складах. 7. Соотношение различных религий, народностей и языков в обоих секторах должно было быть определено путем окончательной переписи, которую намечалось провести в течение года, а до этого члены Генеральных советов и Комитетов вилайетов должны были избираться по принципу равного представительства мусульман и немусульман. 8. Если Генеральные инспектора сочли бы удобным, то принцип равенства между мусульманами и немусульманами должен был применяться и для набора полиции и жандармерии в обоих секторах. 9. Принцип равенства предусматривалось соблюдать и при распределении остальных должностей в обоих секторах. Подробнее о проекте см. здесь. Помимо того, что восстанавливались права армянского народа, создавались все предпосылки к его возрождению и развитию. По сути, создавалась Армения, прообраз будущего армянского государства: на территории, где армяне не составляли большинства, должны были набираться армянские полицейские, жандармы и чиновники, армянские солдаты стали бы составлять значительную часть османской армии в Западной Армении. Казалось, что борьба армян увенчалась успехом, однако рекомендованные державами два Генеральных инспектора — Вестененк (Голландия) и Гоф (Норвегия) не успели приступить к своим обязанностям. Началась мировая война. V. Начало первой мировой. Переговоры. Еще до начала Первой мировой войны османское правительство обратилось к руководству армянских революционных партий, предложив продолжить успешный опыт взаимодействия и в ходе войны поднять вооруженный мятеж в Восточной Армении, в тылу русской армии. Предложение было из серии "кто не с нами - тот против нас". Ведь турки прекрасно знали, что российские армяне будут воевать в составе русской армии, а как они воюют, турки знали хорошо - имена генералов Бебутова, Тер-Гукасова, Лорис-Меликова, Лазарева и других были им хорошо известны, так же как боевые качества армянского солдата, о чем позже чуть подробнее. Руководители наиболее крупной армянской партии, имеющей свои боевые формирования, нашли, как им казалось, мудрое решение - отойти от этнической позиции к гражданской. На VIII съезде АРФД (июль 1914, Карин, Турция) было решено: "Каждый армянин должен выполнить свой гражданский долг перед своим правительством", то есть, российские армяне воюют за Россию, османские - за Османскую империю, а персидские - за Персию. Если же какая-либо из этих стран будет нейтральна, то и армяне - граждане этой страны будут нейтральны. Кое-кто высказывал мысль, что это даже более выгодная позиция, так как "кто бы не победил - армяне будут среди победителей". Османское правительство, которое все еще воспринималось как союзное армянам, тем не менее, приняло такую позицию со скрытым недовольством. VI. Война. Мобилизация. В октябре 1914 Османская империя вступила в Первую мировую войну. На призыв в османскую армию армянские резервисты откликнулись, как и в прошлый раз: свою страну надо было защитить, а Османская империя, провозгласившая равноправие, воспринималась именно таковой - своей страной. Сколько именно армян пошли в османскую армию и были мобилизованы туда в дальнейшем - точно не известно, обычно, исходя из количество армян, воевавших за Османскую империю в 1911-13 гг., говорят о цифре в 64 000 человек. Можно предположить, что реальное количество армян, призванных в османскую армию в начале Первой мировой, было значительно больше 64 000. В ходе первой мобилизации в османскую армию, проведенной в 1914-ом, во всей империи было призвано 780 000 человек. Учитывая долю армян в населении империи, армян, мобилизованных только в 1914-ом должно было быть не менее 78 000. В 1915-ом была проведена еще одна мобилизация. Учитывая, что османское правительство уже решило "очистить страну от армян", можно предположить, что процент армян во вторую мобилизацию был значительно выше. В целом можно говорить о том, что к концу апреля 1915-го, в османскую армию была призвана значительная часть армянских мужчин. Если говорить в цифрах, то наиболее правдива была бы цифра в 130-150 000 человек. Стоит отметить, что армянские солдаты и офицеры в составе османской армии показали отличные боевые качества. Так, автор-туркофил В. И. Шеремет пишет ( "Босфор", стр. 145-146, 1995 г.): "Мало кому сейчас известно, что армянские части в составе турецко-германских войск показали высокие боевые качества в сражениях на Галлиполийском полуострове при разгроме дарданелльского десанта Антанты, а так же в Месопотамии, сражаясь против войск Антанты. В младотурецком Комитете обращали внимание не столько на лояльное поведение мобилизованных в армию армян (их высокая боеспособность на Галлиполи скорее напугала Энвера и Талаата), сколько на недвусмысленное заявление газеты "Азатамарт"...." VII. Сценарии Видимо, в османском правительстве проанализировали возможные сценарии развития событий и дальнейшей жизни с армянами. Мирный. После войны, если бы Западная Армения и Киликия остались в составе Османской империи, армяне, и так представляющие из себя значительную силу, без поддержки которой в Османской империи невозможно было придти к власти, со временем оказавшись в равных условиях с мусульманским населением, обрели бы еще больший вес в экономике, образовании и, что более важно, - в оборонной сфере и управленческих структурах. Со временем армяне, имея уже по сути автономную Армению (предусмотренную соглашением от 1914 года) и имея огромное влияние в империи в целом, по сути, стали бы конкурирующим с турками народом за власть во всей Османской империи. Военный. Видимо, иттихадисты просчитали и такой вариант: если когда-либо Армения, а она уже начала оформляться до войны, в итоге все-таки захочет независимости, либо присоединения к Восточной Армении, - произойдет вооруженный конфликт с османской армией. Учитывая цитату от Шеремета, можно предполагать, что османское правительство, просчитывая этот вариант, как минимум, не было уверенно в победе своей армии над армянами. Наверняка были и другие варианты. Например, предлагая армянам поднять восстание на Кавказе, турки наверняка предполагали, что аналогичное предложение может быть сделано армянам и российскими властями. Этот вариант для армян был рискованным: подняв восстание в Западной Армении и Киликии, где они теоретически могли получить помощь от Антанты, от России на Кавказском фронте, и от англо-французских войск в Киликии, под удар ставились почти миллион армян на территории от Константинополя до Центральной Анатолии. Тем не менее, такое восстание обрекло бы Османскую империю на поражение уже в начале войны. Вероятно, проанализировав возможные варианты, Османское правительство приняло решение о полном уничтожении армян в империи во время войны. "Война - удобный повод избавиться от армян", - эти слова, по сути, стали лозунгом турецкого государства. VIII. Геноцид. Приняв решение уничтожить армян, младотурки для решения этой масштабной задачи запустили все механизмы государственной машины. В армянских селах под предлогом необходимости вооружения действующей армии и резерва, в том числе, состоявших из армян, было изъято оружие, оставшееся еще со времен борьбы против султана. После этого были разоружены армянские жандармы, полицейские и солдаты. Разоруженных солдат дробили на мелкие группы и вели на принудительные работы. Во многих местах практиковался иной подход: собрав на построение армянских солдат, их вчерашние "сослуживцы" разворачивали на них пулеметы и открывали огонь. В районах, близких к фронту, проводились дополнительные мобилизации. Не выдавая мобилизованным оружия, турецкие военные отводили их подальше от сел и расстреливали на построении. Таким образом, иттихадисты, задействовав всю мощь государства, смогли ликвидировать наиболее боеспособную часть населения - значительную часть мужчин призывного возраста, годных к строевой службе. 24 апреля 1915 го года были арестованы лидеры Дашнакцутюна и партии Гнчак - те, кто мог и должен был руководить сопротивлением армян и координировать эту деятельность. После всего перечисленного, османское правительство объявило о переселении из прифронтовой зоны ради безопасности населения. Многие армяне, все еще верящие правительству, добровольно шли в депортацию, понимая - война. Колонны депортируемых уничтожались по пути, либо были обречены на смерть в пустыне. В действиях турецкого правительства отчетливо прослеживается четкое планирование, просчитанная последовательность действий, математический расчет. Следует особо отметить, что в те времена доступность информации была небольшой. По сути, армяне одного вилайета в военное время не имели информации, что происходит в соседнем регионе. Ходили лишь слухи. Но кому верить, возможно, это провокация? IX. Сопротивление. "Есть два вида смерти: умереть с честью и обесчещенным. Пусть все в мире знают - шапингарахисарцы умерли с честью" Кое-где турки поторопились и не смогли сделать все в соответствии с планами османского правительства. Так, уже после поражения от российских войск на Кавказском фронте, отступавшие турецкие части и курдские формирования попытались осуществить погромы в Васпуракане. Кое-где им это удалось, однако во многих местах нападения были отбиты. Часть армян после этого сконцентрировалась в Ване, другая же осталась на месте. Отбив, как им казалось, стихийное нападение турок и курдов, люди остались в селах. Успешная самооборона имела место в Ване, Шатахе, Тароне, Сасуне, Шапин-Гарахисаре, Зейтуне, Урфе, Бозгате, Фынтыджаге, Муса-даге..... Ответ, который дали окруженные шапин-гарахисарцы на предложение сдаться, стал лозунгом всей самообороны: "Есть два вида смерти: умереть с честью и обесчещенным. Пусть все в мире знают - шапингарахисарцы умерли с честью". Воюя против государственной машины, люди прекрасно понимали, что не могут победить. Но, тем не менее, они воевали. http://5sarakert.livejournal.com/955.html

Первые армяне в Новом Свете Посвящаю 390-летнему юбилею прибытия в Новый Свет первого армянина – Джона Мартина (1618 г.) Армяне отправлялись в Соединенные Штаты Америки по личным, образовательным, экономическим, политическим, культурным, религиозным обстоятельствам. Уже в самом начале XVII в. в числе направлявшихся из Европы в Америку переселенцев были и немногие армяне. Об армянах, отбывавших в Америку в этот период, сохранилось очень мало сведений, к тому же отрывочных и нуждающихся в историческом подтверждении. Так, согласно американскому историку Луису Адамику, колония Вирджинии, основанная на севере Америки в Джеймстауне лондонской компанией "Вирджиния" в 1607 году, в тот же год была заселена поляками, немецами и армянами, которые прибыли вместе с 28-летним капитаном Джоном Смитом после 4-летних сражений с турками в Венгрии под его командованием. Американские первоисточники упоминают, что «поляки, немцы и армяне были тружениками и ремесленниками и, в отличие от колонизаторов, которые чурались работы, были привычны к продолжительной и тяжелой работе. Эти люди с «грубыми ладонями» были искусны в производстве мазута, смолы мыльного порошка, стеклянных четок и дешевых украшений, которыми торговали с индейцами, а также принимали участие в войнах с ними, способствуя экономическому и политическому прогрессу новосозданной колонии Вирджинии. Несмотря на все эти достоинства, армяне и прибывшие с ними другие труженики еще 12 лет находились в рабском положении и были лишены каких-либо гражданских, экономических и политических прав. Вот почему в 1619 году в Джеймстауне армяне вместе с немцами, поляками и ирландцами участвовали в «первом сознательном политическом восстании, направленном на расширение прав простых людей в Америке», которое стало блестящим примером проявления единства представителей разных наций в борьбе, ведущейся против попрания прав человека в Новом Свете. Известно, что восстание имело «благополучный» конец, так как созданное в том же году первое в Америке представительское собрание – Дом граждан Джеймстауна - решило, что они (восставшие трудящиеся – К. А.) должны быть освобождены и быть такими же свободными, как и остальные жители этих мест. Примечателен также тот факт, что, согласно некоторым источникам , в списке усопших в 1620 году в колонии Вирджинии содержатся имена Зоробабел (вероятно, Зограб Абел) и Степан, а на кладбище Джеймстауна был установлен могильный камень с надписью на иностранном языке, предположительно армянском. О следующем армянине, прибывшем в этот район Америки, содержат сведения некоторые документы лондонской компании "Вирджиния": в них несколько раз упоминаются имена «Мартин Армянин» или «Джон Мартин Перс» (вероятно, имелось в виду его персидское подданство, полученное во времена шаха Аббаса в начале XVII в.). О причинах, побудивших Джона Мартина отправиться в Новый Свет, мы достаточной информацией не располагаем. Отрывочные сведения дают основание полагать, что Мартин Армянин прибыл в Америку в 1618 или 1619 г. в качестве слуги управляющего "Вирджинии" Джорджа Хардли, прибывшего в Джеймстаун с программой проведения радикальных реформ. В Америке колониального периода найти искусных мастеров нельзя было ни за какие деньги, и их приезд всячески поощрялся. Следовательно, можно предположить, что Джон Мартин, вероятно, эмигрировавший в Европу в 1610-1612 гг., принадлежал к числу сравнительно давних слуг Хардли. В 1619 г. Джон Мартин в Вирджинии, насчитывающей чуть больше тысячи жителей, получил британское подданство, став «первым натурализовавшимся (naturalized) на материке» в колониальный период. Он как свободный человек становится владельцем 95 акров (1 акр = 4060 кв. м) земли, на которых стал выращивать табак. Четыре года спустя, в 1622 г. Джон Мартин с грузом выращенного им табака вернулся в Англию, где на таможне с него как с иностранца потребовали уплатить двойную пошлину. В этой связи Джон Мартин обратился в суд компании "Вирджиния". Сохранилось его прошение в суд от 8 мая 1622 г., которым он просит освободить его от двойной пошлины, несмотря на то что "он стал свободным человеком в Вирджинии согласно свидетельству, заверенному печатью управляющего в то время колонией сэра Джорджа Хардли". Джону Мартину удалось выиграть суд, и ему было разрешено ввезти в метрополию партию табака, заплатив обычную для граждан Англии пошлину. Таким образом, благодаря делу Джона Мартина английский суд впервые уточнил экономические отношения между метрополией и жителями «зарубежных» колоний, тем самым способствуя дальнейшему развитию торговли. Джон Мартин, получив подтверждение британского гражданства, поднялся по служебной лестнице: став членом постоянного комитета лондонской компании "Вирджиния", он с правом голоса участвовал в множестве важных заседаний, в протоколах которых упоминается как Мартин Армянин. Известно также, что он вместе с неким лордом Аргалом и семью другими членами голосовал в пользу подачи прошения компании королю. Ал. Браун в своей книге «Первая республика в Америке» пишет, что подлинное армянское имя Джона Мартина должно было звучать как Ованес Мартян. По нашему мнению, возможен и вариант Ованес Мартиросян. Наши сведения о Джоне Мартине завершаются 1624 годом, когда король Джеймс I распустил компанию "Вирджиния". Позже, в 1653 году в Америку прибыли два армянина–шелковода для возрождения в Вирджинии шелководства, имевшего важное государственное и хозяйственное значение, однако находившегося в жалком состоянии, и передачи своего опыта местным жителям. Эти армяне, пользовавшиеся на родине большим авторитетом, были привезены в Америку из Османской империи (вероятно, из Смирны), благодаря стараниям и на средства видного руководителя колонии Вирджинии Эдуарда Диггеса. Он, занимаясь торговлей шелком, слышал об успехах армян в шелководстве от своего отца, в свое время занимавшего должность посла в России и Великобритании. Известно, что семена шелкопряда завозились в Россию из Малой Азии в основном армянами. Эти армяне заботливо ухаживали за хлопковыми плантациями Диггеса в окрестностях Денбига Белфида (ныне Улмсберг) и реки Джеймс. Об одном из армян – Джордже Армянине мы узнали из решения, принятого советом "Вирджинии" в декабре 1656 года, в котором сказано: «Джордж Армянин за оказанную им помощь в производстве шелка и для дальнейшего пребывания в стране с той же целью награждается 4000 фунтов табака». Отметим, что вначале армяне, разочарованные неудачами, высказывали желание побыстрее вернуться домой. Однако со временем шелководство достигло таких ошеломляющих успехов, что «усердно способствующий» этому английский шелковод Джон Феррар посвятил ему 173-строчную оду: «Благороднейшему Диггесу – по поводу прибытия в Вирджинию двух армян из Турции». Приведем из нее несколько строк в нашем переводе: Благородный Диггес одержал победу. Его армяне, привезенные из Турции, Сейчас сильно заняты успешным предприятием. И есть у него достаточный запас на будущий год, Десять тысяч фунтов шелка будет получено, И дело его достопочтенное вознесется к небесам. Развитие шелководства имело важное значение для британских властей. "Вирджиния предоставила мантию для коронации Чарльза I. А шелковая одежда Чарльза II, несомненно, изготовлена из шелка, обработанного в Вирджинии. Г-н по имени Тикс привез армян для выращивания хлопка в Вирджинию", - писал Эд. Эгглестон в конце XIX века. Таким образом, как отмечает епископ Мушег Серобян в своем "Армяно-американском ежегоднике" (Бостон, 1912), в Вирджинии «армянская мысль и искусность способствовали развитию находящегося еще в колыбели шелководства и шелкопрядного производства в Америке». О приехавших в Америку в последующие годы армянах сохранились скудные, зачастую предположительные сведения. В XVII-XVIII вв. армяне прибывали в основном из некоторых стран Европы, поддерживавших активные торговые отношения с Великобританией (прежде всего из Голландии), а также Индии. Расселялись они в различных, как правило, новосозданных колониях. Помимо Вирджинии также в Массачусетсе (1682 г., ученый-армянин из Венгрии Степан Задори – вероятно, Задурян, Асатурян или Аствацатурян), в Южной Каролине (1719, достопочтенный проповедник Питр Тустян – вероятно, Петрос Дустрян и член его епархии Джекоб Садур – вероятно, Акоб Садурян, Асатрян или Аствацатурян) и в Джорджии (1738, земледелец Степан Таррян или Терьян, Таррьен – вероятно, Терьян). Точное число армян, прибывших в Америку в этот период британской колонизации, определить трудно, так как документы регистрации иммигрантов, в том числе и армян, вплоть до 1920 года не сохранились. Тем не менее можно предположить, что большая их часть – армяне, проживавшие в силу экономических и исторических причин в различных европейских странах, или их ассимилировавшиеся потомки, которые по личным причинам прибывали в заселявшуюся колонию и втягивались в различные сферы ее экономической и духовной жизни. Именно потому большинство из них носили иностранные имена, а также исповедовали различные вероучения христианской религии. Кнарик Авагян

