mirik

Греческий солдат. – Молчаливое напряжение. – Британское безразличие, французский антагонизм. – Отсутствующая Америка. – Мольбы Гунариса. – Ллойд-Джордж доведен до изнеможения. – Соглашение с Россией. – Турецкие зверства. – Греческие планы относительно Константинополя. – Решающая битва: Афиум Карагиссар. – Уничтожение греческой армии. – Серьезное положение. – Час расплаты. – Нейтральная зона. – Тревога и отчаяние. – Британский флот. – Телеграмма в доминионы. – Официальное коммюнике от 16 сентября. – Изложение дела. – Телеграмма перехвачена прессой. – Ответ доминионов. – Французы и итальянцы удаляются со сцены. – Военные мероприятия. – Положение в Чанаке. – Стратегическое положение не внушает опасений. – Мой меморандум от 30 сентября. – Альтернатива, стоявшая перед Кемалем. – Мудания. – Окончание кризиса. – Лозаннский трактат. Поднимается занавес перед последним актом греческой трагедии. Он продолжался почти целый год. Грекам не удалось добраться до Ангоры и раздавить кемалистскую Турцию. Их армии, потерпевшие неудачу на реке Сакарии в сентябре 1921 г., отступили на промежуточные укрепленные позиции, прикрывавшие доступ к Смирнско-Айдинской провинции. Отчаявшиеся в победе, они с упорством оставались здесь несколько месяцев. Греческому солдату, столь часто являвшемуся мишенью невежественных насмешек и пристрастных суждений, следует отдать справедливость: вообразите армию в двести тысяч человек, организованную государством, которое в течение десяти лет находилось в состоянии мобилизации или войны. Эта армия оказалась заброшенной в самый центр Малой Азии; позади нее была нация, раздираемая внутренними распрями; партийные разногласия давали себя чувствовать среди всех классов. Армия находилась вдалеке от родины и была лишена настоящего руководства; она сознавала, что великие европейские державы и Соединенные Штаты бросили ее на произвол судьбы; ей не хватало продовольствия, ее запасы снаряжения уменьшались; у нее не было ни чаю, ни сахару, ни папирос, ни надежд и даже планов, внушенных отчаянием; а перед ней, за ней и вокруг нее все время был готовый к удару враг, – враг упорный, беспощадный и все более и более уверенный в своих силах. Испытания войны тяжелы, но их выдержали армии всех наций. Но эту армию подтачивали долгие страдания, пустая болтовня, отсутствие припасов и безделье. По словам поэта: На Потомаке тихо все сегодня; Лишь изредка от пули-невидимки Падет дозорный на посту своем И скроется стрелок-убийца в чаще. Стоящая на Потомаке армия имела поддержку могучей нации; ее бойцов воодушевляло великое мировое дело, они хорошо питались, хорошо [c.280] одевались и получали подкрепления. Солдаты знали, для чего они выступили, и были уверены, что достигнут того, к чему стремятся. Но стоявшую в Малой Азии греческую армию все больше и больше охватывало чувство полной изолированности. Она знала, что ее линии сообщения стоят под ударом, что базе ее грозит погибель, что родина разделена на два лагеря и что внешний мир не интересуется ее судьбой. Тем не менее, она сохраняла бодрый воинский дух в течение более чем девяти месяцев. Одним из лучших доказательств высоких военных качеств Мустафы Кемаля является то, что он умел выжидать и мог заставлять других выжидать вместе с ним. Он видел, что время и мелкие стычки истомят греческую армию и дадут ему возможность пожать плоды победы, в которой он был уверен. В наш быстрый век девять месяцев – долгий срок. Но в течение этих девяти месяцев турки выжидали, а греки терпеливо сносили невзгоды. Тем временем британское правительство прилагало много усилий к тому, чтобы добиться соглашения с турками и удаления греков из Малой Азии. Но все эти попытки были неудачны и обнаруживали отсутствие коллективной силы и решительности, совершенно недостойное правительства, вожди которого были закалены в самой великой из всех войн. Эту слабость можно объяснить только нервным истощением министров, уставших от войны, расхождениями мнений и растущими внутренними осложнениями. Об этих осложнениях мы будем говорить ниже. В этот период весь Восток казался погруженным в какое-то оцепенение. Казалось, что на Востоке все остановилось. И так как в Великобритании политические настроения обострялись, то широкая публика с чувством успокоения созерцала единственное место в мире, где положение как будто не менялось. Но в течение всего этого времени обанкротившаяся Греция тратила в Малой Азии четверть миллиона фунтов стерлингов в неделю, а в самой Греции венизелисты и монархисты смотрели друг на друга как на смертных врагов. По ту сторону моря медленно таяла и гибла армия, столь же многочисленная, как та, которую Британия когда-то послала на южно-африканскую войну. Бывают такие случаи, когда единственно благоразумными и гуманными мерами являются решительные действия. Используйте как следует мощь Великобритании, которая все еще значительна. Заставьте Грецию уступить, а Турцию – снисходительно отнестись к врагу. Ударьте их обоих по голове, пока они не покончат дело миром. Таков был мой совет. “Но, – возражали мне, – кто нанесет им удар? У нас нет лишних войск, и мы не можем ввязываться в чужую войну”. Но ведь обо всем этом следовало бы подумать ранее. Итак, месяцы летели незаметно, и капля по капле, минута за минутой, уходили часы и дни. Тем временем пламя партийной политики снова начало весело потрескивать на наших домашних очагах. Либералы говорили: “Скоро придет наша очередь”. Представители рабочей партии спрашивали: “Как обстоит дело с безработными?” Консерваторы заявляли: “Нам пора образовать свое собственное правительство”. А все вообще говорили: “На Востоке распри, по-видимому, утихают, и во всяком случае они нас не касаются. С нас совершенно достаточно того, что было”. Но французы заняли иную позицию. После того как Венизелос покинул Афины, они сбросили Грецию со счетов. Прошло несколько месяцев, и их посланцы появились в Ангоре. Новая Турция могла многое предложить Франции. Она могла обеспечить Франции мир в Киликии и [c.281] умерить недовольство сирийцев. Кроме того, она могла предоставить в Анатолии немало важных концессий. Турецкое правительство, прошедшее победным маршем с благословения Франции путь от Ангоры до Константинополя, дало бы Франции много. Франклин Буйон, находчивый, способный действовать, убежденный, пылкий и честолюбивый, был уже в Ангоре. 20 октября 1921 г. он подписал соглашение между Францией и националистской Турцией, предоставлявшее выгоды обеим сторонам. Мустафа Кемаль нуждался в военном снаряжении – Франция имела большие запасы военного снаряжения. Ему не хватало пушек, – но кто же изготовляет лучшие пушки, чем завод Крезо? Что касается аэропланов, то несколько штук во всяком случае были необходимы для всякой современной армии. Было бы жаль, если бы Кемаль не получил их. Политические расхождения и отсутствие хороших личных отношений между руководителями вызвали в это время чрезвычайно большое отчуждение между Францией и Великобританией. Эти дни миновали, и единение возобновилось на новом и более обширном базисе, но о событиях прошлого приходилось все же упомянуть. Где была в это время Америка? Америка была по ту сторону Атлантического океана. Все внутренние распри, волновавшие британскую политику и британских политиков, повторялись с еще большей силой в Соединенных Штатах. Президентские выборы 1920 г. удалили со сцены Вильсона и демократическую партию, – по крайней мере, на время. Власть находилась теперь в руках их раздраженных и несправедливо обиженных противников. Политика республиканцев заключалась в том, чтобы точно установить, чего хотел или что обещал президент Вильсон, и сделать прямо противоположное. Правительство Соединенных Штатов, которое недавно, по-видимому, было склонно принять на себя мандат над Константинополем и Арменией и приняло на себя обязательство определить границы Армении, – это самое правительство только пожимало плечами, морализировало по поводу ссор и безобразий непросвещенного старого мира и горячо благодарило провидение за то, что американцы вернулись домой и не были теперь связаны с Европой ничем, кроме нескольких полезных воспоминаний. Быть может, замечания