Jump to content

Костан Зарьян


Recommended Posts

Друзья,

совсем недавно, совершенно случайно я

наткнулся на некоторые отрывки из книги Костана Заряна “Корабль на горе” эти отрывки переведённые на английский с оригинала не вошли ни в одно из изданий как армянской так и русской версий этой книги, вышедших ещё в советское время. Мне неизвестно переиздавалась ли книга в наше время. Если у вас есть хоть какая информация по этому поводу прошу поделиться. Я бы с удовольствием купил эту книгу.

Ниже приводится мой перевод некоторых отрывков из английской версии. я не переводчик, поэтому будте поснисходительней.

Link to post
Share on other sites

Эрьян молчаливо сидел в раздумьях.

“Даже Тбилиси, который так близок к дому имеет свою колониaльную ментальность...

Во время моих недавних путешествий я сделал для себя следующее открытие. Когда армянин покидает свою землю и горы, он становится уменьшённым, маленьким и деморализованным... теряет свой особенный секрет, свою мистерию. Нам следует очертить границы и установить различе. Пусть нас будет мало, но пусть мы будем теми кто мы есть. Пусть уезжают, растворяются, ассимилируются, но не твердят, что они армяне”

-Эрьян сказал это с выражением полного гнева.

“трудно сказать”-подумал вслух Перумян. В один прекрасный день жизнь сама разрешит эти проблемы... Конечно, сделать это нужно для нас самих, чтобы установить наше собственное, истинное назначение - раcчертить границу, как вы сказали. Отделить настоящего армянина от левантийца, от теx искажённых и деформированных элементов с которыми нас связывает только язык... Однакo давайте не забывать, что если завтра создание стабильного и процветающего госсударства станет реальностью, они хлынут сюда всем стадом и будут громче всех требовать привелегий..."

“ничего, пусть возвращаются, воздух Армении отчистит всё” - сказала Шушан.

“Вы уверенны...?"

“Сложная материя” воскликнул Султанян “Сложная материя!". Наша расса, как и другие рассы на земле, смешалась сильно. Произошли тысячи событий и тысячи людей прошли сквозь нас, они оставили свои следы в нашей крови, создали хаоc. Кровь, наследственность, мрак далёкого прошлого, люди рассы... какая то великая Тайна стоит над этим всем”

“Совершенно верно” согласился Перумян, “даже физически мы разные; Возмите наши провинции, не говоря о Стамбуле, Смирне и других отдалённых областях."

“Это не имеет никакого значения” продолжил Султанян, " В конце концов то что отличает рассу и в частности нацию, это не её физические черты, а её сознание. Чистых расс как таковых не существует, но существует очищенное от всего господствующее сознание. В те немногочисленные счастливые моменты нашей истории, когда духовный потенциал армянской рассы достигал своей целостности, находил свою золотую гармонию, свой свет, он нёс этот свет через религию архитектуру, культуру и разносил его по миру. Достаточно посмотреть на Грузию, чтобы убедиться в этом”

“Это в прошлом, а теперь...?"

“Вы правы, в прошлом”

Султанян положил руки на стол склонил голову и впал в молчание, в нём шла какая то внутренняя борьба. Проблемы, которые он затронул уже долго мучали его, те же проблемы что мучали многих духовно и осознанно гордых армян, которые не могли смириться с существующей ситуацией. Они пытались взглянуть в себя, подвергнуть реальность лучам сознания и беспощадному анализу.

Отвергнуть, отречься от коллективных ошибок нации, и путём отрицания снова найти то неугасающее пламя, которое горело в духовном центре рассы, теперь невидимoe, спрятаннoe вo мраке глубокой ночи истории. Найти ту положительную энергию, которая станет движущей силой для новой возрождающейся жизни.

“Сложная материя” сказал Султанян, настолько сложная, что будоражит рассудок. Часто, после долгих исканий кажется, что ты нашёл тот главный всепроникающий ключ, который откроет любую дверь, просветит тебя, проведёт тебя чрез скрытые тунели к центру... Чуть позже, детально изучив и сопоставив идею и реальность жизни - ты внезапно понимаешь тщетность всех своих исканий, ты подавлен и разочарован. Проблема в том, что мы рассматриваем индивид, ка единицу и смотрим на него через призму наших ожиданий. Мы забываем, что человек это всего лишь число, дробь, фрагмент - существо без центра. Он не совершенный индивид; самодостаточный, автомный, который в состоянии установить своё собственное отношение к смерти, любви и вселенной. И фрагмент этот, хочет он того или нет будет поглощён церковью, партией или госсударством..."

“Есть ещё и язык”

“Да, язык, но там где нет центра притяжения, сильной гравитации, фрагменты выброшенные из центра будут быстро мельчать, пока окончательно не превратятся в пыль. Элементы покинувшие центр искажают всё: язык, религию, понятие нации и родины.

Реальность превращается в бессмысленные слова.

Создаются искусственные сцены, без потенции и живительного сока. Центростремительные силы больше не управляют движением частей, части начинают подминать под себя фундаментальные идеалы этих сил и приспосабливают их к собственному окружению, тем самым вырождая их выводя их из естественного потока и погружая во тьму их таинственную суть - в этом тo и настоящая трагедия."

“Создаются общины, а нация перестает существовать, на её месте устанавливается некая новая псевдо-нация. Язык трансформируется во множество новых языков, стиль уже потерян, а значения заменены словами."

“Они пишут мёртвыми буквами” добавил Айк, говорят ублюдочными неживыми, искусственными языками."

“Фальш и обман! Величие Абовяна было также и в том, что по возвращении из Германии он сбросил с себя тот огромный

культурный груз, ту чувствительность, отделил себя от всего наносного и говорил с людьми своими на языке грубом неоттёсанном, на языке на котором говорили они. Ни одной неискренности ни одной лжи никакого орнамента. Он создал прекрасные произведения, фундаментальные и существенные... наш бедный крестьянин не сажает роз, он сеет пшеницу. Мхитаристы в Венеции, господа в Стамбуле

не имели земли чтобы сажать хоть что-то и решили они взрастить искуственные розы; красочные, прекрасные, бумажные. И в результате, краеугольный камень утерян. Вместо одного доминантного сознания мы решили, что сама расса станет сознанием и таким образом мы стали плодить новые сознания... Тот центральный свет, которым нация освещала свою тайну бытия, устанавливала свою вселенскую суть, факел нашей крови, потерян."

“Выпьем брат” предложил Эрьян, заказав бутылку вина. Он хотел показать свой энтузиазм. “За тебя Султанян... красиво сказал - факел крови”. Султанян выпил и призадумался. противоречивые и полные печали звуки стали находить на него.

