Эдгар Алан По

[Romeo]

Ֆորումում կա՞ն արդյոք Է. Ա. Պոի երկրպագունէր:

The Raven

Первая публикация:

Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,

Over many a quaint and curious volume of forgotten lore -

While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,

As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.

"'Tis some visitor," I muttered, 'tapping at my chamber door -

Only this and nothing more."

Ah, distinctly I remember, it was in the bleak December,

And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.

Eagerly I wished the morrow; - vainly I had sought to borrow

From my books surcease of sorrow - for the lost Lenore -

For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore -

Nameless here for evermore.

And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain

Thrilled me - filled me with fantastic terrors never felt before;

So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating,

"'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door -

Some late visitor entreating entrance at my chamber door; -

This it is and nothing more."

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,

"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;

But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,

And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,

That I scarce was sure I heard you" - here I opened wide the door; -

Darkness there and nothing more.

Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,

Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;

But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,

And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore?"

This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"

Merely this and nothing more.

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,

Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.

"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice;

Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore -

Let my heart be still a moment, and this mystery explore; -

'Tis the wind and nothing more!"

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,

In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;

Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;

But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door -

Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door -

Perched, and sat, and nothing more.

Then this ebony bird beguilling my sad fancy into smiling,

By the grave and stern decorum of the countenance it wore,

"Thou thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven,

Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore -

Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"

Quoth the Raven, "Nevermore."

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,

Though its answer little meaning - little relevancy bore;

For we cannot help agreeing that no living human being

Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door -

Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,

With such name as "Nevermore."

But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only

That one word, as if his soul in that one word he did outpour.

Nothing further then he uttered - not a feather then he fluttered -

Till I scarcely more than muttered, "Other friends have flown before -

On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before."

Then the bird said, "Nevermore."

Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,

"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store,

Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster

Followed fast and followed faster till his songs one burden bore -

Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore

Of 'Never - nevermore.'"

But the Raven still beguiling my sad fancy into smiling,

Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird and bust and door;

Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking

Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore -

What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore

Meant in croaking "Nevermore."

This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing

To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;

This and more I sat divining, with my head at ease reclining

On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,

But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,

She shall press, ah, nevermore!

Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer

Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.

"Wretch," I cried, "thy God hath lent thee - by these angels he hath sent thee

Respite - respite and nepenthe from thy memories of Lenore!

Quaff, oh, quaff this kind nepenthe, and forget this lost Lenore!"

Quoth the Raven, "Nevermore."

"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still, if bird or devil! -

Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,

Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted -

On this home by Horror haunted - tell me truly, I implore -

Is there - is there balm in Gilead? - tell me - tell me, I implore!"

Quoth the Raven, "Nevermore."

"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still, if bird or devil! -

By that Heaven that bends above us - by that God we both adore -

Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,

It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore -

Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore."

Quoth the Raven, "Nevermore."

"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting -

"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian chore!

Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!

Leave my loneliness unbroken! - quit the bust above my door!

Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"

Quoth the Raven, "Nevermore."

And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting

On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;

And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,

And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the door;

And my soul from out that shadow that lies floating on the floor

Shall be lifted - nevermore!

Перевод Игоря Голубева

(СТИХИиА, кн.3. М., Ладомир, 2001)

Било полночь. Был я болен, духом пуст и обездолен,

Заблудился в старой Книге, в неразгаданных словах.

Пробужденьем от кошмара прозвучали три удара,

Как когда-то - три удара старой битой на дверях.

Я подумал: там прохожий зябко ёжится в дверях,

Заблудившийся в полях.

Только я привстал со стула, лампа, помню я, мигнула,

Пламя словно бы от ветра закачалось на свечах.

И внизу качнулись тени - сумма смуты и смятений,

Не вопросы, просто тени, молча лёгшие во прах...

Ах, Ленор, моя утрата, ночи, лёгшие во прах...

Ты ушла - и мир зачах.

Зашуршало что-то в шторах, из угла донёсся шорох,

Будто ночи одиночеств отражаются в вещах,

Довершают мне потерю приглашеньем к суеверью,

Тут же кто-то ждёт за дверью с чёрной ночью на плечах...

Я нарочно медлю, что ли? Поневоле смутный страх,

Если полночь на часах.

Впрочем, хватит! Может, хуже там - кому-то - в зимней стуже.

Я откинул крюк тяжёлый и за дверью нараспах

Огляделся: "Гость иль гостья, здесь темно как на погосте,

Где же вы? Не прячьтесь, бросьте!.." - Пустота и снежный прах.

Леденеющий от злости, ветер гонит снежный прах,

Стонет в кленах и в кустах.

Но озноб бежит по коже не от ветра, не похоже,

Вроде б что-то или кто-то, заблудившийся в мирах,

Из глубин декабрьской ночи сообщить мне что-то хочет,

Передать мне что-то хочет знаком или на словах.

