Псалом

[lamps]

Первоначально кажется, что это крыса  царапается  в  дверь.  Но  слышен

очень вежливый человеческий голос:

    - Можно войти?

    - Можно, пожалуйста.

    Поют дверные петли.

    - Иди и садись на диван. (От двери). - А как я по паркету пойду?

    - А ты тихонечко иди и не катайся. Ну-с, что новенького?

    - Нициво.

    - Позвольте, а кто сегодня утром ревел в коридоре?

    (Тягостная пауза). - Я ревел.

    - Почему?

    - Меня мать наслепала.

    - За что?

    (Напряженная пауза). - Я Сурке ухо укусил.

    - Однако.

    - Мама говорит, Сурка - негодяй. Он дразнит меня, копейки поотнимал.

    - Все равно, таких декретов нет, чтоб из из-за копеек уши людям кусать.

    Ты, выходит, глупый мальчик.

    (Обида). - Я с тобой не возусь.

    - И не надо.

    (Пауза). - Папа приедет, я ему сказу. (Пауза). - Он тебя застрелит.

    - Ах, так! Ну,  тогда  я  чай  не  буду  делать.  К  чему ?  Раз  меня

застрелят...

    - Нет, ты цай делай.

    - А ты выпьешь со мной?

    - С конфетами? Да?

    - Непременно.

    - Я выпью.

    На корточках два человеческих тела - большое и  маленькое.  Музыкальным

звоном кипит чайник, и конус жаркого света лежит на странице Джером Джерома.

    - Стихи-то ты, наверно, забыл?

    - Нет, не забыл.

    - Ну, читай.

    - Ку...Куплю я себе туфли...

    - К фраку.

    - К фраку, и буду петь по ноцам...

    - Псалом.

    - Псалом... и заведу... себе собаку...

    - Ни...

    - Ни-це-во-о...

    - Как-нибудь проживем.

    - Нибудь как. Пра-зи-ве-ем.

    - Вот именно. Чай закипит, выпьем, проживем.

    (Глубокий вздох). - Пра-зи-ве-ем.

    Звон. Джером. Пар. Конус. Лоснится паркет.

    - Ты одинокий.

    Джером падает на паркет. Страница угасает.

    (Пауза). - Это кто же тебе говорил?

    (Безмятежная пауза). - Мама.

    - Когда?

    - Тебе пуговицу когда  присивала.  Присивала.  Присывает,  присывает  и

говорит Натаске...

    - Тэк-с. Погоди, погоди, не вертись, а то я тебя обварю... Ух!..

    - Горяций, ух!

    - Конфету какую хочешь, такую и бери.

    - Вот я эту больсую хоцу.

    - Подуй, подуй и ногами не болтай. (Женский голос за сценой). - Славка!

Стучит дверь. Петли поют приятно.

    - Опять он у вас. Славка, иди домой!

    - Нет, нет, мы с ним чай пьем.

    - Он же недавно пил. (Тихая откровенность). - Я ...не пил.

    - Вера Ивановна. Идите чай пить.

    - Спасибо, я недавно...

    - Идите, идите, я вас не пущу...

    - Руки мокрые...белье я вешаю...

    (Непрошенный заступник). - Не смей мою маму тянуть.

    - Ну, хорошо, не буду тянуть... Вера Ивановна, садитесь...

    - Погодите, я белье повешу, тогда приду.

    - Великолепно. Я не буду тушить керосинку.

    - А ты, Славка, выпьешь, иди к себе. Спать. Он вам мешает.

    - Я не месаю. Я не салю.

    Петли поют неприятно. Конусы в разные стороны. Чайник безмолвен.

    - Ты уже спать хочешь?

    - Нет, я не хоцу. Ты мне сказку расскази.

    - А у тебя уже глаза маленькие.

    - Нет. Не маленькие, расскази.

    - Ну, иди сюда, ко мне. Голову клади. Так. Сказку? Какую же тебе сказку

рассказать? А?

    - Про мальчика, про того...

    - Про мальчика? Это, брат, трудная сказка. Ну, для тебя,  так  и  быть.

Ну-с, так вот, жил, стало-быть, на свете мальчик. Да-с. Маленький,  лет  так

приблизительно четырех. В Москве. С мамой. И звали этого мальчика Славка.

    - Угу... Как меня?

    - Довольно красивый, но был он, к величайшему сожалению,  -  драчун.  И

дрался он чем ни попало - кулаками, и ногами, и даже калошами. А однажды  на

лестнице девочку из 8-го номера, славная такая девочка, тихая, красавица,  а

он ее по морде книжкой ударил.

    - Она сама дерется...

    - Погоди. Это не о тебе речь идет.

    - Другой Славка?