“Человек иногда боится думать”, продолжил он “боится передать словами то что у него на сердце. Ужасные события надвигаются на нас. Мы вошли в новую эру истории. Новые силы взошли на поверxность: массы восстали, границы разрушены, слышатся новые угрозы. Мир пришёл в дрожь от урагана, a тяжёлые тучи над горизонтом предвещают новые катаклизмы. Чтобы выдержать это нашествие и сопротивится ему нам нужна несгибаемая воля и духовная сила. В любом случае мы истекаем кровью, но кровь бессмысленна если она не излучает. Смерть принимаемая свободной волей во имя высшей идеи есть маяк освещающий путь. иначе – это только отчаяние.

“Да разве мы не сражались. Наши героические батальoны, сопротивление людей, эпические подвиги добровольцев, наша армия... Уже четыре года...

“Я этого не отрицаю... Я говорю, что мир перевернулся с ног на голову, человечество потеряло своё равновесие, устои разрушены, правительства манипулируют народами... И это для нас не ново, история у нас была всегда трагичной и жизнь полна опасностей. Мы не исчезли потому что в часы опасности мы всегда находили, раскрывали нашу суть, наше единство, наше духовное выражение... те же народы, которые обделены духовной силой, которым нечего сказать, чьи руки не несут огонь просвещающий обречены на гибель.

“Единство о котором вы говорите; как достичь его?“перебил Каро. Мы состоим из разных элементов, возмите карабахца и и армянина из Стамбула..."

“Ястреб и перепёлка..."

“Хорошо сказал”

Оба рассмеялись

“Ваше возражение несерьёзно... Различия существуют везде; Сицилианец и венецианец... казак и русский. Это скорее делает народ богаче... разные типы, разные диалекты...“Давид Сасунский поется во всех провинциях, на всех диалектах”

-“Его только не поют в Стамбуле”

-“да, такое невозможно представить”

Видите ли, эти люди жили там веками; они даже управляли этим городом во времена Византии, однако не построили ни одной церкви в армянском стиле.

“Удивительно..."

“Хватит, оставим Стамбул” сказал Султанян с раздражением... Наш эпос поётся во всех провинциях на разных диалектах, но центральный мотив везде один. Важно именно это."

“Я думаю, что духовная география Армении может быть определена “Давидом Сасyнским” Там где поют этот эпос там и есть Армения.

Там где нет - колония."

Расса формируется из разных духовных течений, мифов, божеств. В недрах нашей земли дремлят призраки далёких эпох.

Человек гор, человек долин."

Фракия - Урарту.

“Фундаментальные типы сохранились”, продолжил Султанян. Если попытаться установить отличия то можно будет выявить два основных типа. Первые: Армяне из Фракии. Они пронеслись по передней Азии как ураган сметающий всё на своем пути. Высокие, сильные, ловкие, быстрые. Бесстрашные воины, жестокие завоеватели. Их боги были опянены счастливыми и сложными видениями; боги взращённые на крови и вине. Лучники , обробатыватели камня, канатаходцы, они черпали вдохновенье из ритуалов внушющих страх. Они поклoнялись своим героям, горам и огню. Они были похожи на горы и огонь.

Следы их сегодня можно встретить в Тикоре и Бакаране.

Есть ещё и другие, давайте условно назовём их урартами. По своей природе это бухгалтеры, купцы, путешественники, иногда актёры и писатели. Этот элемент был в основном занят в торговле, стремился к модерну, иммитировал чужеземцев, поддерживал и украшал храмы и церкви.

“Хорошие дипломаты..."

“Миролюбие, Процветание, благотворительность. Без полёта, жертвенности, без героизма смелости и отваги. Раболепые и хитрые. одним словом месопотамская рассa. Трагедия в том, что они всегда убегали в моменты опасности, оставляя свою землю навсегда.

“Жаль что иностранцы судят о нас по этому низменному типу, но попытайтесь объяснить иностранцу, что они составляют только ничтожную маленькую часть армянской нации, что настоящие армяне никогда не покидали свои горы, работали, сражались и создавали.

“Месопотамская расса..."

“Именно это я хотел сказать после некоторого раздумья сказал Султанян. Оставьте иностранцев в покое. Мы обязанны прочертить эту безжалостную границу между нами и ними, мы должны вырезать из нас этот мрак скальпелем нашего сознания."

“Легко сказать..."

Не легко. сказанное в первую очередь относится к элите, несущую ответственность." Давайте взглянем на наше прошлое и сделаем наш выбор."

Взглянув на наше прошлое, мне становится ясно, что на протяжении более чем тридцати веков армянская нация путём сверxчеловеческих уссилый создавала великую культуру, но каждый раз дело оставалось незаконченным, и нам ни разу не пришлось достичь нашей истинной цели. Ассирийцы, римляне, тамерланы, чингисханы, турки разрушали

даже то, что только начиналось строится, присваивали, отбирали себе лучших из нас, узурпировали величайшие творенья нашей рассы. Византия в лучший период своей истории была на три четверти армянской. Армянская архитектура первых веков начала христианства может по праву считаться вторым Ренесансом классической эпохи.

“Культура - это прежде всего духовность. Великие культуры в особенности принадлежат маленьким народам. По крайней мере в прошлом это Афины, Флоренция. Культура это не роскошь и богатство, цивилизация, реформация социальной системы или госсударственной власти, но чистая духовность... Лампада освещающая жизнь. Изучая нашу историю вы поймёте, что с самого начала, со дня зарождения наших легенд, мы шли за этой лампадой за светом Ара Прекрасного..."

Царь солнца, он нёс свой меч на войну с силами тьмы, он отверг любовь Шамирам. Это очень важно, что наша история начинается именно с этой золотой легенды. Будто история говорит нам - несите вечно этот свет... и каждый раз, когда свет умирал мы начинали блуждать во тьме, мы сходили с наших святых вершин теряя наше величие. Легенда Ара и Шамирам это война двух принципов: с одной стороны Ара, с сильным и ловким телом ягуара светлым и сильным разумом, абсолютный и могущественный с волей сотканной из вечных лучей - солнечный правитель с дерзкими видьеньем, создатель первородных символов, священник трансформировавший кровь и страдания в экстаз, жрец передавший смысл вселенной через свет.

с другой стороны Шамирам; Ассирия-Вавилон, тепло пустыни, женственность, истерия, либидо, голубь и змея, золото и преступление, Храм Луны.

“Не забывайте, что Ара был побеждён” перебила Шушан

А как же, согласно правилам трагедии, герой должен быть принесён в жертву, он должен быть коронован смертью, чтобы родиться вновь. Солнце садится, чтобы вновь взойти.