Не дай Бог, чтобы нам пришлось воевать всей нацией Сос (Лаврент) Арамаисович Саргсян родился в 1947 году в селе Карашен Горисского района. Вот что рассказывает о юношеских годах Соса его двоюродный брат Эдик Саргсян: «Сос имел большой авторитет среди деревенских ребят из-за физической силы и смелости. Он был заводилой, как в играх, так и при организации ночных набегов на колхозные сады, часто играл на равных в лахти с ребятами, которые были на 5-10 лет старше него. Они не щадили его юный возраст, заявляя, что решился играть, пусть терпит боль. После таких игр мы с ужасом смотрели на его кровоточащие и покрытые синяками ноги, а он, скрывая боль, улыбался. Терпеть боль и лишения, не обижаться и не жаловаться – это было характерно для Соса». 20-го февраля 1988 года Сос был на митинге на оперной площади, когда Ваче Саруханян сообщил о том, что карабахцы были в Москве и встретились с неким работником ЦК, который говорил, что шансы армян на присоединение Карабаха к Армении очень большие. Вот как передал затем Сос свои впечатления: «Народ аплодировал, все поздравляли друг друга. В этот момент я почувствовал, что нас кто-то обманывает, ибо не понимал, за какие наши заслуги Москва должна отрезать от Азербайджана огромную территорию, пусть даже исторически армянскую, и отдать Армении? Домой вернулся с тревогой на душе… Потом газеты напечатали обращение Горбачева, которое заканчивалось словами «настал час трезвости». Спасибо Горбачеву, он помог мне принять «трезвое решение…» Пока на оперной площади продолжались митинги, Сос с друзьями решили прорваться в находившийся в блокаде Степанакерт. Скоро их «Вилис» был уже в Корнидзоре. Ребята намеревались именно оттуда попасть в Гадрутский район. Степанакертцы с удивлением и с большим воодушевлением встретили ребят из Еревана, которые чудом добрались к ним, чтобы рассказать о том, как вся Армения встала в поддержку арцахцев… Естественно, что о смельчаках узнали также и турки. По возвращении, когда они приближались к границе области с Азербайджаном, группа крестьян из соседнего села остановила машину и сообщила о том, что турки устроили в лесу засаду, и ехать дальше нельзя. Они предложили свою помощь – поднять машину по бездорожью до водораздела горного хребта. В течение всего дня мужчины с помощью ломов и кирок расчищали путь и толкали машину вверх… По возвращении из Степанакерта Сос встретился с Игорем Мурадяном. Было решено организовать отряд и немедленно отправиться в Карабах. В условиях глубочайшей секретности отряд был сформирован, и вскоре ребята были в Степанакерте. Они участвовали в защите сел Тог, Туми, Мамедадзор. Появились первые потери. Гибель одного из ребят потрясла его товарищей: по дороге из соседней деревни в месторасположение отряда он оказался в окружении и взорвал гранату на груди, убив 12 турок. «Умереть можно, только отправив в могилу 12 врагов» - стало убеждением Соса… Весной 1989 года группа преданных Родине ребят под руководством Размика Василяна и Вардана Варданяна начала формирование Армянской Национальной Армии (АНА). Один из первых отрядов был организован в селе Хачик Егегнадзорского района, и его командиром стал Сос Саргсян. Отряд отправился на один из самых опасных участков армяно-азербайджанской границы – село Корнидзор. Однако не хватало оружия и боеприпасов, что вынудило Соса на своей машине отправиться в Абхазию, где ему удалось достать и привезти в Корнидзор некоторое количество боеприпасов. Учитывая боевой опыт и организаторские способности Соса, руководство АНА избрало его членом военного Совета и назначило командующим Южным фронтом. В Горисе он стал также членом Совета самообороны района. Вместе с бойцами отряда «Колатак» ребята посетили Хндзореск и на могиле Мхитара Спарапета поклялись верно служить Родине и быть готовыми отдать за нее жизнь. Тогда же было решено назвать сводный отряд именем великого патриота Родины: «Мхитар Спарапети ердвял джокат» В эти дни им удалось осуществить дерзкое нападение на отдел горисской милиции. Вот что рассказал мне Сос об этом: «Вечером окружили здание милиции. Вместе с Геворгом вошли в кабинет начальника, где он беседовал с заместителем министра МВД, полковником Григоряном. Последний давно знал меня, встал с места и мы обнялись. - Сос, добро пожаловать, что случилось? - Ничего особенного, товарищ полковник, пришел ограбить вас, нужно оружие для защиты населения от турок. Он начал убеждать меня, что это беззаконие, и что я играю со своей судьбой, поэтому он не может позволить мне действовать таким образом. Я приказал стоящему рядом Геворгу открыть огонь. После автоматной очереди в потолок, приказал ребятам взломать двери оружейной комнаты. Погрузив в грузовик 74 автомата, 14 карабинов, 130 винтовок, а также 20 ящиков патронов, выехали на улицу, где ребята, в ознаменование успешной операции, дали несколько залпов в воздух. Собравшиеся на улице горисцы, в знак солидарности с нами, аплодировали и кричали «Ура!» Часть этого оружия отправили в Бердадзор. Это ответственное и опасное задание было осуществлено в основном усилиями хознаварца Каджика. В эти дни на территории Горисского района уже было введено чрезвычайное положение, и всем отрядам было приказано удалиться из района. Однако Сос не подчинился, и с группой верных соратников закрепился в Хознаваре. После описанных выше событий комендатура особого района и районная администрация начали притеснения по отношению к Сосу и его отряду. Хозяйствам района было приказано не оказывать им помощь. В это время отряд имел два штаба, первый, под начальством Сурика Хачатряна, находился в Горисе, вторым, в Хознаваре, командовал карабахец Алеша. Сос в основном находился в Хознаваре, ближе к границе. Коменданты особого района часто сменялись, и все они ставили своей целью заставить отряд разоружиться и уехать из Гориса. Очередной комендант арестовал двух бойцов Соса и грозился отдать их под суд. Послушаем Соса: «Мне доложили, что комендант пошел в баню воинской части. Выломав окно, ребята вошли в баню, и через это же окно вывели голого, покрытого мыльной пеной коменданта. Его затолкали в машину, и мы выехали из Гориса. Перепуганный офицер умолял не наказывать его, обещая освободить ребят. По рации я связался с его заместителем и объяснил ему ситуацию. Через некоторое время в условленном месте военные передали нам наших ребят, взамен получив своего командира. Вскоре бедолага оставил Горис и уехал навсегда. Еще более плачевной оказалась судьба следующего коменданта. По его приказу военные окружили Хознавар и предъявили нам ультиматум – сдать оружие и убраться из Гориса. В ответ на это я приказал ребятам открыть стрельбу. После примерно часовой перестрелки военные предложили прекратить огонь для встречи и переговоров. В сопровождении нескольких солдат к нам пожаловал комендант вместе со своим лачинским коллегой. Полковник начал грубым тоном говорить о том, что армия поставила задачу защищать нас, а такие, как я, мешают им. Я ему ответил, что и в Азербайджане, и в Армении, военные фактически защищают только азербайджанцев, поэтому я не вижу разницы между ним и обычным азербайджанским разбойником. Я приказал привязать его к дорожному столбу, принести ведро воды и сказал ему: «Товарищ полковник, я имею моральное право расстрелять тебя, как врага армянской нации, но учитывая, что ты пришел на переговоры, назначу тебе другое наказание». Потом поднял ведро и медленно вылил воду на его голову. Комендант Лачина и стоящие рядом солдаты, побледнев, молча смотрели на нас. Потом мы его проводили, обещая, что следующая наша встреча закончится намного хуже для него. После этого дня никто в Горисе больше его не видел». В сентябре 1990 года вооруженные отряды АОД арестовали Размика Василяна и Вардана Варданяна. Всем отрядам АНА было приказано подчиниться АОД, либо сдать оружие и расформироваться. Через некоторое время в Горисе арестовали Соса и его друга Самвела Арутюняна, которые были подвергнуты насилию. Об этом была обширная статья в газете «Урбат» от 21 октября 1990 года. Сос всегда говорил, что его рука никогда не поднимется на армянина, и поэтому, во избежание братоубийственного конфликта, решил отправить своих ребят по домам, обещая им, что они еще повоюют вместе против турок. Вскоре это время настало – председатель Совета обороны Республики Вазген Манукян пригласил Соса на личную встречу. Сос с уважением относился к нему, считая его честным и порядочным человеком, поэтому согласился на встречу. Ему предложили со своим отрядом отправиться в северный Арцах, где вместе с азербайджанцами бесчинствовали военные Советской армии. Вскоре отряд был в Карабахе и участвовал в боях за оборону Геташена, Бузлуха, Манашида, Эркеджа. В эти дни очень серьезная ситуация сложилась у деревни Умудлу Мартакертского района, где наши отряды пытались остановить движение турок к Атерку. Сос получил задание поспешить на помощь защитникам Умудлу. Несколько дней отряд успешно отражал неоднократные атаки противника, однако вскоре к туркам на помощь поспешило продажное командование советских армейских соединений, и перед нашими позициями появились бронетранспортеры, а в воздухе – вертолеты. После неравного боя отряд оказался в окружении. Боеприпасы были на исходе, у каждого остались несколько патронов и по одной гранате, которая предназначалась для самоподрыва, ибо в отряде действовал неписаный закон – солдат Соса мог сдаться врагу только после гибели. 1 июня 1991 года ребятам удалось прорвать кольцо вражеских сил и уйти в сторону реки Тираг, унося на спине трех раненых и тело погибшего товарища. Около недели, под проливным дождем, ребята скитались по лесу, питаясь кореньями и корой деревьев. Все это время над их головами постоянно летали военные вертолеты. И все же им удалось выбраться из леса и сообщить командованию о своем местонахождении. Наконец появился наш вертолет, и больные и обессиленные ребята были доставлены в Ереван. Сос около месяца в тяжелом состоянии лежал в восьмой больнице, медперсоналу которой чудом удалось спасти его жизнь. По выздоровлении Сос вступил в ряды партии «Дашнакцутюн». Решением руководства партии он был отправлен в Горис для обеспечения безопасности южных рубежей района. Однако ужасные боли в печени и почках заставили его через некоторое время вернуться в Ереван. Как только боли несколько отступили, невзирая на наши протесты и мнение лечащего врача, он вскоре опять уехал в Арцах, участвовал в боях по защите Каринтака, в освобождении Малибекли, Ашагы Гущуляр, Юхары Гущуляр. Весна 1992 года принесла новые беды жителям Горисского района. Враг беспрерывно обстреливал населенные пункты, увеличивалось число убитых и раненных. В Горисе состоялось совещание с участием нескольких сот человек из разных концов республики, на котором единогласно было принято решение соединить все отряды под командованием Соса. С помощью своего заместителя Сейрана Долунца и начальника штаба Афика Шалунца удалось выбросить турок из Мирзатапа, откуда враг обстреливал Горис установками «Град». После освобождения Шуши арцахцы дошли до Бердзора, и 18 мая 1992 года город уже был в наших руках. Потеряв голову, враг в панике бежал. Однако не только приближение Армии Обороны Арцаха было причиной панического отступления турок. Послушаем командира разведки отряда Соса Согомона Кочаряна: «За неделю до взятия Лачина (ныне Бердзор) Сос позвонил мне и сказал, чтобы я срочно вернулся в Горис. При нашей встрече он сказал, что скоро арцахцы прорвут блокаду и возьмут Лачин, и поручил мне разведать планы турок на нашем фланге. Владея азербайджанским языком в совершенстве, мне удалось узнать, что турки намерены перебросить в Лачин крупные силы. Сос решил сорвать замыслы турок. 15 мая в составе 30 человек мы выехали из Гориса в Корнидзор. Сос сказал, что идём на ответственное и опасное дело и, возможно, что все мы погибнем, но мы должны драться так, чтобы не умереть, а жить, ибо наша война с турками будет еще долго продолжаться. Затем выбрали 15 человек, имеющих боевой опыт, среди них Армен, Ово, езди Бро (он потом погиб в Мартакерте), Стёпа, Арсен из Еревана, Сейран с двумя ребятам из Хндзореска, и семеро ребят из Гориса. В качестве связного был Чуто из Хндзореска. У нас были два пулемёта и гранатомет, у каждого автомат с семью обоймами и три гранаты. В 12 часов ночи заняли позицию на правом берегу Акари, напротив села Малхалаф. Левее от нас, в местности под называнием «Стройка», у турок было восемь бронетранспортеров. Оставив ребят с пулемётом на холме, Арсен, Армен, Сос и я спустились к реке. Вскоре появилась состоящая из 30-40 машин колонна, впереди которой шел бронетранспортер. Сос приказал Арсену ударить гранатометом по головной машине. После первого же выстрела «Камаз» свалился набок и заглох, закрыв дорогу. Колонна остановилась, все машины отключили фары и наступила гробовая тишина. Сос приказал Арсену стрелять по автобусу с солдатами. Граната взорвалась прямо на крыше автобуса. После этого бронетранспортеры турок открыли беспорядочный обстрел по правому берегу реки, однако из-за темноты враг не смог определить наше местоположение, и никто из наших не пострадал. В три часа ночи к бронетранспортерам присоединилась установка «Град». Я участвовал во многих боях, но такого грохота ни разу не слышал. Потом турки несколько раз пытались перейти реку и окружить нас, однако находящиеся за нами ребята открыли по ним прицельный огонь, и турки, понеся большие потери, были отброшены назад. Под утро у нас закончились патроны, и Сос приказал отойти «шахматным порядком». По дороге в Корнидзор наш радист передал Сосу, что с ним хочет говорить командир турок на «Стройке». Азербайджанский офицер злорадствовал: «Ваш вертолет купается в реке, идите забирайте». Сос ответил, что мы не использовали вертолет, снимите своих ребят из воды, жалко, простудятся. Потом выяснили, что после нашего отхода турки вышли к ранее занятым нами позициям, и в это время подлетели их вертолеты. Летчики, думая, что там находятся армяне, начали обстреливать позицию. Турки из «Стройки» установкой «Шилка» подбили один из «армянских» вертолетов. Вечером по бакинскому радио сообщили, что армянские войска численностью 300 человек напали на колонны с техникой и солдатами, но были отбиты. Когда я сказал об этом Сосу, он усмехнулся: «Химар шан вордик, если бы нас было 300 человек, мы бы добрались до Куры». На следующий день, перед рассветом мы опять вышли к Акари и решили сосредоточиться на другом берегу реки. Несмотря на то, что вода была очень холодной, мы вошли в реку. Сильное течение утащило нас вниз метров на 100, и мы еле выбрались из реки. Особенно трудно было Сосу с его тяжелым пулеметом. Мы увидели несколько машин турок, которые мчались в сторону Гюлиберда. После выстрела гранатомета одна из них перевернулась. Половина наших ребят пошла в сторону Малхалафа, остальные же – в сторону «Стройки». Нигде не было ни одного турка, ночью все они удрали. Из Бердадзора Сосу сообщили, чтобы мы не шли в сторону Лачина, арцахцы должны были первыми выйти к границе Армении. На следующий день встречали бойцов Армии Обороны Арцаха. Это была действительно историческая победа. Сос вместе с генералом уехал в Лачин, а мы вернулись в Горис». Ледяная вода Акари окончательно подорвала здоровье Соса, и его срочно увезли в Ереван. Результаты проведенных в Институте рентгенологии исследований оказались весьма удручающими – раковые метастазы уже охватили печень и почки. Врачи отказались от операции, посчитав ее бесполезной. Однако сыновья моих братьев, Мартун и Размик, думали иначе, и собирались увезти Соса в Москву, но в последний момент руководство партии Дашнакцутюн решило оперировать его во Франции. В этой поездке Соса сопровождал житель Лиона Варужан Григорян. Хочу особо отметить, что все мы, родные и боевые соратники Соса, благодарны этому человеку с большим сердцем за его доброту по отношению к Сосу... В одной из лионских клиник Соса оперировал известный хируг Геворг Кефенекян, продливший жизнь Соса на целый год. Через месяц после тяжелой операции Сос вернулся в Ереван. Он был в приподнятом настроении и с большой признательностью вспоминал людей, которые окружили его заботой за все время его нахождения во Франции, много говорили также об Арцахе и о ситуации в Горисе. Во время одной из наших встреч я был свидетелем его беседы с сыном Размика Ашотом, который в эти дни с отличием окончил музыкальное училище. Ашот заявил, что не хочет продолжать учебу в консерватории, а решил с Сосом поехать в Горис. Сос улыбался: «Да, очень интересно иметь в отряде собственного композитора» и добавил: «Нет, Ашот, не дай Бог, чтобы пришел такой день, когда мы будем вынуждены воевать всей нацией. Армянский народ всегда был велик своей культурой, и, быть может, твой фронт намного важнее нашего. Старайся быть на высоте. Представь, что в отряд взяли всех вас: композиторов, писателей, ученых и других – и все вы погибли в бою. Как тогда, после победы, будет жить наш народ: без науки, без музыки, без литературы?» «Но в Сардарапате мы воевали всем народом», - не сдавался Ашот. «Да, но это было страшное время для нашего народа, а сейчас совершенно другая ситуация, ты не переживай, нашу землю мы защитим, а ты служи армянской нации своей музыкой». Я был тронут этими словами, ибо лежащий в постели Воин рассуждал как государственный муж, который через некоторое время уедет на фронт со своим семнадцатилетним сыном Артуром… Рассказывает Согомон: «Когда Сос после операции приехал в Горис, ему предложили уехать в Карвачар, либо взять в свои руки защиту Шурнуха. Посовещавшись, мы решили выбрать Шурнух. Ситуация здесь была очень серьёзная, Сос был уверен, что турки постараются занять Шурнух и Катари с тем, чтобы артиллерией бить прямой наводкой по Горису и селам вокруг него». Согомон также рассказал об одной стычке с турками: «3 сентября, ночью, мы, 9 человек, вышли из Шурнуха и направились в сторону Новлу. Сос решил выгнать из этого села турок, постоянно обстреливающих Горис ракетами. Не прошли и ста метров, как услышали справа вой волка. Через некоторое время спереди послышалось уханье совы, и сразу же, слева – противный визг шакала. Я сказал Сосу, что волк и шакал являются врагами, поэтому шакал не может отзываться на зов волка, значит с трех сторон от нас находятся враги. Для турок встреча с нами была большой неожиданностью, и они в панике разбежались, оставив на поляне тела десятков аскеров. А Сос был в бешенстве, ибо не было понятно, каким образом турки могли пройти по местности, которая, как нам сказали, была заминирована саперами». Сос чувствовал, что ему мало осталось жить и желал смерти в бою. Рассказывает Сарибек из Гориса: «Однажды зимой, когда турки подошли к нашим позициям, а у нас кончились патроны, Сос со своим пулемётом поднялся на вершину скалы и до поздней ночи обстреливал турок, не позволив им продвинуться вперёд. Оттуда же он определил местоположение вражеских «Градов» и передал по рации сведения нашему «Гради» Камо, находившемуся в Шинуайре. Из турецких позиций эта скала была хорошо видна, и мы с ужасом наблюдали, как сотни пуль ударялись об скалу или пролетали над головой Соса. Когда турки наконец прекратили стрельбу, Сос спустился со скалы и, в бешенстве бросив пулемёт на землю, сказал: «Ес дзер кор тиродж меры…» В начале весны 1993 года состояние Соса крайне ухудшилось и его перевели в Горис. Для смягчения ужасных болей ему делали по 8-10 уколов морфия в день, однако он продолжал мучиться. В эти мрачные для нас дни его навестил Размик. На мой бессмысленный вопрос о том, как он себя чувствует, Сос ответил: «Ничего, это не умирание, а одни мучения. Попросил Сурика и ребят перевести меня в Шурнух, вошел бы в бой и погиб бы, но... не соглашаются, может ты их убедишь?» Я напомнил ему его же слова о том, что пуля турка бессильна убить его и рассказал историю о спарапете Манвеле Мамиконяне, который в четвертом веке прославился своими победоносными сражениями против персов. И вот, когда этот могучий муж заболев, лежал при смерти в постели, он, откинув одеяло, показав свое обнаженное тело, горько заплакал: «Аствац, на теле моем нет свободного от рубцов места даже величиной в один драм, почему я не имел счастья погибнуть в бою, чем вот так, как скот, умереть худшей смертью в постели?» Сос долго молчал и ответил: «Да, он верно сказал, солдат должен умереть в бою». 10 июня 1993 года Соса не стало. К собравшимся на карашенском кладбище обратился Размик: «Наш народ потерял одного из лучших своих сыновей. Нельзя, однако, сомневаться, что светлый образ Соса навсегда останется в сердцах не только наших родных и его боевых друзей, но и в собирательной памяти нашего народа. Пройдут года, и на примере Соса будут воспитываться новые поколения нашей молодежи. Поколения, которые призваны решить Ай Дат». Газета «Еркир» опубликовала статью Ваче Мкртчяна «Рыцарь трех знаков гордости». «Пройдут годы, и время всё расставит по своим местам. Возможно, недалек тот день, когда честные историки укажут первого, кто сумел стереть границы, начерченные чужими руками, кто первым передал Арцаху дыхание и животворящий дух Армении.., кто по зову сердца первым был там, где требовалось его присутствие. Арцах также с Сосом и его отрядом почувствовал, что он непобедим». В июле 1994 года в Ереванской консерватории исполнялось «Трио» студента второго курса Ашота Саргсяна. Экзаменационная комиссия в составе наших выдающихся композиторов Эдварда Мирзояна, Александра Арутюняна, Эдварда Оганисяна и Лазаря Сарьяна единогласно оценили это произведение отметкой «отлично». На первом листе партитуры было посвящение: «Памяти армянских фидаинов и моего дяди Соса». Присутствующий в зале Вардан Варданян, автор исследования о Комитасе, сказал: «Это произведение достойно памяти Соса». А я вспоминал обращенные к Ашоту слова Соса: «А ты служи армянской нации своей музыкой». На кладбище Карашена выделяется могила с базальтовым тапанакаром. Огромный орел держит высокий меч, который опирается на герб партии «Дашнакцутюн». Этот величественный надгробный камень поставлен боевыми товарищами умершего героя. Это – могила отважного сюникца Соса Саргсяна. Гарегин Саргсян

Севунц без ретуши К 100-летию Гарегина Севунца (1911-1969) Гарегин Севунц был красивым мужчиной. Родом из Хндзореска, нутром — зангезурец, внешностью — европеец. Он стал известен в литературном мире благодаря двухтомному роману “Тегеран”. Написал его в молодости: роман с приключенческим сюжетом читался на одном дыхании, и ему очень подходило русское слово “беллетристика” и как жанр, и как форма, а после опубликования ему очень подошло английское слово “бестселлер” (которое, кстати, родилось в США). Таким образом, Севунц являлся автором одного из первых советских бестселлеров, потому что роман вышел в свет сперва на русском языке. Молодой прозаик, между прочим, был участником Великой Отечественной войны и роман о Тегеране был написал не по рассказам очевидцев, а на основе лично увиденного и пережитого. Не исключено, что Севунц выполнял определенную разведывательную миссию в Тегеране, находящемся не так уж далеко от Зангезура. То, что молодой офицер в воюющей Персии не дежурил на обычном сторожевом посту или в транспортной службе, было известно всем. Севунц от природы был слишком умен, чтобы ему не доверять и не поручать более важных заданий. Но Севунц был настолько умен, что распрощавшись после войны с миром военной разведки, всю накопленную информацию талантливейшим образом передал на бумаге, создав роман “Тегеран” и вторгшись в литературный мир. Работа в армейской разведке дала ему возможность и в Ереване пребывать на не менее ответственной должности — председателя Армянского общества дружбы и культурных связей с зарубежными странами, которое, кстати, было чем-то вроде Министерства иностранных дел и культуры, руководитель которого, естественно, с чисто дружескими намерениями каждый день должен был общаться и работать с прибывшими из чужих стран разного рода людьми. “А это не шутка”, как сказали бы русские. Однако для нас Севунц в первую очередь был писателем и преданным отечеству общественным деятелем. * * * Его имя я впервые услышал у нас дома осенью 1949 года. В сентябре мои дедушка и бабушка в первый и последний раз отдыхали в правительственном санатории “Кавказская Ривьера” в Сочи. Тогда же там пребывал и председатель нашего АОКСа Севунц со своей очень обаятельной и молодой женой, поэтессой Шогик Сафьян (родом тоже из Хндзореска). Отношение Исаакяна к молодой писательской паре было очень теплым и дружеским. Об этом и исаакяновском сентябре в Сочи интересные воспоминания издал бывший начальник Главлита Советской Армении Григор Мартиросян (кстати, эта книга дважды переиздавалась). В последний день у жены Исаакяна разыгрался ревматизм, и на сочинском вокзале Гарегин Севунц перенес бабушку на руках из автомобиля в вагон ереванского поезда. Подобное рыцарское деяние и тот факт, что мама бабушки родом также была зангезуркой — из Шинуайра, рода Орбелянов, сделало Севунца очень любимым и родным для бабушки: “Севунц относился ко мне как к своей матери, был безмерно заботлив”. Бабушка целый ряд писателей, близких к Варпету, причисляла к разряду “сыновей”. Такими были Грачья Кочар, Ованес Шираз, Грачья Ованесян, Гарегин Севунц, Ашот Граши, Акоп Салахян. Так что я запомнил имя Севунца от бабушки. Помню их собственный дом — одноэтажный, с выходящими во двор большими широкими деревянными балконами, если не ошибаюсь, на берегу Гетара — на улице Кривой. Именно там был организован большой пир по случаю 40-летия — вот не помню, Севунца или Шогик. В те годы все простые и непростые люди отмечали дни рождения и свадьбы у себя дома. Стол накрыли на балконе. Было многолюдно — в празднестве участвовало около ста человек. Блистали остроумием Варпет, Кочар, пением — Грачья Ованесян и Сильва Капутикян, красотой — моя мама Белла Исаакян и Шогик Сафьян, декламацией — Тамара Демурян, Александр Адамян. Пир был шумным и веселым, и в разгар веселья Варпет с платком в руке станцевал знаменитый гюмрийский танец. Тот день был незабываем: хотя Севунц был молод, но в волосах его пробивалась седина, и из-за этого он казался намного взрослее. Был очень счастлив, что юбилей удался на славу. Он и Шогик полностью были увлечены Варпетом и не позволяли ему хоть на секунду чувствовать себя одиноким. Уже в полночь нас со всеми почестями проводили до синей “Победы” Варпета, водитель которой, Вардкес-фронтовик, тоже участвовал в пире и пропустил-таки несколько стаканов. “Ну что, Вардкес, — обратился к водителю Севунц, — если ты навеселе, я сам отвезу Варпета домой”. Мы знали, что Севунц еще в Тегеране научился водить и недавно приобрел машину, чем очень гордился. “Ничего, ничего, ты иди к своим гостям, не оставляй их одних, Вардкес хорошо знает дорогу к нашему дому”, — заверил его Варпет, и мы попрощались. * * * Севунц одним их первых среди наших писателей побывал в зарубежных странах. В советской системе существовала удивительная дифференциация: часть людей, будь то писатели или врачи, инженеры или преподаватели, была выездной (имела право на выезд из страны); из писателей в эту часть входили (я привожу по памяти и не полностью) Грачья Кочар, Эдвард Топчян, Наири Зарьян, Рубен Зарьян, Грачья Ованесян, Ваагн Давтян, Сильва Капутикян, Геворг Эмин, Гурген Борьян, Гиги Тер-Григорян, Ашот Арзуманян, Маро Маркарян, Вардкес Петросян и, конечно, Гарегин Севунц. А вот в числе невыездных (не имевших права на выезд из страны) были Аветик Исаакян, Дереник Демирчян, Ованес Шираз, Лер Камсар, Хачик Даштенц, Амо Сагиян, Гурген Маари, Мкртыч Армен, Согомон Таронци, Паруйр Севак, и это перечисление можно продолжать... Удивительно, не правда ли, люди жили в том же городе, были членами того же Союза писателей, но тем не менее то, что позволялось одному, не позволялось другому. И если для одного двери мира были распахнуты, то для другого были накрепко заперты. Для Севунца мир был распахнут, и он одним из первых среди наших писателей побывал в Вене и Праге, Дели и Бомбее и написал книгу своих очерков (1957) “От Дануба до Ганга”, побывал даже в героическом Вьетнаме и написал цикл романтических очерков “Вьетнамская весна” (1960). Помню отлично, как он пришел к нам домой в качестве сопровождающего всемирно известного чилийского поэта Пабло Неруды. Сохранилась фотография, сделанная на балконе нашего дома. В кофепитии участвуют Варпет, Неруда, его красавица жена Матильда, моя бабушка, Софья Севунц и московская переводчица. * * * В те годы с Севунцем был довольно близок первый секретарь ЦК Компартии Армении Сурен Товмасян, тоже зангезурец, из Шинуайра. Тогда, а может, и сейчас, большое значение придавалось тому, откуда человек родом, и “землякам” Товмасяна — Серо Ханзадяну и Гарегину Севунцу — очень повезло. Они первыми из наших современников начали печатать многотомные собрания сочинений своих произведений, Севунц — в пяти томах (1963-1965 гг.), Серо Ханзадян — также в пяти томах (1967-1970 гг.). С Товмасяном и Севунцем связана еще одна страничка воспоминаний. Правительство Армении накануне 80-летия Аветика Исаакяна (1955 г.) в качестве юбилейного дара великому поэту готовило постановление о строительстве загородного дома, оставалось только согласовать с Варпетом место — вблизи Цахкадзора или Гарни. Об этом его по телефону спросил первый секретарь ЦК КПА Сурен Товмасян. Варпет вначале отказался, а потом сказал: “Дайте время подумать, я Вам напишу о своем решении”. Тогда у него возник план попросить правительство построить дом или предоставить отдельные квартиры репрессированным писателям, уцелевшим в сталинских лагерях и недавно вернувшихся в Ереван. Это были известные имена — Ваграм Алазан, Гурген Маари, Согомон Таронци и Вагаршак Норенц. Он с ними часто встречался в Союзе писателей и знал, что все они со своими женами, детьми ютились где попало. И вот Варпет пригласил к себе Гарегина Севунца, хорошо зная, что он земляк Товмасяна, и последний благосклонно относился к Севунцу. Наши домашние знали о задумке Варпета и, конечно, были согласны с ним — зачем нам второй дом. Но это был очень деликатный вопрос: надо было не обидеть Товмасяна и, вместе с тем, попросить у него сразу четыре квартиры. Ведь этот дар был бы народу по душе: Варпету правительство Армении дарит дачу. Так, кстати, в Москве в 50-е годы дачи в Переделкино получили Фадеев и Чуковский, Федин и Пастернак, Маршак и Тихонов — чем наш Исаакян хуже них? А тут выделить без очереди, просто по ходатайству Исаакяна сразу 4 квартиры репрессированным писателям. Дело действительно непростое, а как объяснить многотысячным очередникам Горсовета... А еще надо было знать характер Товмасяна — взрывной и жесткий. Кто бы взялся вручить ему письмо Варпета, да еще объяснить ситуацию и сказать пару добрых слов в адрес наших писателей — узников ГУЛАГа. И поэтому именно Севунца выбрал Варпет для выполнения этой миссии. Варпет знал, что Севунц ему не откажет в любой его просьбе, даже если вызовет на себя гнев Товмасяна. ...Письмо Варпета многие годы спустя показал мне Сурен Товмасян и сказал, как он горд тем, что Варпет именно к нему обратился с этой просьбой. Он сказал также, что письмо он хранит у себя — ведь не поставишь же резолюцию на письмо народного поэта. А пока Варпет пригласил Севунца в своей кабинет и рассказал ситуацию. “Для меня лучшим подарком будет дать согласие на мою просьбу. И если ты не против, то я сейчас же договорюсь с Товмасяном, и он примет тебя. Сурен Акопович видел много человеческого горя, и он меня поймет”. Севунц встал, обнял Варпета и лишь сказал: “Варпет, Ваша доброта воистину не имеет пределов. Но Вы и говорили: добро не помнит тот, кому ты делаешь добро. Это так — к слову. Я все сделаю так, как Вы сказали...” До конца года все четыре писателя получили квартиры. И не все из них пригласили Варпета на новоселье... * * * Хотя Севунц был человек общительный, простой и скромный, но по характеру очень независимый и не примыкал к тому или иному писательскому кругу, скажем, к знаменитому Колхозу. Он был скорее одинок, замкнут, самоуглублен, сосредоточен. Я уже отмечал выше, что он был красивым мужчиной, и казалось, должен был пленять множество сердец, как, например, Паруйр Севак или Грачья Ованесян. Однако он был убежденным однолюбом — любил свою Шогик, которую знал с детства. Они учились в одной школе родного Хндзореска, потом оба переехали в Баку и работали там в редакции армянской газеты “Коммунист” вплоть до начала войны, когда родился их первенец, будущая красавица Агнесса. Потом Шогик подарила Севунцу двух сыновей — Левона и Арега. Шогик Сафьян была женщиной с очень тонкой душой, и поэтическое перо ее было столь же нежным и тонким; она писала небольшие стихотворения, часто в прозе. Лирический стиль ее письма соответствовал ее образу. Она была личностью, способной на большую любовь и большое самопожертвование. После смерти Варпета наша связь с Севунцем не прервалась: так получилось, что мы почти одновременно получили квартиры в соседних подъездах того же здания (Московская, 31). Нам квартира была предоставлена после правительственного решения создать в особняке Варпета музей. И Севунц был первым соседом в нашем новом доме, хорошо нам знакомым. * * * Я дружил с двумя из трех детей Севунца — Агнессой и Арегом. Агнессу можно видеть на той фотографии, где Варпет изображен вместе с известными советскими писателями Симоновым, Михалковым, Леонидзе, приехавшими в гости на его 80-летие, — на острове Севан, в окрестностях дома отдыха писателей. Красивая, черноглазая, очень женственная и с очень дружелюбным характером, Агнесса была продолжением своей матери — точь-в-точь Шогик. Но, конечно, как каждая дочь, обожала отца, который был для нее абсолютным идеалом. Севан вообще нас очень связывал. Варпета уже не было, и я ездил в севанский Дом отдыха с матерью или бабушкой. Агнесса, которая была на несколько лет старше меня (что в тот период было очень досадно), относилась ко мне скорее как советчик в статусе старшего товарища, и я в ее присутствии словно подтягивался, хотел лучше плавать, дальше заплывать, а если она заходила в бильярдную, старался лучше играть. Я смело курил, потягивал вино, словно был не подростком, окончившим 9-й класс, а неким молодым мачо. Кто знает, что она обо мне думала? Но более тесная дружба завязалась у меня с Арегом. Арег, которому суждено было недолго прожить на нашей грешной земле, готовился стать геологом, в то же время полностью был поглощен литературой, был очень начитан и сам пытался писать прозу, и неизвестно, почему он не поступил на филологический. Когда мы виделись, то сразу показывали друг другу новые книги, говорили о любимых авторах. В новом доме гордостью Севунца был его кабинет, где все стены были заставлены книжными шкафами, сделанными с большим вкусом по его заказу, под окном — его рабочий письменный стол, кресло. Истинно писательская идиллия. Мне предстояло сдать школьный выпускной экзамен по армянской литературе. Был май 1962 года. В списке обязательной литературы я увидел имя Акселя Бакунца; его книги у меня не было, и я обратился к Арегу. Он сказал, что отец даст мне эту книгу. Я поднялся на пятый этаж — в их гостеприимную квартиру. Вхожу в кабинет Севунца, он с улыбкой подходит ко мне. “Авик джан, неужели ты Бакунца не читал?” — “О нем я много слышал, но не читал. Большая часть наших книг осталась в дедушкином музее”. “О-о, дедушка твой его очень любил, даже статью о нем написал, еще в Париже, считал его писателем-пантеистом, нашим Гамсуном”. И взял с книжной полки фолиант — крупноформатный том Бакунца в зеленом переплете обложке, только что изданный. “Читай, готовься к экзаменам, а потом снова прочитай — уже для себя, и поймешь, почему дедушка твой так его любил и высоко ценил”. Я знаю, как писателю трудно расстаться с томом любимого автора, но Севунц с такой сердечностью протянул мне книгу, что я решил непременно целиком прочитать ее, и если бы потом зашел о ней разговор, мне было бы что рассказать. * * * В тот же период, точнее — весной 1962-го, Севунц решил отметить свое 50-летие в здании пансионата, построенного на берегу очень живописного озера Айгр-лич, недалеко от Эчмиадзина. Айгр-лич в те годы был очень модным местом сбора ереванцев, и там часто организовывались банкеты и празднества. На веранде пансионата были накрыты богатые столы, было очень много гостей, песни и танцы под замечательный оркестр. Вся наша семья была приглашена — во главе с бабушкой. И Севунц, бывший героем дня, после произнесенной тамадой здравицы в его честь поднял бокал и сказал: “Всего пять лет отделяют нас от потери нашего любимого Варпета. Не знаю, как другие, но я чувствую себя осиротевшим. Не случайно, что тикин Софья, которая сегодня с нами, называет меня своим сыном; все мы сыновья Варпета, значит, почтим вечную память нашего великого отца”. При этих словах я вспомнил, как ровно десять лет назад Варпет на веранде дома Севунца вместе с пламенной Эгине Ширазян, управделами Союза писателей, танцевал. Вспомнил и подумал, что жизнь человека не что иное, как цепь воспоминаний, которые часто повторяются, за исключением действующих лиц. “Вчера я был, сегодня — мой ребенок...” — так сказал Варпет в одном из своих стихотворений еще в 1914 году. Севунцевский юбилей в пансионате Айгр-лич был одним из редких радостных моментов нашей не очень сладкой жизни 60-х годов. Символично, что недавно мы вспоминали этот день рождения вместе с одним из его немногих участников — академиком Сергеем Сариняном. В 60-е мы иногда организовывали у нас дома или у Арега так называемые “вечера”: собиралась молодежь, танцевали, пили, спорили, пели. Пытались приглашать приглянувшихся нам девушек, и если они приходили, уже было большое событие. Иногда наши вкусы совпадали, и мы вступали в своеобразное соперничество. Севунц, проходя в свой кабинет через гостиную, останавливался, смотрел на нас, в его глазах сверкала радость: “Эх, молодежь, молодежь, да знаете ли вы, какое богатство в ваших руках...” — вслух размышлял он вполголоса. С середины 60-х Севунц занимался только литературой. Написал объемистый роман “Государственная тайна”, который, однако, успеха “Тегерана” не имел. Помню как сегодня, было начало 1969 года. Я встретил Севунца у их подъезда. Мы обнялись. И потом Севунц с тревогой сказал: “Не знаю, знаешь ты или нет, Авик джан, пару дней назад я встретил Вигена, твоего отца, у этого же подъезда. Ну, Новый год же, пригласил его подняться к нам. Шогик накрыла небольшой стол. Я сказал, что у меня есть хорошая водка из Караунджа, и мы с Вигеном по две или три рюмки выпили. Смотрю — Вигену плохо стало, он побледнел, голова у него закружилась. Уложили его на тахту, напоили крепким сладким чаем, распахнули окно. Хорошо еще, что он быстро пришел в себя, бледность исчезла. Я проводил его до вашей двери. Но, Авик джан, я очень беспокоюсь, хорошенько присматривайте за Вигеном, чтобы, не дай бог, ничего не случилось, следите за его здоровьем”. Я поблагодарил Севунца за заботу. Дома спросил у отца, что это с ним приключилось. Он сказал: “Ну, ты знаешь, я всегда предпочитаю “фабричные” водки, а в этой водке из Караунджа было, боюсь, 60 градусов: две рюмки всего выпил — ударило в голову. Хорошо еще окно открыли, свежим зимним воздухом надышался и пришел в себя. Молодец Гарегин, тоже выпил, и хоть бы хны — как с гуся вода. Ну, ясно, к “огненной воде” их Зангезура он с детства привык”. Прошла еще одна неделя, и вдруг печальная весть облетела все здание: Гарегин Севунц скоропостижно скончался от инфаркта у себя дома за письменным столом. Я помню его последние слова: “За Вигеном хорошенько присматривайте”. После этих слов Виген прожил еще 35 лет. Вот уж и вправду, неисповедимы пути Господни... Авик Исаакян, директор Института литературы АН Армении, доктор филологических наук Перевод с армянского Анаит Хармандарян На снимке: Гарегин Севунц, 1955 г.