эти покажутся не очень лестными для трех великих держав, по требованию которых греки первоначально заняли Смирну. Было бы, однако, несправедливо обвинять ту или другую из них в слабости, подлости или жестокосердии. В современной истории принимают участие такие могучие силы, отдельные вожди имеют сравнительно такое небольшое значение, так неуверенны в своем положении и так часто меняются, а жизнь общества идет вперед так неудержимо, что большие человеческие общества вряд ли могут проявлять в политике настойчивость и последовательность. В истории бывают такие моменты, когда все велики и благородны, и такие, когда все люди неизмеримо слабы. Король Константин и его премьер-министр Гунарис должны были бы учесть это обстоятельство, прежде чем они разорвали узы взаимных обязательств, связывавшие их с западными державами. Наша краткая летопись военных событий закончилась описанием неудачи греческой армии в сентябре 1921 г. и ее отступления от реки Сакарии на зимние позиции, расположенные к востоку от линии Эскишер и Афиум Карагиссар. Здесь греки оставались почти целый год. В течение всего этого времени злополучный Гунарис витал между Афинами и Лондоном, прося денег и оружия для продолжения войны, а главным [c.282] образом – помощи союзников для ее окончания. Он имел дело с лордом Керзоном, который угощал его звучными и корректными речами. Во время всех этих собеседований Гунарис старался главным образом о том, чтобы вручить судьбы измученной Греции в руки одной только Великобритании. Наоборот, главная цель лорда Керзона заключалась в том, чтобы как-нибудь отделаться от этой неприятной ответственности, но в то же самое время убедить Грецию согласиться на посредничество союзников. В общем усилия лорда Керзона увенчались успехом. Гунарис понял, что Англия ничего не сделает для Греции и что он может надеяться только на помощь всех союзников. Но даже и этот шанс был очень невелик, ибо Франция горячо поддерживала турок и перевооружала их армию, а Англия отнюдь не обнаруживала склонности ввязываться в осложнения ради Греции и короля Константина. С одной стороны – крики утопающего, с другой – мудрый совет человека, не желающего броситься в воду для того, чтобы его спасти. Такая позиция лорда Керзона была вполне понятна, ибо за все время своего руководства министерством иностранных дел он проводил осторожную и бездеятельную политику, не признававшую никаких компромиссов, и не чувствовал себя ни в малейшей мере обязанным подвергнуть риску себя или нас ради греков. Недостатком лорда Керзона, как это выясняет его биограф, было то, что он любил обосновывать то или иное положение, но терял всякий интерес к данному вопросу, как только он устно или письменно разъяснил его. Он понимал бедственное положение Греции и сочувствовал ей, ненавидел турок и боялся их растущей мощи. Он был крайне огорчен тем, что французы не только поспешили отказаться от всех своих обязательств по отношению греков, но и оказали туркам активную поддержку. Но он редко был способен энергично действовать в том или другом направлении. Он лишь в редких случаях активно воздействовал на события. Зато дипломатические переговоры он вел превосходно и составлял ясные и красноречивые официальные бумаги. Он не сказал Гунарису: “Немедленно эвакуируйте Малую Азию, в противном случае британский флот блокирует Пирей”. Он не сказал французам: “Проявите в этом вопросе более товарищеское отношение, или мы перестанем поддерживать вас в Европе и отзовем наши отряды из Рейнской области”. Его нельзя упрекать за то, что он не принял того или другого из этих решений и вообще ничего не сделал, ибо в этой области он никогда не совершил ни одного хорошего или плохого шага, который бы изменил ход событий. Но с премьер-министром дело обстояло иначе. Он лично желал успеха грекам и горел желанием дать им возможность выпутаться и был воплощением смелой и находчивой энергии. Удивительно, что, зайдя столь далеко, он не принял в этом вопросе самостоятельного решения, хотя бы и рискуя своей карьерой. Ведь данный вопрос давал ему удобный случай покинуть темнеющую историческую сцену, – случай, которого он так часто и так искренно желал. Силы, поддерживавшие коалицию, быстро разлагались, ответственные лидеры консервативной организации резко выступали против него и бросали ему прямой вызов. Его собственные приверженцы потеряли связь со своей партией, и их политическая жизнь напоминала жизнь цветов, связанных и поставленных в вазу. В жестокие дни войны и следовавший за ней период он отошел от всех партий и от многих своих личных друзей, но он все же был “кормчим, который одолел бурю”, и никто не мог отнять у него этой чести. [c.283] Он все еще был великим Ллойд-Джорджем, наиболее популярным человеком среди всего населения Великобритании. В качестве премьер-министра он имел полную возможность подать в отставку и таким образом ликвидировать созданное им правительство. Он имел бы полную возможность сказать: “Или мы должны вести активную политику по отношению к Греции и Турции, или я ухожу”. Но все пережитое истощило его силы, да и, кроме того, повседневные обязанности и административная рутина поглощали все его время. В этот момент он вел в Генуе переговоры с большевиками. Итак, ничего не случилось, и Гунарис, ниспровергший Венизелоса, вернулся ни с чем после своего последнего лондонского визита и должен был пожать то, что посеял. Черчиль – лорду Керзону 26 апреля 1922 г. “Как и вас, меня глубоко тревожит генуэзский инцидент1. Я уже давно предвидел, что Германия и Россия могут пойти вместе, и часто говорил об этом в своих публичных речах. Политика, которую я считал наилучшей для того, чтобы предотвратить или хотя бы оттянуть такую дурную комбинацию, заключалась в том, чтобы укрепить доверие Франции и заключить тройственное соглашение между Англией, Францией и Германией в целях взаимной помощи и поддержанием общей безопасности. Таким образом, Германии стало бы ясно, что, идя вместе с Англией и Францией, она обеспечивает себе светлое будущее, и что она потеряет все эти возможности, если пойдет на одностороннюю сделку с Советами. Для проведения этой политики было необходимо предоставить Франции гарантии (помощи на случай вторжения). Я полагал и полагаю до сих пор, что на основе этой гарантии можно настолько укрепить уверенность французов в их будущем, что как Британия, так и Франция смогут наладить хорошие отношения с Германией… Сколь бы ни утопичными казались эти стремления, они все же достаточно просты и являются единственной надежной тактикой, которую мы могли бы проводить не только в течение одного месяца, но и в течение одного года, и не только в течение одного года, но и в течение нескольких лет. Однако премьер-министр повел совершенно иную политику, при осуществлении которой министерство иностранных дел, по моему мнению, имело очень мало шансов проявить свойственную ему находчивость. Главной целью политики премьер-министра была Москва. Он хотел, чтобы Великобритания находилась в возможно более тесных отношениях с большевиками и являлась в Европе их покровителем и поручителем. В такой политике я не вижу решительно никаких выгод для Великобритании… Что касается торговых преимуществ, то нет ни одного из них, которое бы сулило долгое время приносить нам выгоды. Но, во всяком случае, нас все время вели или, вернее, волокли насильно по этому пути. Благодаря нашей позиции по отношению к России, мы оказались отчужденными от обеих великих демократий, с которыми мы всего сильнее связаны, т.