Вдруг "Ленор" шепнуло эхо... Может - я позвал впотьмах,

Может, просто шум в ушах.

У меня замёрзло сердце, я вернулся в дом согреться,

Сел к камину и услышал тот же стук, вернувший страх.

Но сказал себе: "Так часто клёны полночью стучатся,

Нам мерещатся несчастья, людям, жмущимся в домах, -

Будто призраки стучатся к людям, жмущимся в домах,

А всего-то - ветки взмах".

Но едва окно раскрыл я, вижу клюв, глаза и крылья -

Мне шагнул навстречу Ворон, и крыла тяжёлый взмах

Чадо Вечности и Ада перенёс на бюст Паллады...

Мне за слёзы так и надо - слишком горем я пропах.

Хоть какой, да собеседник: если горем я пропах,

Скажет "Крра!" в ответ на "Ах!.."

Как он важен, как вальяжен, хоть и чёрен, да не страшен,

И едва ль его жилище - на Летейских берегах.

Если был бы он и вправду Вестник Рая, Ворон Ада,

Мне узнать бы было надо, как зовётся в тех мирах.

Ну, давай! Ответствуй, Ворон, как ты звался в тех мирах!

Ворон горько каркнул: "Крах!"

Я отпрянул: ну и диво! Птица дьявольски учтива,

Хоть запуталась, бедняга, в разных птичьих именах.

Вышло чётко; но, однако, имя - нечто вроде знака,

Можно звать и так и всяко, но своих домашних птах,

Даже пусть больших и чёрных, но никто домашних птах

Не терзает кличкой "Крах".

Как он прочно сел над дверью! - видно, чувствует доверье.

В этом чудится мне что-то, встарь мелькавшее в мечтах.

Где мечты?.. Где шатья братья?.. Не могу друзей собрать я,

Словно некое проклятье на моих лежит друзьях.

Что же нужно, чтоб остался хоть бы ты - в моих друзьях?

Ворон горько каркнул: "Крах!"

Вздрогнул я. За чёрным словом - жалким жизненным уловом -

Чей-то чёрный крест увидел на надеждах и делах.

Был хозяин птицы - нытик, духом полный паралитик,

Вы таких не окрылите, - он почти с восторгом чах.

Ворон слушал это слово, а хозяин чах да чах -

Сам себе накаркал крах.

Вещий Ворон, тощий Ворон, чей-то горестный позор он

Поневоле выдал миру: что ему в людских речах!..

Я придвинулся: наверно, понимает он неверно,

Но - сиянье или скверну слышит он в таких словах?

Что он, Ворон, смутно видит в человеческих словах -

Для примера, в слове "крах"?

Не "любовь" ли?.. Вдруг воскресло, как она садится в кресло,

И опять сидим мы рядом и мечтаем при свечах...

Может, ей, такой прекрасной, к высшим таинствам причастной,

На земле - такой несчастной, место - там, на Небесах?

Для неё, кого с рожденья ждали там, на Небесах,

Смерть - Призванье, а не крах?..

И в ответ мне - полузримо в клубах ладанного дыма

Появились серафимы с горним светом на челах.

"Вот мне знак! Теперь я знаю: горем я Ленор терзаю!..

Жечь, как я сейчас дерзаю, душу на ночных кострах -

Пусть оставлю! - и тогда мне вместо жизни на кострах

Будет..." Каркнул Ворон: "Крах!"

"Ты! Подделка под пророка! Не казни меня до срока!

Будь ты птица, будь ты демон, ты - знаток в таких вещах.

Не в пустыне злого Рока, так на папертях Востока,

Не в твоей стране порока, так в иных каких краях -

Подскажи - какое средство стать беспамятным как прах?!"

Ворон горько каркнул: "Крах!"

"Ты! Подделка под пророка! Ты - не морок, ты - морока.

Хоть бы видимость надежды отыскать в твоих словах!..

Подтверди мне не переча, что блаженной будет встреча,

Что Ленор, затеплив свечи, ждёт меня на Небесах.

Что же - ну, ответствуй, демон! - ждёт меня на Небесах?"

Ворон горько каркнул: "Крах!"

"Вот и знак, пернатый дьявол: ты мой враг, ты вновь слукавил,

Ты пронзил мне клювом сердце, - изыди, вселенский страх!

Не переча, не пророча - прочь, порочный отпрыск Ночи,

В дверь, в окно - решай, как проще, каркай там, в пустых полях.

Что тебе в моих мученьях, что тебе в моих мечтах?.."

Ворон горько каркнул: "Крах!"

Так сидит и до сих пор он, и следит за мною Ворон,

Белый бюст и чёрный Ворон сторожат меня в дверях.

Взгляд - как огненная спица, и хотя недвижна птица,

Тень под нею шевелится, как крыла протяжный взмах,

Мне из глуби этой тени всё виднее каждый взмах,

Всё роднее слово "крах".