Штык и скальпель Об одном из командиров Ханасорского отряда, вошедшего в Историю Армении В конце тысячелетия «колесо истории» больно прокатилось по Армянскому нагорью, перекроив его политическую карту и унеся половину нашего народа. Другая половина сохранилась; наверное, и потому, что в судьбоносные времена появляются личности, об одной из которых я хочу рассказать. Сто лет назад в Баку вышла небольшая книга «Курутян патчарнер» («Причины слепоты») окулиста Христофора Оганяна. Автор родился в городе Шуши в 1864 году, а медицинское образование получил в Женеве. Там в 1887 году вместе с группой обучавшихся в Швейцарии студентов-армян (А. Назарбекян, М. Вартанян, Р. Хан-Азат, Г. Гафеян и др.) участвовал в основании партии «Гнчак» по названию издававшейся ими газеты (БСЭ, 1971, том 6). Своей главной целью партия считала освобождение Западной Армении от турецкого ига и объединение наших земель под эгидой независимого армянского государства. Христофор не случайно оказался среди создателей «Гнчака». По воспоминаниям одного из ее лидеров – Хан-Азата, еще в отрочестве он с группой сверстников пытался примкнуть к освободительному движению, и только при помощи полиции родителям удалось вернуть его из Еревана в отчий дом. В конце ХIХ века наиболее активные члены армянских политических партий стремились, возглавив стихийно возникавшие в Западной Армении гайдуцкие движения сопротивления, придать им организованный характер. Широкий резонанс получили некоторые операции фидаи, самой смелой из которых был Ханасорский поход – одна из славных страниц истории армянской национально-освободительной борьбы. Идея похода была выдвинута Николом Думаном (Никогайос Тер-Ованисян), одним из плеяды фидаи, снискавших, благодаря своим отважным действиям, любовь народа. Осуществление операции было поручено восточному бюро партии Дашнакцутюн. Целью был удар по кочевому племени мазрик, которое под предводительством Шариф-Бека сыграло решающую роль в уничтожении армянских боевых групп, участвовавших в ванском сопротивлении. Но с идеей согласились не все, и решение по ее реализации было принято после трудных споров, в которых Никола Думана решительно поддержал и Христофор Оганян, принявший участие в Ханасорском сражении как один из командиров и врач. 24 июля 1897 года после принятия торжественной клятвы отряд из 253 человек перешел ирано-турецкую границу и скрытно охватил группу вооруженных кочевников в Ханасорской долине. Среди 250 шатров племени мазрик три, принадлежащих Шариф-Беку, выделялись снежной белизной. Но вот они стали тревожно-красными от первых лучей солнца. Это кровь ванских братьев взывала к мщенью бойцов, ждущих сигнала атаки. 12 часов длился бой; к утру следующего дня противник был уничтожен. Армяне, потеряв 19 человек, отступили в Персию, сохранив основную боевую мощь. Самому Шариф-Беку удалось бежать в женской одежде (по строгому приказу командира отряда женщин и детей пощадили). Ханасорский поход был беспрецедентным явлением для армянского национального движения ХIХ века, выгодно отличавшимся меньшими потерями при крупномасштабности операции. Он оказал сдерживающее воздействие на кочевые племена, проживавшие в районе ирано-турецкой границы; показал, что армянскую кровь нельзя проливать безнаказанно. Память о Христофоре – двоюродном брате моего деда по отцовской линии, - передающаяся от поколения к поколению, с годами обогащается новыми материалами. Недавно историк из Лос-Анджелеса Акоп Манджикян любезно предоставил нам дневники Христофора, записанные им в период подготовки Ханасорской операции, фотографии. На одной из них Христофор (первый справа) стоит с винтовкой и медицинскими инструментами (на пне). Может быть кто-то узнает среди них своих родных? В любом случае посмотрите на них с уважением: пусть немногие из наших современников обязаны им своей жизнью, но, наверное, все мы можем быть признательны им за утверждение нашего национального достоинства. Виген Оганян, полковник в отставке

Суворовский генералитет За последние годы мои настойчивые поиски корней и родственных линий полководца Александра Васильевича Суворова привели к выявлению целой "воинской части", укомплектованной исключительно генералами, в разное время имевшими отношение к суворовской фамилии. Предлагаю читательскому вниманию этот "почетный караул", имеющий родственные связи с генералиссимусом начиная с деда по материнской линии. 1. Оотцом Авдотьи (армянские эквиваленты имени - Рипсимэ, Тагуи, Дшхуи) Мануковой (Манукян), прожившей недолгую жизнь (1711-1746), был Федосей (Теодос) Семенович (Симони) Мануков (1668 - не ранее 1738 гг.). В 1725 году он получил от Екатерины I-ой (вдовы Петра Великого) генеральское звание бригадира, став первым генералом-армянином после провозглашения в 1721 г. Российской империи. Примечательно, что в послужном списке деда Суворова с отцовской стороны также фигурирует термин "генерал", ибо он являлся "генеральным писарем" Преображенского полка. Но ограничимся этим и обойдем также версию о "нетитульных" генах Василия Ивановича Суворова (1708 или 1709 - 1775 гг.). Есть биографы, которые, учитывая тот факт, что В. Суворов при Петре I был переводчиком с восточных языков, а также принятое в западной литературе написание фамилии как "Суваров", "Суварофф", высказывают предположение о восточном происхождении переводчика. К примеру, у армян есть фамилия Суварян, Шахсуварян. Но с нас хватит не вызывающей ни у кого сомнений армянской фамилии матери. 2. После родителей перечислим титулы и регалии генералиссимуса всех сухопутных и морских войск Александра Васильевича Суворова (1729 или 1730 - 1800 гг.). Князь Италийский, граф Рымницкий, фельдмаршал войск Австрии, великий маршал Пьемонтских войск, граф Священной Римской империи, наследственный принц королевства Сардинии и фельдмаршал войск Сардинии, кавалер всех высших орденов Российской империи, Национальный герой Швейцарии, кавалер 13 высших орденов Австрии, Сардинии, Баварии, Франции, Польши, победитель во всех 63 сражениях, в которых участвовал один из великих полководцев (Ганнибал, Наполеон, Гарибальди), совершивших переход через Альпы, автор труда "Наука побеждать", деятель, подписавший карту о восстановлении армянского царства. 3. Сын - генерал-лейтенант Аркадий Александрович Суворов (1784 - 1811 гг.). Под началом отца участвовал в Альпийской кампании. 4. Внук - Александр Аркадьевич Суворов, генерал инфантерии (1804 - 1882 гг.). Участвовал в русско-персидской войне 1826-1828 гг., отличился в Армении при взятии крепости Сардарапат, за что был награжден орденом Св. Владимира IV степени с лентой и золотой шпагой с надписью "За храбрость". 5. Правнук - внук дочери генералиссимуса Натальи Зубовой, которую называли "Суворочкой", генерал-лейтенант Николай Владимирович Мезенцов (Мезенцев, 1827 - 1878 гг.). До убийства был главным начальником Третьего отделения Его Величества Собственной императорской канцелярии. 6. Праправнук (сын правнучки Натальи Мезенцовой) - генерал-майор в отставке Платон Сергеевич Оболенский (1850 - 1913 гг.), заведующий дворцом Великого князя Владимира Александровича - брата императора. 7. Праправнук (сын правнучки Софьи Мезенцовой) Владимир Николаевич Массальский (1860 - 1940 гг.) - генерал артиллерии. 8. Племянник генералиссимуса (сын княгини Анны Суворовой-Гончаровой), генерал от инфантерии Алексей Иванович Горчаков (1769 - 1817 гг.). 9. Его брат - генерал от инфантерии Андрей Иванович Горчаков (1779 - 1855 гг.). Перечислим родню Суворова не по прямой линии. В нее входят по мужской линии, через племянников: Молоствов, Голицын, Мюнстер-Леденбург, Корниани, Литке, Хитрово, Догель, Козлов, Башмаков, Огнев, Петкович, Барятинский, Нагорнов, Пашков, Канкрин, Гагарин, Батурин. По женской линии: Зубов, Мезенцов, Вольф, Кутузов (Голенищев-Кутузов), Оболенский (Оболенский-Нелединский-Мелецкий), Массальский, Леонтьев, Ершов, Жеребцов, Нарышкин, Нейдгард, Столыпин (премьер-министр России Петр Столыпин (1862 - 1911 гг.) был женат на Ольге Нейдгард - праправнучке Суворова), Сазонов, Всеволожский, Талызин, Кикин, Сухов. Отдельной темой могло бы стать исследование родословной потомства сестер Суворова Марии Олешовой, Анны Горчаковой, Елизаветы и Екатерины. Но в данном случае хотелось заострить внимание читателя на "генеральских лампасах" потомков генералиссимуса, вспомнить тех, кто верой и правдой служил России. Хотелось бы также проследить за некоторыми другими обладателями "победной" фамилии, в частности, узнать о генерал-майоре авиации Василии Васильевиче Суворове (погиб в воздушном бою на Кавказе в 1943 году). Может быть, и он связан родственными узами с Александром Васильевичем? Не знаю. В книге Б. Галенко "Семья и потомки Суворова" (С.-Петербург, 2002 г.), откуда почерпнута большая часть информации, о нем не упоминается. Но и без этого суворовской "бригады" генералов хватило бы для командования фронтом времен Великой Отечественной войны. Гарегин Казарян

Спартак Жидков Армянский батальон в грузино-абхазской войне В том, чью сторону примет армянская община Абхазии в грузино-абхазской войне 1992-1993 гг., в самой республике никто не сомневался. Хотя посторонние комментаторы 19 лет назад не были в чем-то уверены и строили различные догадки. Надо вспомнить, что в начале 1990-х гг. в Тбилиси активно пропагандировалась идея "Кавказского дома", причем союзным республикам Закавказья - Грузии, Армении и Азербайджану - противопоставляли и Россию, и республики Северного Кавказа. В массовое сознание пытались внедрить идею о том, что абхазы-мусульмане враждебны и грузинам, и армянам, а раз так, то последним следовало бы объединиться в совместной борьбе. Но армяне, жившие в Абхазии, сделали свой выбор без колебаний. Они видели, что режим, установившийся в независимой Грузии, враждебен праву народов на самоопределение, что абхазский народ (на две трети христианский) не подвержен религиозному фанатизму. Именно в независимом абхазском государстве амшенские армяне увидели гарантию сохранения своих прав и своей самобытности. По этой причине появление в абхазской армии Армянского батальона не стало сенсацией. На первый взгляд может показаться, что Армянский батальон имени Баграмяна был создан относительно поздно - лишь к середине войны, в феврале 1993 года. Тому были свои объективные причины. Грузинская армия, вошедшая в Абхазию 14 августа 1992 года, в течение пяти дней заняла четыре города из шести и большую часть республики - исключение составили территории с преобладанием абхазского населения. Под грузинской властью в первые полтора месяца оказались практически все сельские районы, населенные армянами, города Гагра, Сухум и Гульрипш, где они составляли значительную часть жителей. По этой причине (хотя амшенские армяне участвовали в абхазском сопротивлении буквально с первого дня войны) они вначале уступали численно добровольцам с Северного Кавказа и других регионов Российской Федерации. Надо заметить, что в этот период не существовало и абхазской армии как таковой (она была создана лишь 11 октября 1992 года). На востоке республики первоначально формировались отряды самообороны, защищавшие отдельные села и придерживавшиеся партизанской тактики - лишь немного позже они стали называться Восточным фронтом. Точно так же и армянский отряд как самостоятельная единица появился именно в виде партизанского формирования. Первыми за оружие взялись гагринские армяне. Сопротивляться было чему - с первых дней войны в Гагре начались грабежи и насилия, которые не в последнюю очередь затронули именно армянское население. Ответ последовал очень скоро. В оккупированном грузинами Гагрском районе около десятка армянских мужчин собрались в отряд под названием "Гай фидаин" ("Армянский фидаин"); возглавили его Вагаршак Косян - будущий командир Армянского батальона - и его брат Ашот, которому позже было присвоено звание Героя Абхазии. Уничтожив небольшой грузинский отряд из шести человек, они захватили оружие и начали партизанские действия. Этот эпизод сегодня мало освещен в официальной истории войны, но именно с него ведет свое происхождение самостоятельное армянское подразделение. После того как 2 октября абхазские отряды взяли Гагру и заставили отрезанную грузинскую группировку в беспорядке бежать на российскую территорию, армянское население Гагры получило возможность вступать в абхазские войска. Наряду с гагринцами большую роль сыграли также эшерские и гумистинские армяне (жители той части Сухумского района, которая осталась под властью абхазского правительства). Немало армянских бойцов самообороны до конца войны сражалось в абхазских отрядах - как на западном, Гумистинском, так и на Восточном фронтах. Но идея создания Армянского батальона становилась логичной по мере того, как армянское население все активней вовлекалось в боевые действия. Спустя некоторое время армянские бойцы по численности уже не уступали добровольцам-казакам и северокавказцам. А так как в абхазской армии вполне естественным было формирование отрядов по национальному признаку, то и лидеры армянской общины Абхазии пришли к такому же плану. Инициатива принадлежала бойцам-армянам, идейное оформление взял на себя Альберт Топольян - политический лидер армянской общины Абхазии в период войны за независимость. Официально 4-й отдельный мотострелковый батальон имени Баграмяна был создан накануне мартовской битвы 1993 года. Это был период, когда война вступила в затяжную стадию. В это время линии фронтов надолго стабилизировались, и главным пунктом, обладание которым решало судьбу войны, стал город Сухум. Грузинская армия закрепилась на реке Гумиста, и этот фронт разделил Абхазию пополам. Западную половину республики контролировали абхазы, восточную (за исключением большого анклава в Очамчирском районе) - грузины. И с политической, и с военно-стратегической точки зрения удержание абхазской столицы превратилось для грузинского правительства в идею-фикс. Грузинская армия удерживала левый берег реки Гумиста, опираясь на возвышающиеся над Сухумом горы - Ахбюк, Яштух, Бирцха и Апианда. Две попытки абхазской армии прорвать грузинскую оборону - в ноябре 1992 и в январе 1993 гг. - оказались неудачными. В марте 1993 года абхазское командование запланировало третью, более обширную, чем прежде, наступательную операцию. Сражение началось 15 марта и продолжалось четыре дня. Абхазская армия перешла реку под прикрытием артиллерии по обоим крупным автомобильным мостам - Верхнему и Нижнему, намереваясь выйти на окраины Сухума и выбить из города грузинскую армию, как раньше из Гагры. К востоку от Гумисты, за исключением реки Кодор, у грузинской армии не было ни одного значительного водного рубежа, на котором она могла бы закрепиться и остановить противника. А это означало, что от битвы за столицу зависит исход всей войны. Фактически к моменту начала наступления на Сухум батальон имени Баграмяна еще находился в стадии формирования. Армяне воевали в составе отдельных абхазских частей, но в целом на центральном участке Гумистинского фронта между Верхним и Нижним мостами действовало очень много армянских бойцов. Позже, с марта 1993 года, этот участок был доверен двум батальонам - Армянскому (имени Баграмяна) и Сухумскому (2-му мотострелковому, его командиром был Сергей Матосян). В Армянском батальоне насчитывалось 450 человек. Это была крупная боевая единица - во второй половине грузино-абхазской войны армяне уже составляли в армии Республики Абхазия вторую по численности группу, опередив даже кабардинцев, казаков и чеченцев. Батальон имени Баграмяна не был исключительно армянским по национальному составу - в него, в частности, входили также абхазы и кабардинцы. Следует добавить, что ближе к концу войны начал формироваться и Второй армянский батальон; командовал им Геворк Маркарян. Его численность была не такой большой (160 человек), но показателен неуклонный рост числа армян в рядах абхазской армии. Мартовская битва 1993 года оказалась неудачной для абхазов: сыграла свою роль нехватка боевого опыта. Оборонительные доты, построенные грузинами за месяцы войны, были слишком многочисленными и хорошо укрепленными. Подавить огневые точки противника не удалось, и прорвавшиеся далеко вперед абхазские подразделения в решающий момент оказались без поддержки. Грузины частично окружили, а частично заставили отступить авангард абхазской армии, которая при отходе понесла большие потери от перекрестного огня. Много абхазских бойцов погибло, немало попало в плен, где часть из них тоже была уничтожена. Самые ощутимые потери армянских солдат пришлись на Афоно-Эшерский батальон, где армян было больше всего. После мартовской битвы Армянский батальон окончательно сформировался как отдельное устойчивое подразделение. Реваншем за мартовскую битву стала июльская. Это было четвертое наступление на Сухум, начавшееся 2 июля 1993 года. На сей раз абхазское командование разработало план поэтапного штурма города: взятие важных стратегических высот на восточном берегу реки Гумиста, создание плацдарма к северу от города и только затем - массированная атака на столицу республики. На этот раз операция была успешной, но июльские бои оказались самыми ожесточенными за всю войну. Армяне в этом сражении прославились штурмом почти неприступной высоты - горы Цугуровка, укрепленной по всем правилам современной войны; ее склоны были буквально нашпигованы минами. Галуст Трапизонян - командир третьей роты Армянского батальона - потерял в этом сражении ногу, но до конца, лежа на носилках, продолжал руководить боем. Битва за Цугуровку помогла абхазам окончательно утвердить контроль над ключевой высотой - горой Ахбюк. 27 июля 1993 года в Сочи было подписано перемирие, по которому Грузия согласилась вывести войска из Абхазии. Это была самая серьезная уступка, за которую абхазы согласились оставить восточную половину республики под властью грузинских формирований из местных жителей - фактически под гражданской властью Грузии. Однако перемирие не было соблюдено: грузинская сторона несколько раз срывала график вывода войск, немалая часть грузинской боевой техники и грузинских солдат осталась на абхазской территории. 11 сентября 1993 года абхазы сделали последнее предупреждение, а 16 сентября возобновили боевые действия. Армянский батальон снова принял самое активное участие в последней - двухнедельной - битве за Сухум. На этот раз армия Республики Абхазия наступала на город и по мосту - через реку Гумиста, и прямо с высот, оставшихся в руках абхазов во время перемирия. Одна рота Армянского батальона перешла мост, две другие спускались с гор в направлении армянского села Яштуха. 24 сентября 1993 года абхазы вышли к вокзалу - узловому пункту, бывшему одной из главных целей мартовского наступления. Начался штурм городских кварталов. Соединившись, армянские подразделения 25 - 27 сентября двинулись вглубь города - прямо из села Яштуха и в обход, по улице Чанба вдоль реки Беслетка. Именно армяне первыми вышли к зданию Совмина, ставшему символом власти над столицей. Армянские бойцы взяли здесь 25 пленных. После того как Совмин был взят и сгорел в пожаре, грузинская армия в Сухуме прекратила сопротивление. Войска Шеварднадзе бежали на восток, но отдельные грузинские отряды продолжали обороняться; абхазам пришлось выдержать несколько сражений во время дальнейшего наступления. Абхазское командование, развернув наступление на главном направлении, поручило батальону Вагаршака Косяна занять армянские села Гульрипшского района, и он отправил по разным направлениям отдельные роты и взводы, которые в кратчайший срок освободили все населенные пункты, где жили армяне. Снова собравшись в селе Пшап под Гульрипшем, Армянский батальон двинулся дальше - к реке Ингур. После победы над грузинской армией военно-стратегическое положение Абхазии было следующим. Абхазы разгромили и изгнали правительственную армию Грузии, которая в беспорядке бежала по морю, через леса и высокогорное Кодорское ущелье, побросав большую часть оружия и военной техники. Грузины вынуждены были отступить до самого Кутаиси, поскольку свергнутый президент Звиад Гамсахурдия поднял мятеж в Мегрелии и 2 октября 1993 года начал наступление с целью свержения Эдуарда Шеварднадзе. Абхазы де-факто заключили союз со звиадистами, хотя последние недавно (еще в сентябре 1993 года) принимали участие в боевых действиях против них. Но абхазы не доверяли новым союзникам и на реке Ингур держали значительную группировку войск. Армянскому батальону вновь был доверен ответственный участок границы - 22 дня он простоял в селе Ганмухури, расположенном в устье Ингура, на абхазской (т.е. западной) стороне. Административно это село не входило в состав Абхазской АССР; позднее, став независимой республикой, абхазы отказались от контроля над Ганмухури, но пока что они предпочитали удерживать всю линию реки Ингур, не зная, чего ждать от новых союзников. Звиадисты не предали абхазов, однако вскоре они были разгромлены. Грузинская армия в значительной степени утратила боеспособность и ограничивалась обстрелами ингурской границы, но главная опасность сохранялась в тылу. Верхняя и средняя части Кодора оставались под контролем грузин и сванов - самого воинственного из грузинских субэтносов. Сваны еще владели селом Лата, окруженным почти неприступными горами; подступить к нему можно было только через два автомобильных туннеля, защищавшихся сильными грузинскими отрядами. Кодорское ущелье административно входило в Гульрипшский район Абхазии. Армяне после войны составляли здесь до половины населения, и, естественно, что именно батальону имени Баграмяна было в итоге поручено защищать Гульрипш - в случае контрнаступления из ущелья. Батальон пополнился местными армянами, которые во время войны немало натерпелись от террора грузинских и сванских боевиков. Правда, боевым опытом сухумские и гульрипшские армяне, особенно на первых порах, уступали гагринцам, составлявшим костяк Армянского батальона. Однако боевой дух был высок, абхазы без колебаний доверили армянам этот участок - по сути, самый рискованный разумеется, абхазский министр обороны - кабардинец Султан Сосналиев - осуществлял общее руководство. В конце октября 1993 года президент Абхазии Владислав Ардзинба отдал приказ о взятии под контроль Кодорского ущелья. Однако выполнение этого приказа затянулось. Абхазская армия продвигалась в горы медленно, занимая село за селом, иногда отступая и вновь возвращаясь на прежние рубежи. С ноября 1993 года местом дислокации Армянского батальона стало горное село Цебельда к северо-востоку от Гульрипша. Лишь после тяжелой зимы, в марте 1994 года, началась операция по взятию села Лата. Фактически действовали две группировки: основной удар - лобовой атакой - наносили отряды, наступавшие от Цебельды вдоль правого берега реки Кодор, здесь воевал и Армянский батальон совместно с другими подразделениями абхазской армии. Со стороны Очамчиры им оказал поддержку большой абхазский отряд, вышедший из села Аймара и переваливший через Панайский хребет. Эта одновременная атака с двух направлений - через два туннеля и через высокие горы - позволила взять казавшуюся неприступной Лату за один день и почти без потерь. В Армянском батальоне убитых не было; после взятия Латы грузины были оттеснены в верховье реки Кодор - эту часть ущелья они удерживали еще четырнадцать лет. Владислав Ардзинба так и не отдал приказа о штурме верхней части Кодорского ущелья, желая избежать тяжелых потерь. Соглашение о вводе миротворческих сил в зону грузино-абхазского противостояния - на реку Ингур и в Кодорское ущелье - было подписано 14 мая 1994 года, но до размещения миротворцев (в середине лета) столкновения продолжались. Армянский батальон на этом заключительном этапе противостояния (с 22 апреля) возглавил еще один известный армянский военачальник - Сергей Матосян. Он был единственным армянином, который в течение всей войны командовал абхазскими отрядами (в частности, 2-м мотострелковым батальоном 1-й бригады на Гумистинском фронте). На этом последнем этапе (до 20 июля 1994 года) батальону имени Баграмяна пришлось несколько раз вступать в серьезные бои. Самой опасной была попытка наступления, предпринятая грузинами 24-25 мая, когда они после массированной артиллерийской подготовки попытались захватить Армянский батальон врасплох, осуществив обходной маневр через село Квабчара, по горным хребтам. Однако они были обнаружены и после упорного контактного боя отброшены назад в горы. Потери Армянского батальона составили на этот раз 6 человек убитыми и 11 ранеными. После этого боя местные сванские формирования уже ни разу не смогли создать реальной опасности для республики. Фактически до прихода в ущелье миротворцев многие гульрипшские армяне по очереди поднимались в горы и несли боевое дежурство. После прихода российских частей личный состав батальона имени Баграмяна сдал оружие, резервисты разошлись по домам, но история батальона не закончилась. Каждый раз, когда Абхазии угрожало новое вторжение, бойцы Армянского батальона собирались вместе и становились на защиту республики. Армянский батальон как боевая единица принимал участие в кампаниях 1998, 2001 и 2008 гг., особенно активную роль он сыграл в 2001 году, когда снова потребовалось защищать Гульрипшский район - на этот раз от формирований чеченского боевика Руслана Гелаева. Трудно установить точное число армян, воевавших в обоих армянских батальонах в 1992-1993 гг. (было немало людей, которые вступали в батальон позже), но можно с уверенностью сказать, что принимало участие в боевых действиях не менее тысячи представителей армянской общины. Двадцать армян получили высшую воинскую награду - звание Героя Абхазии, больше двухсот погибли во время войны. Армянская община внесла весомый вклад в борьбу за независимость Республики Абхазия. Армянам, живущим в Абхазии, есть что вспомнить и есть чем гордиться.

