Jump to content

Эдвард Мирзоян


Recommended Posts

Интродукция и вечное движение

post-31580-1349965756.jpg

На небосводе национальной культуры погасла крупнейшая звезда... В армянской земле нашел упокоение замечательный человек и композитор Эдвард Мирзоян. В земле, которой он отдал себя полностью — свои силы, любовь, талант. Утешает одно: он прожил долгую счастливую и плодотворную жизнь, любимый абсолютным большинством соотечественников. Предлагаем читателям отрывки из воспоминаний Эдварда Мирзояна и других материалов, публиковавшихся в “НВ”.

“С детских лет я был очень упрям”

Я ни с кем особенно не делился, но представить себе не мог, что доживу до XXI века. О смерти я думаю с детства, потому что в детстве часто и довольно серьезно болел. Где-то в возрасте одного года я заболел дизентерией. Потеряв всякую надежду на спасение, меня уложили на стол, накрыли простыней. Соседи пришли выразить сочувствие маме. И вдруг слышат мой стон — а я, оказывается, очень рано начал говорить. “Что хочешь?” — мама бросилась ко мне. “Хлеб... хочу...” Врач разрешил, поскольку надежды уже не было — ведь есть при этой болезни никак нельзя. Я поел. “Еще хочу...” И с этого момента стал поправляться. Потом серьезно болел скарлатиной. Позже обнаружили порок сердца — ночами я задыхался...

***

С детских лет я был очень упрям. Мы жили на Спандаряна, 15, в двухэтажном доме, туалет был расположен во дворе. Шел дождь, поэтому в туалет я пошел в пальто и кепке, подошел к умывальнику. Умываюсь. Мама вышла: “Сними кепку!” Мне не понравился тон. Второй раз вышла: “Я тебе сказала, сними кепку!” В третий раз выходит, я — ноль внимания. “Ах так!..” В руках у нее был чайник с заваркой. Она опрокинула чайник в таз с помоями, содрала с меня кепку, и, основательно окунув ее в эту жижу, швырнула как можно дальше. Кепка застряла на соседском заборе. Я, как ни в чем не бывало, удалился. Сели пить чай. Молчание, никакой реакции родителей. Две недели с лишним эта кепка висела на заборе — грязная, кривая, с засохшими под палящим солнцем чаинками... Это тот редкий случай, когда я не понес никакого наказания за проявление своего строптивого характера.

***

Дома мне ничего не говорили. Летом еду в Гори, к бабушке, там получаю письмо от Тальяна, который писал, что когда вернусь, должен написать сонату для скрипки и фортепиано. Когда я прочел, это было как гром среди ясного неба. Я ему тут же письменно ответил, что не чувствую себя готовым писать сонату. И вот я возвращаюсь, происходит разговор в его (завуча) кабинете. Разразился настоящий скандал, Вардкес Григорьевич так рассердился, что линейкой ударил по столу! Хрустнуло что-то — то ли линейка, то ли стекло сломалось. “Должен написать!” Не посмел отказаться — пришел домой, сел за инструмент и начал работать. На урок принес начало: “Молодец, Амбарцум!” (он всех учеников так называл) — заорал буквально. В следующий раз написал побочную партию: “Молодец, Амбарцум!” Я сделал экспозицию и с перепугу влез в разработку. И тут он меня остановил: “А теперь давай поработаем”. Сокращения делал так мастерски, у него было великолепное чувство формы, вкус. ...Соната была завершена, ее исполнил концертмейстер Симфонического оркестра Армфилармонии Саак Хорозян, дядя (брат матери) Авета Габриэляна. Так Вардкес Тальян определил мою судьбу.

***

Как многому я научился у Сараджева! Он приглашал меня к себе домой, и мы в четыре руки играли клавиры симфонических произведений. Мы долгие часы провели вместе. Сейчас вспомнил один его совет как один из принципов изложения музыкальной мысли — 4/8 в трехдольном изложении; советы касались и ритма, и композиции, и инструментовки. Он был фанатик, готовый помочь каждому — я впадаю в крайности, но это правда. Ему было неважно, человек талантлив или нет — раз просят, он без колебаний помогает, несмотря на предельную занятость — лишь бы быть полезным. Я, признаться, почувствовал, что он проникся ко мне симпатией, он мне очень помог.