-“Не находите вы это немного романтичным”

Это может показаться романтичным нам, но не нашим людям. Наши люди никогда не отходили от этого принципа. Во первых не забывайте, что Зороастр был рождён на свет в Карабахе. Мы, персы и парфяне поклонялись ему на протяжении веков; после того как нам навязали христианство, мы трансформировали эту религию в Араизм... Для наших людей Иисус есть солнце он есть воскресший Ара. Наш крестьянин поддерживает огонь в своем очаге постоянно. Он клянётся солнцем, боготворит свет, молится со взором обращённым к солнцу

Edited by Fidelio"K"
Link to post
Share on other sites

Ниже приводится мой перевод некоторых отрывков из английской версии. я не переводчик, поэтому будте поснисходительней.

Fidelio , этот отрвыок входит в число тех отрывков , которые не входили в русский и армянские версии этой книги?

Link to post
Share on other sites

Fidelio , этот отрвыок входит в число тех отрывков , которые не входили в русский и армянские версии этой книги?

Гаяне,

отрывки я нашёл на этой страничке, там же говорится о неполных армянской и русских версиях.

http://www.umd.umich.edu/dept/armenian/literatu/zarian.html

Link to post
Share on other sites

Fidelio , можно в этой теме я приведу отрывок из другого его рассказа" Испания" , который я нашла в интернете , просто этот отрывок мне очень понравился.

"Смотрите, что происходит сейчас с турками. Когда они явилиись в нашу страну, они были лишенной человеческого облика скотоподобной, дикой, налетающей как вихрь, сворой слепых, необузданных разрушителей. Это грохочущий ураган заставил умолкнуть все другие голоса, уничтожил на своем пути все цивилизации, предал мечу множесво племен, сравнял с землей прекрасные города, сжег и развеял в прах великолепные памятники искусства и культуры; а однажды из-за малодушия христиан и пап он взял в руки зеленое знамя ислама, утвердил вселенский халифат и продолжил свою захватническую политику уже во имя Магомета... (...) Великий Турок был так силен, что даже могущественные государства отзывались о нем с почтительностью, не говоря уже о нас. И однако же, наш простой народ в глубине души тайно лелеял тот огонь, ту веру в будущее и возрождение, против которой бессильно все насилие мира. Турок это знал и, чтобы убить веру, убивал тело. Но он не знал, что чем сильнее он убивает тело, тем сильнее будет возрождаться дух. Младотурки в годы великой войны {Первая мировая война. - прим. перев.} решил повторить последний решающий жест османцев - подвергли ужасающей резне остальное армянство. Но случилось то, что должно было случиться, к чему наш дух и судьба готовили на протяжении веков: под грудами трупов было погребено и навеки исчезло османство, а вместе с ним и туречество. (...)

Обитающие в нашей стране души наших предков победили окончательной и решающей победой. В той мере, что сегодня турки официально и вполне решительно отказываются от своего племени, от своей веры, от своих традиций, своиз песен и своего прошлого. Уникальное явление в истории! Они говорят: мы - это не мы.

Они говорят: мы не пришельцы, не чужеземцы, а коренные жители, с самого начала зародившиеся здесь, здесь выросшие и создавшие свою культуру. Вчерашний день? Прошлое? - Нет, то были не мы. Мы - это не мы. И меняют свои одеяния, меняют свои имена, всячески пытаются изменить свой образ мышления и чувствования.

Не так, как японцы, принимающие чужую технику, для того, чтобы еще более утвердить и сохранить свой сильный национальный дух, веками культивированное свое могучее "я", а наоборот, отрекаются в особенности от этого "я". И потребность в этом отречении так сильна, так болезненна и неодолима, что они обращаются к научному, официальному, вынужденному шарлатанству."

Link to post
Share on other sites

Гаяне,

Спасибо большое за отрывок. Где вы его нашли?

Арин-Берд,

по вашей ссылке пошёл на арцахский форум. там идёт очень интересная дискуссия.

Кстати в соседнем топике Ара Балиозян очень часто ссылается на Зарьяна. Мне понравилось следующее; Зарьян cчитал Достоевского великим шарлатаном, в том что тот приписал русским функцию мессианства, конечно же он не знал про армян

Edited by Fidelio"K"
Link to post
Share on other sites
Гаяне,

Спасибо большое за отрывок. Где вы его нашли

http://arm-turks.narod.ru/ideolog.htm

Зарьян cчитал Достоевского великим шарлатаном, в том что тот приписал русским функцию мессианства, конечно же он не знал про армян

:)

Link to post
Share on other sites
  • 5 weeks later...
Арин-Берд,

по вашей ссылке пошёл на арцахский форум. там идёт очень интересная дискуссия.

Цитаты время от времени обновляются.

ՆԱՎԱՏՈՄԱՐ

3

Միթոսը կյանքի օրինավորումն է:

Տեվականը, որ գալիս է անհատի մեջ թաքնված կորիզային զորությունները պայմանավորող կենսական հոսանքներից:

Ազգի գոյությունը արդարացնող հոգեկան կերպը եւ արտահայտչական  ձեւը սերտորեն կապված են այդ տիրական լույսին: Նրա բոլոր աստվածները ներկա են մեր մկանունքներում, մեր արյունի հոսանքում, մեր ուղեղի ծալքերում: Նոր աստվածները այնքան են աստված, ինչքան որ շարունակում են համադրել, ձեւակերպել, շարժիչ կենսունակության վերածել մեր ոգեղինացման տեւականը:

НАВАТОМАР

3

Миф упорядочивает (узаконивает?) жизнь.

Это та длительность (нечто, движущееся во времени, сквозь время, помимо времени, - Прим. перев.), идущая от скрытых в личности жизненных токов, обуславливающих ее внутреннюю силу. 

Оправдывающие существование народа духовный путь и выразительная форма тесно связаны с этим властвующим светом. Все его боги, присутствуют в наших мышцах, нашем течение крови, наших извилинах мозга. Новые боги настолько боги, насколько продолжают соответствовать, оформлять, преобразовывать в движущую жизнеспособность нашу вдохновляющую длительность (то есть способствуют дальнейшему сохранению, развитию этой вневременной субстанции, определяющей и оформляющей народы – прим. перев.)

Цитаты из книги "К Арарату", Ереван, Изд-тво Саргиса Хаченца, 2001 стр. 300-301 (на арм. яз.).

2 абазаца, но посмотрите на сколько звук оригинала отличен от звука перевода, хотя переводчик не плохой, стараетельный и, в общем-то, красноречив. :huh:

Link to post
Share on other sites
  • 2 years later...