Звартноц Шел 2001 год от рождества Христова. В Армении не без помпезности и с претензией на исключительность отмечали дату общечеловеческого значения – 1700-летие принятия христианства как государственной религии армян. При всей значимости этого события особого вдохновения и восторга на лицах людей не было, как видно, их мало волновало то, что Армения в деле принятия христианства опередила древний Рим и практически всю Европу. Деловой и озабоченный вид имела только небольшая прослойка творческой и технической интеллигенции, которой посчастливилось попасть в участники праздничных мероприятий, финансируемых государством. Будучи пионерами в христианстве на государственном уровне, армяне почему-то не стали его фанатиками. Религиозные ритуалы у нас соблюдают как-то обыденно, формально, без видимого душевного трепета, скорее по привычке. Полноценно верующих – имеются в виду хотя бы те, кто соблюдает предписания, каноны и заповеди Христа в мирской жизни – очень трудно найти. Религия была подспорьем в решении более обыденных и насущных проблем. В этом мне еще раз пришлось убедиться при встрече с моим старым знакомым Константином Тер-Ованесяном. Знаком я был с ним еще с телевидения. У него был сочный, грубоватый баритон, напоминавший голос Левитана. Хотя он был неплохим журналистом, его талант диктора, на мой взгляд, был сильнее. После наступления рыночных отношений и развала постсоветских госструктур, в том числе и Комитета по телевидению и радиовещанию, он, как и многие, остался не у дел. Но это был человек энергичный и неспокойный, не привыкший сидеть, сложа руки. И вот Костя учредил со своими приятелям газету «Ной», стал ее главным редактором, с явным расчетом на то, что в юбилейный для Христианства в Армении год сможет пользоваться поддержкой спонсоров и благотворителей от религии. Ведь как-никак Ной, этот библейский праведник, спасший каждой твари по паре, нашел пристанище своему ковчегу здесь, на горах Араратских. Фантазия и воображение Кости, как выяснилось, простирались весьма далеко. Он даже обратился к Генеральному секретарю ООН с предложением учредить Международный праздник – «День спасения» в честь окончания Всемирного потопа и спуска с Арарата Ноя со спасенными людьми и прочими божьими тварями. Самое интересное – он получил от Генсека ООН одобрение! И больше ничего. В кабинетах Лиги наций справедливо считали, что моральная поддержка значит не меньше, а порою и больше, чем конкретная материальная помощь. Так же считали и местные чиновники, к которым обращался Костя. Его грандиозные проекты уж очень не вязались с захудалой и обшарпанной комнатенкой в Доме печати, где располагалась его редакция. Газета выходила нерегулярно из-за хронического дефицита средств. Даже небольшой ее тираж расходился с большим трудом. По всей вероятности, у читателей проблемы выживания, каждодневной борьбы за существование, не оставляли ни времени, ни средств, ни желания откликаться на общечеловеческие ценности, которые пропагандировала газета. Наш разговор с Костей за бутылкой водки с нехитрой закуской сводился к тому, что необходимо поддержать его в реализации этих проектов и признать их значимость в общенациональном масштабе. Конечно, инсценировка сошествия Ноя с Арарата была бы грандиозным шоу, это было бы зрелище голливудского масштаба! Я мысленно представил себе, сколько людских финансовых, административных ресурсов потребовалось бы для организации подобного мероприятия, сколько юридических и правовых проблем пришлось бы решать на международном уровне, что аж дух захватило. Но, увы, помочь Косте я ничем не мог. Уже в конце разговора он, словно в благодарность за мою готовность выслушать его, вдруг что-то вспомнив, кинулся к шкафу, вынул оттуда папку с толстой кипой бумаг и протянул их мне с торжественным видом. – Это тебе! – провозгласил он своим сочным баритоном, - знай, что мы за тебя боролись, забастовки устраивали! Потом, чтобы рассеять мое недоумение, пояснил: - Это подписи под заявлением коллектива Гостелерадио в твою защиту, когда тебя уволили с работы и исключили из партии. Возьми, как-никак документы, да и память о тех днях. Спрашивать, зачем мне эти бумаги с подписями, было бы невежливо и бестактно по отношению к человеку, который много лет хранил их у себя, потратил немало сил и энергии, чтобы собрать их. По самым скромным подсчетам там было не менее 400 подписей, то есть практически весь творческий коллектив тогдашнего Гостелерадио выражал свою солидарность со мной. Это само по себе впечатляло. Публичному политику эти подписи проложили бы дорогу и в законодательную, и в исполнительную власть. Помимо количества само качество подписей не могли не вызывать уважение любых инстанций – это были известные и популярные в народе люди, те, кто формировал общественное мнение в республике, представители четвертой власти, с которыми все стремились быть в хороших отношениях. Но в политику я никогда не рвался, хотя по роду занятий всегда шел с ней бок о бок. Уже потом, после того как я ушел от Кости с этими бумагами, я неожиданно ощутил нечто похожее на угрызения совести… Тогда, в 88-м, меня действительно уволили с работы и исключили из партии. Действительно в мою поддержку проводились митинги и забастовки. Мое имя было на устах людей. Но всей этой заварухи могло не быть, если бы не одно действующее лицо, которое осталось в тени. Которое также пострадало, но в защиту которого никто подписей не собирал, митинги и забастовки не устраивал. Тогда в июне 88-го дело было так. В редакции информационных программ Гостелерадио Армении я был человеком новым и несколько чужеродным, потому что «Лрабер» (Вестник) был полностью армяноязычной программой, и я со своим выпуском новостей на русском языке был своеобразным довеском, лишней головной болью для руководства редакции. Специально для этой программы никогда съемочной бригады не выделяли – только в том случае, если материал мог быть использован и для основного выпуска «Лрабера», и я пользовался съемками операторов, черпая сюжеты из того же «Лрабера» и переводя их на русский язык, как это делается сейчас в «Айлуре». Оказался я в «Лрабере» после того, как меня как «нарушителя финансовой дисциплины» из главной редакции обменных передач радио перевели сюда. Скандал разразился из-за того, что мой непосредственный шеф, главный редактор обменных программ Алексей Василенко почему-то был убежден в том, что я обязан ему по гроб, поскольку он при приеме на работу оформил меня редактором, когда у меня еще не было диплома об окончании вуза – что действующим трудовым законодательством запрещалось. К тому же я заканчивал тогда непрофильное для журналиста учебное заведение – консерваторию, где числился студентом 4-го курса на оркестровом факультете, куда я ходил после работы и дудел в огромную, красного дерева деревянную трубу под названием «фагот». Причем в освоении искусства музыки и исполнительского мастерства ко мне претензий в консерватории не было. Любая предвзятая комиссия выявила бы мое профессиональное несоответствие со всеми неприятными последствиями для тех, кто допустил это нарушение. С другой стороны, меня оформили на полставки, обязанностей взвалили столько, что хватило бы двум штатным единицам. При популярном тогда тавтологическом лозунге «Экономика должна быть экономной!» и реальной выгоде для фонда заработной платы, подобный расклад как нельзя лучше подчеркивал инициативность моих непосредственных руководителей. Сознательное нарушение действующих установок сторицей искупалось тем, что свою основную задачу по обмену программами редакция исправно выполняла и считалась одной из сильнейших в Союзе. Требование ежемесячно обеспечивать 48-ью минутами эфирного времени отраслевые редакции Всесоюзного радио выполнял в основном я. Для выхода в эфир по каналам московского радио нашей редакции, и в частности мне, не предоставлялось никаких льгот. Все материалы – репортажи, очерки, беседы, интервью, которые проходили по местному эфиру, после небольшой корректировки отправлялись в Москву, в отраслевые редакции. Так было заведено еще до моего прихода на радио в конце 70-х годов. По количеству пошедших в Москве в эфир материалов конкурентов у меня не было. Была лишь одна закавыка, которая и позволила заклеймить меня позорным и звучным определением «нарушитель финансовой дисциплины». По молчаливому согласию руководства, как в Москве, так и в Ереване предоставляемые Всесоюзному радио материалы, оформлялись как оригинальные, поскольку для их подготовки не выделялись дополнительные студийные часы. Однако в Москве справедливо полагали, что хороший и качественный материал достоин хорошей оплаты. Вот и получалось, что за уже оплаченный на местах материал нам платили по второму кругу из Москвы раза в два-три больше. По рекомендации того же Алеши часть своих материалов, представляемых к оплате, из-за ограничений в гонораре на одно лицо, я оформлял на фамилию жены. Это продолжалось бы долго на радость всем нам, если бы однажды А. Василенко не решил втянуть меня в свои интриги. Вызвав как-то в кабинет, он долго объяснял мне, чем я ему обязан. А под конец, резюмируя сказанное, предложил мне на предстоящем партсобрании заявить, что завотделом телевизионных обменных программ Корюн Хумарян не принимает на работу А. Мичурина (протеже Алеши) потому, что он… русский. Это было крайне неосторожно и неумно с его стороны, но поскольку он доверительно сообщил, что в случае моего отказа предъявит материалы, изобличающие меня в систематическом нарушении финансовой дисциплины, я был вынужден отнестись к делу серьезно. Грубый и откровенный шантаж почему-то не вызвал во мне негодования – скорее жалость к человеку, который не нашел ничего лучшего, как прибегнуть к подлости и недостойным методам игры в деле, в общем-то мелком, не являющемся для него судьбоносным. Я был шокирован и растерян таким накалом страстей, но оказался совершенно неспособен втолковать ему, что он напрасно считает себя моим «крестным отцом» в журналистике, что я не испытываю к нему чувства признательности и что счет за его помощь в устройстве меня на работу давно уже с лихвой покрыт. Что нынешнее мое процветание на ниве журналистики есть следствие моей добросовестной работы, а не его благоволения ко мне. Как было объяснить ему, что давая в свое время мне рекомендацию для поступления в ряды КПСС, он отнюдь не облагодетельствовал меня, туда я не рвался. Это было своеобразным подарком с моей стороны местной парторганизации, которая лихорадочно искала способ заткнуть брешь, образовавшуюся в результате недобора представителей национальных меньшинств. В маленькой мононациональной Армении днем с огнем не сыщешь представителя моей национальности. А квоту надо было выполнить во чтобы то ни стало. К тому же, в отличие от наших отношений с Алешей, отношения с Корюном сложились у меня здоровые и порядочные. Несмотря на то, что он был намного старше меня. Небольшого роста, смуглый, он относился к категории людей, на которых можно положиться в случае опасности. Да, он обладал едким чувством юмора, считал турок не людьми, поскольку был потомком переживших резню армян, с осуждением относился к тому факту, что Россия оказалась непоследовательной в ходе русско-турецких войн и фактически подарила Западную Армению Турции, часто иронизировал по поводу курса партии, чем, кстати, грешили многие светлые умы того времени. Он не желал брать Мичурина в свою редакцию, поскольку тот был средних способностей и вряд ли украсил бы ее. Корюн справедливо полагал, что среди русскоязычных молодых армян есть талантливые и способные люди, которым и нужно давать дорогу. Но обвинять его из-за этого в национал-шовинизме было бы абсурдом. И потому делать то, что предлагал Алеша, было бы с моей стороны низостью и предательством. Для меня досаднее всего было то, что он видел во мне человека, способного на предательство, наговор как метод решения частных проблем. Это было обидно до глубины души. И эта обида требовала возмездия. Разговор закончился тем, что я усыпил его бдительность, пообещав, что все будет как надо. А как надо – не сообщил. На партсобрании, уже в конце, когда поутихли страсти и выдохлись ораторы, Алеша, как секретарь первичной парторганизации, предоставил слово мне, многозначительно добавив, что у меня есть что сказать по поводу Корюна. Да, мне было что сказать, но не совсем по предложенной теме. Дождавшись, когда наступила полная тишина, я вышел в центр зала и выдал краткий монолог. - Мне горько и обидно говорить, но среди нас есть люди, для которых очернить своего коллегу и товарища раз плюнуть. Ставлю вас в известность, что мой главный редактор Алексей Юрьевич Василенко из-за его национальности предложил мне оболгать Корюна Хумаряна, как русофоба, не желающего оформлять на работу русского из-за его национальности. Если этого я не сделаю, он представит материалы, изобличающие меня в нарушении финансовой дисциплины. Сообщаю, что далее работать под его началом я не желаю, поскольку считаю его негодяем. Что касается нарушений финансовой дисциплины, готов нести за них ответственность… Зал на пару минут оторопел. Слишком прямолинейны и неправдоподобны были мои обвинения. Однако я предусмотрел такой оборот и вынул из кармана миниатюрный диктофон, бывший тогда большой редкостью, дорогой вещицей и чуть ли не предметом роскоши, помахал им и сказал, что все желающие могут ознакомиться с записью моего разговора с Алешей, которая подтверждает его нечистоплотные предложения. Это был самый рискованный момент, поскольку про запись разговора я выдумал и, если бы кто-то захотел убедиться в правоте моих слов, я бы оказался в весьма неприглядной ситуации. Впрочем, можно было придумать массу отговорок, чтобы этого не делать. Алеша сидел в президиуме, потеряв дар речи, испепеляя меня глазами. Хорошо еще, что дело до апоплексического удара не дошло. Я понял, что заполучил лютого и непримиримого врага на всю жизнь. Но самое удивительное было то обстоятельство, что даже близкие Алеше люди не усомнились в том, что такое могло произойти! Мое желание возмездия полностью было удовлетворено. Обсуждать поведение и национализм Корюна никто не стал, главной темой кулуарных разговоров было мое выступление. Конфуз заставил ведущего собрание быстренько его закончить и отпустить людей. Через пару часов после собрания диктофон, который я положил в свой стол, пропал. Как и обещал Алеша, он представил докладную с перечнем материалов, которые мне оплачивали как на месте, так и в Москве. Мне вынесли выговор за нарушение финансовой дисциплины с занесением в личное дело и в качестве наказания перевели в Главную редакцию информации «Лрабер». Наказание это было достаточно символическим, поскольку эту программу фактически открыли специально для меня. Свобода действий тут была несравнимо шире. Чисто формально я подчинялся главному редактору информационных программ и сам решал, что и как мне делать рамках дозволенного. А главное – меня перевели на телевидение, что после 10 лет работы на радио можно было считать карьерным ростом. Такова была предыстория моего назначения на новую должность. Придя на работу в тот июньский день, я первым делом поинтересовался, что имеется в редакции по событиям в аэропорту “Звартноц”. Весь город гудел, говорили о зверствах, учиненных военными над мирными демонстрантами. Я подготовил бюллетень выпуска новостей, подписался на каждой странице и уже собирался отнести эту кипу бумаг, содержащих основные новости этого дня, на подпись дежурному и главному редактору, когда раздался звонок телефона внутренней линии. Мягкий, чуть томный голосок секретарши возвестил, что меня хочет видеть председатель Комитета. Этот вызов застал меня врасплох и ничего хорошего не сулил. К руководству меня обычно вызывали только для разносов. У руководителей среднего звена после рассказанной истории сложилось мнение обо мне как о человеке опасном и непредсказуемом, способном подвести начальство под монастырь. Особо приближенные к начальству знали, как однажды мне пришлось решить одну деликатную миссию. По чьей-то рекомендации ко мне привели молодую женщину и предупредили, что она жена завотделом пропаганды ЦК. Толку от нее не было никакого, но избавиться от нее не могли. Я решил вопрос просто — позвонил мужу и объяснил, что ей не место в журналистике и что будет лучше, если она найдет работу в другом месте, желательно учительницей в школе. Чиновник из ЦК правильно меня понял. У некоторых моих коллег сложилось мнение, что у меня есть серьезные покровители на самых верхах. По этой причине многие меня сторонились и побаивались. Многие отмахивались, как, например, начальник отдела кадров Завен Иванович, к которому я приставал, иронизируя по поводу записи в книге приказов, где я фигурировал как нарушитель финансовой дисциплины. Но на мои приставания Завен Иванович однажды ответил просто и ясно: - Не лезь на рожон, будет повод и без твоей просьбы отправят куда надо! Человек старой закалки, верный служака явно отстал от времени. Смутная эпоха, в которой мы пребывали, была похожа на патологические, преждевременные роды. Что родится и как, никто не мог сказать. Но что огромная страна трещала по швам, металась в предродовых муках, не вызывало сомнений ни у кого. Здесь, в Армении, брожение умов и желание сломать сложившийся уклад жизни подогревались еще и противоречивыми известиями из Нагорного Карабаха, который по слухам решил выйти из состава Азербайджанской ССР. Это было неслыханно и фантастично! Даже те, кто поверхностно знаком с армянской историей, знает, каким чудовищным гонениям подвергался этот древний народ, сколько бед и лишений пришлось пережить представителям этого этноса. Испытания и унижения, которые выпали на долю армян, по сути, должны были вытравить из их сознания любые проявления самостоятельности, сделать из них духовных импотентов, безвольных и покорных прислужников, исполнителей чужой воли. Почти шестивековое отсутствие государственности, так или иначе, должно было сказаться на национальном характере, внести изменения в их генетический код. И вдруг на почти дотла выгоревшей почве национального самосознания дало всходы чудом сохранившееся крепкое и здоровое зернышко, и они настойчиво и упорно тянутся к свету и к солнцу. Тут было отчего опьянеть массам, потерять голову. Телефон позвонил во второй раз. Тот же томный голосок попросил прихватить с собой бюллетень выпуска новостей. - Что бы это значило, с тревогой подумал я и стал быстро обдумывать варианты: что делать, в случае, если вдруг попробуют снять с выпуска ключевой материал о событиях в аэропорту “Звартноц”. Это было бы ударом ниже пояса не только для меня, но и всех, кто был очевидцем этих событий. Этот материал я собирался отстаивать всеми доступными средствами. Видеоматериал к моему комментарию был скудный, собранный по крохам из съемок, состоявшихся уже после событий, из рассказов очевидцев. Он очень поверхностно иллюстрировал безобразия, учиненные войсками над демонстрантами, пытавшимися блокировать аэропорт в знак протеста. Не акцентировалось то обстоятельство, что именно со стороны войск без предупреждения была начата стрельба по демонстрантам и были убиты несколько человек. Имея очень скудный видеоряд, я поневоле делал упор на текст комментария. Накануне по программе “Время” на Центральном телевидении прошел очередной откровенно провокационный материал, где утверждалось, что беспорядки учинили демонстранты. С ног на голову факты поставил мой старый знакомый по радиостанции “Юность” Михаил Барышников, который с недавних пор работал на ЦТ. Пару дней назад он приехал из Москвы со съемочной группой и навестил меня. Однако мое предупреждение быть осторожным в оценках событий – пропустил мимо ушей. Видимо, в редакции имели четкую установку о том, в каком свете следует подавать события в Армении. В Москве эти события вполне обоснованно расценивали как опасный прецедент, могущий привести к цепной реакции по распаду Советского государственного строя. В Армении же народные протесты и массовые выступления основной целью имели поддержать своих соотечественников в Нагорном Карабахе, спасти проживающих в Азербайджане армян от погромов и резни, информация о которых то и дело просачивалась в Армению, которые слишком сильно раскачивали существующее государственное устройство. Миша, или Барыга, как его называли, был из разряда «затычек» - людей, которых посылают на поденную работу, как правило, не отличающуюся чистоплотностью. Так было и на этот раз. Его сообщения об армянских событиях носили однобокий характер, никак не объясняли их природу и причины их вызвавшие. А репортаж из аэропорта “Звартноц” возмутил всех своей откровенной ложью, взбудоражил и без того возмущенный народ. И вот, имея в руках крайне скудный материал, я хотел как-то опровергнуть эту ложь. И вдруг этот звонок. К чему бы? Неприятно засосало под ложечкой, будто меня с поличным застали на месте преступления. Ведь, как-никак, давая иную трактовку событиям, я беру на себя смелость опровергнуть официальную точку зрения, посягаю на позицию ЦТ, которое является выразителем позиции руководства страны. Поэтому, отправляясь к председателю комитета, я обдумывал, как обосновать свое видение проблемы. В приемной секретарша, увидев меня, вскочила и сообщила: - - Ждет вас, быстрее проходите, - и почему-то сочувственно посмотрела на меня. Я не испытываю священного трепета перед высотой положения того или иного начальственного лица, это чувство у меня атрофировано. Это дает мне возможность с большой точностью судить об уровне хозяев кабинетов. Степа, или Степан Карпович (Карапетович) Погосян, председатель Госкомитета по телевидению и радиовещанию Армянской ССР, не относился к числу номенклатурных снобов, имел и чувство юмора, и твердую руку. Вне кабинета вид у него был, на мой взгляд, чудаковатый, он имел манеры человека, с большой неохотой проводящего в жизнь руководящие указания сверху. Это внушало уважение. В глубине кабинета Степа сидел за огромным столом. Он молча смотрел на меня в упор, словно снайпер, устанавливающий прицел для одного безальтернативного выстрела. Молчаливое изучение длилось довольно долго. Пришлось без приглашения усесться за стол. Наконец он заговорил. — Что даешь о вчерашних событиях? — прямо, без подготовки начал он. — Все, что имеется под рукой, — в тон ему ответил я. — А что имеешь под рукой? — с некоторой иронией спросил он. — Поскольку кассеты наших операторов, снимавших беспорядки в аэропорту, конфисковали сотрудники КГБ, чтобы избежать огласки провокационных действий военных, горевать по душам невинно убиенных их родным придется втихомолку. Я сделал паузу, пытаясь определить, какую реакцию вызвали мои слова у Степы. Он пару раз кивнул головой, разделяя со мной мою озабоченность. Это было неожиданным откровением. Неужели эта номенклатурная «крыса», член правительства, министр явно симпатизирует тем, кто повел людей на площади митинговать, бастовать, требовать справедливого решения карабахского вопроса? Или его беспокоит судьба погибших? Во всяком случае, он явно занят не спасением собственного положения в это смутное время. — А если не втихомолку?.. — вновь пытливо глядя на меня, спросил он. — Для этого надо, прежде всего, вернуть конфискованную пленку, ликвидировать Главлит и вообще не мешать мне. Степа с нескрываемым интересом смотрел на меня — так игрок, имеющий в запасе козырного туза, дает возможность пофлиртовать обреченному партнеру. — Но ведь информация будет неполной без съемочного материала? — протянул он. — Что делать? Главное сказать правду о том, что произошло. — А знаешь, чем это чревато? — продолжал наседать Степа. — Естественно, по головке не погладят. Печальный опыт, как вы знаете, у меня уже есть, — с деланной беззаботностью ответил я. — Тебя попрут из партии и уволят с работы. Не исключено, что примут и более непопулярные меры. Уволят и меня... Он откинулся в кресле и поправил очки на носу. В этот момент он вовсе не был похож на руководителя солидного учреждения, скорее, на нашкодившего школьника. — Ну и что будем делать? В тряпочку молчать? — подал голос я. — Ведь как-никак у нас теперь “гласность”. Погибли невинные люди... — Да... — озабоченно подтвердил он и добавил, — и не только в аэропорту... в Азербайджане, в Карабахе начались погромы армян... Молчать нельзя... Что-то надо делать... Иначе плохо будет всем нам... Степа явно адресовал эти слова не мне. Рассуждал вслух. Я был лишь невольным свидетелем. Судя по его словам, он располагал более полной информацией о событиях в Карабахе. Значит, слухи о зверских убийствах армян в Карабахе и Азербайджане не домыслы, а реальные факты. — В общем, так, — он резко прервал свои тяжкие размышления и всем корпусом повернулся ко мне. — Вот тебе конфискованная пленка, — достав из стола коробку, завернутую в бумагу, он протянул ее мне. — Ты можешь ее не показывать, никто за это на тебя не обидится, а если используешь, знай, что последствия могут быть самые тяжелые. Поэтому, прежде всего, хорошо подумай. На карту ставится не только твоя карьера и благополучие. Что еще ставится на карту, он мне не сказал. Но явно что-то значительное и чрезвычайно важное. — Я и так собирался давать материал о событиях в «Звартноце», просто у меня не было приличного видеоматериала. - Ну, так сможешь показать? – вновь, испытывающе глядя на меня, спросил Степа. - Смогу, - коротко ответил я. - Спасибо за пленку, вы меня очень выручили. — Ты хоть понимаешь, какой шум будет? — Плохо себе представляю, но уверен, что Горбачев может обидеться, партия изгонит из своих рядов, на карьере можно будет положить крест. Я все сказал? — Не боишься? — уже как-то просто по-человечески спросил он. — Конечно, боюсь. За семью, за детей. Но ведь мы ничего не выдумываем, мы же будем показывать то, что было на самом деле, а значит, наше дело правое. Проговорив эти несколько выспренние слова, я ощутил, что впадаю в состояние азарта. В крови явно заиграл адреналин. В голове от нахлынувших мыслей и чувств, стало тесно. Пришлось напрячься, чтобы взять себя в руки и трезво оценивать происходящее. Раз конфискованная пленка оказалась у Степы и он отдает ее мне, значит, в верхах очень хотят утечки информации. Или же это может быть частной инициативой отдельных лиц опять-таки из верхов, которые до поры до времени не хотят светиться. Иначе никто не отдал бы пленку, бывшую в руках КГБ. Это, так сказать, опосредованное и «немое» сопротивление позиции центрального руководства, которое явно перебарщивало, а если быть точнее, просто не разобралось и не знало, что делать с неожиданно вспыхнувшим межнациональным конфликтом. Однако там не могли не понимать, что страсти настолько накалены, что в любой момент за оружие могут взяться широкие слои населения. Слухи о том, что то тут, то там на разных предприятиях и организациях стали стихийно возникать отряды ополченцев, волонтеров, добровольцев, готовых выехать защищать Карабах, постоянно множились. Страх быть зарезанным, униженным и оскорбленным, затаившийся у армян в глубинах подсознания с древнейших времен, оказался лучшим и эффективным средством для самоорганизации масс. Отсутствие какой бы то ни было информации о погромах и репрессиях армян с лихвой восполнялись слухами. И трудно было сказать, где - правда, а где - ложь. Более того, центральные СМИ взяли за правило публиковать откровенно негативные материалы об Армении, что было своеобразным информационным террором. Практически каждый день по ЦТ шли репортажи, порочащие республику. Это привело к тому, что большая часть населения Армении переживала нервный стресс. Пропагандистская машина КПСС давала сбой, работала с перебоями, вхолостую. Реально - во вред себе. Каждый день в Ереване проходили стихийные митинги, на которых кляли как местную, так и союзную власть. Карабах стал той искрой, который разжег в людях страстный и слепой патриотизм, носящий характер тотальной эпидемии. Сложилась ситуация, когда замалчивать правду о событиях в Карабахе, погромах армян, о событиях в самой Армении значило подпитывать ненависть ко всему происходящему, укреплять желание сокрушить систему, которая не в состоянии дать честную и правдивую оценку событиям. Ведь если общественно-политическое устройство таково, что добиться истины невозможно ни в одной инстанции, остается только бунтовать. Многотысячная демонстрация в аэропорту “Звартноц” как раз и была таким бунтом. Смута могла бы улечься, если бы в руководстве республики были люди, способные войти в диалог с массами, найти разрядку их возмущению и бьющей через край негативной энергии. Но они этого или не умели, или не хотели. Отцы нации помалкивали, устранились, отдали на откуп свой народ новоявленным «лидерам» масс, политическим авантюристам. Рано или поздно в жизни наступает момент, когда молчание равносильно предательству. И этот момент для меня наступил. Репортаж о событиях в аэропорту “Звартноц” по программе “Время” возмутил всех. Но ни партийное руководство, ни правительство не пытались официально опровергнуть ту ложь, которая лилась со всесоюзного экрана. Молчали официальная пресса, радио и телевидение. Номенклатурная журналистика нервничала, откровенничала в узком кругу... и продолжала молчать. Возможно, история была бы более благосклонной к армянам, если бы среди них было меньше конформистов, самовлюбленных и самодовольных людей. И теперь в кабинете председателя Госкомитета по телевидению и радио решался вопрос о прорыве этого молчания, а в конечном итоге, как громко это не прозвучит – вопрос веры людей в справедливость. Решали этот вопрос Степа и я. Главным исполнителем этой операции по иронии судьбы предстояло быть мне, инородцу и монголоиду. Решался и сугубо личный вопрос, блестяще описанный Достоевским, на который рано или поздно отвечают все: тварь ли ты дрожащая, ничтожество или же благородный муж? На этот бескомпромиссный вопрос, поставленный обстоятельствами, я предпочел ответить положительно. Мне оказывалось исключительное доверие. Ведь пленку можно было отдать другим, в ту же Главную редакцию информации, где работал целый полк журналистов. Но, видимо, этот полк особого доверия не внушал. Это предположение, к сожалению, оказалось верным. Дежурный редактор Спиридон, суетливый и полненький мужичок, прочитав подправленный мною с учетом возвращенной конфискованной пленки бюллетень, испуганно захлопнул его и с дрожью в голосе сказал, что подписывать его не будет, давать разрешения на выход в эфир тоже не будет. Увещевать и уговаривать его я не стал. Скорее, я был признателен ему за хоть и отрицательную, но честную реакцию. Стало ясно, что без подтасовки и импровизации по ходу действия не обойтись. Раз Спиридон испугался и запаниковал, значит та же реакция пойдет по восходящей. Это был редактор опытный, спинным мозгом чувствовавший опасность. А мне еще предстояло получить визу Главлита и дирекции программ, без которых выпуск новостей к эфиру не допустят. Пришлось изъять написанное и вложить лист с копией текста репортажа, прошедшего по программе “Время”. Это не должно было вызвать возражений, а если бы они и были, их легко преодолеть. Однако возражения были. Директор программ брезгливо покосился на меня, стал звонить председателю и ругать меня за то, что я повторяю провокационный материал из программы “Время”. В трубке что-то сказали, и он, озадаченный и погрустневший, посмотрел на меня, пожал плечами, подписал бюллетень и кинул мне завизированные бумаги. Ворота в эфир для меня открылись. Следующим и последним этапом была студия и проблема с диктором. Ему я сказал, что сегодняшний выпуск проведу сам, но в бюллетене отмечу, что вел он, чтобы финансово он не пострадал. Всю ответственность беру на себя. Пришло время надевать галстук, который всегда есть в студии, слегка ваткой протер лицо пудрой, - она заменяла в студии грим, чтобы на свету жирная кожа не блестела и не лоснилась под светом мощного освещения. Принял серьезный вид и стал ждать, когда загорится красная лампочка, которой режиссер на головном пульте сигнализирует, что выход в эфир обеспечен, микрофоны включены и мы в эфире. С этого момента на экранах телевизоров тысячи и миллионы людей видят тебя, слушают и внимают каждому твоему слову. Аппаратная напоминает центр по управлению космическими полетами: стены, столы заполнены многочисленными приборами, датчиками, светящимися разными цветами индикаторами, ручками, микшерами, динамиками, магнитофонами, мониторами, которые показывают все, что в данный момент идет в эфире и транслируется в него. Здесь можно увидеть самые популярные в мире программы, узнать, о чем говорят ведущие мировые телекомпании без всяких спутниковых антенн, которые для нас были экзотикой. Отсюда начинается техническое чудо по трансформации и перевоплощению человека в образ, в превращение его в длинные и короткие радиоволны для приема на тысячах и миллионах телевизоров. По нашему первому республиканскому каналу шла первая серия фильма “Гамлет”. Принц Датский еще не задался вопросом “быть или не быть”. Новостям отводилось 10 минут в перерыве между сериями. Наконец красная лампочка в виде полусферы на столе в студии зажглась. Теперь все зависело от меня и слаженной работы студийной бригады, суетящейся за огромным звуконепроницаемым стеклом. Главное - избежать ненужных накладок и ошибок. Оказывается, от пресловутых стрелочников не так уж и мало зависит. А вдруг оператор в студии, которого я проинструктировал и попросил запустить кассету со злополучной пленкой, заартачится или не решится нарушить священную субординацию? В студии все подчинено режиссеру, он царь и бог эфира. Но заветная кнопка на одном из видеомагнитофонов должна была быть нажата по моей команде. А точнее, после моих слов: “А теперь посмотрим, как это было на самом деле”, которые я написал на бумажке и вручил оператору. Режиссеру же сказал, что будет небольшое отклонение от текста, и чтобы он был готов к неожиданностям. Он воспринял сказанное мною как неуместную шутку. После парочки официальных информационных сообщений мы приступили к показу сюжета, прошедшего в программе “Время”. Лица всех присутствующих в студии людей скривились, словно им дали проглотить горькую пилюлю. Они не скрывали своего презрения и плюнули бы мне в лицо, если бы могли. Но меня защищало толстое звуконепроницаемое стекло. Это надо было сделать, чтобы сохранить максимальную объективность и бить наверняка. Наконец наступил самый ответственный момент. Я вновь появился на мониторах студии, а значит, в эфире. Предварив показ изъятой кассеты небольшим вступлением: “Нам приходится сожалеть, что некоторые наши коллеги из программы “Время” на Центральном телевидении, — вещал я с видом невинного агнца, — позволяют себе грубо фальсифицировать события в республике. В частности, сюжет, который вы только что видели, пристрастен, строится на подтасовке фактов и продиктован желанием выгородить истинных провокаторов столкновений с войсками, приведших к гибели невинных людей в аэропорту «Звартноц». Мы покажем вам документальные кадры, которые неопровержимо свидетельствуют, что зачинщиками беспорядков стали представители наших доблестных вооруженных сил..." Режиссер и главный оператор за огромным стеклом вначале недоуменно смотрели на меня, затем стали махать руками, принялись лихорадочно листать копию бюллетеня, жестами и мимикой давая понять, что ничего подобного там нет. Это я знал и без них. За огромным стеклом в эфирной студии их не было слышно. Тогда еще не использовались электронные суфлеры, по которым читают тексты с экрана монитора телеведущие и дикторы сегодня, создавая у зрителей иллюзию прямой речи. За тем, что говорится в студии, приходилось следить по бумажке. И поэтому никто не мог мне помешать сказать заветную фразу: - А теперь посмотрим, как все было на самом деле... Осталось последнее препятствие — режиссер выпуска мог выйти из эфира, переключив программу на что-нибудь другое. Тогда на экранах телевизоров появилась бы черная дыра, шипение и пляска серого поля, затем кто-нибудь из дежурных дикторов извинился бы за «технические неполадки», - и все бы кончилось мирно. Одному богу известно, какое облегчение и удовлетворение я ощутил, когда увидел на контрольном мониторе изображение с нашей кассеты. Значит, оператор-меланхолик не подвел, нажал в нужный момент, несмотря на растущую панику в студии, нужную кнопку. Кассета крутилась, выводя на экраны, в общем-то, малопримечательную картину. Сначала общий план аэропорта. Затем подъездную дорогу, по которой одной большой колонной шли люди. Виднелись транспаранты, флаги. Показав крупно несколько возбужденных и разгоряченных лиц, объектив камеры развернулся на 180 градусов и сосредоточился на блокировавших дорогу демонстрантам военных, вооруженных автоматами. Милиции не было видно, поскольку ни местная, ни центральная власть не могли на нее положиться. Военные также были не из местных гарнизонов. В кадре какой-то полковник с красным, обрюзгшим лицом давал сердитые распоряжения. От строя солдат исходила глухая угроза. Наверное, подобная ситуация была в 1905 году, когда поп Гапон повел народ к царю просить его милостивого участия в улучшении их бренной доли. И как были шокированы и обозлены люди, когда вместо участливого высочайшего внимания их встретил ружейный залп прямой наводкой. Цели похода демонстрантов в “Звартноц” были всем известны. Их еще накануне озвучили на митинге у Матенадарана ораторы из новоявленного комитета “Карабах”: блокировать этот важнейший транспортный узел республики, чтобы центральное руководство наконец-то обратило внимание на проблему Нагорного Карабаха, выявило и наказало погромщиков армян. Но это справедливое желание явно досаждало верховному руководству, было весьма некстати, поскольку страна трещала по швам, и никакие прогрессивные реформы уже не могли спасти ее от катастрофы. Некогда великая страна – Советский Союз – агонизировала, в гонке с капитализмом социализм терпел позорное поражение. Центральное руководство еще и потому старалось “замолчать" проблему Карабаха, что в некогда великой стране было немало регионов, где отдельные народы и национальности отнюдь не испытывали восторга от жизни в “дружной семье народов”, чувствовали себя ущемленными, обманутыми и обделенными. Заострить внимание на этой проблеме значило создать прецедент, выпустить джина из бутылки, неосторожно и необдуманно открыть ящик Пандоры. Конечно, было предпочтительнее решить вопрос мирно и без кровопролития. Но это требовало усилий, самоотдачи, честности и бескомпромиссности. Самым легким представлялось решение вопроса силовыми методами. Однако это, в свою очередь, противоречило стратегическому курсу на демократизацию, провозглашенному самой партией. Робкие, неуверенные шажки по пути предоставления гражданских свобод и соблюдения прав человека после 70 лет тоталитаризма и диктатуры пролетариата даже в малых дозах дали эффект, аналогичный тому, который наблюдают пастухи, неосторожно выпускающие стадо на поле, поросшее вкусным хмелем. Наевшись этого корма, стадо становится буйным и непокорным, бычки затевают потасовки, норовят бодаться, без видимых причин кидаются друг на друга. Особо агрессивные, кидаются на людей, способны своими мощными рогами расшибить все, что встанет у них на пути. А самое страшное, если в этот момент опьяненное стадо вдруг по какому-то непонятному инстинктивному зову пойдет на поводу у самого активного обезумевшего самца. Разрозненные самостоятельные особи в одно мгновение преобразуются в бронетанковую колонну, несущуюся напролом. Эта страшная сила наэлектризована, глухо и мощно гудит, испускает импульсы и биотоки, заставляющие чувствовать себя неуютно всех, кто находится в зоне ее досягаемости. Экзальтация достигает апогея, когда появляется противодействующая сила, лучше организованная и экипированная. Поведение бунтующих масс и захмелевшего стада во многом похожи, хотя бы по своей непредсказуемости, эмоциональному напряжению, энергия их может вылиться в самые неожиданные формы. По существу поход в аэропорт, предложенный лидерами комитета “Карабах”, был неразумной формой протеста, тем не менее подхваченной массами. В этом парадоксе и заключается логика, а точнее ее отсутствие, психология толпы и захмелевшего стада. Кассета в студии продолжала выдавать в эфир события того дня. Было четко видно, как молчаливая угроза, исходящая от глухой стены солдат, блокирующих подходы к аэропорту, несколько охладила пыл идущих впереди демонстрантов. Возникло небольшое замешательство, замедлившее скорость движения людского потока. Но толпа потому и толпа, что не слушается и давит даже своих, если они мешают ее вольному течению. Сомневающиеся были мгновенно оттеснены назад, и голова колонны стала быстро разбухать, разрастаясь, как лавина, готовая к сходу. И в этот момент загремели выстрелы... Камера успела запечатлеть момент, когда несколько офицеров справа от стены солдат начали стрельбу по демонстрантам. Еще несколько секунд камера работала нормально, обрывочно показывая испуганные лица, панику, охватившую толпу, обратный ход лавины, в мгновение ока утратившей силу и мощь. Затем кадры запрыгали, свидетельствуя о том, что пришла пора спасаться и нашему оператору. Пленка закончилась. На этом завершилась и моя программа новостей. Студийная бригада, словно загипнотизированная, автоматически выполняла положенные операции. Все были ошарашены не столько увиденным, сколько тем, что стали невольными соучастниками сенсации, которая могла выйти им боком. Режиссер вместо обычной заставки врубил какой-то непонятный кадр из другой передачи, затем спохватился и дал на экраны обычную картинку, которая всегда шла после выпуска новостей. Принц датский снова философствовал о бренности жизни. Я вышел из студии, поблагодарил ребят, которые зачарованно смотрели на меня, то ли как на самоубийцу-камикадзе, то ли как новоявленного мессию. Лишь оператор, сыгравший решающую роль, с нескрываемым восторгом медленно, по слогам произнес: «Ну-ты-да-ешь, герой!» И крепко пожал мне руку. Судя по реакции студийной бригады, сенсация состоялась. Ошибаться я не мог. Опытные телевизионщики со стажем, как врачи, в большинстве своем циники, которых чрезвычайно трудно чем-нибудь удивить, и могут поставить диагноз передаче по самым поверхностным признакам. Перед ними постоянно предстают люди самых разных социальных слоев и положения, мировые знаменитости, выдающиеся художники и композиторы, писатели и поэты, высокопоставленные чиновники и руководители, они своими глазами видят, как они иногда беспомощны и смешны перед студийной камерой. Они предстают перед ними в своем истинном свете, без прикрас и макияжа. И если у них отвисли челюсти, значит, эффект был что надо. Теперь надо было избежать лишних вопросов и пререканий со студийным начальством. Не успел я выйти из студии, как увидел, что к студии бежит главный инженер студийного комплекса Карен Тамразян, которому по должности положено следить за нормальным состоянием аппаратуры, но который вменил себе в обязанность вмешиваться в порядок подготовки и хода передач. Его полное и потное лицо ничего хорошего не предвещает. Его обеспокоенность была продиктована инстинктивным чувством опасности и незнанием того, как вести себя в подобном случае. Христопродавец Иуда иерихонский переживал такие же душевные терзания. Из соседних студий выглядывали любопытные лица операторов, монтажеров, ассистентов, титровальщиц, самого разнообразного студийного народа. Слух о необычном для этого учреждения событии разнесся мгновенно. Многие на студийных мониторах видели наш выпуск. Опережая упреки Карена, я мимоходом сказал ему, что его это событие никак не коснется, и он может ночью спать спокойно. Потом забрал свой портфель и уехал из студии. Теперь надо было расслабиться, избавиться от напряжения последних часов и быть готовым ко всему. Впрочем, думать, как быть дальше, напрягать мозги я не стал. Повышенное нервное и физическое напряжение породило какое-то мистическое состояние отрешенности. Дома меня встретила жена Кара, встревоженная и испуганная. Она уже обо всем знала. Но причитать не стала. Знала она и о том, какие последствия могли меня ждать. За долгие годы работы в редакции газеты “Коммунист” она насмотрелась и наслушалась историй о том, что ожидает журналистов, посмевших отклониться от генерального курса. Когда мы встали из-за стола после ужина, с потолка вдруг прямо на то место, где я сидел, обрушилась люстра. Возможно, это было какое-то предзнаменование свыше. Я лег спать, наказав домашним меня не беспокоить и не отвечать на телефонные звонки. Ночью ко мне пришла Кара, влюбленно и нежно прошептала: “Я горжусь тобой!” Затем мы отдались магии любви и провели бурную ночь. Это оказалось лучшим способом снять пережитый стресс и напряжение. На следующий день я был свеж, бодр и невозмутим. Впрочем, было одно новое, непривычное ощущение — будто я змей, сбросивший старую кожу, и дожидаюсь, когда обрету новую. Проще говоря, я оказался в новой ипостаси. Старая форма была скинута из-за несоответствия новому содержанию. Противоречивые слухи и домыслы о происходящих событиях порождали всеобщий, еще не осознанный страх перед неизвестностью, давили на психику людей ничуть не слабее мощного механического пресса. Выложенный из белого туфа, Дом радио гудел, как растревоженный улей. Подробности и детали вчерашнего события знали уже практически все. Сарафанное радио оказалось вне конкуренции. Заметно изменилось отношение к моей скромной персоне. Меня внимательно разглядывали в транспорте и на улице по пути на работу, некоторые шушукались, кивая в мою сторону, пару раз я отчетливо слышал свою фамилию и имя в устах незнакомых мне людей. Неожиданное всеобщее внимание, любопытные взгляды были свидетельством того, что каша заварилась нешуточная. Ко мне подходили совершенно незнакомые мне люди и благодарили за вчерашнюю передачу. Позже я узнал, что это были родные погибших в аэропорту демонстрантов. В проходной Дома радио вместо обычного старшины милиции вневедомственной охраны почему-то стояли незнакомые офицеры в новенькой форме, которые усердно проверяли пропуска и удостоверения, из-за чего образовалась очередь и толкотня, чего здесь никогда не бывало. Еще вчера достаточно было показать корочку удостоверения или помахать им, чтобы можно было без всяких проблем пройти в помещение. Какой-то весельчак из очереди, увидев меня, иронично и громко возвестил: “Дорогу национальному герою Армении!” — от чего очередь расступилась и пропустила меня вперед. Тот же парень громогласно и со злорадством в голосе спросил: “Как, тебя еще не посадили?” Благополучно миновав контрольно-пропускной пункт, я явился в редакцию информационных программ, где почему-то не было обычного шума и ажиотажа, сопровождавших распределение телевизионных групп и корреспондентов по съемкам текущих событий, не наблюдалось. Заместитель главного редактора, увидев меня, сообщил, что я могу уходить домой, поскольку готовится приказ о моем увольнении. В свою очередь секретарь парткома заявил, что в 15:00 состоится собрание, на котором будет решаться вопрос о моем исключении из партии. Эти новости, способные выбить из колеи добропорядочного исполнителя, на меня никакого впечатления не произвели. Стало ясно, что ураган партийного гнева закрутился и набирает обороты. Как мне казалось, с партийным вопросом разобраться будет относительно легко. Хуже было бы, если бы какой-нибудь дотошный чиновник типа Завена Ивановича выявил административные нарушения, допущенные мною. Тогда бы мне не отвертеться. Но приказ о моем увольнении, подписанный заместителем председателя комитета, состряпанный впопыхах, никаких ссылок на имевшие место нарушения служебной дисциплины и подлог в выпуске новостей не содержал. Это давало мне возможность строить свою защиту юридически грамотно, открывало широкий простор для демагогических построений. Чисто из любопытства я поднялся на второй этаж, где располагался кабинет председателя комитета. Дверь была закрыта на замок. Никаких признаков присутствия людей за массивной дверью не было. Как и ожидалось, собрание первичной организации провалилось, ибо предложение об исключении из партии было встречено коллегами в штыки, что меня весьма обрадовало. Честно говоря, этого я не ожидал, так как среди членов первичной организации было много конформистов, тихих подхалимов и откровенных лизоблюдов. В виде компромисса мне вынесли выговор, разумно решив, что с этим серьезным вопросом лучше справится райком партии. Из райкома мое дело перекочевало в горком, из горкома в ЦК Компартии Армянской ССР. По мере возрастания инстанций, занимавшихся моим вопросом, росло и возмущение людей, и в частности сотрудников Гостелерадио. Пытаясь расправиться со мной, партийные органы лишь укрепляли мои позиции, сами нарядили меня в тогу гонимого, сделали из меня кумира масс. На возвышении перед Матенадараном, где регулярно проходили митинги, будущий первый президент Армении, “мертвоязычник”, как я его называл, — специалист по мертвым языкам исчезнувших народов — Левон Тер-Петросян, с которым я был знаком, произнес перед многотысячной толпой пламенную речь, клеймя позором тех, кто душит правду, и возвеличивая тех, кто не боится ее говорить. И приводил в пример меня. При этом он откровенно спекулировал, поскольку, придя к власти, точно так же и даже более изощренно стал преследовать меня. В Доме радио и телецентре развернулась кампания по сбору подписей в мою защиту, писались письма и обращения с требованием прекратить преследования журналиста, открыто выступившего против несправедливости и произвола. Через несколько месяцев после забастовки коллектива Гостелерадио, которая чрезвычайно напугала руководство, на работе меня пришлось восстановить. Пока я был отстранен от работы на телевидении, я не бездельничал. Надо было находить средства к существованию, основная тяжесть по их добыче временно переместилась на плечи жены. Но я старался писать и публиковать в газетах материалы, за что получал довольно скудный гонорар. При всем том, что человек пользуется популярностью и известностью, мало к кому в голову приходит мысль о том, что он порою нуждается в конкретной помощи и поддержке. Поэтому для меня было очень своевременным и нужным предложение главного редактора газеты «Гракан терт» (Литературная газета) Феликса Мелояна поработать у них корреспондентом. Директор одного из домов культуры по прозвищу «Санчо», которого я знал, предложил мне поработать у него преподавателем. Я понимал, что это была сугубо личная поддержка, они могли обойтись и без меня. И потому их порыв был достоин благодарности и уважения. То есть участие в моей судьбе люди принимали не только на словах, но и на деле. Так что повода проклинать судьбу у меня не было. Катавасия с непременным исключением из партии между тем дошла до ЦК Компартии Армении. За несколько дней до заседания меня проинструктировали: в ЦК явиться необходимо при параде. Но я явился в ЦК в джинсах. К этому времени я уже поднаторел в дискуссиях и имел свою концепцию защиты, полностью обоснованную и подкрепленную партийными документами. В частности Уставом партии, где черным по белому написано, что в обязанности члена партии, кроме всего прочего, входит и обязанность “говорить правду и только правду”. Против этого железобетонного аргумента не должно было устоять ни одно обвинение. Ведь, в сущности, я действовал в духе провозглашенной партией гласности и выполнял свой долг, предписанный уставом! И если я неправильно понял требования партии, то это не моя вина, а беда партии, которая не в состоянии растолковать, что же ей нужно, - и т.п. в том же духе… Однако бюро ЦК, которое вел второй секретарь Олег Лобов, — а материалы по моему делу готовил инструктор Гагик Арутюнян — будущий председатель Конституционного Суда, — не дало мне проявить мои ораторские способности. Олег Лобов своей манерой ведения бюро полностью оправдывал свою фамилию. Прежде всего он стал стыдить меня: мол, я неблагодарный человек, государство потратило на меня огромные деньги, дало мне образование, жилье и еще что-то, а я, вместо того чтобы преподавать детям музыку, без должного образования пролез в журналистику и помогаю смутьянам, подрывая своими действиями авторитет партии... Увы, осознавать степень моего падения и мою черную неблагодарность мне почему-то не хотелось. Мои возражения в духе того, что для занятий журналистикой достаточно иметь определенный уровень образованности и литературные способности, были с гневом пресечены. Исключить! — таков был вердикт партийного судилища. Хорошо, что не расстрелять! Слава богу, сейчас не 30-годы, а конец 80-х. Несправедливое решение бюро ЦК лишь подстегнуло во мне жажду справедливости. Я был готов к худшему, и для меня это решение не явилось неожиданностью. Грубый назидательно-укоризненный тон и солдафонская манера разбирательства лишь разожгли во мне азарт. Я был уверен, что рано или поздно буду победителем. Преимущество было на моей стороне, поскольку мне не надо было искать оправданий, доказывая свою правоту. Слишком неубедительны и поверхностны были предъявляемые мне обвинения. В суде, как в гонках с препятствиями, побеждает тот, кто лучше подготовлен, более профессионален и настойчив. Чуть ли не определяющую роль тут играет сила духа и убежденность. Конечно, я мог сдать свой партбилет и на этом поставить точку. Но я не мог позволить себе быть несправедливо осужденным, не желал быть изгнанным, хотел уйти из партии с высоко поднятой головой. Тем более, что эта тяжба давала мне редкую возможность общаться с людьми, в руках которых находились рычаги власти, от решений которых зависели судьбы миллионов людей. Какие они? Насколько соответствуют их личностные качества высокому положению, которое они занимают? Исследовательский дух настолько захватил меня, что незаметно стал доминирующим в схватке с парторганами. К сожалению, я редко встречал здесь действительно достойных людей. Партийный Олимп Армении оказался заселен отнюдь не богами, а обыкновенными, порою даже ничтожными людьми, пробившимися к кормилу власти. В обычной жизни это были ничем не примечательные люди, отличавшиеся от других только своим служебным положением. Только через год я получил ответ на свое письмо в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, в котором требовал пересмотра несправедливого решения бюро ЦК Компартии Армянской ССР об исключении меня из партии. Солидный конверт с правительственной эмблемой содержал извещение о том, что мой вопрос будет рассматриваться на заседании Комитета партийного контроля под председательством Бориса Пуго. Я торжествовал, поскольку, несмотря на советы опытных аппаратчиков, я не каялся и не просил о снисхождении. Более того, требовал аннулировать решение бюро как вопиющее проявление произвола. Это было неслыханной самонадеянностью и позерством в глазах умудренных опытом партийцев. Они откровенно не понимали, что такое внутренняя свобода и раскрепощенность, не знали, в чем заключается счастье самостоятельно принимать правильные решения в самые судьбоносные мгновения жизни. Средств на поездку в Москву у меня не было. В последние месяцы я ввел дома так называемый «режим жесткой экономии», поскольку уровень моих доходов резко упал. Но я старался придерживаться (И это у меня получалось!) наставления Конфуция о том, что благородный муж остается достойным и в бедности, и в богатстве. Оно то и помогло мне выбить служебную командировку за казенный счет. Это отдельная история, достойная описания. В Москве пришлось пережить горькое разочарование: рухнула надежда побывать в Кремле в качестве приглашенного лица, а не экскурсанта — Комитет партийного контроля располагался за пределами Кремля на улице Ильинка недалеко от него. Москва подавляла своими размерами, богатством и лоском, изнуряла суетой и бешеным темпом жизни. К моему удивлению, репрессированных по партийной линии в этом Верховном судилище партии было очень много. Запомнился опальный директор нефтеперерабатывающего завода из Баку, который чем-то не угодил Гейдару Алиеву, тогдашнему первому секретарю ЦК КП Азербайджана, члену политбюро ЦК КПСС. Узнав, за что меня исключили из партии, он искренне расстроился и запричитал: “Вай-вай! Наивный человек, разве можно из-за армян ставить под удар свою судьбу? Это же неблагодарные люди! Ведь в чем разница между азербайджанцами и армянами? Если азербайджанец хочет сесть на место своего руководителя, он делает так, чтобы тот пошел еще выше, а армяне стремятся вырыть яму тому, кто им мешает!” На мой вопрос, а как же его пример, он многозначительно ткнул пальцем вверх: “Меня хотят убрать сверху, а не снизу. На мое место должен прийти сын Алиева, Ильхам. У меня есть возможность поторговаться, получить как можно больше вместо должности. А это большая разница... Поживешь, сам убедишься, — напутствовал он меня. На мои расспросы о ситуации с армянами в Азербайджане он озабоченно покивал головой и сказал, что будет лучше, если они как можно быстрее уедут. Иначе жди беды. Его прогнозы вспомнились, когда в Сумгаите и Баку озверевшие банды учинили погромы армян. Когда подошла моя очередь, возникла небольшая заминка, поскольку я явился в Комитет партийного контроля с огромным пакетом, в котором находилась сборная модель старинного парусника, к которым я с детства питал романтическое пристрастие. Даже собственноручно сделал из дерева модель каравеллы Колумба. Так вот этот пакет негде было оставить, а входить в зал с ним было нельзя. Выручил все тот же директор Бакинского нефтеперерабатывающего завода, который вызвался подержать модель. Атмосфера в зале, не в пример Еревану, была более чинной, вежливость была не показной. Председательствующий обратился ко мне: “Мы рассмотрели ваш вопрос и пришли к заключению, что вас необходимо восстановить в рядах КПСС. При определенной корректировке ваших взглядов вы нужны партии...” Этого я не ожидал. Вот те раз! Что-то во мне отказывалось понимать происходящее. Я приехал сюда, настроенный на серьезный, нелицеприятный разговор, на штурм крепости под названием ЦК КПСС, а мне вот так просто говорят, что я восстановлен, да еще что я нужен партии! Такой головокружительный пируэт не вписывался в мои планы. Как гонщик, разогнавший машину на длинную дистанцию, и неожиданно вынужденный остановиться, чувствует, что машина теряет управление, и тормоза не слушаются, так и я почувствовал, как почва уходит у меня из-под ног. Сколько душевных и физических усилий потрачено впустую! Мои пламенные правозащитные претензии, мой боевой дух, амбиции, жажда справедливости – все было смято, раздавлено и пущено по ветру в одно мгновение. Это надо было переварить, осознать. Было от чего прийти в замешательство. Поднимаясь по иерархической лестнице партийного правосудия, я встречал одну модель поведения – установку на то, чтобы стереть меня в порошок. Здесь же, почти на вершине пирамиды, не только не осуждают моего поведения, но еще и утверждают, что такие люди, как я, нужны партии? Значит ли это, что еще не все закостенело и сгнило, что есть еще нормальные, мыслящие люди, которым знакома порядочность? В масштабности мышления и великодушии им нельзя было отказать. Впрочем, я мог ошибаться. Не исключено, что мое персональное дело для высших партийных чиновников было настолько мелким и несущественным, что высочайшее помилование было для него наиболее разумным и приемлемым решением. Но даже при таком раскладе отказать им в уме и дальновидности было невозможно. Я попал в идиотское положение. Вместо нареканий и разносов услышал лестную оценку своих личных качеств. Ведь когда на таком уровне говорят, что “такие как вы, нужны партии”, — это означает, что тебя оценили по достоинству. Правда, этого маловато, чтобы сделать человека неофита, фанатично преданного идее партийца. Так или иначе, я добился цели — победил в схватке с прихвостнями и лизоблюдами партаппарата. Но ликования не было. Радовало лишь то, что сумел сохранить достоинство, твердость, закалил характер и убедиться в верности своих принципов. В Комитете партийного контроля мне вежливо сообщили, что в ближайшее время в Ереване получат решение о моем восстановлении в рядах партии. Теперь надо было найти благовидный повод, чтобы сказать партии “адью” так, чтобы это не выглядело с моей стороны черной неблагодарностью. Признание в том, что я нужен партии, я услышал, но нужна ли партия мне, никто спросить не удосужился. А в Ереване, в Мясникянском райкоме партии, куда поступило мое дело, отношение ко мне изменилось как по мановению волшебной палочки. Прежде строгие и недоступные функционеры стали вдруг предупредительными, улыбались и сердечно поздравляли. Повод для выхода из опостылевшей мне партии подвернулся, когда меня пригласили, чтобы вернуть партбилет. В торжественной обстановке мне вручили пахнущую типографской краской совершенно новую красную книжицу. Моя книжка была потрепанной и содержала резолюции практически по всем видам партийных взысканий и наказаний. Замешательство возникло, когда я ровным голосом сказал, что отказываюсь брать новую книжку и требую вернуть мне старую, которая мне очень дорога. Торжество, не успев начаться, захлебнулось. Никто не знал, где моя старая книжка, где ее искать. Уговаривать меня и убеждать взять новую книжку, было бы крайне неосторожно и рискованно. Слишком много мифов, легенд, реальных событий вобрал в себя партбилет. На нем клялись, отдать его врагу, как боевое знамя, было верхом позора. В войну, идя на смерть, красноармейцы просили считать их коммунистами. На их имя выписывались партбилеты. И потому никто даже не рискнул возражать мне. Здесь же, под недоуменные и сочувственные взгляды, я написал заявление о своем выходе из партии. Делал я это со спокойной совестью. Мне было с ней не по пути, не желал быть статистом в партийных спектаклях. Через пару лет сама партия распалась, превратившись в своеобразный клуб бывших номенклатурщиков. История “Звартноца” получила широкую огласку благодаря разгоревшимся страстям в связи с моим увольнением с работы и исключением из партии. Она стала первой крупной победой в прорыве информационной блокады Армении и Нагорного Карабаха. Тем камнем, о который споткнулась агонизирующая советская идеология и пропаганда в республике. Путешествие по высшим партийным инстанциям многому меня научило. Прежде всего, ценить и понимать людей, уметь без лишних слов и сомнений делать то, что считаешь нужным. В этом немалая заслуга Степы Погосяна, поверившего в меня и подвигшего на бескомпромиссную борьбу. Все это пригодилось позже в других, не менее сложных и острых жизненных ситуациях, которые не заставили себя ждать. Но это уже другие рассказы.