Как нас принимал президент Кеннеди

4 февраля состоялся концерт комитасовцев в зале Госдепартамента в Вашингтоне. После исполнения моего “Квартета” меня вызвали на сцену. Сопровождающий нас литератор Ваан Казарян — в дальнейшем редактор газеты “Лрабер”, сказал мне: “Раскланиваясь, ты стоял на том месте, где каждую неделю президент Кеннеди проводил пресс-конференцию”. Как говорится, деталь, но все же...

В числе поздравляющих нас вечером после концерта оказался помощник президента. Для нас это было неожиданностью. Он тепло отозвался о концерте, спросил о наших дальнейших планах. “Завтра в первой половине дня хотим посетить Белый Дом и здание Конгресса”, — ответили мы. Помощник президента напомнил, что в рабочие дни экскурсии в Белый Дом не проводятся. “Что поделаешь? Ограничимся посещением здания Конгресса”. Тут он задумался и сказал, что позвонит нам завтра в 11 часов в гостиницу. На следующий день ровно в 11 раздался звонок, и переводчица передала нам его просьбу: в пять минут первого быть у входа в Белый Дом.

Точно в назначенное время мы в сопровождении Ваана Казаряна были у Белого Дома, где нас ожидал помощник президента. Нас пропустили, и мы пошли по коридору, рассматривая картины, висевшие справа и слева.

Ваан Казарян сказал: “Кажется, президент Кеннеди примет вас”. — “Шутишь...” Ваан: “На этот раз я убежден, что президент Кеннеди примет вас”.

Буквально через несколько секунд помощник президента отворяет дверь, и мы входим в сравнительно небольшую приемную: стол и вокруг кожаные кресла. Постояли. Открывается дверь, и из соседней комнаты входит высокий, стройный, бледный, приветливый, озабоченного вида человек — президент Кеннеди.

Состоялась непринужденная беседа. После того как он поприветствовал нас, сразу пошли вопросы: “Как проходит ваша поездка? Как вам наша страна? Как вы устроились в гостинице?” На все мы: “Спасибо. Хорошоо!” — “Как концерты проходят?” — “Хорошо”. И вдруг: “Как акустика зала Госдепартамента?” Ответ квартетистов и мой оказались различными. Квартетисты: “Хорошая”. Я: “Неплохая”. Разумеется, переводчица перевела то, что сказали квартетисты. И вдруг Кеннеди, показывая на меня пальцем, спрашивает у переводчицы: “А что сказал этот мистер?” Она перевела. Кеннеди: “А вы что имеете в виду, почему вы так выразились?”

Дело в том, что весь зал (включая сцену целиком) был покрыт серого цвета ковролитом. И я выразил предположение, что поэтому звук поглощается и возникает глуховатость, отсутствие резонанса. Я это объясняю, и вдруг Авет Габриелян со свойственной ему непосредственностью говорит: “Да, пожалуй, я тоже не очень хорошо себя слышал”. Кеннеди улыбнулся: “Давайте договоримся, что акустика этого зала плохая”. И все засмеялись.

После этого Кеннеди сделал знак рукой, помощник зашел в комнату, откуда до того появился Кеннеди, и, тут же вернувшись, что-то передал президенту. Это были зажимы для галстука с изображением катера, на котором была выгравирована фамилия Кеннеди. Как известно, во время войны Кеннеди служил во флоте, катер его затонул, и он спас жизнь черному матросу. Этим, кстати, объясняется особая расположенность черных к президенту, и это же обстоятельство, возможно, сыграло роль в его трагической судьбе.

Вручив каждому из нас эти зажимы, Кеннеди сказал: “Передайте вашему народу несколько добрых слов о нашем народе и скажите, что мы хотим жить с вами в мире”.

Далее мы поехали и осмотрели здание Конгресса, где наше внимание привлекли находящиеся под большими стеклянными колпаками уникальные музыкальные инструменты — скрипки, альты, виолончели работы Страдивари. Нам объяснили, что раз в год, по особым случаям, на этих инструментах исполняют музыку.

Потом мы направились в Советское посольство. Здесь я подошел к сидевшему у дверей дежурному и говорю: “Вы знаете, где мы сейчас были, с кем встретились и кто нас принимал?” — “Неужели Кеннеди?” — спрашивает он. — “Да!” И вот реакция дежурного во всеуслышание: “Кеннеди продолжает пижонить”.

Встреча с Кеннеди длилась не более 10-15 минут. На нас она произвела глубокое впечатление. Он был очень приветлив, обаятелен, прост в общении. Вспоминая напряженные взаимоотношения наших стран после событий на Кубе, Карибского кризиса, инициативу президента, его встречу с нами можно было расценивать только как акцию доброй воли. Врезались в память его слова: “Передайте вашему народу...”