Костан Зарян – воистину потрясающе одаренная и удивительно интересная личность. Спасибо Фиделио и всем участникам за эту тему. Талант Костана Заряна приятно завораживает, притягивает как магнит, говорить о нем, поделиться восторгом, сказать о нем хочется многое. Но все же очень постараюсь быть краткой.

Биография Костана Заряна чрезвычайно богатая и насыщенная интересными деталями, наверное для ее изложения понадобится не одна книга и будем надеяться, что кто-то когда-нибудь за это возьмется.

Ну а пока, воспользовавшись материалами Юрия Хачатряна, попробую кратко кое-что рассказать.

Костан Зарян родился 2 февраля 1885 г. в Шамахи, в "глубоко христианской семье" генерала русской армии Хачатура Егиазарянца. Костан Зарян, Александр Ширванзаде и Ованес Абелян – сыновья трех сестер.

В 1895-ом вместе со старшим братом, после кратковременной учебы в русской гимназии, из Баку уезжает в Париж, где в 1905 году оканчивает школу и лицей. Затем оканчивает факультет литературы и философии брюссельского университета. Там он сближается с известным поэтом Эмилем Верхарном, который указывает ему на язык предков, тот язык, на котором молилась его мать. Так в нем пробуждается чувство далекой родины, корней, жажды к естественной связи со своей природой.

1910 – 1913 Костан Зарян едет в Венецию, чтобы у мхитаристов научиться армянскому языку, так как "язык находится в крови как талант, как болезнь, как вкус".

В 1913-ом году Зарян переезжает в Константинополь, как в западную столицу армянской культуры. В то время Константинополь был тесно связан с европейской, особенно французской культурой, армянская культурная среда города переживала большой подъем литературного творчества и национального духа. Здесь Зарян начинает издавать журнал "Մեհյան" (Капище), публикует статьи, художественные произведения. Но вскоре атмосфера города заполняется страхом, дыханием смерти, надвигающейся опасностью резни.

Лишь по счастливой случайности в октябре 1914 года, Зарян с семьей уезжает из Константинополя в дипломатическом поезде, направляющемся в Болгарию. После Софии – Салоники, затем Италия и наконец Рим, где Зарян задержится восемь плодотворных, полных литературной и общественной деятельности, лет, завоюет симпатии и искреннюю любовь итальянской культурной среды. Здесь же в Риме Костан Зарян просит аудиенции у папы Бенедикта XII, рассказывет ему о Геноциде армян, просит вмешательства папы и христианской церкви. И папа Бенедикт XII в своем послании впервые заговоривает о массовой резне армян турками и упоминает армянский народ среди народов, ставших жертвами политических репрессий.

В 1917 году по инициативе Заряна во Флоренции создается организация "Про-Армения", которая и в самом деле развертывает широкую проармянскую деятельность, в которой принимают участие видные деятели Европы. Костан Зарян выступает перед самыми различными аудиториями, с публичными лекциями посвященными Армении и армянскому искусству, армянскому народу и Геноциду, которые находят широкий отклик, пресса постоянно пишет о его выступлениях. Итальянский композитор О. Респиги пишет симфонию на темы поэм Заряна.

В 1922-ом Зарян вновь едет в Константинополь, полагая, что вместе с армянской, в какой-то мере уцелевшей, общиной турецкой столицы станет возможным продолжить старые литературные замыслы. Он собирает вокруг себя единицы армянских крупиц, В. Текеяна, Ш. Перперяна, А. Ошакана и других, основывает новый литературный журнал "Бардзраванк". Но Константинополь, уже погрузившийся в долгий турецкий мрак, всем своим обликом и зловещей атмосферой подсказывает Заряну, что близок час, когда все его благородные замыслы превратятся в прах. "Стамбул днем хранит загадочное молчание, ночью шумит... Ночью каждый ждет резни. Сидим, положив на стол пистолеты. Ухо, подобно громкоговорителю, усиливает все звуки. Шорохи обретают определенность звука шагов. Тьма разгуливает..."

Осенью того же, 1922-ого, года Зарян с семьей переезжает в Армению. Турецкие тучи Стамбула кажется следуют за ним и сюда, в большевисткую страну, и вокруг писателя создается напряженная атмосфера, отношение к нему – как к политически неблагонадежному.

Летом 1924 года "по поручению наркомпроса и госуниверситета" Костан Зарян направляется в Европу, с семьей, с тяжелым решением больше не возвращаться. "Я в последний раз пришел молить немного света и песен, чтобы на моих дорогах путника мечта жила бы как можно дольше и память была бы прочнее. Я благодарен за скопившиеся в моих глазах серебристые видения, за осевшие в моем сердце чувства и эмоции, за трепещущие в моей плоти и извилинах мозга переживания, за сказочные мечты и видения. Я благодарен тебе, о моя страна, за причиненные мне раны и боль!.."

Обосновавшись в Париже Зарян основывает здесь всемирно-планетарный журнал по литературе и искусству с названием "Вавилонская башня"». К нему с готовностью присоединяются и принимают участие в работе журнала Рабиндранат Тагор, Пабло Пикассо, Мигель де Унамуно, Фернан Леже, Николайе Йорга, Вацлав Черны и многие другие. К сожалению и тут судьба отворачивается от Заряна, жизнь "журнала всех континентов" оказывается слишком короткой из-за отсутствия финансовых средств.

В 1926 году Костан Зарян по приглашению архитектора Мааса едет в Голландию – для чтения нескольких лекций об армянском искусстве и поэзии, а также на тему "Запад – Восток". Предварительно намеченные три лекции превращаются в цикл лекций, продолжающихся несколько месяцев, в литературно-культурную деятельность, в бурный процесс представления и интерпретации армянской литературы и искусства. Полную картину этих дней сохранила пресса – и голландская, и армянская.

Костан Зарян жил и работал в Италии, Франции, США, странах Ближнего Востока, преподавал во многих университетах Европы и США.

В октябре 1951 года "профессор института азиатских проблем Нью-Йорка, известный армянский писатель Костан Зарян" переезжает в Бейрут, для того, чтобы читать лекции в Американском университете. Здесь он основывает кафедру армянской культуры и читает лекции, имеющие огромный по содержанию охват – архитектура, различные жанры искусства, философия и особенно история армянской философии.

В июле 1960 года во время своей американской поездки Католикос Всех Армян Вазген I встречается с Костаном Заряном (который в то время жил в Калифорнии и в университете Беркли читал лекции по истории литературы и философии) и делает ему официальное предложение о возвращении на Родину.

В апреле 1961 года Костан Зарян посещает Армению, через год он возвращается на Родину и обосновывается в Ереване. И вот тогда-то и переиздается его знаменитый роман "Корабль на горе" в искаженном виде. Появление романа вызывает большой шум за рубежом, публикуются статьи, высказывания, и даже издается отдельная книга, в которой сравниваются страницы из бостонского и ереванского изданий.