Человек высоких моральных качеств К 120-летию со дня рождения Рубена Дрампяна Рубен Григорьевич Дрампян - это знаковое имя для армянской культуры. Крупнейший музейный деятель, создатель первого и главного Музея изобразительных искусств Армении (ныне – Национальная галерея), историк искусства, один из основоположников отечественного искусствознания, выдающийся художественный критик и педагог, носитель высоких нравственных качеств... Родился Рубен Дрампян в Александрополе, среднее образование получил в Тифлисе. Окончив с серебряной медалью гимназию, в 1909 году он едет в Петербург и поступает на юридический факультет Петербургского университета. Его студенческие годы, которые пришлись на один из самых ярких периодов расцвета русской культуры, получивших название "Серебряный век", были насыщены не только занятиями в университете, но и выставками, концертами, спектаклями, поэтическими вечерами, книгами. Кроме того, он путешествует по странам Европы, знакомится с памятниками мирового искусства. Интерес к изобразительному искусству, зародившийся еще в юношеские годы и нашедший благодатную почву в студенческий период, приобретает теперь более серьезный и целенаправленный характер. Рубен Дрампян входит в среду русской интеллигенции и особенно сближается с мастерами художественного объединения "Мир искусства" – А. Н. Бенуа, К. А. Сомовым, Е. Е. Лансере, С. П. Яремичем, А. П. Остроумовой-Лебедевой и многими другими. В этой среде замечательных художников, знатоков и ценителей искусства, он окончательно сложился как искусствовед. В 1923 году он поступает на работу в Русский музей и заведует отделом запасных коллекций. К этому времени относится его знакомство с А. И. Таманяном, который настойчиво уговаривает его переехать в Ереван, возглавить формально существующий художественный отдел общего Музея Армении и взять на себя миссию создания полноценного музея изобразительных искусств. Вскоре после этого Р. Дрампян получает официальное приглашение Наркомпроса Армении. Возглавив художественный отдел, он поставил перед собой сложную задачу: создать музей, где наряду с армянским искусством будут представлены также европейские и русская художественные школы. И эту задачу ему удалось воплотить: он создал замечательный по художественному уровню экспонатов музей с тремя основными отделами – армянским, русским и западноевропейским (в котором представлены 4 крупнейшие школы: итальянская, фламандская, голландская и французская). Создал фактически на пустом месте, поскольку в Армении начала XX века не было не только музеев, но и частных коллекций. По мнению специалистов, музей этот стал одним из лучших художественных собраний Союза. Создание западноевропейского и русского отделов оказалось возможным отчасти благодаря политике советского государства, которое, объявив достоянием народа художественное наследие страны, благосклонно относилось к передаче сосредоточенных в запасниках центральных музеев произведений искусств в периферийные музеи. Но в значительно большей степени тому, что у истоков музея в течение почти тридцати лет, в пору его формирования, стоял Рубен Григорьевич Дрампян с его энтузиазмом, коллекционерским задором и исключительным художественным чутьем. Назову имена лишь некоторых известных мастеров, работы которых, поступившие благодаря усилиям Р. Дрампяна, украшают залы этих двух отделов музея: Тинторетто, Бассано, Гверчино, Гварди, Ван Дейк, Рубенс, Фрагонар, Г. Робер, В. Перов, Ф. Васильев, В. Суриков, И. Репин, В. Васнецов, В. Поленов, М. Врубель, И. Левитан, В. Серов, К. Коровин, С. Судейкин, В. Борисов-Мусатов, А. Бенуа, К. Сомов, Н. Сапунов, М. Нестеров,.. а также столь ценимые ныне представители "русского авангарда" – В. Кандинский, М. Шагал, М. Ларионов, Н. Гончарова и многие другие. Не менее интенсивными и плодотворными были поиски Р. Дрампяном произведений армянских художников XIX-XX веков. Это и фактически "открытый" им Акоп Овнатанян, и И. Айвазовский, Ф. Терлемезян, В. Суренянц, Г. Башинджагян, Е. Татевосян, З. Закарян, С. Агаджанян, В. Гайфеджян, М. Сарьян, А. Коджоян, Г. Якулов, Э. Шаин и др. Большой его заслугой было создание зала средневекового армянского искусства, экспозиция которого была составлена из документальных копий со средневековых армянских фресок и образцов книжной живописи. Сейчас копии фресок фактически приобрели значение подлинников. Многогранная деятельность Дрампяна не ограничивалась музейным строительством. Можно лишь удивляться тому, как при всей занятости музейными делами он находил время и для художественной критики, и для научного изучения армянского искусства. Своими исследованиями он охватил армянское искусство пятнадцати веков – от эпохи средневековья до XIX и XX столетий. Причем почти всегда, о чем бы ни писал Р. Дрампян, – о книжной миниатюре или о работах художников XVII-XVIII веков, об истории изучения армянского искусства или о мастерах нового и новейшего времени – он оказывался по существу первооткрывателем, выявляя новые имена, давая собственные, исключительно точные атрибуции, представляя новые концепции. Его перу принадлежат первые монографии о таких крупнейших наших мастерах, как Акоп Овнатанян, Егише Татевосян, Мартирос Сарьян, Акоп Коджоян, Акоп Гюрджян, Александр Бажбеук-Меликян. Я знал Рубена Григорьевича более полстолетия. Впервые увидел его в начале 1942 года. Мне было тогда неполных 14 лет, и это была моя первая поездка в Ереван. В первый же день по приезде я отправился через весь город искать музей, расспрашивая прохожих, как к нему пройти. Зайдя в здание музея, я увидел идущего мне навстречу худощавого, подтянутого мужчину средних лет, чуть выше среднего роста, с довольно сильной проседью. Я не знал, что это – директор музея и, конечно, тогда не мог и предположить, какое место он займет в моей жизни, творческой и личной. Но мне навсегда запомнилось выражение его лица: он посмотрел на меня, еще совсем мальчика, с легким интересом, доброжелательно и с полным отсутствием какой-либо начальственной важности. Спустя четыре года, уже будучи студентом Художественного института, я получил возможность узнать его как педагога и человека. Он, конечно, был педагогом от Бога. Его преподавание было сродни просветительству. Ему важно было приобщить молодых людей к прекрасному миру искусства, поделиться своими знаниями, пробудить интерес к истории искусства. Он не подавлял огромной эрудицией: его лекции, имевшие свободную, непосредственную форму, были удивительно четкими и ясными, что делало их доступными даже для наименее образованных студентов. Вел он у нас курс русского искусства, которое не только прекрасно знал, но и – что придавало его лекциям особый для нас интерес – был хорошо знаком со многими русскими художниками конца XIX - начала XX веков и часто рассказывал о своих встречах с ними. Интересовался Рубен Григорьевич и нашими творческими успехами, посещая ежегодные осенние выставки. И всегда был доброжелателен, никогда резко не критиковал молодых, а наоборот - старался подбодрить нас. Но особенно внимательно следил за теми, кто казался ему наиболее одаренным. В общении с нами он был уважителен и прост, сохраняя, однако, определенную дистанцию. И еще одно качество, которое стало вырисовываться для меня чуть позднее, когда я его лучше узнал. Это его мужество. В 1936 году он пригласил в Ереван для работы в музее Л. А. Дурново. За три года до этого она была сослана в Тобольск, но и после освобождения не имела права проживать в Москве и Ленинграде, где могла заниматься своей специальностью - изучением древнерусской живописи и копированием фресок. Приглашая ее, он, конечно, рисковал, возможно, не только своей карьерой, но и жизнью. Но он всегда старался протянуть руку помощи тем, кто в этом нуждался. А к тому же он прекрасно понимал, какую пользу армянской медиевистике принесет деятельность Дурново, – и в изучении, и в копировании образцов армянского искусства. Вторая история относится к 1941 году и связана со 175-летним юбилеем Эрмитажа, в дар которому тогдашнее руководство Армении вознамерилось преподнести два совершенно уникальных экспоната –Агарцинский котел XIII века и Мушскую деревянную резную дверь 1134 года. Узнав об этом, Дрампян приложил все усилия, чтобы убедить вышестоящие инстанции отказаться от своего намерения. Сегодня мало кто даже из сотрудников Исторического музея знает, что если бы не Рубен Григорьевич, эти замечательные памятники навсегда были бы утрачены для Армении. Он всегда стоял на страже интересов армянского искусства. Так он доказал, что целый ряд собранных в Музее искусств Грузии портретов (которые сотрудники музея пытались представить работами некоего мифического "неизвестного грузинского художника") принадлежат кисти нашего великого живописца Акопа Овнатаняна. И именно он настоял на том, чтобы в издававшемся в Москве многотомнике "Искусство народов СССР" фрески Ахталы были выведены из раздела грузинского искусства и оставались лишь в разделе искусства Армении. Мужественными были и его выступления в защиту импрессионизма, художников, обвинявшихся в формализме, декоративизме и прочих "грехах". Он был независим в своих суждениях и оценках, не скрывал предпочтений вне зависимости от того, нравились они или нет в высших инстанциях. Сегодня, отдавая дань памяти тем, кому мы обязаны высоким уровнем нашей культуры, в частности Рубену Дрампяну, его многолетнему служению армянскому искусству, – мы должны думать о будущих поколениях. Им предстоит осознать, что армянская культура не только уходит своими корнями вглубь веков, но и в сравнительно недавнем прошлом у нас были деятели, достойные наших далеких предков, и нить преемственности не обрывалась и не должна обрываться никогда. Николай Котанджян