е. от Соединенных штатов и Франции. Благодаря нашей готовности во что бы то ни стало добиться соглашения с большевиками, мы лишились доверия и доброго расположения [c.284] французов, и потому в настоящее время мы вряд ли сможем удержать Францию от суровых шагов, направленных против Германии. А между тем мы должны были бы собрать все наши силы, чтобы уладить этот наиболее важный инцидент. Я уверен, что если б мы сохранили дружбу и расположение обеих этих стран, мы могли бы оказывать большое влияние на их поведение и определенным образом изменить его. При данных условиях из-за русского вопроса мы пошли почти на полный разрыв с Францией. Мне это кажется чрезвычайно невыгодным. Я опасаюсь, что это приведет к дурным результатам, что Франция и Малая Антанта будут решительно и энергично отстаивать свою позицию, что Германия и Россия объединятся еще теснее, и что мы окажемся в одиноком положении без друзей и без твердой политической линии. Другого рода недоразумения возникли с Францией из-за Турции. Я вполне согласен с тем, что у нас есть немало оснований жаловаться на французов в этом отношении. Но в то же время навязанная нам по отношению к Турции политика противоречит не только интересам Франции, но и интересам Великобритании. Поддержка, оказываемая нами грекам, и постоянная враждебность к туркам были непостижимы для французов, которые никак не могли понять, какие выгоды может от этого иметь Британия, и поэтому все время приписывали нам всевозможные исключительные мотивы. Это еще более увеличило и без того большие затруднения, осложнявшие отношения между обеими сторонами. Я восхищался усилиями, которые вы прилагали в Париже для того, чтобы исправить положение, почти безнадежно испорченное”. Но возвратимся к нашему рассказу. В дипломатическом мире произошел ряд событий. После каннской конференции в январе 1922 г. пал Бриан, и на его место воцарился Пуанкаре, казавшийся в этот момент лишь взбешенным партийным политиком и мало похожий на того крупного человека, каким он проявил себя впоследствии. Лидер оппозиции, он стал теперь главой правительства и думал только о репарациях, Рейне и Руре. Раз турки могли в данный момент помочь Франции, то тем лучше для них. Если король Константин потерпел поражение, – поделом ему. А если греки должны были страдать за то, что они выбрали королем Константина, то это было их дело. “Ты этого хотел, Жорж Данден”. Читатель, конечно, понимает, что все это выражалось чрезвычайно приличным языком, который отнюдь не мог бы заставить покраснеть Лигу наций. Мы стараемся передать только сущность французской политики, изменив ее стиль. Англия, Франция и Италия неохотно начали переговоры с турками и греками. В техническом смысле война продолжалась, но фактически от конца марта до конца мая (1922 г.) военные действия в Малой Азии приостановились. Союзническая конференция, состоявшаяся в Париже 22–26 марта, предложила заключить перемирие и в число условий мира включила требование об очищении греками Малой Азии. Греция согласилась на перемирие, но ничего не ответила относительно условий мира. Ангора отказывалась даже от перемирия, если греки предварительно не эвакуируют Малой Азии. Некоторое время дело не двигалось ни в ту, ни в другую сторону. Но в мае запоздалые сообщения о кровавых событиях в Анатолии начали просачиваться в прессу, вначале в виде сообщений петитом. Ежедневно стали появляться известия о резне христианского населения. Европа впервые узнала детали зверств, [c.285] совершенных турками на Кавказе зимой 1920 г., когда погибло 50 тыс. армян, а равно и подробности о высылках греков из Трапезундского и Самсунского округов осенью 1921 г. В июне 1922 г. жившие в западной Анатолии греки методически истреблялись. Несмотря на старания французов преуменьшить эти ужасы и доказать, что такие же зверства, хотя и в меньших размерах совершили и греки, общественное мнение, поскольку оно существовало, обратилось против турок. В июле Константин и его премьер-министр Гунарис, доведенные до отчаяния, сделали ловкий ход. Они быстро отозвали две дивизии из Малой Азии, пополнили ими свою фракийскую армию и попросили у союзников разрешения войти в Константинополь. Не было никакого сомнения, что они смогут занять город, и одна уже угроза немало всполошила ангорских турок, когда они узнали о греческом плане. Возможно, что если бы греки с одобрения союзников временно заняли Константинополь, то греческие армии могли бы с почетом и сравнительно небольшими потерями отступить из Малой Азии и могли бы начаться переговоры о мире. Во всяком случае после того, как греческая армия потерпела неудачу на реке Сакарии, престиж королевской семьи и греческих роялистов можно было восстановить только оккупацией Константинополя. Можно было утверждать, что если союзники не желали помогать военным операциям греков, то они не должны были бы и мешать им, а если они, исходя из общих соображений, решили помешать греческой армии, то они во всяком случае должны были бы активно помочь ей вернуться домой. Но и эта попытка оказалась тщетной. Англия, Франция и Италия, угрожая пустить в ход свои войска, запретили грекам войти в Константинополь, и единственным результатом этого чрезвычайно остроумного способа прикрытия греческого отступления из Анатолии явилось лишь ослабление греческой армии на линии фронта. Это был последний ход, сделанный перед катастрофой. Момент, которого так упрямо дожидался Мустафа Кемаль, теперь наступил. Он знал, что греки перебросили две дивизии на фракийский фронт и что эта переброска уравняла греческие и турецкие силы. Стоявшие перед ним греческие отряды великолепно знали, что так или иначе им придется оставить Малую Азию. Благодаря помощи одной великой державы Мустафа Кемаль получил теперь хорошее снаряжение, располагал достаточным количеством оружия и военных материалов и обладал даже некоторым превосходством в области авиации. Задуманные им сложные операции были мастерски выполнены. Угрожая Исмидскому полуострову и Бруссе, он оттеснил греческую армию на север, а кавалерийский набег к востоку от Айдина в долине Меандра вынудил половину другой греческой дивизии отойти к югу. Для генерального сражения у Афиум Карагиссара он сосредоточил в одном месте около 80 тыс. штыков и сабель и 180 орудий. Греки располагали почти 75 тыс. чел. и 350 орудиями. Утром 26 августа три турецких корпуса атаковали греков на 15-мильном фронте к юго-западу от Афиум Карагиссара. На следующий день линия греческих войск была сломлена первым турецким корпусом, и началось общее отступление греческой армии, превратившееся вскоре в разгром. Главные силы греческой армии в бегстве отступили к Смирне. 31 августа бегство это было настолько быстрым, что преследовавшие греков турки потеряли всякий контакт с противником. 2 сентября был взят в плен генерал Трикупис, последний верховный главнокомандующий, и его штаб. Генеральный штаб хотел повести войска в [c.286] контратаку, но солдаты за ним не пошли, и он попал в руки турецкого кавалерийского эскадрона. Хотя главные силы турецкой армии прошли сто миль в три дня, им не удалось догнать греков, достигших Смирны 9 сентября. Когда турки вошли в город, 40 тыс. греков и большое количество беженцев были уже посажены на суда. Однако туркам досталось 50 тыс. пленных. Третий греческий корпус отступал к своей базе на Мраморном море. Когда он приближался к Мудании, преследуемый турками по пятам, французский офицер сообщил греческому начальству, что греки находятся в нейтральной зоне и должны сдаться. Командиры обоих авангардных полков, знавшие, что Мудания не находится в нейтральной зоне, отказались сдаться и горными тропинками успешно довели свои полки до Пандермы, но часть третьего корпуса сдалась французам и была выдана кемалистам. Остальные, бросив пушки, добрались до Пандермы и были посажены на суда. Таким образом, в течение двух недель после 26 августа греческая армия, которая вступила в Анатолию по требованию Великобритании, Соединенных Штатов и Франции, которая на протяжении трех лет была базисом союзной политики по отношению к Турции и объектом между союзническими интригами – эта самая армия была уничтожена или прогнана за море. Турция опять стала единственной владычицей Малой Азии, и армия Мустафы Кемаля, отпраздновав свой триумф сожжением Смирны и неистовой резней христианского населения, повернула свои передовые колонны к Костантинополю и проливам. Над Европой разразилась теперь катастрофа, задолго подготовленная неосторожностью греков и медлительностью, разногласиями и интригами союзников. Иллюзии держав, подписавших Севрский договор, поддерживались только вооруженными силами Греции. Силы эти были теперь разбиты. Перенесению войны на европейский континент мешала теперь только дюжина батальонов, споривших друг с другом британских, французских и