Несмотря на испытанную горечь и внутреннее несогласие и несмотря на преклонный возраст, Костан Зарян принимает участие в литературно-культурной жизни республики.

В 1968 году по заказу московского журнала "Дружба народов" Зарян пишет автобиографическое эссе "О писателе, месте и времени", которое вышло в свет, когда писателя уже не было в живых.

Умер Костан Зарян 11 декабря 1969 года в Ереване.

Посмотрите какие золотые слова пишет Зарян в своем письме Рубену Тер-Минасяну: "По моему скромному разумению, спасение нашего народа в его духовном развитии, в его интеллектуальной возвышенности и величии, что можно создать и выявить очень долгой и тяжелой работой. Армянский народ потерпел физическое поражение, затем духовное, и теперь стоит на грани интеллектуального уничтожения. Перед лицом грядущих событий смогут выжить лишь те нации, которые обладают самобытной и сильной культурой, которые составляют для человечества необходимый элемент и которые могут властвовать силою своего ума и души. Остальные фатально останутся под ногами и должны исчезнуть..."

Link to post
Share on other sites
  • 5 years later...

“Армения входит в мою кровь вместе с каждодневным хинином”

post-31580-1340799526.jpg

Судьба великого писателя Костана Заряна (1885-1969) в значительной степени отражение судьбы армянского народа. Он родился в Шамахе, был очевидцем армянских погромов в Баку, учился в Париже и Венеции. Обосновался в Стамбуле незадолго до геноцида. Жил в европейских городах, вновь вернулся в Италию, рассказал на аудиенции Папе Римскому Бенедикту XII об ужасах геноцида. В 1922-м он возвратился в Стамбул, будучи уверенным, что сможет возродить оборвавшиеся литературно-культурные традиции. Увы... Осенью того же года он приехал уже в советскую Армению и вскоре взялся писать автобиографический документально-философский роман “Странник и его путь”. Впервые он вышел в журнале “Арарат” (Бостон) в 1928 году, а в 1975-м — в Бейруте отдельной книгой. На днях она вышла на русском языке. Издание подготовил доктор филологии, литературовед Ерванд Тер-Хачатрян — несомненно, лучший знаток творчества Костана Заряна. Книгу на русский язык блистательно перевела Ирина Карумян. Благодаря этому творческому тандему русский читатель может ознакомиться с великолепным писателем — тонким, нежным, ироничным, подчас саркастичным.

Link to post
Share on other sites

Столица похожа на нагруженную телегу, и подъем труден

Одна улица. Зангу. Арарат. Армяне. Между двумя полюсами — Конд и Канакер. Коровы спешат в стадо, а люди — на работу. Столица похожа на нагруженную телегу, и подъем труден.

Меланхоличные и озабоченные люди армяне. Одетые в случайную одежду, с тяжелым шагом пришельцев они ходят, смирившись перед провидением, подобно тягловым волам.

Большая бедная семья. Пахнет хлевом и новорожденным ягненком. У ванских девушек большие ноги и коротко остриженные волосы, а телята проходят, махая хвостами.

Однако все здесь — свет. Арарат дышит широкими легкими. Шумит, кричит Зангу, и в ветвях тополей птицы искрятся в лучах солнца.

Я радуюсь как путник, вернувшийся в родное село. Я радуюсь.

На углу улицы Абовяна кофейня Маргара-аги. Несколько столов, несколько стульев, игра тавлу.

Маргар-ага, разорившийся торговец коврами, стоит, подобно патриарху Ною, у подножия Арарата и подносит кофе.

Мы наполнили кофейню нашими вещами, устроились за столами и ждем. Один мой приятель пошел искать для нас комнату. Сложнейшая задача. Дома трещат под тяжестью населения. Людей много, город маленький.

Хорошо еще, что знакомый писатель был так любезен к нам, а то друзей у нас нет и мы не партийные.

Мы приехали в Армению сознательно, чтобы приобщиться к этой нищете, бедности и сказать “да” всем материальным трудностям. Мы приехали издалека, чтобы прильнуть к этим рыдающим землям, этим домам, к глухой боли этих людей. Приехали, чтобы протянуть пустую, но уверенную руку всем материальным бедам. Что нам бедность, лишь бы переливалось и искрилось золото наших душ...

И душа моя подобна совершающей свой первый полет ласточке.

* * *

Прямо перед нашей дверью уличная шпана, которую здесь называют “хужаны”, они курят, громко ругаются и шутят.

Стоит милиционер. “Эй, дед, вали отсюда, ты, сукин сын, мать твою разэдак!

Проходят крестьяне. С рынка возвращаются домой, в руках свертки.

Вечер.

На углу улицы играет на свирели слепой.

Грустная и однообразная мелодия скользит вдоль полуразрушенных тротуаров, останавливается перед магазинами, падает на пламенеющие на окнах огни заката, ласкает милиционеру грудь и в сердцах людей, идущих вверх-вниз, пробуждает далекие воспоминания.

* * *

Кофе гуляет в моем мозгу, и вереница образов давит мне на сердце. Боюсь думать.

Маргар-ага, как испорченный фонограф, без конца что-то рассказывает. Ванское сражение, магазин ковров, потеря пятиста звонких золотых монет, “бегство из-за этих людей, чека” — всю свою биографию. Глаза и мысль моя где-то далеко. Улица Абовяна постепенно обретает дыхание, наполняется, подобно покинутому улью, и вместе с закатом возвращаются коровы, и гуляют люди.

Гуляют армяне. Громко смеются, останавливаются группами, спорят, рассказывают.

Я радуюсь — сколько еще есть армян! Я приехал, полный иллюзий, и однако же все ужасно естественно. В конце концов, я ведь впервые вижу этот мир, и ничего меня не удивляет. Картина чрезвычайно значимая. Многоэтажные психологические сооружения здесь рушатся, и ясность предстает подобно воловьим глазам.

С бульвара доносятся звуки оркестра. Какой-то марш, вялый, воющий и наивный. Слепой продолжает играть -на своей меланхолической свирели. Собаки лают, коровы мычат, в то время как люди разговаривают тихо, озабоченно, таинственно и серьезно. Моя Родина!

* * *

Армения входит в мою кровь вместе с каждодневным хинином.

Поднимающаяся с болот лихорадка вызывает неестественные восторги.

Я приподнимаю шляпу: “Здравствуйте!”, и все здороваются со мной. Улыбаются. “Приехали?.. Вот и славно, вот и славно...” В этом “вот и славно” сложный химический состав. Я это чувствую, но делаю вид, будто не замечаю.