Большой виртуоз — «Маленький Арменак» «Самое дорогое для человека на чужбине - родина». Город, в котором родился и прожил без малого 17 лет Арменак Алачачян, называют «Африканским Парижем», основанным Александром Македонским за три века до нашей эры. В Риме есть государство - Ватикан. В египетской Александрии тоже есть свое государство - «Маленькая Армения». На территории «Маленькой Армении» действуют египетские законы, в ходу египетские деньги. У каждого государства, даже самого маленького, есть своя история. История Ватикана хорошо известна даже школьникам. А вот об истории возникновения «Маленькой Армении» надо рассказать. Весной 1915 года в Турции совершилась одна из величайших трагедий нашего времени, трагедия, которая вошла в историю под названием геноцид армян. Националисты-младотурки призывали к уничтожению армян. В результате жестоко продуманных злодеяний было уничтожено более 1,5 млн. человек. США, Франция, Египет, Греция, Аргентина, Ирак, Ливан, Болгария, Румыния - в эти и другие страны устремились сотни тысяч армянских семей, спасаясь от смерти. Всякий раз, когда мы читаем в газетах армянские фамилии американского писателя, аргентинского шахматиста, французского кинорежиссера, у нас сжимается сердце: мы не можем не задуматься об их судьбе, о судьбе их родителей, о судьбе моего многострадального народа. За право быть живыми эти люди заплатили высокую цену: они узнали, сколько горечи и унижения кроется в словах: «беженец», «чужбина», «эмиграция», «эмигрант». Эмигрантский хлеб и горькую долю эмигрантов в полной мере познал и Арменак Алачачян. Его отец - Мисак всегда рвался в Армению, но его мечтам не суждено было сбыться. Он умер в 1932 году, когда Арменаку не было еще и двух лет. Мисак Алачачян по профессии был сапожником и, будучи храбрым человеком, боялся только одного - смерти вдали от исторической родины. И это было в порядке вещей: люди хотели умирать дома. Церковь, школа, крохотный стадион, два магазина, жилой дом, все это было окружено высоким забором. Это и было то самое маленькое государство в мире - «Маленькая Армения». Здесь жили только армяне. Те, которым не досталось места в ней, живут в других районах города. Сюда съезжались армяне со всей Александрии, а по праздникам даже из Каира. В Армянскую церковь Александрии приезжала Гоар Гаспарян - будущая знаменитость из Армении, народная артистка СССР, оперная певица с мировым именем. На небольшой территории «Армянского государства» тщательно соблюдались армянские обычаи, отмечались все армянские праздники, и даже газеты были свои - армянские. Говорят, тот, кто расстается с другом, плачет 7 лет, а тот, кто расстается с родиной - всю жизнь. Да, это так! Но понять это может тот, кто сам терял родину. Бывало, что на площади около церкви продавали мешок земли. Продавали не целиком - горстями. То был мешок армянской земли! И люди верили, что это исконная армянская земля, потому что люди верят в то, во что они хотят верить. Для них горсть армянской земли была святыней. Как радовались те, кому досталась горсть родной армянской земли. Даже самые бедные занимали деньги в долг: все хотели иметь кусочек родины. Когда Арменак Алачачян учился в местной армянской школе, у него был учитель по истории Армении - господин Махтесян. В руке у него всегда была тонкая, длинная палка. Эта палка в его руках становилась копьем легендарного основателя первого Армянского государства Гайка Габедостяна, копьем, которым он поразил насмерть своего врага Белла. На следующих уроках истории палка превращалась в меч Тиграна Великого, разгромившего под «Армянским Карфагеном» - Арташатом - римские легионы, во главе которых стоял Лукулл, или в кинжал Самвела, которым он закалывал своего, отступившего от родной веры отца. Аракс, Давид Сасунский, Самвел, Ереван - эти слова звучали как песня о Родине, о потерянной Родине. Махтесян - любимый учитель, учитель по истории, никогда не говорил: «Если вы вернетесь на Родину…», он всегда говорил: «Когда вы вернетесь на Родину…» Азам баскетбола Алачачян научился в «Маленькой Армении». Вскоре он стал чемпионом Египта среди школьников. Наступил 1947 год. Это был год, когда была разрешена репатриация армян в Советскую Армению. Наконец - то сбылась мечта любимого учителя. Итак: «Прощай «Маленькая Армения», да здравствует настоящая Родина!». Приехав в Армению, люди выходили из вагонов, они опускались на колени, ложились на землю, целовали ее. Они вели себя как дети, но они и были детьми - детьми этой земли... Приехал сюда и Арменак. Здесь он становится студентом Ереванского института физкультуры. Когда ему было 18, он еще не знал, кем стать: футболистом или баскетболистом, за него выбор сделали другие. Проректор института Константин Никитович Вартанян посоветовал выбрать баскетбол. Иногда Арменак соглашался с тем, что сделал правильный выбор, иногда считал, что ошибся, что, наверное, футбол принес бы больше удовлетворения. Пусть не покажется странным, но каждый из ответов, который, казалось бы, автоматически исключал другой, был искренним и правильным. Потому что до конца своей карьеры он так и не был уверен в правильности своего выбора. У него не было оснований быть недовольным тем, как сложилась его жизнь в спорте: ведь Алачачян - восьмикратный чемпион СССР, четырехкратный чемпион Европы, участник Олимпийских игр. Арменак стал ведущим игроком сборной СССР, за которую он впервые сыграл в 23 года, а в последний раз в 35 лет. О нем много писали и в основном - лестно. Но порой он жалел о том, что его жизнь прошла в баскетболе, а не в футболе. Он говорил, что баскетбол у нас в лидирующих ролях, а футбол чаще ругают, чем хвалят, но суть дела от этого не меняется. Куда приятнее та критика, которая адресуется футболистам, чем похвалы, которыми награждают баскетболистов. Потому что в похвалах этих - констатация фактов, не больше, в критике же - любовь, признание. У футбола свой еженедельник, о футболе даже в неспортивных изданиях пишут больше, чем о баскетболе в «Советском спорте». У нас в стране средний футболист, который не умеет больше, чем очень хороший баскетболист, куда популярнее, потому что футбол - игра №1. По его мнению, баскетбол изрядно преуспел, но так и остался пасынком, футбол же, который приносит огорчений больше, чем радости, - любимый сын любителей спорта. Несправедливость? Да! Но несправедливость эта логична и справедлива... Футбол более любим, более популярен – следовательно, и заслуживает большего внимания. Футбол - единственный в нашей стране вид спорта, который утоляет никогда не исчезающую у спортсмена жажду славы. Высокая популярность футбола состояла и в том, что он был более массовым, чем баскетбол, видом спорта: ведь футбольный мяч гоняли в каждом дворе. Алачачян добился славы, не домогаясь ее. Он ни разу не пересек ту грань, которая отделяет честно добытую славу от славы эгоиста. Пока Арменак играл в ереванском СКИФе, а позже в алма-атинском «Буревестнике», о нем говорили только в превосходной степени. Его любили и охочие до трюков зрители, и тренеры, для которых эффект - дело второе. В 1959 году его пригласили в ЦСКА. И с тех пор его называли не просто хорошим, а Великим баскетболистом. Партнерами Алачачяна в ЦСКА были такие асы баскетбола как Аркадий Бочкарев, Михаил Семенов, Виктор Зубков, Александр Травин, Геннадий Вольнов. И все же решающее слово было за Алачачяном. Он был стратегом команды, его мозгом. Советскому баскетболу всегда недоставало классных защитников, распасовщиков, что же до снайперов, то в них дефицит никогда не испытывался. Поэтому он меньше бросал мяч, чем надо было, так как больше занимался организацией командной игры, он был ее дирижером, конструктором. Из всех видов спорта ему был противопоказан только один - именно тот, которым он занимался. При росте 174 см для среднего баскетбольного роста ему не хватало 21 см, а самый высокий игрок сборной СССР в 1953 году был на 40 см выше него. Конечно, при таком росте он не укладывал мячи в корзину сверху, не закрывал высокорослых центровых соперника. Но скажем, в борьбе за отскочившие от щита мячи недостающие сантиметры в росте ему заменяли тонкое чутье, великолепная реакция и превосходная стартовая скорость. В искусстве подстраховки, обводки, дриблинга, в умении дать точный пас Алачачян не знал себе равных. Порой случается так, что о тех или иных достоинствах игрока мы узнаем тогда, когда он перестает играть. Всякий раз, когда уходит игрок, меняется рисунок игры. После ухода Алачачяна рисунок этот был искажен до неузнаваемости. В 1968 году команда пыталась играть на высоких скоростях – так, как она играла прежде. Пыталась, но не могла. Алачачян был спринтером от баскетбола, он заставлял команду бегать, и лишь после того, как он ушел, команда, которая всегда мчалась, вдруг «села». После Олимпиады в Мехико, после поражения от югославов, наш великий тренер сборной страны Александр Гомельский скажет с досадой: «Чего простить себе не могу, так того, что не взял в Мехико Алачачяна». Алачачян был баскетболистом экстра-класса, одним из самых техничных наших игроков. Он был звездой не милостью божьей, а потому, что сам сделал себя звездой. Вся жизнь Алачачяна в баскетболе - два десятка лет - это была постоянная борьба за существование. Он жил в баскетболе. В условиях, когда достоинства игрока измеряются сантиметрами его роста, игроку, которому за тридцать лет, не прощают ни одной ошибки. Он и в тридцать семь лет играл так, как дай бог играть молодым. Основатель баскетбола Джейм Нейсмит создал Великую игру, но как трудно было при росте 174 см Алачачяну, где этот компонент имеет первостепенное значение, стать тем, кем он стал, - покорителем многих баскетбольных турниров и чемпионатов, как у нас в стране, так и за рубежом. Он был любимцем публики, и он любил играть на публику, естественно не во вред команде. Публика любила и требовала от него трюкачества, и он доставлял им эту возможность – наслаждал их этим удовольствием. Вот Алачачян заканчивает дриблинг, сейчас либо пас (у него это было само совершенство), либо бросок, но Арменак умышленно, с силой швыряет мяч в щит, мяч снова отскакивает к нему, и Алачачян тотчас отправляет его партнеру, стоящему вблизи от щита. Бросок… и мяч в корзине. Это высший пилотаж. Такое могут позволить только асы. Он был убежден, что все пятеро соперников инстинктивно посмотрят на мяч и щит и, следовательно, на какое-то мгновение потеряют из виду его, Алачачяна. Он и заранее предупрежденный им партнер выигрывали долю секунды - а этого для такого виртуоза, как Алачачян, было достаточно, чтобы успешно завершить атаку. В 1964 году этот трюк Алачачян проделал в матче с американцами. Тренер сборной США Джон Маклендон поднялся со скамейки и долго аплодировал Алачачяну. Запасные игроки американской команды, когда их выпускали на площадку, первым делом подходили к Арменаку и дружелюбно хлопали по плечу и сжимали его руку. Это уважение исходило от товарищей по цеху, от людей, знающих толк в баскетболе, знающих, чем разнится красота от красивости. Это было выражением восторга и свидетельством признания его гроссмейстером баскетбола. Алачачян был артистом от баскетбола: он не гонялся за успехом, но получал его в полной мере. Наверное, в советском баскетболе были игроки не хуже, чем Алачачян, но среди них не было артиста, которого зрители любили бы больше, чем его. Обычно баскетбольному матчу предшествует церемония представления игроков. Диктор называет номер и фамилию игрока - тот делает шаг вперед навстречу приветствиям. Одному аплодируют сдержанно, другому тепло, третьему бурно. Никому из баскетболистов не доставалось столько оваций, сколько получал шестой номер ЦСКА и сборной СССР - Арменак Алачачян. Это была, воистину, - всенародная любовь! Вот таким был наш соотечественник, волею судьбы родившийся в Египте, затем проживший свою дальнейшую жизнь в разных республиках бывшего СССР и ныне проживающий в Канаде. Такова судьба Великого кудесника мяча, большого виртуоза - «Маленького Арменака», родившегося в «Маленькой Армении». Армен Погосян

Шамшинян Арутюн Исаакович (21.02.1856—14.02.1914) - армянский художник реалистического направления. Уроженец Тифлиса, учился в Петербургской Академии художеств с 1877 по 1882 гг., а завершил свое образование, посетив Мюнхен, Вену и Париж. В 1884 г. он возвращается в родной город, и с этого времени начинается его творческая и преподавательская деятельность. В 1885 г. получил звание классного художника. Шамшинян увлекался изображением сцен колоритной уличной жизни Тифлиса. Наибольший интерес представляют жанровые картины художника: «Улица на Майдане» (1887), «Шайтан базар» (1890), «Кейноба» (1893) и др. Работал также в области пейзажа («Верховье реки Самур», 1886, «Привал горцев», 1902), а также портрета. «Пастух с отарой овец в горах»