итальянских войск, а пожар Смирны и совершенное в ней отвратительное избиение были предуказанием той судьбы, которая готовится Константинополю. Последствия нового турецкого вторжения в Европу были неисчислимы. Борьба кемалийских армий, подкрепленных материальными и людскими ресурсами Константинополя, со стоявшими во Фракии греческими войсками грозила снова поставить на очередь все спорные вопросы Балканского полуострова. Новое появление турок в Европе, выступавших теперь в роли неукротимых и безудержных победителей, запятнанных кровью беспомощного христианского населения, противоречило всему, что случилось во время войны, и было наихудшим унижением для союзников. Победа союзников над Турцией была более полной, чем победа над какой бы то ни было другой страной. Мощь победителей ни в какой другой стране не демонстрировалась с таким высокомерием, как в Турции. А между тем теперь все плоды успешной войны, все военные лавры, ради которых многие тысячи умерли на Галлиполийском полуострове, в пустынях Палестины и Месопотамии, в болотах Салоникского фронта и на борту обслуживавших эти экспедиции судов, все диверсии союзных войск, потребовавшие столько людей, оружия и затрат, – все это закончилось постыдной развязкой. К началу мирной конференции союзные армии одержали над Турцией абсолютную и бесспорную победу. Прошло четыре года, – и болтуны превратили победу в поражение. Прошли четыре года, [c.287] отмеченные бессмысленным истреблением человеческих жизней; погибали не только солдаты на полях сражения, но и в еще большей степени – женщины, дети, старики, инвалиды, безоружные. Все выспренние претензии Европы и Соединенных Штатов, все красноречие государственных деятелей, все комитеты и комиссии, тщательно проработавшие вопросы, – все это привело повелителей, располагавших раньше подавляющими силами, к этому горькому и постыдному концу. Но последнее слово еще не было сказано. У нас оставалось еще время, и мы могли если не исправить беду, то по крайней мере достичь заключения мира, который сохранил бы до некоторой степени престиж союзников и охранил Европу от нового пожара. В этом отношении лежавшие на нас обязательства были совершенно точны. Область вокруг Константинополя от линии чаталджийских укреплений до исмидских укреплений и от Черного моря до Дарданелльского пролива была объявлена нейтральной зоной. Кемалисты согласились уважать ее неприкосновенность, границы ее были установлены вместе с кемалистскими офицерами, и территория области была определена совершенно точно. Мы видели, что за несколько месяцев до этого, когда Греция попыталась исправить свое положение путем захвата Константинополя, эти же союзники провозгласили неприкосновенность нейтральной зоны, и британские, французские и итальянские войска двинулись со знаменами и в полном боевом снаряжении на ее защиту. Если было справедливо путем этого объединенного союзнического выступления лишать Грецию единственного способа, при помощи которого она могла спасти свои малоазиатские армии, то разве не было обязанностью союзников помешать тому, чтобы эта нейтральная зона была пройдена турками, которые хотели атаковать и уничтожить остатки греческих армий во Фракии? Если Англия, несмотря на симпатии к грекам английского премьер-министра, выступила вместе с Францией и Италией и задержала греческое наступление на Константинополь, то разве эти державы не были обязаны защищать вместе с нами те границы, которые они совместно установили и обязались охранять? Неужели нам предстояло быть выгнанными из Константинополя и уехать оттуда на наших судах, предоставив Кемалю расправиться с теми, кого он считал изменниками своей стране, – с султаном, его министрами и всеми теми, кто выполнял наши инструкции и осуществлял условия перемирия? Неужели три великих нации, до которых доносились жалобные крики смирнских жертв, должны были бежать без оглядки при приближении вооруженных отрядов? Неужели они должны были оставить город, которым они завладели и за который они приняли на себя прямую ответственность, и обречь его на безжалостную расправу или, еще хуже, на безудержную анархию? Но чтобы это предотвратить, необходимо нечто иное, чем обман и болтовня. Кто-то должен был проявить твердость, – иначе все грозило рухнуть. От итальянцев нельзя было многого ожидать. Они знали, что греки были посланы в Малую Азию для того, чтобы предупредить их и не дать им воспользоваться их законными правами. В настоящее время греки были загнаны в море, а вместе с крушением греческих мечтаний исчезли или по крайней мере ослабели и итальянские претензии. Но неужели Франция, эта воинственная нация, командовавшая союзниками в Армагеддонской битве, Франция Фоша и Клемансо, намеревалась отказаться от выполнения своих обязательств? Можно многим извинить те мелкие прегрешения, которые [c.288] она совершила благодаря дипломатической деятельности Франклина Буйона. Но как бы то ни было, между Ллойд-Джорджем и Пуанкаре произошел полный разрыв, и они перестали понимать друг друга. По отношению друг к другу они проявили только антагонизм в самых разнообразных формах. Политика Ллойд-Джорджа, старавшегося создать великую греческую империю, мало интересовала Францию, а между тем постоянная борьба с турками грозила создать Франции чрезвычайно большие затруднения на тех сирийских территориях, которые она только что завоевала. Политику Ллойд-Джорджа даже руководящие круги британского общественного мнения считали противоречащей общим интересам Британской империи. Это была личная политика, да и кроме того ее инициатор не решался принять на себя полную ответственность за нее. Французы не могли понять, чего добивалась Британия. Между Британией и Францией возникли другие разногласия из-за репараций и мирного трактата, а французское вторжение в Рур висело темным облаком над только что оживавшей Европой. Англо-французские отношения ухудшились до последней степени; трудно было поверить, это эти два народа, испытавшие столь много, столь много достигшие, похоронившие столько мертвецов на полях общих сражений и спасшиеся из огненной печи мировой войны благодаря своей стойкой дружбе, могли так быстро разойтись. Но в конце концов все эти трудности были лишь поверхностными недоразумениями, которые иногда случаются между хорошими друзьями. Теперь же ситуация стала поистине грозной, и над пеной и мутью событий, словно гранитные утесы, поднялись коренные расхождения. Мы имели право ожидать от Франции, что она выполнит свои обязательства и будет защищать нейтральную зону. По этому случаю приятно вспомнить, что именно так и считало нужным поступить французское верховное командование в Константинополе. 11 сентября верховные комиссары всех трех держав уведомили Мустафу Кемаля, что он не должен переходить нейтральную зону. Малочисленные британские отряды, охранявшие линии фронта на Исмидском полуострове и в Чанаке на азиатском берегу Дарданелл, были подкреплены французами и итальянскими отрядами. Чтобы предупредить военные действия, трем великим державам надо было только действовать совместно. Это показало бы Мустафе Кемалю, что, уважая пограничную линию, он имел шансы на заключение выгодного мира, а в случае ее нарушения рисковал наткнуться на сопротивление всех трех держав, обладавших безграничными ресурсами. Но если бы все три державы удалились со спорной территории, бросив остающихся на произвол судьбы, то кровь потекла бы широкой рекой, пожар разгорелся бы и никто не смог бы предсказать, когда и как будет восстановлен мир. Если во время ссоры одна сторона обнаруживает полное безволие и бессилие, то последствия могут быть самыми плачевными. Теперь я вернусь к рассказу о моих собственных выступлениях, с которыми были связаны эти великие события. Как видел читатель, я прилагал все усилия, чтобы помешать этой отвратительной и страшной развязке. Но развязка наступила. Турки, подобно восставшим из мертвых, шли на Дарданеллы и Константинополь, а также и на Европу. Я считал необходимым задержать их. Если туркам, к несчастью, было суждено вновь появиться в Европе, то это должно было произойти не благодаря акту насилия, а по договору. Пить чашу поражения всегда [c.289] отвратительно, и вряд ли можно было примириться с тем, чтобы ее испили державы, оказавшиеся победителями в величайшей из войн. Было ясно, что одного-единственного жеста было достаточно для того, чтобы они снова взяли в свои руки контроль над событиями. При таких условиях стоило сделать попытку. В течение трех лет я всячески старался заключить прочный мир с Мустафой Кемалем и добиться удаления греков из Малой Азии и неустанно спорил с моим другом премьер-министром по этому вопросу. Теперь я искренно поддерживал его, стараясь предотвратить последствия той политики, которую я осуждал. В этом отношении меня поддерживала небольшая группа решительных людей: премьер-министр, лорд Бальфур, Остин Чемберлен, лорд Биркенхед, сэр Леминг Вортингтон Эванс, а также три начальника штаба, – Битти, Кавэн и Тренчард. Мы действовали сообща. Правительство могло пасть, и мы тогда были бы освобождены от ответственности. Если бы нация не поддержала нас, она нашла бы других министров. Пусть поднимает вой пресса, пусть протестуют союзники, рассуждали мы, – но мы должны заставить турок заключить мир, прежде чем они вступят на европейский континент. Эта цель была скромной, но силы наши были невелики. В течение последних трех лет события приняли столь дурной оборот, что общественное мнение в Англии, да и во всей Британской империи было не склонно поддерживать необходимые, но энергичные мероприятия, которые нам предстояли. Как остановить турок и как после этого заставить их пойти на переговоры? Именно в этом заключалась проблема. Время шло; многочисленные колонны оборванных, но мужественных оттоманских солдат, которые при всей их жестокости вполне заслуживали уважения, ибо они не отчаивались в будущем своей страны, – шли к северу по направлению к Константинополю и Дарданеллам. Остановятся ли они у нейтральной зоны? Многим людям, которые неожиданно для себя очутились лицом к лицу с опасным кризисом, казалось, что мы не располагаем никакими средствами сопротивления. Силы противника чрезвычайно преувеличивались. Рассказывали, что Мустафа Кемаль имеет в своем распоряжении 150 тыс. хорошо вооруженных людей, организованных в столько дивизий, что их хватило бы для того, чтобы задержать миллионную армию во время мировой войны. Кроме того, утверждали, что он располагает резервной армией в 150 тыс. чел. и что за него стоят мусульмане всего мира. И французы, и итальянцы продали туркам оружие и домогались у них привилегий. Было поэтому маловероятно, что эти державы окажут нам активную поддержку. Все же можно было надеяться, что они сохранят приличия. Но если одной Англии придется брать на себя задачу и своими собственными силами препятствовать новому появлению турок в Европе, то не окажется ли эта задача не соответствующей ее ресурсам? Здесь уместно рассмотреть то своеобразное стратегическое положение, которое мы занимали благодаря занятию Галлиполийского полуострова и нашему бесспорному господству на море. Британский средиземноморской флот находился в Мраморном море, и его суда постоянно курсировали между Дарданеллами и Босфором. Ни одна армия не могла пробраться из Азии в Европу иначе как мелкими отрядами и под покровом ночи. Говорили, что, турки могут привезти артиллерию на азиатские берега пролива и обстреливать наши флотилии и вспомогательные [c.290] суда. Но откуда у них возьмется артиллерия? Мы узнали, что у турок не было ни одного орудия, которое могло бы повредить хотя бы небольшое военное судно, а между тем в нашем распоряжении были крупные боевые единицы на море. Допустим даже, что они начали бы обстреливать наш флот. Но, по словам Битти, флот не потерпел бы от этого урона и немедленно ответил бы огнем. Пока британский флот охранял этот глубокий пролив между Европой и Азией, войну нельзя было перенести на фракийскую территорию. 15 сентября состоялось длительное заседание британского кабинета министров. Сэр Чарльз Гарингтон командовал союзными силами в Константинополе. Лорд Плюмер, его бывший начальник во второй армии, прибыл в Константинополь на короткое время. Он телеграфировал нам, что, по его убеждению, принятые генералом Гарингтоном меры были совершенно правильны и целесообразны. По его мнению, положение было серьезно и требовало немедленных и решительных действий. Для него было совершенно ясно, что кемалисты хотели навязать союзникам свои условия, – главным образом угрозами, а если угрозы не окажут действия, то и силой. Если события будут развиваться дальше в том же направлении, то мы окажемся загнанными в тупик как в военном, так и в политическом смысле. Такова была его точка зрения. Получив сообщение лорда Плюмера и другую информацию, кабинет без особых расхождений принял серьезные решения. Мне было поручено составить для премьер-министра проект телеграммы, которая должна была быть послана в доминионы. Телеграмма уведомляла доминионы о критическом положении и просила о помощи. В соответствии с этим я приготовил сообщение, где говорилось, что кабинет решил противиться наступлению турок на Европу и всеми силами предупредить вытеснение союзников из Константинополя кемалистскими войсками. При этом нашей главной целью было обеспечение за ними Галлиполийского полуострова для гарантирования свободы плавания по проливу. От французского правительства мы получили извещение, что французское правительство в согласии с нами считало необходимым уведомить Кемаля, что он не должен нарушать нейтральной зоны, охранявшей Константинополь и проливы. Итальянцы также действовали вместе с нами. Мы надеялись обеспечить военную помощь Греции, Румынии и Сербии для защиты пролива, отделявшего Европу от Азии. К этим державам было послано соответствующее обращение. Все державы были уведомлены о нашем намерении не отступать перед решительными мерами, и одна британская дивизия получила приказ отправиться на пополнение войск, находящихся под командой союзного главнокомандующего, сэра Чарльза Гаррингтона. Флот должен был всемерно поддерживать действия сухопутных войск. Цель всех этих мер, говорилось далее в сообщении, заключалась в том, чтобы сохранить существующую ситуацию до того момента, когда окажется возможным заключить прочный мир с Турцией. Для этой цели предлагалось созвать конференцию в Венеции или Париже. В течение всего этого времени мы должны были располагать достаточными силами, чтобы сохранить наши позиции около проливов и в Константинополе. Было весьма маловероятно, чтобы Мустафа Кемаль решился атаковать нас, если несколько держав, действуя сообща, будут твердо держать линию фронта. В сообщении премьер-министра говорилось далее: “Кемалистские армии, которые до сих пор не встречали сколько-нибудь [c.291] серьезного сопротивления от деморализованной греческой армии, исчисляются в 60–70 тыс. чел. Тем не менее, настоятельно необходимы предупредительные меры. Поражение или унизительная эвакуация союзниками Константинополя могла бы привести к серьезным последствиям в Индии и среди прочих магометанских народов, за которые мы несем ответственность… Я хотел бы знать, согласны ли правительства (различных доминионов) принять участие в наших наступлениях и желают ли они прислать нам определенный контингент… Если станет известно о том, что все доминионы или хотя бы один из них предлагает послать нам даже незначительный контингент, то это, несомненно, очень благоприятно отзовется на общем положении”. На следующий день (в субботу) по требованию премьер-министра и его главных коллег (кроме лорда Керзона, бывшего в это время в деревне) я набросал сообщение для печати. Мы считали, что от широкой публики нельзя более скрывать действительное положение вещей и все связанные с ним опасности. Это сообщение многими порицалось за его якобы воинственный и вызывающий тон. В некоторых влиятельных кругах оно встретило дурной прием. Я приведу его здесь, чтобы читатель сам мог судить о нем. “…Приближение к Константинополю и Дарданеллам кемалистских сил и условия, выдвинутые ангорским правительством, грозят уничтожить все результаты победы, одержанной нами над Турцией во время последней войны. Глубокий пролив, отделяющий Европу от Азии и соединяющий Средиземное море с Черным, затрагивает интересы