    - Совершенно другой. На чем, бишь, я остановился? Да... Ну, натурально,

пороли этого Славку каждый день, потому что нельзя же, в самом  деле,  драки

позволять. А Славка все-таки не унимался. И дошло дело до того, что  в  один

прекрасный день Славка поссорился с  Шуркой,  тоже  мальчик  такой  был,  и,

недолго думая, хвать его зубами за ухо, и пол-уха - как не бывало. Гвалт тут

поднялся, Шурка орет,  Славку  порют,  он  тоже  орет...  Кой-как  приклеили

Шуркино ухо синдетиконом, Славку, конечно, в угол  поставили...  И  вдруг  -

звонок... И  является  совершенно  неизвестный  господин  с  огромной  рыжей

бородой и в синих очках и спрашивает басом: "А позвольте узнать,  кто  здесь

будет Славка?" Славка отвечает: "Это я Славка". - "Ну, вот что, -  говорит,

- Славка, я  -  надзиратель  над  всеми  драчунами,  и  придется  мне  тебя,

уважаемый Славка, удалить из Москвы. В Туркестан". Видит Славка, дело плохо,

и чистосердечно раскаялся. "Признаюсь, - говорит,  -  что  дрался,  я  и  на

лестнице играл в копейки,  и  маме  бессовестно  наврал  -  сказал,  что  не

играл... Но больше этого не будет, потому что я начинаю новую жизнь". - "Ну,

- говорит надзиратель, - это другое дело.  Тогда  тебе  следует  награда  за

чистосердечное твое  раскаяние".  И  немедленно  повел  Славку  в  наградной

раздаточный склад. И видит Славка, что там видимо-невидимо разных вещей. Тут

и  воздушные  шары,  и  автомобили,  и  аэропланы,  и  полосатые  мячики,  и

велосипеды, и барабаны. И  говорит  надзиратель:  "Выбирай,  что  твоя  душа

хочет". А вот что Славка выбрал, я и забыл...

    (Сладкий, сонный бас). - Велосипед!..

    - Да, да, вспомнил - велосипед. И сел немедленно Славка на велосипед  и

покатил прямо на Кузнецкий мост. Катит и в рожок трубит, а публика стоит  на

тротуаре, удивляется: "Ну и замечательный же человек этот Славка. И  как  он

под автомобиль не попадет?" А  Славка  сигналы  дает  и  кричит  извозчикам:

"Право держи!" Извозчики летят, машины  летят,  Славка  нажаривает,  и  идут

солдаты и марш играют, так что в ушах звенит...

    - Уже?..

    Петли поют. Коридир. Дверь. Белые руки, обнаженные по локоть.

    - Боже мой. Давайте, я его раздену.

    - Приходите же. Я жду.

    - Поздно...

    - Нет, нет...И слышать не хочу...

    - Ну хорошо.

    Конусы света. Начинает звенеть. Выше фитили. Джером не нужен - лежит на

полу. В слюдяном окне керосинки - маленький радостный ад. Буду петь по ночам

псалом. Как нибудь проживем. Да, я одинокий. Псалом печален. Я не умею жить.

Мучительнее всего в жизни - пуговицы. Они отваливаются, как будто отгнивают.

Отлетела на жилете вчера одна. Сегодня одна на  пиджаке  и  одна  на  брюках

сзади. Я не умею жить с пуговицами, но я все  вижу  и  все  понимаю.  Он  не

приедет. Он меня не застрелит. Она говорила тогда в коридоре Наташке: "Скоро

вернется муж, и мы  уедем  в  Петербург".  Ничего  он  не  вернется.  Он  не

вернется, поверьте мне. Семь месяцев его нет, и три раза я  видел  случайно,

как она плачет. Слезы, знаете ли, не  скроешь.  Но  только  он  очень  много

потерял от того, что бросил эти белые, теплые руки. Это его дело,  но  я  не

понимаю, как же он мог Славку забыть.

    Как радостно спели петли.

    Конусов нет. В слюдяном окошке - черная мгла. Давно замолк чайник. Свет

лампы тысячью маленьких глазков глядит сквозь реденький сатинерт.

    - Пальцы у вас замечательные. Вам бы пианисткой быть.

    - Вот поеду в Петербург, опять буду играть.

    - Вы не поедете в Петербург... У Славки на шее такие же завитки, как  и

у вас... А у меня тоска, знаете ли. Скучно  так,  чрезвычайно  как-то.  Жить

невозможно. Кругом пуговицы, пуговицы, пуго...

    - Не целуйте меня... не целуйте... мне нужно уходить... Поздно...

    - Вы не уйдете. Вы там начнете плакать. У вас есть эта привычка.

    - Неправда. Я не плачу. Кто вам сказал?

    - Я сам знаю. Я сам вижу. Вы будете плакать, а у меня тоска... тоска...

    - Что я делаю... что вы делаете...

    Конусов нет. Не светит лампа сквозь реденький сатинет. Мгла. Мгла.

    Пуговиц нет. Я куплю Славке велосипед. Не куплю себе туфли к фраку,  не

буду петь по ночам псалом. Ничего, как нибудь проживем.

        1923