Есть и другие недавно приехавшие. Между собой мы говорим по-своему, с местными — по-другому. Все играют, это факт. Все дают друг дугу советы — смотри, не говори так, не говори эдак... Ты, брат, пойми, это тебе не Европ-п-а-а!..

Ереван не село и не город.

В свое время мирные, мягкотелые, ограниченные провинциалы жили здесь ленивой жизнью. Был и царский губернатор, множество русских чиновников и офицеры.

Армяне, сидя в своих магазинах, продавали ситец и тетради и зевали. Вечерами играли дома в карты. Летом перебирались в городские сады, ели виноград, жарили шашлыки и в сопровождении доола и зурны пили вино.

Чиновники ненавидели армян — из-за денег и своих жен, а за карточными столами в клубе страдали от сильного геморроя.

Жизнь плела паутину, а иногда, как свинья, совала рыло в грязь и долго мяла ее.

Молодые копили деньги и два раза в год ездили в Тифлис к проституткам. Церковные колокола трезвонили по утрам и вечерам. Священники проходили по улицам напыщенные и довольные, а в резиденции главы епархии давали большие обеды.

Иногда случались и великие события. В город приезжал католикос — да здравствует наш Патриарх!- как демонстрация против русских властей, на которых смотрели снизу вверх. Или приезжал новый губернатор. Магазины закрывали, и “высшее сословие” выходило его встречать. Произносились речи, и за большим столом губернатор, чиновники и армяне напивались вместе.

Ереван упал на подножие Арарата как что-то нашептывающая на ухо мертвая ракушка.

К осени в болоте начиналось шевеление. Семьи делали зимние припасы. Резали барана, наливали в бочки вино и готовили каурму, суджух, варенья и сушеные фрукты. Крестьяне приезжали в город с двумя худыми курицами в руках и с завернутым в тряпье куском сливочного масла или повозкой соломы и часами простаивали на базаре. Владельцы магазинов разворачивали кипучую деятельность. Костлявыми пальцами брали золотые рубли, обманывали крестьян, ощупывая куриные животы и за жалкий ситец унося домой курагу и масло.

А зима была порой поедания пищи и ее трудного переваривания. Люди ложились спать довольные и на следующий день в магазине позевывали

.

* * *

...Зимой после пяти вечера на улице Абовяна можно встретить лишь редких прохожих. Холодно. Коровы давно уже остановились, мыча, возле своих ворот. В магазинах горит тусклый свет. Слепой на улице Назаряна по-прежнему играет на своей свирели, распространяя странную печаль на эту печальную страну.

Входит X. в потертом желтоватом пальто и шляпе, купленной из американских тюков, волосы всклокочены, в глазах неестественный блеск, свойственный туберкулезникам.

Пожелтевший, как переходившая из рук в руки книга, привычная к пыли и сложенная на одной и той же странице, X. сохранил некое своеобразие. Он прочел много книг. В чужих идеях он живет, как в наемной меблированной комнате. Ни собственной мебели, ни собственных мыслей.

Интеллигент Русской Армении, мыслит шаблонно, односторонне и дешевыми идеями. Он придерживается нескольких простых истин, как пересекший пустыни верблюд носит на шее колокольчик.

Пришел и художник С.

Талантливый и хитрый. Из сел Новой Нахичевани. С утра до вечера навещает членов правительства, то к одним стучится, то к другим, продает свои картины, получает деньги, молит о статье. Посмотришь на него — скромный, слова честные и всегда говорит о патриотизме. Но не дай Бог коснуться его интересов — сделает все, чтобы ты умер с голода. С толстой тростью в руке от одной двери к другой, от одного человека к другому сеет коварство, ехидство.

Входят один за другим и остальные.

Тигран А., высокий, размахивающий длинными руками, как мельничными рукавами. Бежит, валяясь в пыли, за чужим успехом, прося немного жизни и готовый на любую низость.

Г., в прошлом хороший человек, сегодня безуспешно стучится в двери возможного. Вносит какое-то воодушевление в жестокую судьбу. Адвокат, драматург, деловой человек. Говорит, проглатывая слова, и немного плюется. Не верит в сказанное, старается внушить веру другим. Другие.

X. пьет кофе и, поразмыслив, говорит:

Позвольте, когда же мы станем культурными людьми? Мой сосед каждый день бьет жену, а женотдел совершенно равнодушен к этому!.. Толстой в одном месте говорит... Я чувствую потребность в симфонической музыке, но живу среди дикарей. Тар — это, в конечном счете, инструмент варваров...

Г. возражает, X. злится:

— Это средневековые идеи, скажите новое, новое!..

В действительности это “новое” - то же болото, в котором мой приятель давно погряз.

Г. боится доноса и каждую минуту упоминает “красную Москву”. Маргар-ага тайком улыбается. Н. подмигивает мне и, как истый дипломат, предпочитает молчать.

* * *

Вокруг Арагаца наши крестьяне живут в землянках. Боятся окон.

Творческий размах личности можно измерить его душевной яркостью. Подходить к действительности, предметному миру с любопытством невежи и с ограниченным вожделением провинциала, или с истовой убежденностью верующего материалиста, это значит отказаться от своего личного и близкого, той внутренней гармонии, которой можно измерить Вселенную.

С. уткнулся глазами в чашку. А. размахивает руками. X. говорит:

Поражаюсь, вы, европейцы, никак не избавитесь от схоластических идей... Вы не можете понять русский народ... Наивные вещи говоришь... Я даже и не понял...

А я говорю — дерево ищет свои корни.

* * *

Наш край суров и неумолим. Его громадные скалистые горы, его трагические пустыни, его безгоризонтная, зажатая в себе суровая осанка, его тяжелое молчание ужалили нас в сердце и мозг, умерили наш размах и тяжелым свинцом сдавили наш полет.

— Земля твердая, — говорит X., — камни даже от воды не мокнут. Плуг ломается, а у крестьянина сворачивает руку.

Вдали от мира, на этом безлюдном нагорье, мы поднимаем, как целину, бурю и сеем потоп.

* * *

Художник С, сидя в Москве, рисовал воображаемые восточные холмы, окруженные стилизованными верблюдами. Под ярко горящими красками немыслимый свет давал растениям небывалые крылья и сыпал на скалы золото. Из грезового восточного ландшафта выходила с кувшином на плече девушка с миндалевидными глазами, подобная призраку, и на дугах ее бровей плясал горизонт. На берегу невиданных озер под лунным светом крестьяне в разноцветных одеждах, счастливые и радостные, держась за руки, отплясывали дардзпар. И сквозь мглу видения с дешевыми масками, продающимися на базаре, смотрели, не мигая, окруженные яркими шелками Бухары.