всего мира, интересы Европы и первостепенные интересы самой Англии. Британское правительство считает постоянную и действительную свободу плавания по проливам вопросом существенно важным, ради правильного решения которого оно готово пойти на решительные действия. С большим удовлетворением оно узнало, что взгляды его в этом отношении разделяют Франция и Италия, другие две державы, наиболее заинтересованные в этом вопросе. Вопрос о Константинополе стоит несколько иначе. Более чем два года тому назад было решено, что у турок не следует отнимать Константинополь, и в январе прошлого года на лондонской конференции представителям константинопольского правительства и ангорского правительства было сообщено, что союзники решили возвратить Константинополь туркам при условии удовлетворительного решения двух вопросов. Британский кабинет считает нужным созвать возможно скорее конференцию в любом месте, приемлемом для прочих держав. На этой конференции державы должны принять решительные меры для того, чтобы обеспечить прочный мир с Турцией. Но эта конференция не может взяться за работу и вести ее хотя бы с ничтожными шансами на успех, если кемалистские отряды атакуют нейтральные зоны, охраняющие Константинополь, Босфор и Дарданеллы. Британское и французское правительства поручили своим верховным комиссарам в Константинополе уведомить Мустафу Кемаля и ангорское правительство, что эти нейтральные зоны, охраняемые флагами трех великих держав, должны быть уважены. Но в виду возбужденного настроения и чрезмерной требовательности кемалистов было бы опасно полагаться на одни только дипломатические выступления. Для охраны свободного плавания по проливам и морской границы, отделяющей Европу от Азии, необходимы соответствующие [c.292] силы, способные сопротивляться враждебным действиям турецких войск. Если бы войска Мустафы Кемаля вытеснили союзников из Константинополя, то это привело бы к чрезвычайно гибельным последствиям и вызвало бы сильную реакцию во всем мусульманском мире. Реакция эта не ограничилась бы мусульманскими странами, но сказалась бы и во всех государствах, потерпевших поражение во время последней войны, ибо неслыханные успехи сравнительно слабых турецких сил вдохновили бы эти государства на сопротивление. Кроме того, появление победоносных турок на европейском континенте создало бы на Балканах чрезвычайно опасную ситуацию и по всей вероятности привело бы к огромным кровопролитиям в областях, уже и без того жестоко пострадавших. Союзники обязаны предотвратить эту великую опасность и обеспечить во всех примыкающих к проливу областях мирные и упорядоченные условия жизни. Это даст возможность конференции достойно и успешно довести до конца свою работу и окончательно разрешить вопрос. Правительство его величества готово сделать в этом вопросе все, что от него зависит, и принять все возможные меры для того, чтобы добиться удовлетворительного решения. В этом смысле оно обратилось к прочим великим державам, вместе с которыми оно действовало и которые в настоящее время сообща с ним охраняют Константинополь и нейтральную зону. Совершенно ясно, что в положении глубоко и жизненно заинтересованы и прочие союзные державы Балканского полуострова. Прекращение свободного плавания по проливам во время мировой войны привело Румынию к гибели. Союз Турции и Болгарии привел бы к самым тяжким последствиям для Сербии и для всей вообще Югославии. Вся дунайская торговля, связанная с Черным морем, может быть прекращена, если будут закрыты проливы. Заинтересованность в этом вопросе греков, безусловно, ясна. Поэтому правительство его величества обращается к этим трем балканским державам, приглашая их принять участие в активной защите нейтральных зон. Правительство его величества вошло в сношения и с доминионами. Оно сообщило им, каково положение вещей, и предложило им прислать войска для защиты тех интересов, ради которых они уже принесли огромные жертвы, и той земли, которая освящена бессмертными подвигами их войск. Правительство его величества намерено немедленно послать дополнительные отряды в распоряжение союзного главнокомандующего в Константинополе сэра Чарльза Гарингтона, причем в случае необходимости отряды эти должны быть значительны. Британскому флоту в Средиземном море отдан приказ всеми мерами противиться переходу турками нейтральной зоны или какой бы то ни было попытке их перейти на европейский берег”. Премьер-министр одобрил проект телеграммы доминионам в 7 час. вечера 15 сентября. Она была зашифрована и отправлена в 11 час. 30 мин. ночи. Затем ее надо было переслать, расшифровать и передать различным правительствам доминионов. Все это было закончено только к полудню 16 сентября. Но к этому времени сообщение было уже разглашено прессой по всему миру и дошло до редакций канадских и австралийских газет до того, как ответственные министры получили правительственную депешу. Поэтому министры не успели еще получить никакого [c.293] официального уведомления, как их уже начали осаждать любопытные и волонтеры, желавшие записаться на военную службу. Создалась чрезвычайно неудобная ситуация. Ни один из британских министров не рассчитывал, что официальная телеграмма, которая была утверждена на 17 час. раньше и для рассылки которой имелось 12 час. времени, будет перехвачена прессой. Во всяком случае, опубликование сообщения являлось исключительным шагом. Британское правительство решилось на него, так как ситуация становилась все более и более серьезной и необходимо было предупредить широкую публику. Министры доминионов очутились в сложном положении и, естественно, были раздражены. Они заявили энергичный протест против такого порядка. Правительства и народы Канады и Австралии разделяли сомнения метрополии и ее в общем неодобрительное отношение к грекофильской политике Ллойд-Джорджа. Тот способ, каким союзники разрешали восточную проблему после перемирия, также вызывал всеобщее неудовольствие. Как и англичане, жители доминионов не представляли себе, какое значение имела греческая армия, давшая нам возможность вести в течение трех лет мирную, хотя и бесплодную политику. Как и англичане, они не могли понять, насколько сильно изменилось наше положение вследствие уничтожения греческих армий. Тем не менее, все доминионы отозвались на призыв и заявили, что в случае необходимости они сыграют свою роль в общем деле, – конечно, при условии согласия на то их парламентов. В ночь на 16 сентября правительство Новой Зеландии телеграфировало, что “оно согласно принять участие в намечаемом выступлении и пришлет контингент”. 20 сентября оно сообщило, что “палата представителей единогласно одобрила решение правительства и на военную службу записалось уже свыше 5 тыс. волонтеров”. Через несколько дней число это увеличилось до 12 тыс. Надо заметить, что этот отряд предоставлялся государством, которое насчитывало всего 1.400 тыс. человек и боеспособное население которого уже понесло огромные потери во время мировой войны. То же самое произошло в Канаде и Австралии. Еще долгое время спустя после того, как острота кризиса миновала, правительства этих доминионов осаждались людьми, побывавшими на фронте и желавшими отозваться на призыв. Особую важность мы придавали решениям Австралии и Новой Зеландии, ибо во время мировой войны турки и особенно Мустафа Кемаль испытали на себе тяжелую руку австралийцев, когда им пришлось иметь дело с анзакскими дивизиями. Перспектива опять встретиться лицом к лицу со страшными добровольцами Австралазии должна была немало умерить воинственный пыл турок. Не подлежит сомнению, что это известие, которое мы постарались передать куда следует, в весьма большой степени помогло предотвратить войну. Расхождения между Британией и Францией привели к прискорбному эпизоду. 