В армянской прессе об этом писали. В центральной — вряд ли: это была неофициальная встреча.

Секрет обаяния

Есть сочетания имен и фамилий, своеобразные логотипы, которые со временем настолько глубоко забиваются в память, что никак, даже силой, их оттуда не вытащить. Среди самых приятных и благозвучных — одно чрезвычайно симпатичное для подавляющего большинства нашего общества. Это — Эдвард Мирзоян, замечательный композитор и замечательный человек.

В 1956 году в жизни молодого композитора случилось событие, если не перевернувшее ее, то по крайней мере резко ее изменившее — он стал председателем Союза композиторов. Сегодня трудно восстановить гамму чувств, охвативших по этой причине армянских композиторов. Очевидно, она могла колебаться между сомнением и восторгом. Как бы ни было, но он чуть ли не сразу нашел ту самую верную ноту, которая позволила ему успешно пропредседательствовать треть века и создать собственными руками образ лидера-демократа задолго до торжества демократии на армянской земле. Наша история знала всяких руководителей, и в частности суровых партийцев — субъектов без тени юмора и обаяния, которых показывать белым людям было стыдно и опасно. Мирзоян явил бывшей империи и миру тип армянского интеллигента не в первом поколении: обаятельного, остроумного, всегда элегантного и, главное, талантливого — тип не частый, скорее, редкий, а по сегодняшним меркам просто-напросто уникальный. Секрет же обаяния Эдварда Мирзояна вроде прост и доступен, и тем не менее тонок и ускользает, и в этом есть какой-то непонятный шарм и загадка. В председательском кресле он оказался мудрейшим из мудрых. Армянский Союз процветал и в Советской стране, числился среди передовых. Откровенная симпатия московских музыкальных властей имела множество проявлений, среди которых и весьма ощутимые — два жилых дома и Дом творчества в Дилижане, построенных чуть ли не исключительно на союзные музфондовские деньги — свидетельство дипломатического таланта председателя и его высокого профессионального авторитета.

В мирзояновские годы не было в Союзе ни яростной борьбы с формализмом, которая так усердно проводилась в те достопамятные времена, ни вообще какого-либо диктата. Союз композиторов благоденствовал и пользовался далеко не адекватными благами. Да, были другие времена. Да, государство отваливало денежки. Да! Но при том был и Мирзоян, и коллектив, где дворцовые интриги сводились к минимуму, и было желание помочь людям. Его доброта не феномен “доброго дядюшки” — она всегда осознанна и принципиальна.

Окружение, друзья в первую очередь, всегда считали и считают, что все его деяния изначально имели одну важнейшую отправную точку — ту, где концентрировались доброта и отзывчивость. Добропорядочные члены Союза, а также авангардные хулители и ниспровергатели авторитетов могут привести массу уже почти хрестоматийных примеров-иллюстраций. Он всегда знал свое окружение и в известной степени жил его жизнью. И каждый персонаж — от маститого мэтра до “домтворческой” официантки — получал свою долю мирзояновского отношения и положительных эмоций.

Мирзоян, жизнь это доказала, человек общественный, целиком посвятивший себя коллегам и сфере музыки, заметим, в ущерб своему творчеству. Элементарный подсчет покажет, что собственных опусов было бы намного больше. Может даже шедевров, подобных “Симфонии с литаврами”, которую сегодня играют самые знаменитые оркестры мира. Если бы не всякие административные заботы, которые усложнялись, кроме всего прочего, и менталитетом отечественных служителей Евтерпы. Долготерпение и гражданское мужество Мирзояна поистине потрясают, ибо провести без потерь через финансовые, идеологические и прочие рифы любой армянский челн — дело хитрое и небезопасное.

Карэн Микаэлян

“Я влюбился в Эдика с первых минут общения”

Когда мой руководитель по киностудии Андрей Золотов предложил сделать картину о депутате Верховного Совета Эдварде Мирзояне, человеке в общем-то своем в верхушке властных структур, я твердо решил, что делать картину не буду. Нет ничего скучнее — терпеть не могу такие сюжеты с сусальными образами, штампованными речами и наперед известными фразами с расшаркиванием перед начальством. Но чтобы как-то аргументировать свой отказ, я должен был все-таки с ним встретиться хотя бы раз. ...И я влюбился в Эдика с первых же минут нашего общения.