— Я пошел поработать, — говорит С., — ничего не вышло. Часами сидел на вершине Конда, ничего не понимаю... Не получается — и все.

Глава из книги “Странник и его путь”, перевод - Ирина Карумян

Link to post
Share on other sites

Ленин умер...

...Перед Домом культуры власти поместили чересчур большие головы Маркса и Энгельса. Глиняные.

Несмотря на необычные размеры, горожане их не замечали. Ну надо было, поставили, да...

Тот официальный Фидий Советской Армении, который сотворил эти головы, глины не пожалел. Черты лица были смяты в обильных волосах и бороде, и апостолы выглядели африканскими орангутангами. Летом пауки и мошкара вили гнезда в неаккуратных и волнистых бородах, а зимой со всех этих бугров стекала грязная вода. Глина промокла, сделалась мягкой и кусками отваливалась.

В Ереване нет ничего более печального, чем эта претенциозная омертвелость.

Когда смотришь на них, сердце переполняет бескрайняя меланхолия. Безысходность. Хрупкое и несчастное величие, втиснутое под эти окна, с искаженными и обрызганными грязью лицами. Покинутая статуя в саду арестованных душ...

И все так понятно!.. Родной девиз целого умонастроения! Шевелящийся червь лежащих в пыли слов. Серая провинция, ограниченная, малодушная, с механическими формами.

К счастью, прохожий идет мимо и не замечает. А если замечает, — пусть стоит себе, никому не мешает... Сегодня...

В черных рамках газет лежит бездыханный Ленин.

Сегодня эти глиняные головы, как вытащенная из грязи и поставленная на ноги скотина, обрели некую торжественность. Словно как-то возвысились. Подставили лоб холодному ветру. Надулись и на улицу Абовяна смотрят свойственным статуям белоснежным взором.

А улица Абовяна ходит на цыпочках.

Осторожно.

Прохожие идут быстро, сворачивают за угол, входят в дома.

Крестьяне тоже не спустились в город. Естественно — Ленин умер...

* * *

Двумя шагами выше, у входа в Центральный Комитет, поместили фотографию Ленина. Украшенная черным рама. Черным и красным.

Икона — с лицом продавца магазина полотняных тканей, левая рука в кармане, смотрит в пустоту и дрожит под хлестким ветром. Справа от него стоит неподвижно Нарком просвещения с большой папахой на голове и с ружьем в руках.

Слева стоит секретарь ЦК и тоже держит в руках ружье.

Почетный караул возле портрета Ленина.

Идущие мимо граждане обязаны проходить мимо портрета соответственным похоронной процессии шагом, не разговаривать, не смеяться, изображать на лице некоторую скорбь, склонить голову, снять шапку.

Комиссар и секретарь внимательно следят, кто как шагает, как ведет себя, проходя мимо портрета, какое у кого выражение лица, по доброй ли воле снимает шапку и насколько низко склоняет голову.

Все это важно. В высшей степени. Только по таким поводам можно понять подлинную психологию гражданина. Слова ничего не значат. Известно ведь, что все лгут. На словах все самые покорные слуги рабоче-крестьянской власти, сторонники, защитники, лояльные и ортодоксальные слуги. А вот что происходит там, в глубине души, — это другое дело.

Это другое дело.

К счастью, граждане не такие идиоты. Они все чувствуют, все понимают. Нужно быть слишком наивным, чтобы не видеть бегающих шпионских глаз караула.

Рыночный продавец сыра снимает папаху за двадцать шагов до портрета, идет на цыпочках, прижимает руки к груди и склоняется до самой земли. Как в свое время перед епископом.

Маргар-ага берется за бороду и сгибает спину.

Преподаватель университета поправляет очки, снимает шляпу и проницательными и мудрыми глазами смотрит на портрет. Какая большая потеря! Какая потеря!..

Спекулянт осторожно сворачивает на ближайшую улицу. Он не уверен в выражении своего лица. Подальше от греха!..

А они сами, стоящий на морозе караул? В папахах они похожи на игрушечных деревянных солдатиков, на которых, если дунешь, всем телом растянутся на земле.

Судьба разыгрывает странные игры с людьми. Незначительная личность из наркомпроса, в свое время подпрыгивающей походкой прогуливавшаяся по Головинскому проспекту Тифлиса, — в роли военного караула. Этот тщедушный кот в сапогах великана. И эта дешевая фотография, окруженная дешевыми тряпками...

Думаю: какое ужасное наказание! Как история умеет иронизировать, как умеет делать смешным все то, что чуждо, что не является непосредственной и освященной в веках традицией!

* * *

...Маркс, Энгельс, Ленин и его смерть.

В иной среде не лишенные величия эти ценности в руках обезьян раскалываются, как орехи. Зрелище, принаряженное претензиями маленьких людей, склонив голову, бессильно падает в пыль. Наполеон в устах четвероразрядного провинциального чиновника жуется как жвачка. Цезарь издает звуки устрицы.

Еще выносимо, когда в отсталом городишке большой страны официальный праздник совершается машинально, лениво, лишь бы выполнить поступивший свыше приказ. Собираются, говорят, уходят. Но жестокая вещь, когда комедии хотят придать религиозный характер. Когда милиционер набрасывает на плечи ризу, когда сборщик налогов ораторствует о высокой миссии, а доносчик чека дует в трубу общечеловеческого счастья.

Возле огня громкозвучных слов провинция греется, как ящерица, и выжидающе останавливается, как скорпион. Коварная, лицемерная, завистливая, она наполняет свое ежедневное бытие маленькими пилюлями яда, перепрыгивает через комья грязи, избавленная даже от духовных и умственных падений, убаюканная на груди пустоты.

Вчера она склоняла колени перед католикосом, целовала ему руку, а сегодня с ружьем в руках стоит возле портрета Ленина и сбывает по дешевке веру.

Скептичное, приспосабливающееся, падкое на наслаждения это серое умонастроение, в конце концов, чувствует свою фальшь и оттого, что чувствует, озлобляется.

Озлобляется. Ищет повсюду врагов. Нахмурив брови, приглядывается, шпионит. Воображает существование каких-то тайных заговоров, каких-то темных движений, едва различимых выражений подозрительных мыслей. Мы работаем в огне и пламени!

А армянский народ, который и в самом деле веками танцевал на огне и пламени, который видел перса, араба, турка, русского, видел Гамида, царя...

Он и сегодня проходит медленно, внутренне спокойно, мыслями совсем в другом месте, двумя пальцами приподнимает шапку, здоровается и лукавым взором смотрит на двух дураков, стоящих с ружьями. И это тоже пройдет.