18 сентября по приказу из Парижа французские отряды покинули своих британских товарищей по оружию в Чанаке и на Исмидском полуострове. За французскими отрядами последовали итальянцы, и Британская империя должна была одна сдерживать наступление надвигавшихся турецких армий. Известие об уходе войск этих двух великих держав могло возбудить в турках самые дикие и тщеславные надежды. Они могли подумать, что Британия, которая на этот раз вряд ли была уверена в благополучном исходе дела, которая была измучена войной, доведена до обнищания и демобилизована, ничего не сможет сделать одна. Теперь ведь турки знали, что против них стояла только одна держава. [c.294] К счастью, во главе их стоял вождь, очень хорошо понимавший положение. Мы не будем говорить о тех скандальных обвинениях, которые выдвигались против нас во время поездки лорда Керзона в Париж 23 сентября. В этот период отношения между англичанами и французами были наихудшими, какие только существовали за все беспокойное двадцатое столетие, а в эти дни обострение дошло до наивысшей точки. Мы пережили непогоду и дожили до лучших дней. Суть споров сводилась в общем к тому, что французы говорили: “Мы сдержим турок дипломатическими средствами воздействия”, а англичане отвечали: “Ваша дипломатия не имеет никакой цены без штыков. Эти штыки мы привинтили к ружьям сами”. Вопрос перешел теперь в область военных мероприятий. Контроль над проливами, очевидно, был бы весьма облегчен, если бы роковые дарданелльские теснины были заняты нашими отрядами с обеих сторон. Поэтому нам было выгоднее удержать чанакские позиции на азиатском берегу. Они представляли собою ценный, хотя, как мне кажется, и не необходимый аванпост. Сначала военное министерство не намеревалось удерживать чанакские позиции и 11 сентября сообщило генералу Грингтону, что он может эвакуировать их, если найдет это нужным. Он возражал против этого решения, считая эти позиции чрезвычайно важными, ибо они защищали подступ к Галлиполийскому полуострову. Тогда ему ответили, что он может удерживать их. Воспользовавшись этим разрешением, 19 сентября генерал Гарингтон послал следующий приказ генерал-майору Мардену, под командой которого находились чанакские позиции: “Вы должны держать Чанак до тех пор, пока это будет возможно с помощью имеющихся у меня сил. Это решение я сообщаю правительству. По моему мнению, после ухода французов из Чанака Кемаль будет противиться британской политике. Если при содействии морских сил вы остановите его, то, по всей вероятности, он не решится двинуться вперед. Обладание этими позициями может предотвратить дальнейшие затруднения”. 20 сентября он телеграфировал в военное министерство: “Если мы по-прежнему будем проявлять решительность, то, по моему мнению, британцы смогут выполнить задачу и без союзников (т.е. без французов и итальянцев). Поэтому, мне кажется, вам нечего опасаться последствий их шага. По моим сведениям, его (Кемаля) министры вызываются назавтра в Смирну на совещание. Очевидно, конференция должна решить, можно ли пойти против Англии со всеми ее доминионами. Я лично думаю, что турки не решатся на это”. В тот же день (20 сентября) кабинет министров обсуждал обстановку, создавшуюся в связи с уходом французов и итальянцев, и выслушал мнения начальников штабов относительно военной ситуации. Принятые решения были вполне целесообразны. Генералу Гарингтону было сообщено, что прежде всего он должен защищать Чанак, а затем Константинополь и что защита Исмидского полуострова имеет сравнительно меньшее значение. 22 сентября генерал Гарингтон известил Мустафу Кемаля через кемалистского представителя в Константинополе, что ему поручено защищать нейтральную зону. 23 сентября турецкий кавалерийский отряд в 1100 чел. вступил в нейтральную зону и двинулся на Эрен Кэй. Британский генерал в Чанаке уведомил турецкого командира, что вступление в нейтральную зону является актом войны и что он вынужден [c.295] будет открыть огонь по туркам, если они не уйдут. Турецкий офицер вел себя корректно и разумно, и утром 24 сентября турецкая кавалерия покинула нейтральную зону. 25 сентября отряд возвратился в Эрен Кэй; на этот раз численность его достигла 2 тыс. чел., и в отряде имелись пулеметы. Турки остались на этой позиции и не слушались наших приказов, но были вежливы и старались вступать в переговоры. Неприкосновенность нейтральной зоны была, несомненно, нарушена. Обе стороны желали выиграть время, ибо турки располагали только кавалерийскими силами и не имели артиллерии, а мы спешили подвезти на место действий подкрепления, артиллерию и аэропланы. В самом начале трехмильный чанакский фронт защищался только тремя с половиной батальонами пехоты и двумя полевыми батареями, – конечно, при поддержке нашего флота, располагавшего огромным числом орудий. После 1915 г. обстрел с моря сухопутных позиций приобрел большое значение. В проливе стояли под парами самые могучие броненосцы нашего флота, многочисленные крейсера и флотилии миноносцев. Все расстояния были с точностью записаны, и огонь можно было регулировать с помощью воздушных наблюдений, которым ничто не могло помешать. Поэтому пехота поддерживалась артиллерией, мощь которой была не меньше, а пожалуй, и больше артиллерийской мощи целого корпуса. 28 сентября Чанак защищали шесть батальонов пехоты, а на Галлиполийском полуострове было поставлено три новых гаубичных батареи. Тридцать шесть орудий среднего калибра были в пути, и грузились на суда шестнадцать восьмидюймовых гаубиц. Воздушные силы также были значительно увеличены. К “Пегасу” с его пятью гидропланами 27 сентября присоединился “Аргус” с шестью гидропланами, а 28 сентября – шесть аэропланов 209-й эскадрильи. 9 и 10 октября должны были прибыть три добавочных эскадрильи в тридцать шесть аэропланов. Премьер-министр попросил меня председательствовать на заседании кабинетской комиссии для согласования действия морских, сухопутных и воздушных сил. Всю неделю от 20 до 28 сентября мы испытывали большую тревогу. Информация относительно турок была неопределенна. До сих пор на сцене появлялись только кавалерийские отряды, совершенно неспособные к атаке укрепленных позиций. Но мы не знали, где в действительности находились передовые колонны турецкой пехоты, двигавшиеся от Смирны к Константинополю. Мы не были заверены, что они не свернут в сторону и не атакуют чанакские позиции. Мы не знали также, какой артиллерией и амуницией турки располагали для этой цели. Мы знали только, что у нас были хорошо укрепленные и огороженные колючей проволокой позиции, что мы обладали превосходством по части воздушных сил и крупной артиллерии и что турки не имели ни танков, ни ядовитого газа. Это было уже много. Но после 28 сентября, когда мы обеспечили за собой значительное превосходство в воздушных силах и с Галлиполийского полуострова прибыли гаубицы, стало совершенно ясно, что британские отряды можно вытеснить из Чанака только посредством крупной военной операции. В 1917 и 1918 г. на западном фронте никто не пытался бы атаковать такую позицию, не располагая в данной зоне по меньшей мере равными воздушными и артиллерийскими силами и втрое большим количеством пехоты по линии боя. Опыт показал, что если артиллерия атакующей стороны не одолела артиллерии обороняющейся стороны и не стерла в порошок занимаемые пехотой позиции, то массовое наступление пехоты, обстреливаемой пулеметами [c.296] и метким ружейным огнем и вынужденной преодолевать проволочные заграждения, может закончиться только бойней, которая будет тем больше, чем дольше продолжается атака. Кроме того, сотни примеров доказывают, что без танков и газа шансы на успех атаки сомнительны даже в том случае, если артиллерия разбила оборонительные сооружения противника. Особенно ясно мне припоминается поражение, нанесенное анзакскими дивизиями туркам 19 мая 1915 г., после первой высадки на Галлиполийском полуострове. В этом пункте анзакские дивизии, располагавшие гораздо менее мощной артиллерией и фактически лишенные всяких воздушных сил, имели дело с лучшими отрядами турецкой регулярной армии, почти втрое превосходившими их численностью. Но турки, бросившиеся в атаку с огромным мужеством, были сняты огнем и оставили между линиями окопов целые тысячи трупов. По взаимному соглашению борющихся сторон пришлось объявить перемирие для очистки местности от трупов, – единственное перемирие, которое было во время всей галлиполийской кампании. Поэтому после 28 сентября не было никаких оснований опасаться за тактическое положение чанакских позиций. Но особенно большие надежды внушала