Жизнь, отданная спорту Мы встретились с ним в небольшой комнатке на втором этаже спортивного комплекса «Лагуна-Вере», куда он зашёл после очередной изнурительной тренировки. Начиная с 1946 года, когда семнадцатилетним юношей он впервые переступил тренажерный зал в одном из старейших районов Тбилиси – Земеле, и до сих пор он не провел ни одного дня без тренировки. В этом районе он родился 23 марта 1929 года и живет до сих пор. Отец его Аркадий Макарович Чимишкян был служащим Управления железных дорог Закавказья, а мать Нина Александровна Беридзе – домохозяйкой. Старший брат будущего чемпиона стал военнослужащим, а сам Рафик всю жизнь посвятил тяжелой атлетике. Рафаэль Аркадьевич или, как все его уважительно называют, «дядя Рафик» начал рассказ о своей жизни. Говорил он очень эмоционально, заново проживая свою нелегкую жизнь. Наше интервью с олимпийским чемпионом, одним из первых советских олимпийских чемпионов, двукратным чемпионом мира, пятикратным чемпионом Европы, десятикратным чемпионом Советского Союза, победителем III Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Берлине, десятикратным чемпионом города Тбилиси – Рафаэлем Чимишкяном. — Как Вы пришли в спорт? — Напротив сегодняшнего комплекса «Лагуна-Вере», на берегу Куры, в 1946 году была купальня – наше любимое место отдыха. В один из жарких дней, в конце августа или в начале сентября, мы с ребятами затеяли здесь веселую возню. Я, несмотря на свой малый рост, с легкостью поднимал моих друзей и сбрасывал их в воду. Оказалось, что за нашей схваткой с интересом наблюдал Валентин Янкович, бывший фронтовик. Испытав на себе мою силу, он пригласил меня в клуб, находящийся в подвале дома №4 по улице Бесики, где в то время занимались такие знаменитые штангисты, как чемпион СССР, заслуженный мастер спорта Касьянник, чемпион СССР, серебряный призер чемпионата мира 1946 года, заслуженный мастер спорта Владимир Светилко, чемпион СССР, заслуженный мастер спорта Мамия Жгенти. — Кто был Вашим первым тренером? — Моим первым наставником стал тренер общества «Динамо» – Павел Гумашян. Все звали его «дядя Павлик». Дядя Павлик с удивлением посмотрел на меня, когда в первый раз Валентин Янкович представил меня ему, и, не поверив, что мне семнадцать лет, потребовал справку о моем здоровье. Однако после того, как я поднял несколько раз над собой сорокакилограммовую штангу, его отношение ко мне изменилось, но справку о здоровье мне все равно пришлось принести ему. Так я начал свою спортивную жизнь. — Какими были Ваши первые шаги в большом спорте? — Так как я быстро делал успехи, меня включили в сборную команду Грузии, и уже в декабре 1946 года я поехал на свой первый чемпионат СССР. Это было командное первенство в городе Горьком (ныне Нижний Новгород). В то время не было деления спортсменов на юниоров и взрослых. Мне пришлось выступать с опытными, бывалыми спортсменами. Я занял в тех соревнованиях девятое место. Диктор – судья международной категории, объявлявший мои результаты, во всеуслышание заявил, что атлеты в легкой и полулегкой весовой категории приобрели, как он выразился, «грозу и молнию» в моем лице. Эти слова я запомнил на всю свою жизнь. Здесь же, в Горьком, состоялась одна удивительная для меня встреча, о которой я до сих пор вспоминаю. Мимо нас, спортсменов из Грузии, прошел человек маленького роста, но широкий в плечах, похожий на шкаф. Я спросил, кто это. Узнав, что это знаменитый Новак, я не удержался и сказал «Вах! Такой маленький?», хотя сам был даже немного ниже его. В ответ Григорий медленно повернулся, смерил меня внимательным взглядом и сказал: «А ты что, очень большой?». Так состоялось мое первое знакомство с легендой тяжелой атлетики – Григорием Новаком – первым чемпионом мира среди советских штангистов. Забегая вперед, хочу сказать, что через 6 лет судьба свела меня с Григорием в одной комнате гостиницы Хельсинки на Олимпийских играх, где он стал серебряным призером, а я олимпийским чемпионом. В апреле – мае 1948 года в Киеве проводилось личное первенство СССР, где я, выступив в легчайшем весе, в первый раз выполнив норму мастера спорта, занял шестое место. В августе того же года, выступив на юбилейной спартакиаде общества «Динамо», которому исполнилось 25 лет, занял второе место. Там же, впервые, попытался взять рекордный вес, но не удержал штангу весом 118 кг. в толчке. После этого, вернувшись в Тбилиси, я с еще большим рвением тренировался. В декабре 1948 года на командном первенстве СССР в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург), в возрасте девятнадцати лет, стал чемпионом Советского Союза в легчайшем весе. В начале 1949 года меня включили в состав сборной СССР. В мае 1949 года, в Воронеже, уже на личном первенстве Советского Союза, я вновь стал чемпионом Союза. Однако на Всемирный фестиваль в Будапешт я не поехал, из-за того, что на медицинской комиссии обнаружили инфильтрат в области той злополучной операции аппендицита, и врачи не подписали медицинское заключение. В апреле 1949 года я установил свой первый мировой рекорд в легчайшем весе – рванул 92,5 кг. В этом же году я вновь выиграл соревнования общества «Динамо», стал чемпионом Советского Союза в командном первенстве в Челябинске. В мае 1950 года, в Харькове, выступая уже в новом для меня, полулегком весе, в соперничестве со знаменитым Евгением Лопатиным-старшим я уступил ему, заняв второе место. В том же году я выиграл первенство «Динамо» и меня отобрали в запас для участия в октябре, в Париже, в очередном первенстве мира и Европы. Ехал я туда вторым номером в полулегкой весовой категории, однако, из-за того, что выступавший в легчайшем весе Удодов в детстве был на оккупированной немцами территории и ему не выдали разрешения на выезд из СССР, руководство по тяжелой атлетике, в лице Александра Васильевича Бухарова, решило выставить меня в этой весовой категории в качестве основного участника. Но для этого я должен был скинуть в весе, доведя его до 56 кг, и мне это удалось сделать. На этих соревнованиях я стал чемпионом Европы и занял второе место в мире в легчайшей весовой категории, установив мировой рекорд в рывке – 97,5 кг. После чемпионата мира, в декабре 1950 года, в Тбилиси было первенство Советского Союза, где я, выступая в полулегком весе, выиграл у Евгения Лопатина, уступая ему почти на два кг. в собственном весе. Наступил 1951 год. В этом году я выиграл первенства СССР в Каунасе и Баку, занял первое место на Всемирном фестивале молодежи и студентов в Берлине, установив три рекорда студенческих игр. — Какое место в Вашей жизни занимает Олимпиада в Хельсинки? — В жизни каждого спортсмена проходит множество соревнований, но самое главное из них – участие в Олимпийских играх. Чтобы спортсмена из Тбилиси, да еще армянина по национальности, включили в олимпийскую сборную Союза, надо было, чтобы этот спортсмен был, как говорится, «на голову выше» своих соперников. Меня замучили многочисленными прикидками, и, в конце концов, ехал я на Олимпиаду в Хельсинки с воспалением легких. Как помню, ехали мы на поезде в последнем вагоне – мой земляк, борец Арсен Мекокишвили, знаменитые штангисты Григорий Новак, тяжеловес Куценко, Шатов и много других известных спортсменов, что придавало мне силы и уверенность в себе. Вспоминается эпизод, когда покойный Гиви Картозия положил свой правый локоть на мой локоть и сказал: «Моя сила – тебе. Ты должен победить, Рафо-джан». А к тому времени я уже проигрывал в жиме пять килограмм темнокожему Уилксу из Тринидада. Но в рывке и толчке я одолел его и стал чемпионом. Воспоминания об этой Олимпиаде омрачаются воспоминаниями об отношении ко мне со стороны руководства нашей делегации. Я был брошен тренерами, врачами, массажистами. Все толпились у Николая Саксонова из Свердловска, помогая ему стать чемпионом. Было сделано все, вплоть до неправильно заказанных весов штанги для моих подходов. Эти манипуляции с весом штанги лишили меня возможности установить мировой рекорд в толчке. Я очень перенервничал и не взял с первой попытки навязанный мне вес в 135 кг. Во втором подходе, решающем, я справился с волнением, очень сильно разозлился, громко выругался и взял эти 135 кг., набрав в сумме 337,5 кг, что на 5 кг превысило олимпийский и мировой рекорд египтянина Фаяда, установленный им на XIV Олимпиаде в Лондоне. Когда мы возвращались после соревнований, а это уже было после полуночи, в темноте я увидел знакомую фигуру Гиви Картозия, который с нетерпением поджидал нас. Подбежав к нам и узнав, что я стал чемпионом, он вскинул меня на плечи и так внес в гостиницу, разбудил всю нашу команду, громогласно разнося весть о моем успехе. Утром на всеобщем построении Николай Романов, руководитель Спорткомитета СССР, зачитал приказ о присвоении мне звания заслуженного мастера спорта. Одновременно присвоили звание заслуженного тренера СССР и моему «дяде Павлику» – Павлу Гумашяну, позднее присвоив ему звание заслуженного мастера спорта. — Самое необычное соревнование в Вашей спортивной биографии… — Конечно, чемпионат мира в Тегеране в 1957 году, когда меня в очередной раз не поставили в основной состав. Исходя из каких-то своих, неведомых мне целей, руководство Федерации и Спорткомитета СССР вновь, как и год назад на Олимпийские игры 1956 года в Мельбурне, вместо меня поставило на этот чемпионат Минаева, который снова, как и год назад, проиграл тому же Бергеру из США. Самым обидным для меня было то обстоятельство, что на моей родине, в Грузии, по радио объяснили мое неучастие в этом чемпионате моей болезнью. Это была ложь. Я был здоров. И это доказал на следующий день после чемпионата, когда шах Ирана Реза Пехлеви, большой любитель тяжелой атлетики, устроил в специально выстроенном для этого чемпионата дворце спорта вечер рекордов. На этом турнире я установил два мировых рекорда – в рывке и в толчке. Особенно впечатляющим был рекорд в толчке. Я толкнул штангу весом в 145 кг, что на 2 кг превысило прежний мировой рекорд. Сам шах стоя аплодировал моему успеху. — Ваше отношение к Панармянским Играм? — Мне до сих пор больно оттого, что «благодаря» действиям некоторых личностей я не попал на III Панармянские игры, хотя предполагалось, что буду идти на параде открытия Игр впереди спортивной делегации моего родного города Тбилиси и нести его знамя. Непрофессионализм одного человека, который претендовал на право называться организатором поездки многочисленной спортивной делегации на эти Игры, привел к тому, что многие спортсмены, готовящиеся принять участие в соревнованиях, просто не смогли поехать на них. Эти действия напомнили мне те времена, когда из-за таких же функционеров от спорта страдали спортсмены, страдало дело, страдал весь спорт. Что же касается самих Игр – то это большое и нужное дело. И оно должно быть в руках порядочных людей. — Что бы Вы посоветовали молодым спортсменам? — Я начал выступать на соревнованиях семнадцатилетним юношей с 1946 года, а закончил выступления в 1963 году в возрасте 34 лет. 17 лет я провел в большом спорте. За все эти годы я не проиграл ни одного международного матча. Был или его победителем, или занимал второе место. Установил четырнадцать мировых и тринадцать всесоюзных рекордов. Судья международной категории, заслуженный мастер спорта СССР. Заслуженный работник физкультуры и спорта. Почетный гражданин города Тбилиси. Почетный член Федерации тяжелой атлетики Грузии. Удостоен звания «Лучший штангист Грузии XX века», кавалер ордена «Знак Почета» (1956 г.), имею «Орден Чести» (1996 г.) и «Орден Вахтанга Горгасали II степени» (2002 г.). Десять раз становился чемпионом родного города, и это для меня особо ценная награда, так как многие спортсмены, будучи обладателями многих регалий, никогда не побеждали в своем родном городе. Очень большая доля в моих успехах принадлежит моей жене, которая всегда была рядом, независимо от ее физического присутствия. Что я могу пожелать молодым спортсменам? Тренируйтесь, тренируйтесь и еще раз тренируйтесь. Необходим строгий режим и правильное питание. Слушайтесь своих тренеров-наставников, и к вам обязательно придет успех. Беседу вел Валерий Унанянц, Тбилиси

Жизнь, подобная поэме Среди тех, кто в полной мере испытал на себе все последствия армянской трагедии начала XX века - скитания, сиротство, чужбину, - Петрос Контраджян. Более века отделяют нас от даты рождения этого замечательного художника и 55 лет со дня его трагической гибели, но горячий интерес искусствоведов к его творчеству не угасает. Старшему поколению зрителей близки по духу его чувства, мысли, судьба, которая заставила тысячи зрителей, видевших его картины в музеях Франции, Армении и, в частных собраниях, поклониться его душе. И, думается, юные любители искусства, кому адресована книга-альбом искусствоведа, заслуженного деятеля искусств РА Шаэна Хачатряна, познакомившись с жизнью и творчеством художника, полюбят его искусство, которому принадлежит свое особое место в истории армянского изобразительного искусства. Этот альбом на русском и армянском языках вышел недавно в издательстве "Тигран Мец" в серии "Узнай и полюби". Автор-составитель Ш. Хачатрян, перевод текста на русский язык осуществил Георгий Кубатьян. О творчестве художника и его трагической судьбе мы попросили рассказать Ш. Хачатряна. Три альбома этой серии под девизом "Узнай и полюби" посвящены тем, кто подарил Армении многие замечательные творения искусства, - говорит Шаэн, - а остальные, их будет около двадцати, нашим самым ярким и значительным мастерам изобразительного искусства. Этот альбом представляет художника Контраджяна, чьи чувства и переживания, запечатленные в разных по характеру произведениях, чисты и понятны и быстро воздействуют на зрителя. Он принадлежит к поколению тех, кто, едва познав отчий дом и родную природу, был в 1915 году оторван от истоков, потерял родителей и нашел пристанище (да и то не все) в приютах и детских домах. Родился П. Контраджян в 1905 году в Урфе. Петрос был еще ребенком, когда разразилась Первая мировая война, принесшая нашему народу национальную катастрофу. Его отец, участник героической самообороны Урфы, погиб, а мать угнали турки... Уцелевшие дети - Петрос, его младший брат Аршак и сестренка - очутились в приюте в Алеппо. Многие тысячи армян, обретших убежище в этом городе, сразу же энергично принялись обустраиваться. Будущий художник учился в школе "Айказуни". Он нашел применение своему художественному дару, украшая узорами рукоделия и скатерти народных мастериц. Первые уроки изобразительного искусства преподал ему учитель рисования Ованес Манджян. В 1923 году Петрос с братом отправился в Париж и продолжил образование в лицее "Ла Канал". Вечерами он работал, а днем посещал свободные академии Монпарнаса и студию Фернана Леже. Начиная с 1930 года Петрос Контраджян постоянно участвовал в "Осеннем салоне", был избран сперва членом этого товарищества, а затем и в его жюри. Принимал он участие и в выставках "независимых", а также свободных армянских художников. В его картинах, уже снискавших признание, по-своему отражались воспоминания о трагическом детстве. А его выразительный язык формировался на основе реалистических традиций и отличался насыщенностью и тончайшей нюансировкой идущего от Сезанна звучного цвета. Стихией Контраджяна были старинные и неприметные уголки большого города, будни людей, ведущих ежедневную борьбу за выживание. Во всех картинах чувствуется присутствие самого скитальца-художника и горькие размышления человека, которого лишили детства и который был изгнан с родины, едва познав ее. Известный французский теоретик К. Морро писал: "Я был счастлив, увидев пригородный пейзаж Контраджяна. В нем выражена редкостная способность наблюдать. Можно на деле убедиться, и это подтверждается несколькими фактами, что иностранцы тоньше чувствуют подлинный характер парижских предместий, особенно тех районов, которые кажутся лишенными красоты". В искусстве Контраджяна слились воедино высокий уровень французской живописи и жизнелюбивый, мечтательный армянский характер. Более того, его изобразительный язык, испытав воздействие современной французской живописи, не утратил связи с традициями нашего национального искусства. Парижский журнал "Ревю модерн" писал о Контраджяне: "Он умеет сполна перевести, воспроизвести ту эмоцию, которую рождает в нем натура..." Нам кажется, что нет и не может быть качества, более присущего настоящему художнику. На полотнах Контраджяна не найти ничего случайного. Все свойственное реальному миру звучит у него равноценно и в то же время выражает его душу и эстетическое восприятие. Тому же закону восприятия подчинены и его многочисленные разножанровые рисунки, выраженные углем, сангиной, тушью. Познание жизни началось у Петроса Контраджяна с войны, резни, трагедии. Вступив в зрелые свои годы, он опять столкнулся с войной. В 1939 его и брата призвали в армию. Тяжкие годы миновали. Франция наконец освободилась от оккупации. Братья снова были в Париже. В 1945-м вместе с Пабло Пикассо, Анри Матиссом, Марселем Громером и другими крупными мастерами Контраджян принял участие в нашумевшей выставке "Великие современные художники в пользу военнопленных". Он уже стоял на пороге широкой известности... Спустя два года слуха скитальцев-армян достиг зов родины - возвращайтесь домой. Контраджян не стал медлить. И в 1947-м, прихватив с собой всего лишь несколько небольших полотен и десяток рисунков, Контраджян покинул Францию. Первые годы художник провел в Ленинакане, а потом, в 1951 году, перебрался в Ереван. Художник Ара Бекарян вспоминал: "Он просыпался очень рано. Любил уединиться и уйти куда-нибудь подальше - до самого Макраванка. На природе чувствовал себя счастливым. Говорил мало, зато все время рисовал. Однажды, когда мы работали вместе, неожиданно спросил: "Есть у нас одаренная молодежь?" "Есть", - ответил я. "Где же она?". Не вполне понимая куда он клонит, я сказал, что самые талантливые учатся в художественном училище, а потом, окончив институт, совершенствуются в Москве. "Странно, - сказал он. - Проучившись пять в училище и столько же в институте, вдобавок еще три года совершенствоваться. По-моему, надо бы два-три года учиться и десять лет искать себя". Сам Контраджян был художником, отыскавшим и себя, и свое. И умел уловить подлинную суть избранного ландшафта. В Бюракане Контраджян внезапно почувствовал себя плохо. Говорят, с ним случился солнечный удар. Его переправили в Аштарак, оттуда - в Ереван. Рассказывают, будто в кузове грузовика, где его везли, с ним грубо обращались, оскорбляли. Рассказывают также, будто, увидев на столе в больницы графин с водой, Контраджян разбил его и крупным осколком полоснул себя по животу. Решив, что он помешался, ему связали руки. Немного погодя, он попросился в туалет и оттуда выбросился из окна пятого этажа... Жизнь оборвалась 23 августа 1956 года. Ему было чуть больше пятидесяти. ...В 1970 году в связи с выставкой армянского искусства "От Урарту до наших дней" я впервые побывал в Париже. Как-то вечером мой парижский друг Масис повел меня к Аршаку на улице Толбиак. Трудно передать, как слушал он рассказ о гибели брата, в которую, к слову сказать, до конца так и не поверил. Я убедил его, что свое ранимое, полное горечи поэтическое сердце дочь художника Сирвард унаследовала от своего отца. И, зная, что у Аршака нет детей, смог уговорить его позвать племянницу к себе и удочерить. В Ереван я вернулся в прекрасном настроении. Дома меня уже несколько дней ждала телеграмма. В ней сообщалось, что Гаяне и Сирвард умерли. Назавтра назначены похороны. Страшное, чудовищное преступление совершил сын Гаяне от первого брака. Он давно уже покинул Ленинакан, а накануне приехал домой из Краснодара и попросил у матери денег. У Гаяне их не было. Тогда он потребовал отдать ему браслеты Сирвард, купленные незадолго до того на деньги, вырученные от продажи картин. Ночью сын взял топорик для разделки мяса и разбудил Гаяне. Снова получив отказ, он расправился не только с матерью, но и с сестрой... Больно было узнать, что на следующий день после похорон мать Гаяне, как нечто совершенно никчемное, бросила в печку папку с рукописями Контраджяна, которую я добросовестно передал его семье. Мой рассказ, к сожалению, далек от искусствоведения, но в нем все правда. Правда искалеченного времени. Петрос Контраджян - один из символов суровой эпохи, пережитой нашим народом. Однако он символизирует и его неукротимый творческий дух в сочетании с мягким и добрым нравом, и свет его деяний. "Я не хочу исчезнуть из этого мира бесследно, как трава". Художник имел полное право верить в будущее своего народа, которое, подобно волнующей поэме останется в армянской культуре. Наталия Гомцян

Делом всей жизни Мардо Покрачьяна был бокс Однажды, еще в школьные годы, учитель спросил нас на уроке истории: “Назовите мне знаменитого человека, родившегося в одной стране, прославившегося в другой, а умершего в третьей”. Сейчас бы я назвала учителю своего отца - Мардо Левоновича Покрачьяна. Скорее всего, он родился в Турции, но вырос и избрал себе дело всей жизни в тогда еще палестинском городе Хайфа. Там он и прославился как профессиональный боксер, был чемпионом Палестины и Ближнего Востока, а в 1947 году стал чемпионом Европы. Он исколесил полмира, и где бы ни останавливался хоть на месяц, свободно мог разговаривать на местном языке. По нашим с ним подсчетам, отец знал около 14 языков. Профессиональный бокс даже тех лет требовал от спортсмена не только великолепной техники, тренированности и выносливости (все-таки 10 раундов надо как-то выдержать), но и артистизма, зрелищности. В одном из анонсов египетской газеты “Бокс” в 1945 году так и было написано: “Любители красивого бокса! Приходите в субботу, 9 октября, аплодировать “Черному Утесу” Абду Кабри в большом бою из десяти раундов с асом, армянином из Палестины Мардо”. Кстати, этот бой закончился скандалом и дракой в зале. Решение арбитра после восьмого раунда присудить победу Мардо вызвало недовольство среди отдельных зрителей. В судью был брошен стул, и завязалась драка, пришлось вмешиваться полиции. Мой отец, как и многие армяне-репатрианты, приехал на свою историческую родину, в Советскую Армению, в 1947 году. Еще в Ереване он совмещал тренерскую работу с выступлениями на ринге. И, несмотря на то, что здесь культивировался только любительский бокс, а это совсем другая техника, на Всесоюзных соревнованиях в г. Иваново в составе сборной Армении он занял второе место. В Сибирь, как отец рассказывал, он был выслан из Армении по глупости. Плохо, что в баню в то время ходили даже генералы, а в бане, как известно, все одинаковые. И надо же было Мардо не поделить шайку с каким-то генералом, а уже в предбаннике ему пришлось рассказать о том, кто он и откуда. Тут же ему прилепили клеймо “дашнака-националиста” и как неблагонадежного выслали в Сибирь. Так поступили с ним власти на исторической родине, куда он приехал в надежде на счастливую жизнь. Недружелюбно встретил суровый сибирский край Мардо. Из этого плена, сколько отец ни пытался, вырваться уже не смог. За приезжими с Кавказа, особенно такими “дашнаками”, как Мардо, следили здесь зорко, малейшая провинность – шьют длительный срок. Здесь, в России, он стал уделять основное внимание физической подготовке, то есть проводил ежедневные тренировки и, как сопутствующее, установил себе запрет на табак, алкоголь и даже кофе. И здесь же, в России, ему, репатрианту с клеймом “дашнака-националиста”, дважды судимому советским государством, пришлось попробовать еще много всякого: валить лес, работать водолазом, шофером, кровельщиком, а в 1968 году из-за болезни ног моему отцу пришлось оставить тренерскую работу и обосноваться в сапожной мастерской. Основной и любимой он всегда считал тренерскую работу. Но получить ее человеку с такой биографией было непросто. Привожу воспоминание об отце Валерия Малютина, мастера спорта, одного из лучших учеников Покрачьяна, до последнего дня тренировавшего ребятишек и ушедшего из жизни 31 октября прошлого года: «Было время, когда Мардо Левоновича нигде не хотели принимать на работу, и он решил ехать к родственникам в Америку. Ему в 1964 году пришла выездная виза, но из Союза его, как дважды судимого, не выпустили. Тогда он, явившись на прием к секретарю Алтайского крайкома КПСС Георгиеву, показал свое заявление с отказом и сказал: “Или разрешите уехать, или дайте работу”. Георгиев вызвал председателя одного из спортобществ и, устроив ему разнос, приказал основать секцию бокса во главе с настырным армянином Покрачьяном». Наверное, не зря говорят: если человек талантлив, то за что бы он ни взялся - все получается блестяще. Мардо был прекрасным боксером-профессионалом, не менее выдающимся тренером, иначе он не смог бы вывести в люди и воспитать таких тренеров, какими являются Геннадий Ходусов, Валерий Малютин (совсем недавно ушедший из жизни), Виктор Белоуско, Владимир Мандров и другие. И надо сказать, что у его учеников есть уже свои ученики-тренеры… Несмотря на наличие судимостей, Алтайский краевой союз спортивных обществ позволил ему тренировать школьников, доверил подготовку взрослой сборной края к первенству Сибири. Юрий Иванов, мастер спорта по боксу, выступавший за сборную края в тяжелом весе, вспоминает: “Мардо очень ответственно отнесся к этому поручению. Такой пример. Мы перед поездкой на зональные соревнования проводили сборы. Мне нужен был спарринг-партнер, но ребят моей весовой категории больше не было, и оставалось долбить боксерский мешок. Мардо не поленился, съездил в далекую Бобровку и договорился там с перворазрядником Толей Стрельниковым, чтобы тот приехал со мной потренироваться”. По словам мастера спорта Юрия Иванова, отца отличала внутренняя интеллигентность: он не ломал в боксерах индивидуальность, не навязывал свою волю. Воспитывал в своих учениках смелость. Он говорил: “Мне не нужны трусы”. Но вместе с тем, он убедительно просил вне спортзала засунуть свои кулаки глубоко в карманы и не распускать их. Мальчишки в его секцию шли записываться толпами. Как магнит, тянула их необычная судьба тренера. Рассказывает Геннадий Ходусов, мастер спорта, призер первенства России, тренер по боксу спортклуба “Смена” г. Барнаула: «К Мардо Левоновичу я пришел втайне от родителей, бросив занятия в музыкальной школе. Когда все открылось, дома был настоящий скандал. Мама с возмущением пришла к тренеру, но тот сумел ее убедить, что я - способный парень и что она, пока я занимаюсь у него, может быть абсолютно спокойна, что ее сын не попадет в объятия уличной шпаны. После тренировок мы играли в баскетбол, ездили рыбачить, купались. Наши поражения на соревнованиях тренер Покрачьян воспринимал как свои собственные и очень переживал». Делом всей жизни для моего отца, Мардо Покрачьяна, был бокс. Он умер 27 лет назад, но ученики не забывают своего любимого тренера. Доказательство тому - прошедший недавно Второй юношеский турнир по боксу памяти Мардо Левоновича Покрачьяна. Он прошел с 11 по 14 декабря в спортивном манеже Алтайского ГТУ. Кто хоть раз бывал на боксерских поединках, уже для себя определил, приемлет он этот вид спорта или нет. А это спорт не для слабонервных, несмотря на то, что уж в юношеских-то турнирах всегда строго соблюдаются все меры предосторожности, и в зале все четыре дня турнира неотлучно дежурил врач. 160 участников из 17 городов, включая Казахстан, собрал этот турнир. Юноши 1987-1988 годов рождения по 14 весовым категориям оспаривали призы и медали имени легендарного мастера. Захватывающие бои все четыре дня приковывали внимание зрителей, среди которых были и бывшие ученики Мардо Покрачьяна. Среди действующих учеников-тренеров, выставивших своих подопечных на эти соревнования, были Геннадий Ходусов, Владимир Мандров и Виктор Белоуско. А в организации турнира, в приобретении призов неоценимую помощь оказал также ученик моего отца, председатель Алтайского краевого комитета НПСР Валентин Неменов. Турнир можно считать состоявшимся, и прошел он на очень высоком уровне благодаря главному организатору и тренеру спортклуба “Смена” Валерию Коломотову и уже упомянутому Валентину Неменову. Открывая его, В. Коломотов отметил: «Этот турнир мы проводим ради мальчишек, любящих бокс, а также в честь памяти знаменитого на Алтае тренера Мардо Покрачьяна» Лучшим боксером турнира стал Олег Сарайкин из Барнаула (вес 46 кг), кстати, его тренер - Валерий Коломотов. За лучшую технику приз вручен Александру Гоману из Рубцовска, призом за волю к победе был награжден Константин Пятков из Новосибирска. Все призеры соревнований получили дипломы, медали, а отличившиеся - призы. Мой отец прожил тяжелую, но очень яркую и плодотворную жизнь, он оставил о себе добрую память, и любимое дело его жизни не забыто. Оно воплощено в спортивных достижениях боксеров Алтая, оно продолжается его учениками и их подопечными – юными боксерами края. И я этим горжусь. Ведь бокс – это жизнь. Эрика Покрачьян, Барнаул