Внизу Маркс и Энгельс смотрят белоснежными глазами. Этот беззрачковый взгляд распространяется на весь Ереван. Ветер усиливается. Снежная погода.

* * *

Приготовления. Большие приготовления. Возле бульвара строят трибуну. На площади Ленина сооружают фундамент будущего памятника. Вырыли яму и окружили камнями, похоже на нищенскую могилу.

Молодые большевики лихорадочно трудятся. Бегают. Вынимают из кожаных портфелей бумаги, быстро пробегают глазами, минуту думают и вновь включаются в бег.

Телефоны беспрерывно звенят в расширенных ушах. Автомашины покинули своих высокопоставленных хозяев и везут в отдаленные уголки провинции мелкий товар. Собрания, собрания.

Из большого лука выскочила стрела. Озабоченно смотрят, куда она упадет. Вся пыль революционного архива поднялась облаком и садится на истекающие потом лица. Шаблон, серая вереница фальшивых предложений, шумные угловатые слова поместились в этой скобяной лавке и закрыли все дороги.

Ветер, с деревьев падают червивые фрукты.

Ереванская радиостанция не знает покоя. Мягкая музыка фиксирует миллионы слов. Телеграммы, как кузнечики, устраиваются под черепом, входят в кожаные конверты, дрожат под рассерженными пальцами и вдруг выскакивают, набрасываются на города и деревни, складываются, переходят из рук в руки, стираются и наконец, задыхаясь, ложатся в углах канцелярий.

Ленин умер, и каждый стоит наготове.

Уши навострены, сердца разбухли, надежды разбужены.

Умер!..

— А что нынче-то?

— Что Бог даст...

Тайком пьют водку, мурлычут под нос песню.

* * *

По высочайшему приказу, похороны Ленина должны проводиться во всех городах и деревнях в одно и то же время.

В 4:30 заводы в советской стране должны гудеть в одно и то же время.

50.000 красных гробов должны пройти, окруженные пушками. Войска выстрелят и трубы затрубят.

* * *

В верхней части улицы Абовяна на плечах комиссаров колышется пустой гроб.

Военный оркестр надрывает легкие Шопена. Пушки.

На телегах сидят удивленные крестьяне.

Музыкальная студия поет Моцарта. Пустой гроб ставят перед обитым черным постаментом и четыре часа произносят речи.

А Арарат ясен и равнодушен.

Наконец, ровно в половине пятого Алавердский завод на Дорийской стороне и Ереванский коньячный завод издают крик больного петуха. Армения гудит.

Ленин умер...

* * *

Через час после похорон, рассказывают очевидцы, на берегу Севана с рыбаками завязал разговор незнакомый нищий. Бледный, в изорванной одежде, но с очень странными глазами. Когда он ушел, рыбаки, находясь под сильным впечатлением, шли некоторое время за незнакомцем.

Говорят, человек притягивал к себе, как магнит. Возле Ахты, там, где дорога идет под откос, нищий поднялся на аршин от земли и заскользил по воздуху. Голова его была окружена светом.

Рыбаки попытались подбежать поближе, но не смогли — какая-то сила запретила им это.

Одни говорят — то был Григорий Просветитель, другие утверждают, будто сам Иисус.

Советская власть, страшно разгневанная, начала по этому делу следствие. Войска начали обыски по всей Армении.

Глава из книги “Странник и его путь”, перевод - Ирина Карумян

Link to post
Share on other sites

Однажды, неизвестно чем побуждаемые, в гавар Ереван спустились несколько немецких профессоров. Говорю: немецких, и говорю: профессоров. Эти люди в больших золотых очках пошарили по карте, поднялись на Арарат, собрали насекомых и, о чудо! – в книге-гербарии отметили также и существование армянского народа. И, будто бы этого не хватало, решили захватить с собой несколько образцов. С этого дня начались все несчастья. «Просвещение» наступило на грудь армянскому народу. Свечу посчитали за масло и съели. На чарохи надели галоши, рукописи вышвырнули за ненадобностью, картины изорвали, и вместо грабара немного поучили французский. Обскурантский, просвещенный. Реакционный, передовой, свободомыслящий, сиятельный, новый век, старый век.

Песни умерли.

В последний раз низверглась природа, взорвались скалы, и реки хлынули в шумящие страницы «Ран Армении». Сам автор таинственным образом исчез.

И жизнь взялась за стило и начертала: дважды два - четыре.

«Ахбюр», «Тараз».

«Во Франции, в этой цивилизованной стране, дети два раза в неделю моют ноги. Когда же, наконец, наш народ приучится к этой гигиенической традиции?»

«Экономика – жизненная необходимость. С помощью индустриализации Бисмарк – железный канцлер – смог направить Германию по пути прогресса»... Учащиеся семинарии открывали словарь: «Канцлер – некая должность; прогресс – некое движение, а вообще - идти вперед».

Идти вперед.

Одним словом, «Бог плюнул, и свеча погасла». Царь, школа, церковь. Армяне влились в русское политико-образовательное горнило. Большей частью стесняясь говорить по-армянски. Ломоносов, Карамзин, Пушкин. «Ты труслив, как армянин». Пушкин, Карамзин, Ломоносов.

Армянин был глупым Карапетом, о котором вся Россия рассказывала анекдоты и посмеивалась.

Александропольские крестьяне побросали папахи и надели шапки. Эти люди с еврейскими лицами читали «газэт» и открывали шашлычные и винные магазины в Саратове или Киеве. Да, Ани, своим архитектурным стилем когда-то обязанный Киеву, сегодня являл собой карикатуру: гюмриец направляет духанщика в город церквей.

У Сасунци Давида единственная мечта – стать городовым (полицейским) или околоточным (полицейским офицером) в каком-нибудь селе. Мгер купил землю в Баку, разбогател, и дети его разговаривали на русском и спускали тысячи на московских танцовщиц.

И вдруг Абдул Гамид ткнул свой ятаган в кишки армянского народа. Хоренаци раскрыл книгу, и Нарек начал молитву.

Следом за Раффи молодой Агаронян над горящими кровлями пропел свою песнь петуха, и армянский народ мечом ударил по скале.

Меч сокрушил скалу.

Век стер кровь с губ своих, и смерть обернулась танцем.

Костан Зарян. «Странник и его путь» (1927)

Перевод с армянского - Пандухт

Link to post
Share on other sites

Join the conversation

You can post now and register later. If you have an account, sign in now to post with your account.

Guest
Reply to this topic...

×   Pasted as rich text.   Paste as plain text instead

  Only 75 emoji are allowed.

×   Your link has been automatically embedded.   Display as a link instead

×   Your previous content has been restored.   Clear editor

×   You cannot paste images directly. Upload or insert images from URL.

×
×
  • Create New...