Мы снимали картину семь месяцев. Эдик доверился мне абсолютно. Я на каком-то интуитивном уровне безошибочно выстраивал сюжет, сопровождая его всюду: куда он, туда и я. Снял отличный материал со скрытой камерой в его кабинете, куда приходили музыканты с компроматом на коллег. Но, по настоянию Мирзояна, с этим отрезком пришлось расстаться. Единственное, куда я за ним не пошел ни в какую, — это в кабинеты начальства. Не хотел и не пошел. И где-то в середине съемок я ему честно сказал, про что получается картина: о том, как талантливый композитор изменяет собственной жизнью своему творчеству. В его сиюминутном существовании есть место миллионам забот о сотнях людей, но никак не сочинительству.

И в этом смысле картина не только про Эдика, в значительной степени она автобиографична — она про меня самого...

Алексей Симонов,кинорежиссер, правозащитник

“Скольким людям он помог в жизни..."

Есть люди, которых Бог создал собственными руками, бережно и с любовью, не по шаблону, а штучно. Обычно он их наделяет приятной внешностью, особым талантом и щедрой-щедрой душой. И, конечно, необычной силой любви к жизни и к людям. То есть Бог создал их как пример для нас, простых смертных...

Эдвард Мирзоян — одно из таких рождений. Какое счастье для нас и какая слава им за то, что они, как подобает армянам, служили своей нации, за то, что Мирзоян, будучи сам большим композитором, щедро наградил нас рождением своего таланта, радуясь и наслаждаясь победами друзей. Какая высокая культура дружеских и просто человеческих взаимоотношений благодаря Мирзояну! Иди и верь после этого, что человек, наделенный большим талантом, бывает эгоистично сосредоточен только на себе...

Еще одно вспомнилось. После погромов в Сумгаите и Баку я также занимался судьбой беженцев, мы делали все возможное, чтобы как-то облегчить положение этих несчастных людей. В фонд, которым я руководил, приходили люди, спасшиеся от ада, потерявшие все, что заработали (приходили в галошах на босу ногу — как успели, вырвались). В один из дней Эдик пришел ко мне домой и, несколько стесняясь, протянул мне тысячу рублей. “Эдик, — говорю, — это для тебя большие деньги, может...” Он не дал мне докончить, прервал меня своим тихим, спокойным голосом: “Ты только никому ничего не говори, здесь нет ничего особенного... Мы должны... Они наши сестры, наши братья...” Как мне кажется, он забыл этот случай. Наверное, забыл, ведь скольким людям он помог в своей жизни.

Сос Саркисян, актер, режиссер

“В его музыке много блеска”

...В молодости с Эдвардом Михайловичем у меня сложились несколько странные отношения — после каждого моего выступления он каким-то изучающим взглядом смотрел на меня и не говорил, понравилось мое выступление или нет. Единственное, что он говорил мне: “Ты делаешь вид, что гениального композитора играешь. Всех как будто превращаешь в гениев”. Но сейчас он подробно анализирует каждое мое исполнение и раскрывает мою собственную душу, точно определяя состояние, в котором я находилась. Он так тонко чувствует все мелочи, звонит после концерта и детально анализирует произведение...

К Мирзояну я привязана чисто по-человечески — он такой доступный, простой в общении, в нем так много жизненной мудрости, так много близкого мне. Тигран Мансурян недавно говорил: “Как важно, что мы имеем возможность услышать его слово, его мудрый совет”. Действительно, он обладает каким-то гипнотическим обаянием, эта звездность притягивает. С ним все хотят советоваться. Не каждый талантливый человек обладает этим качеством — а к Мирзояну все тянутся.

В его музыке много блеска, ее надо играть с блеском. Но при кажущейся легкости там есть подводные рифы, их на первый взгляд не рассмотреть: полифонические, ритмические. Вообще он насквозь полифоничен — в мышлении вообще и в композиторском мышлении в частности. Неоднозначна каждая его мысль, неожиданно пришедшая идея, масштабная и в горизонтальном, и в вертикальном измерениях...

Медея Абрамян, виолончелистка

post-31580-1349966529.jpg post-31580-1349966547.jpg

На снимках: Эдуард Мирзоян с Арно Бабаджаняном; с Мстиславом Ростроповичем и Александром Арутюняном

Link to post
Share on other sites

Join the conversation

You can post now and register later. If you have an account, sign in now to post with your account.

Guest
Reply to this topic...

×   Pasted as rich text.   Paste as plain text instead

  Only 75 emoji are allowed.

×   Your link has been automatically embedded.   Display as a link instead

×   Your previous content has been restored.   Clear editor

×   You cannot paste images directly. Upload or insert images from URL.

×
×
  • Create New...