стратегическая ситуация. Вряд ли можно было думать, что такой умный и опытный военачальник, как Мустафа Кемаль, отклонится в сторону от своего похода на Константинополь и поведет своих усталых и измученных солдат на штурм укрепленной британской позиции. Какие политические выгоды он получил бы, если бы Британская империя была вынуждена начать с ним войну? Каких тактических преимуществ он добился бы, если бы в этом петушином бою, имеющем исключительно местное значение, он зря потратил бы свою скудную амуницию и потерял бы немалое число солдат? Какие стратегические выгоды достались бы ему, если бы он замедлил свой марш на Исмидский полуостров и оттянул бы установление тесного контакта с его сторонниками в Константинополе? Каждый день промедления, отсрочивавший его прибытие в Константинополь, грозил ему опасностями. Он знал, что стоявшая во Фракии греческая армия почти равнялась его собственной. После малоазиатских неудач в Афинах произошел военный переворот. Константин был изгнан, и греческие военные власти объявили, что будут защищать восточную Фракию. Каждый день, выигранный ими для реорганизации сил и закрепления передовых позиций перед чаталджийской линией укреплений, наносил ущерб Кемалю. А в то же время совсем близко от него был Константинополь, в котором имелось множество сторонников Кемаля и у которого почти не было никакой иной защиты, кроме ласковых просьб и увещаний г. Франклина Буйона. И на самом деле Мустафа Кемаль ни на один шаг не отклонился от своего пути. Как и подобает мудрому человеку, он спешил как можно скорее добраться до своей главной и притом легкой цели. Свои фланговые кавалерийские отряды он пустил в ход для того, чтобы придать своей армии видимость силы и создать впечатление, будто он собирается напасть на британские позиции в Чанаке. Его кавалерийские офицеры получили строжайший приказ избегать конфликтов и завязать мирные переговоры. С их непобедимым добродушием не могли ничего сделать самые суровые и официальные отповеди. Они всячески старались устроить братание с британскими войсками и даже решились обратиться с просьбой о том, чтобы им ссудили палатки и некоторые мелкие лагерные принадлежности. Расположенным в Чанаке британским силам в сущности никогда не [c.297] грозила никакая опасность. Опасность грозила Константинополю. Но защита Константинополя, в виду ухода со сцены двух прочих держав, не была главной обязанностью Британии. 30 сентября я набросал краткую записку для нашей небольшой группы. Эту записку нелишне здесь воспроизвести. Чанак 30 сентября 1922 г. “До сих пор мы тщательно изучали наше положение в Чанаке, как будто ожидая, что на нас нападет там вся кемалистская армия. Но это кажется маловероятным. Кемалисты воюют с Грецией, и их главная цель, – пробраться во Фракию и разбить стоящие там греческие армии. Им нечего пытаться пройти через Дарданеллы или Мраморное море. Единственно возможный для лих путь в Европу ведет через Босфор или, может быть, через Черное море. В настоящий момент, как это было, по всей вероятности, все время после падения Смирны, они заняты перегруппировкой основного ядра своей армии, которое должно направиться на Исмидский полуостров, чтобы затем пересечь Босфор. На Чанакский полуостров они послали только кавалерию и небольшие пехотные отряды, чтобы окружить британские войска и поставить некоторое число орудий на незанятых берегах Дарданелл. Во всяком случае, ясно, что Кемалю приходится выбирать между двумя решениями: он должен либо двинуться во Фракию через Босфор и завязать там сражение с греческой армией, либо попытаться одолеть англичан в Чанаке. Было бы с его стороны большой ошибкой, если бы он остановился на полумерах, атакуя слабыми силами британские чанакские позиции и в то же время отправив недостаточные силы против греческой армии во Фракии. Рассмотрим эти две альтернативы по очереди, остановившись сначала на наименее вероятной. Если Кемаль атакует Чанак главными силами своей армии, бросив туда большую часть своей артиллерии и своих скудных запасов амуниции, то у греков будет достаточно времени, чтобы целиком реорганизовать и максимально пополнить свою фракийскую армию… Если он примет второе решение, то представляется наиболее вероятным, что приблизительно через три недели он войдет в соприкосновение с греками на линиях чаталджийских укреплений. В этом случае он, конечно, оставит вокруг Чанака достаточные силы для нашего окружения, но не рискнет на какую бы то ни было серьезную и дорогостоящую атаку. Равным образом он не станет тратить зря своей амуниции на обстрел проходящих проливы судов из батарей, расположенных на азиатском берегу Дарданелл. Приблизительно с конца октября он начнет серьезные бои во Фракии. Если с момента открытия военных действий мы примем надлежащие меры, то наша позиция будет чрезвычайно сильна. Господство над Мраморным морем и наша морская мощь дадут нам возможность весьма быстро передвигать наши силы во многих направлениях. Вряд ли можно представить себе более превосходную систему сухопутных и водных путей сообщения, чем та, какая будет в нашем распоряжении… Кемалистская армия будет вести во Фракии серьезные бои с греками, а ее линия сообщений, тянущаяся вдоль Исмидского полуострова, сможет быть в любой момент перерезана сильной, сплоченной британской армией, занявшей Галлиполи и Чанак и располагающей [c.298] помощью нашего флота. Такое положение оказалось бы поистине безнадежным… Чем внимательнее мы рассматриваем положение, тем более очевидными становятся преимущества британской позиции в Чанаке и на Галлиполийском полуострове. Дилемма, которую придется разрешать Кемалю, будет до крайности трудна. Ему придется или ломать себе зубы о британские позиции в Чанаке, давая таким образом грекам возможность с каждым днем все более и более усиливать свою армию, или броситься сломя голову во фракийскую ловушку… Как это почти всегда бывает, остается еще третье возможное решение. Допустим, что Кемаль, поняв всю тщетность серьезной и долгой борьбы с британскими силами в Чанаке и опасность, которой он будет подвергаться, если он начнет крупные военные операции во Фракии, а одновременно с этим враждебные британские силы будут грозить его линии сообщений, откажется от обоих проектов. В этом случае мы достигнем наших целей без того, чтобы начать серьезные военные действия. Начнутся мирные переговоры, но уже в иной обстановке, чем та, которая была в Париже. Если в результате этих переговоров туркам позволят вернуться в Константинополь и Фракию, то разрешение это должно быть дано на таких условиях, которые, по нашему мнению, могут наилучшим образом обеспечить длительный мир. Я надеюсь, что мы оценим все преимущества нашего положения, прежде чем предпримем какие-либо шаги, сводящие эти преимущества на нет”. Положение в Чанаке стало критическим. 28 сентября генерал Гарингтон сообщил, что турки собираются в значительном числе около британских позиций и “скалят зубы из-за колючей проволоки”, что они, очевидно, действуют согласно полученным приказам, что сделано все возможное во избежание конфликтов, но что положение становится невозможным. Он сообщил далее, что британская позиция “сильна, прекрасно ограждена проволокой и хорошо расположена”. Получив это извещение, кабинет предписал генералу вручить туркам ультиматум и предложить им покинуть нейтральную зону и убраться из Чанака в течение определенного короткого срока. По истечении этого срока генералу предоставлялось право пустить в ход все находящиеся в его распоряжении силы. Но генерал сумел разрешить эти затруднения, не воспользовавшись данным ему разрешением. Такт, хладнокровие и терпение генерала Гаринггона были образцовы. Случилось так, что, начиная с того момента, когда кабинет послал решительную телеграмму, подавшая к ней повод турецкая провокация начала мало-помалу прекращаться. 30 сентября чанакский командир генерал Марден сообщил, что нет никаких признаков, указывающих на то, что кемалисты собираются пустить в дело орудия или пехоту и что его отряды не подвергаются опасности. Так как каждый день промедления все более и более усиливал положение британского отряда, то генерал Гарингтон не сче