Чемпион чемпионов Недавно во французском городе Шательро прошел чемпионат мира по судомодельному спорту. Это событие не получило широкой огласки в армянских СМИ. Увы, в нашей стране не сильно жалуют "не главные" спортивные дисциплины. Между тем первенство мира во Франции ознаменовалось блестящей победой армянских судомоделистов. Грачья Шахазизян в восьмой раз (спустя 8 лет) завоевал звание чемпиона мира, победив в классе А3 (скоростные кордовые модели с гребным винтом). Блестяще в первенстве юниоров (до 18 лет) выступил и сын чемпиона - Бабкен Шахазизян. 16-летний судомоделист (на фото) выступил во всех 4 классах, завоевав 4 медали различного достоинства (1 золото, 2 серебра, 1 бронза). Это уже второй чемпионский титул Бабкена на мировых первенствах. Отметим, что в прошлом году на чемпионате Европы в болгарской Стара-Загоре отец и сын Шахазизяны заняли 1-е и 2-е места. Достижение Грачья Шахазизяна, возглавляющего в Ереване Республиканский центр технического моделирования при Министерстве науки и образования РА, поистине уникально. В истории армянского спорта никому не удавалось стать восьмикратным чемпионом мира. Чемпион чемпионов! Как рассказал новоиспеченный победитель, в соревнованиях принимали участие судомоделисты из 9 ведущих стран мира: Армении, Англии, Франции, Германии, Швейцарии, Болгарии, России, Украины и Венгрии. Было представлено рекордное количество моделей (104), из-за чего вместо обычных 5 попыток участникам были предоставлены лишь 3. В неофициальном общекомандном зачете наша страна заняла 1-е место. Отметим, что Шахазизян-старший, возглавляющий Армянскую федерацию судомодельного спорта, является членом Совета руководства Всемирной организации судомоделизма и судомодельного спорта (NAVIGA). В этом году в Шательро состоялись выборы, на которых Грачья Шахазизян был снова переизбран, возглавив отдел "АВ". Свои победы отец и сын Шахазизяны посвятили 20-летию независимости Армении и Арцаха. Г. Шахазизян отметил большой вклад в достижения армянских судомоделистов светлой памяти премьер-министра РА Андраника Маргаряна, в свое время оказавшего огромную помощь в развитии судомодельного спорта. Чемпионы также выражают свою признательность председателю ДОСААФ Аркадию Ивановичу Тер-Тадевосяну. Несмотря на скромные финансовые возможности, руководство ДОСААФ старается всеми силами оказывать поддержку военно-прикладным и техническим видам спорта в республике. Несколько лет назад "ГА" уже рассказывал об уникальной спортивной семье Шахазизянов. Уникальность заключается в том, что все члены семьи занимаются судомодельным спортом, причем не просто занимаются, а регулярно одерживают победы на международных соревнованиях. Так, в прошлом году в том же Шательро прошел розыгрыш Всемирного кубка по судомоделизму. Глава семьи и его дочь Гаяне завоевали Кубок в различных классах моделей, а Бабкен занял 3-е место среди взрослых (турнир юниоров не проводился). Самый именитый спортсмен Армении не любит много рассказывать о достижениях своей семьи, предпочитая описывать успехи воспитанников Республиканского центра технического моделирования при Министерстве науки и образования РА, который был создан в 1997 году. Cудомодельный спорт в республике всегда курировал ДОСААФ, но в те трудные годы организация была не в состоянии оказывать поддержку. Создание центра помогло сохранить и развить технические виды спорта в Армении, в частности судомодельный спорт (был период, когда будущие чемпионы готовили свои модели в домашних условиях, на кухне!). Помимо судомоделизма в центре развиваются и другие спортивно-технические дисциплины: авиамодельный спорт, трассовый моделизм, картинг и т. д. За это время центр воспитал несколько чемпионов мира и призеров юниорских чемпионатов мира и Европы: Арсен Текнечян, Григор Арзуманян, Людвиг Мкртчян, Дмитрий Еремин, Баграт Устабашян, Хачик Григорян, Роберт Григорян, Роберт Агаджанян, Роман Бабаян, Геворг Амбарцумян. Грачья Шахазизян очень надеется, что в на следующем чемпионате мира удастся выступить в более расширенном составе, были бы финансы (Министерство спорта, ау!). Ну а уж без медалей наши судомоделисты не вернутся, будьте уверены! Вадим Мкртчян

«Джо Фрэйзер такой урод, что ему следовало бы подарить свою морду Управлению дикой природы США» (Мухаммед Али перед первым боем с Фрэйзером за звание чемпиона в тяжелом весе в 1971 году).

Мастер и его живопись 120 лет назад родился и 45 лет назад умер выдающийся армянский художник Александр Бажбеук-Меликян, один из самых смелых и ярких живописцев-романтиков XX века. Запершись в четырех стенах своей комнаты, он пытался понять смысл вечности и полюбить ее. Александр Бажбеук-Меликян прожил жизнь почти так, как желал. Даже отчаянная нужда не могла заставить его отказаться от призвания. Его не волновали слава и деньги, набор красок Лефрана был ему дороже любого звания и наград. Художник удивительного таланта, он оставил после себя уникальные полотна, насыщенные неувядаемой красотой. Тема красоты обнаженного женского тела была исключительной страстью его талантливой кисти. В то время когда воспевание женской красоты казалось уделом лишь мастеров прошедших эпох, он возвратил ее из забытья. Сюжеты картин просты, но таинство ауры его полотен "За туалетом", "Купальщицы" сродни произведениям лучших мастеров эпохи Возрождения. Художника привлекали необычная атмосфера цирка, его вневременность, оторванность от быта, волшебные ощущения, которые он дарил людям. Его картины "Оптическая иллюзия", "В цирке", "Бродячий цирк", "Борьба с медведем", "Обозрение слонов", "Жонглерша" и другие относятся к лучшим произведениям на тему цирка в истории живописи. Александр Бажбеук-Меликян всю жизнь прожил в Тбилиси. Он не был летописцем любимого города, но его картины передают тот самый тифлисский дух, который сохранился сегодня лишь в мемуарах и произведениях искусства. Он жил в доме на улице Чахрухадзе, в самом сердце Тбилиси, но жил в мире, созданном им самим, и никогда ни с кем не боролся. Он был начисто лишен предприимчивости, никому не навязывал свои живописные видения, но никто не мог избежать влияния Мастера, создавшего свой волшебный театр счастья и красоты. Его искали, у него учились, дом его, как магнит, притягивал художников, поэтов, артистов… Он никогда ничего не брал, не просил, только давал, отдавал всего себя, все, что было даровано ему Всевышним. Несколько лет назад в Ереван переехала младшая дочь Александра Александровича, художница Зулейка Бажбеук-Меликян. Мы встретились с ней и попросили поделиться воспоминаниями об отце. Нелюбимых картин не было, он их сжигал У Бажбеука, так многие величали отца, была феноменальная зрительная память. Он запоминал лица даже при беглом взгляде. Встретив незнакомку, мог по памяти воссоздать ее портрет настолько точно, что я потом легко узнавала его героинь на улице. Он создал ряд прекрасных женских портретов, в числе которых "Назели Терьян", "Периде", "Кира Гозашвили" и многие другие, но никогда не делал парадных портретов, не писал по заказу. Его постоянным стимулом была лишь красота. Если отец не работал, то или читал взахлеб, или часами не вставал из-за фортепиано. Он замечательно импровизировал на рояле, хотя и не знал нот. Музыка великих мастеров будила в нем желание творить самому. Большинство своих работ отец подписывал тремя армянскими буквами "А. Б. М.". Писал страстно, быстро, на одном дыхании. Иногда работал при электрическом свете. Как музыкант играет, не глядя на рояль, так и он, не глядя на палитру, представлял цвет, каким тот будет утром. Мы жили почти впроголодь, но он отказывал покупателям – не мог расстаться с любимыми работами. Нелюбимых у него не было, он их уничтожал. Мольберт был для него святилищем. Иногда он писал по 17-18 часов подряд. Начиная новую картину, волновался так, словно брал кисть в руки первый раз. Заканчивая, на месяц прятал ее в сундук и никогда никому не показывал. Потом или принимал картину, или уничтожал ее, середины не было. Если принимал, то одна из старых картин снималась и вешалась новая. Старая оказывалась без места (комната была небольшой, на стенах помещалось только 110 работ) и он ее уничтожал. Или висит, или ее не должно быть. К концу жизни количество картин осталось тем же – 110. Наверное, если бы мастерская была больше, то и картин сохранилось бы больше. В середине 50-х в Тбилиси на гастроли приехали Майя Плисецкая и Фадеичев. Они пришли к нам домой познакомиться с отцом и его картинами. Плисецкая была в таком восторге, что стала перед картинами на колени. Обычно папа уничтожал свои работы, когда дома никого не было. Как-то придя со школы, я увидела, как он сжигает картины, восклицая "долой черный период", а ведь этот период был одной из вершин его творчества. Я стала плакать, просить не уничтожать их, отец пощадил меня, а заодно и картины, еще остававшиеся на стене. В числе спасенных была признанная шедевром "Оптическая иллюзия". Впоследствии он, видимо, сожалел, что так беспощадно расправлялся со своими работами. В письме к Минасу отец написал: "Советы, конечно, скучная вещь, но разрешите мне дать вам один совет - не расставайтесь со своими лучшими работами, потом будете мучительно жалеть". Предки наши были богатыми и знатными людьми. Баж на турецком языке означает голова, беук – большая. Один из прадедов был городским главой. Но документов той поры в семье не сохранилось, незадолго до смерти отец уничтожил все фотографии и бумаги. Советская власть относились к Александру Бажбеук-Меликяну с подозрением уже потому, что он дружил с Чаренцем, Паоло Яшвили и Тицианом Табидзе – все они в 1937 году были расстреляны. Бажбеука ругали за отказ от общественной жизни, за странный выбор тем для своих картин, настаивали, чтобы он вышел из заколдованного круга созданных им фантомов. Но он оставался верен себе. В 1941 году, когда его, несмотря на возраст, призвали в армию, офицер особого отдела поинтересовался: "Вы кого больше любите - Пушкина или Маркса?". Он ответил: "Конечно, Пушкина", - хотя и понимал, что особист хотел, чтобы он назвал Маркса. От штрафного батальона его тогда спас случай. А вот от увольнения из академии случай его не спас. Как-то отец получил заказ на портрет Сталина. Студенты, зная его страсть к краскам Лефрана, спросили: "Сталина будете писать лефрановскими красками?". Ответ последовал незамедлительно: "Еще чего, стану я тратить на Сталина Лефрана!". Узнав об этом, руководство исключило его из академии. В середине 50-х годов отцу собирались дать трехкомнатную квартиру в Сололаки. Секретарь Союза художников Грузии Киракосов, узнав об этом, примчался к нам домой: "Я слышал, тебе угрожает опасность, хочу помочь и спасти. Я задам тебе несколько вопросов, ты ответишь, подпишешься, я пошлю куда надо и тебя оставят в покое". Один из вопросов был: "Если тебе принесут две картины - одну, написанную коммунистом на советскую тему, но по живописи плохую, другую, написанную фашистом, но по живописи хорошую, какую выберешь?" "Фашистскую", - честно ответил отец. Квартиру получил Киракосов. На улице отца узнавали, почтительно кланялись. Он отвечал приветливо, с достоинством, дважды приподнимая шляпу. Однажды к нам во двор приехал Католикос Всех Армян Вазген, его сопровождали несколько епископов. Они прибыли на черных "Волгах", в черных рясах, с огромными крестами, в общем, во всем блеске. Ошеломленные соседи примчались со всей округи, всем хотелось увидеть Католикоса. Предстоятель Армянской Апостольской Церкви, с интересом посмотрев картины, высказал сожаление, что к церковной коллекции они не подойдут, и спросил отца, чем бы он мог помочь. Тот ответил, что ему ничего не нужно, хотя всем было ясно, что он очень нуждается. Католикос послал отцу костюм, который он никогда не надевал и в котором его похоронили. В последние годы в палитре отца все чаще стал появляться белый цвет. Душа его жаждала света, смерти он противопоставлял лучезарные светлые краски. Последняя его картина "Танец курдских девушек" (7 марта 1966 года) вся светится, искрится. 20 июля 1966 года отца не стало. Вечное было на его холстах. ...Первая выставка Александра Бажбеук-Меликяна прошла в 1919 году. Лиля Брик назвала ее "нечаянной радостью". После смерти художника выставки его картин открылись в Москве, Ереване, Тбилиси. Сегодня работы Мастера вошли во многие частные собрания, находятся в экспозициях разных музеев. На стенах их мы видим грациозный мир его образов, людей его снов: фокусников, акробатов, прекрасных женщин. Живой трепет, исходящий от них, берет за душу, будоражит сердца. Он был великим художником, человеком фанатичной, всепоглощающей любви к живописи. Нора Кананова

Станислав Тарасов Азербайджанские мифы о Карабахе Очерк первый: За что Баку атакует московского корреспондента Washington Post Произошло любопытное событие. Посол Азербайджана в США Яшар Алиев направил письмо протеста в американскую газету The Washington Post в связи с последними публикациями о нагорно-карабахском конфликте, которые были подготовлены московским корреспондентом этой газеты Уилом Ингландом. При этом автора обвинили в том, что использовал в своих материалах топонимические наименования Степанакерт вместо Ханкенди, и Арцах вместо Карабах, что, по мнению азербайджанского посла, «является искажением исторических фактов». В то же время посол считает, что в статье приведена армянская интерпретация событий 1921 года, «когда Сталин решил «присоединить» Нагорный Карабах к Азербайджану». По мнению Яшара Алиева, «на самом деле это означало лишь сохранение Нагорного Карабаха в составе Азербайджана». «Мы надеемся, что в будущем издание будет уделять равное внимание позиции Азербайджана», – отмечается в письме. Вообще, для Азербайджана становится типичным делить журналистов на «армянских» и «своих». Первые часто объявляются «фальсификаторами» новой национальной азербайджанской истории, хотя уровень исторических познаний у части азербайджанской политической элиты выглядит сомнительным даже при первом приближении. Но прежде всего отметим, что корреспондент газеты The Washington Post Уил Ингланд имеет право использовать удобные для него топонимические наименования, что вовсе не означает признание независимости Карабаха. Что касается истории, как «Сталин присоединил Карабах к Азербайджану в 1921», то она в действительности выглядит следующим образом. Дело в том, что за время так называемого независимого существования в 1918-1920 годы Азербайджан (Азербайджанская Демократическая Республика, АДР) был признан международным сообществом только де-факто, а не де-юре, а территория Карабаха считалась «спорной». В январе 1919 года азербайджанская делегация отправилась на Парижскую мирную конференцию, рассчитывая уговорить Лигу наций признать независимость АДР, принять в состав организации. Но этот вопрос так и не был решен. Все закончилось тем, что 28 апреля 1920 года Баку был бескровно сдан большевикам. Недавно азербайджанский историк Шахин Мустафаев обнаружил в библиотеке университета Индиана в США комплект номеров общественно-политического журнала «Кавказ», который издавался в Париже в 1930-х годах группой эмигрантов. В одном из номеров «Кавказа» было опубликовано в переводе на русский язык письмо лидеру младотурок Энверу-паше, написанное 13 июня 1920 года бывшим заместителем председателя парламента АДР (1918-1920) доктором Хасанбеком Агаевым. «Весной 1920 года среди азербайджанских тюрков велась энергичная пропаганда о том, что будто на основании состоявшегося между Вами и Советским правительством соглашения – армии договорившихся сторон, соединившись в Анатолии, поведут войну против Антанты за освобождение мусульманского мира и, в частности, Турции, – говорится в письме. – В этих слухах самым основным и важным представляется следующее: русская армия проследует через Азербайджан, не заходя в Баку, по направлению Карабах – Армения в Анатолию. Это движение возглавляли турецкие офицеры – Халил-паша, Баха Саид, доктор Фуад и Бахаэддин». Более того, как следует из мемуаров бывшего министра обороны АДР, генерала русской службы Мехмандарова, в это время основные силы азербайджанской армии были переброшены в Карабах, который находился под контролем дашнакской Армении. 29 апреля 1920 года комиссар иностранных дел Азербайджана Гусейнов направил ноту правительству Армении: «Рабоче-крестьянское правительство Советской Республики Азербайджан в лице ревкома требует вывода ваших войск с территории Карабаха и Зангезура». После победы в Азербайджане большевики взяли курс на советизацию Армении и разыгрывающей «картой» в этой комбинации являлся Карабах. Москва обещала Еревану оставить эту территорию в составе Армении, но только при условии отхода там от власти дашнаков. В этом просматривалась и геополитическая задача Москвы: прорваться в Анатолию на соединение с армией Ататюрка. В мае 1920 года, когда греки начали наступление в Турции, Мустафе Кемалю Ататюрку пришлось сражаться на два фронта: против греков и англичан. Именно в этот сложнейший для Мустафы Кемаля период РСФСР оказала ему военную помощь: 6 тысяч винтовок, 5 миллионов патронов, 17.600 артиллерийских снарядов, а также 1 миллион рублей золотом. Одновременно разрабатывался план ввода в Турцию советских войск. В 1921 году появляется постановление Кавбюро РКП(б) о дальнейшем статусе Карабаха: «Исходя из необходимости национального мира между мусульманами и армянами и экономической связи Верхнего и Нижнего Карабаха, его постоянной связи с Азербайджаном, Нагорный Карабах оставить в пределах Азербайджанской ССР, предоставив ему широкую областную автономию с административным центром в городе Шуше, входящем в состав автономной области». В августе 1921 года Энвер-паша перебрался в Батум, поближе к границам с Турцией, чтобы оттуда начать вторжение в Анатолию в случае поражения Кемаля на западном фронте. Там же Энвер провел съезд так называемой «Народной советской партии», на котором было заявлено о готовности стать «авангардом социалистической революции на Востоке, итогом которой будет образование Советской Турции». Однако 13 сентября 1921 года Мустафа Кемаль в битве при Закарии одержал победу над греческой армией. Ситуация на Ближнем Востоке резко изменилась, но статус Карабаха в составе советского Азербайджана уже никто не пересматривал. Так что Уил Ингланд в статье в The Washington Post не допустил искажений принципиального характера относительно причин включения Карабаха в состав Азербайджана. При этом он игнорировал аргументы, которыми ныне используются Баку. Но это – уже проблема азербайджанских историков и политиков, а не журналистов.

Вратарь Об армянах в хоккее существует немало шуток и острот. "Почему армяне не играют в хоккей?" - "Потому что ни один уважающий себя армянин не позволит, чтобы его прижимали к бортику". "Главный армянский хоккеист в НХЛ - это Дональд Брашир (темнокожий таф-гай - главный забияка на льду, защищающий самых ценных игроков своей команды). Он типичный армянин: черный, большой и всегда дает сдачи". "Самая "армянская" команда в НХЛ - "Питтсбург Пингвинз" - достаточно внимательно посмотреть на символ этого клуба. Сразу же понятно, откуда этот носатый пингвин". Не знаем, как насчет главного армянского хоккеиста в НХЛ, но то, что одним из самых великих вратарей советского хоккея является Григорий Мкртычевич Мкртчян (Мкртычан) - это факт. Спортивный отдел "ГА" решил рассказать своим читателям об одном из основоположников советской хоккейной вратарской школы. Благодарим за предоставленную информацию Совместное объединение армянских казачьих сил в лице его председателя Нвера Суреновича Торосяна и советника президента хоккейного клуба "Легенды хоккея", заслуженного мастера спорта России Александра Борисовича Гвоздева. Григорий Мкртчян родился 3 января 1925 года в Краснодаре, где его отец, выходец из Западной Армении, нашел спасение во время Геноцида армян в Османской империи. Вскоре семья Мкртчянов переехала в Москву. Любовь к спорту зародилась у Григория в школе. Эпидемия кожаного мяча не миновала здесь ни одного мальчишку. И этому было закономерное объяснение: недалеко от школы находился стадион "Красная Пресня", на котором играли братья Старостины, Артемьевы и другие замечательные мастера тех лет. Подвижность, отличное чувство мяча, природная скорость выдвинули юного Гришу в число лучших. Вскоре без него не начинался ни один товарищеский матч, ни один спор "двор на двор". С первыми заморозками московские футболисты всех возрастов и рангов становились на коньки и начинали играть в хоккей. Здесь дела у Григория шли не так хорошо, как в футболе. Овладеть искусством скольжения на льду удалось не сразу. По просьбе друзей Григорий вынужден был стать в ворота. Вот так он и нашел свое призвание. Свою спортивную карьеру Григорий Мкртчян начинал в команде мастеров "Трудовые резервы" (впоследствии он выступал за клубы ЦДКА, ВВС, ЦСК МО, сыграв в чемпионатах СССР 170 матчей в 1947-1958 гг.). Туда его пригласил знаменитый тренер Гавриил Качалин. Зимой 1946 года в полуфинале Кубка Москвы по хоккею с мячом команда Мкртчяна играла с ЦСКА, в составе которого выступали прославленные Бобров, Бабич, Никаноров, Виноградов, Тарасов. Героем матча оказался вратарь "Трудовых резервов", оставивший свои ворота сухими в основное время игры. Фамилия "Мкртчян" попала в блокнот наставников армейцев, и на следующий год он играл уже в ЦСКА. Вратари первой волны были в полном смысле слова героями, играя и тренируясь в легком обмундировании, без масок, которых в Союзе еще не было, а за рубеж до 1954 года советские хоккеисты не выезжали. Их игра требовала немалой отваги. "Получилось так, что Гриша стал как бы подопытным кроликом, - вспоминает в своей книге патриарх советского хоккея Анатолий Владимирович Тарасов. - Ведь мы тогда еще ничего не знали и не умели. Приходилось только догадываться, из чего складывается умение играть в воротах. Наши спортсмены не знали, какова основная вратарская стойка, какие нужны приемы, чтобы парировать скользящую шайбу, как ловить ее рукой, если она летит высоко. Мы не знали, как тренироваться, не было никакой тактики игры в воротах. Вратари только еще учились играть клюшкой. Мкртчян стал родоначальником вратарской школы игры". А вот что пишет в своих мемуарах первый старший тренер сборной СССР Аркадий Иванович Чернышов: "Григорий Мкртчян стал первым, кто заиграл на уровне международного класса. И в этом смысле он действительно родоначальник советской школы хоккейных вратарей". В феврале 1948 года Григорий Мкртчян в составе ЦСКА стал чемпионом страны. Он был первым вратарем первой официальной сборной СССР. Ему вместе с его учеником и напарником Николаем Пучковым выпала трудная и завидная судьба - охранять ворота команды в дни ее незабываемых победных дебютов на чемпионате мира 1954 года в Стокгольме и на VII зимних Олимпийских играх в 1956 году в Кортина д’Ампеццо. В 1960 - 1962гг. после завершения спортивной карьеры Григорий Мкртчян был старшим тренером хоккейного клуба "Локомотив" (Москва), в 1961 году привел его к бронзовым медалям чемпионата СССР. В дальнейшем работал на руководящих должностях в Спорткомитете РСФСР и СССР, Федерации хоккея России, Межнациональной хоккейной лиге, арбитражном комитете ПХЛ. Григорий Мкртчян умер 14 февраля 2003 года в Москве. В 2004 году он был избран в Зал славы отечественного хоккея. Вне всяких сомнений, наш знаменитый соотечественник заслуживает, чтобы его хорошо знали на исторической родине. К сожалению, имя хоккейной легенды СССР в армянском спорте не на слуху. Этот непозволительный пробел необходимо заполнить. Этим материалом "ГА" попытался внести свой скромный вклад в это важное дело. А красноречивее всяких слов говорят спортивные достижения Григория Мкртчяна, представленные ниже. Григорий Мкртчян - чемпион Олимпийских игр, двукратный чемпион мира, трехкратный чемпион Европы, девятикратный чемпион СССР, четырехкратный обладатель Кубка СССР. Заслуженный мастер спорта СССР (1951). Заслуженный тренер СССР (1967). Награжден орденом "Знак Почета" (1979), медалью "За трудовую доблесть" (1957) и медалью "За заслуги перед Отечеством" (1996). Вадим Мкртчян

Ашот Мелик-Шахназарян Ашот Зарэевич был из категории людей, общение с которыми остается в памяти на всю жизнь, его кипучая энергия, редкая эрудиция и человеческое обаяние заражали и очаровывали всех, кто имел счастье быть с ним знакомым. Но надо было видеть его, когда речь заходила о любимом детище – Панармянских играх. Для карьерного дипломата, журналиста и общественного деятеля Ашота Мелик-Шахназаряна спорт был особой ипостасью деятельности – вовсе не случайно он стал автором романа "Олимпионик из Артаксаты", посвященного реальному факту из жизни армянского царя Вараздата - победителя Олимпийских игр в Греции по кулачному бою. Отлично понимая притягательную силу спорта для молодежи и мечтая объединить под спортивным стягом разъединенных век назад соотечественников, Ашот Зарэевич еще с советских времен был в хорошем смысле слова одержим идеей основать Панармянские игры. И посвятил осуществлению своей мечты практически весь период работы в армянском МИД, куда он, опытный дипломат, перешел работать сразу после обретения Арменией независимости. Много разъезжая по миру в силу должностных обязанностей, он нигде не упускал возможности встретиться и обсудить с организациями Диаспоры свою идею. В 1996 году в Париже, будучи гостем Всемирных игр Армянского всеобщего благотворительного союза, он впервые публично выдвинул вопрос организации Панармянских игр, а уже в следующем году стал первым президентом Всемирного комитета Игр. Он вложил в осуществление этой мечты все силы и весь щедро дарованный ему талант организатора. Но не только: будучи многосторонне одаренным человеком, Ашот Мелик-Шахназарян стал также автором почти всей атрибутики, музыки и слов гимна и прощальной песни Игр. А 28 августа 1999 года, когда состоялось открытие первых Панармянских игр, наверняка стало одним из самых счастливых в жизни уроженца Арцаха и представителя знаменитого шушинского рода Мелик-Шахназаровых. С тех пор Панармянские игры были проведены уже 4 раза и признаны самой значительной гуманитарной традицией независимой Армении. В январе 2004 года Ашот Зарэевич скоропостижно скончался, но заложенная им традиция оказалась настолько притягательной и наполненной такой мощной силой, что сегодня уже трудно представить армянскую действительность без Панармянских игр. Марина Григорян