РОДИНА КРАСНЫХ ВОЛКОДАВОВ
“Из воинов Чардахлы впору делать полк смертников”, — говорили в военкомате
Высокогорное село Чардахлы, что в Нижнем Карабахе, — единственное в своем роде. Оно дало миру маршала Ивана Баграмяна и маршала бронетанковых войск Амазаспа Бабаджаняна, 12 генералов и 7 Героев Советского Союза. Каждый пятый житель села, ушедший на войну, занял высшие командные должности, каждый второй был награжден орденами и медалями.
Жители села до сих пор считают маршала Баграмяна “советским человеком”, а преклоняются перед маршалом Бабаджаняном, которого соседи называли “каллягез” — “отчаянным до сумасшествия”, в военной школе — “Чуто” — “Малышом”, а немцы — “Черной Пантерой”.
Наш специальный корреспондент встретилась с жителями села Чардахлы и узнала уникальные, малоизвестные факты из жизни именитых земляков.
“Чанлыбел” — “Туманная гора”
Чертыхаясь и проклиная все на свете, наш проводник Славик везет нас к границе. На нейтральной территории — у знаменитого рынка Садахло, где каждый вторник собираются оптовики трех государств — Армении, Грузии и Азербайджана, он притормаживает и еще раз переспрашивает: “Вы точно хотите попасть в Чардахлы?” Услышав утвердительный ответ, вздыхает и идет искать авторитета Петроса, “держащего рынок” на армянской стороне.
Уникальное высокогорное армянское село в результате карабахского конфликта осталось на территории Азербайджана. Чтобы попасть в Чардахлы, нам нужно будет пересечь две границы — с Грузией и Азербайджаном.
— Какие такие транзитные визы?! — кричит, жестикулируя, синий от черной щетины Петрос. — Сам по Грузии провезу, мою машину в округе все знают. А дальше сдам Таиру — моему деловому партнеру на азербайджанской стороне. Там его машину все знают!
Выруливая на дорогу к Марнеули, Петрос объясняет:
— Вы не одни туда–сюда колесите. Азербайджанские и армянские группировки давно наладили бизнес по переправке на территории своих стран надгробных плит усопших родственников. Армянские беженцы из Азербайджана и азербайджанцы, жившие в Армении, через посредников за значительные суммы перевозят останки через Грузию и южные регионы России. Каждый год могилы азербайджанцев в Нагорном Карабахе редеют. То же самое происходит с армянскими могилами в опустевших армянских деревнях в Азербайджане...
Через два с половиной часа мы без приключений подъезжаем к Красному мосту — пропускному пункту на границе Грузии с Азербайджаном, где на обочине нас дожидается “десятка” с тонированными стеклами. Проехав без остановки по “зеленому коридору”, мы мчимся по территории Азербайджана в сторону Шамхора.
Необъемных размеров азербайджанец Таир, показывая на дорожный указатель “Чанлыбел”, переводит: “Туманная гора”. Это и есть бывшее армянское село Чардахлы. Таир ставит условие: “Хотите вернуться назад — из машины не выходить! Чужакам здесь очень опасно”.
Медленно мы катим по центральной сельской улице. Она похожа на магистраль. По обе стороны дороги — добротные двухэтажные дома, на входе — массивные железные ворота.
— Это все от армян осталось, — весело объясняет Таир. — Село–то было “маршальским” — все им в руки само текло!
Проезжаем мимо здания музея, посвященного памяти двух маршалов. Облицовка со стен вся ободрана.
— Здесь одно время была чайхана, — говорит Таир. — Теперь здание музея пустует.
Проезжая мимо армянского кладбища, видим: могильные кресты и плиты все перевернуты.
— Ни одного армянина в селе сейчас нет! — подводит итог наш проводник. — 170 армянских семей из Чардахлы переселились в приграничный Зорокан.
“Наши предки жили в окружении окопов”
Въезжая в Зорокан, видим на стенде из металлических прутьев портреты маршалов и генералов, уроженцев Чардахлы. Совсем рядом — гряда снежных гор. За ними — Азербайджан, откуда мы вернулись.
— Чардахлы издавна было армянским селом, — говорит руководитель общины Юрий Манасян, названный русским именем в честь первого космонавта. — И мы, и наши предки жили в окружении турок (так местные называют азербайджанцев). Жили патриархально, замкнуто. Бабушка рассказывала, что турки нападали на наше село постоянно. Окрестности деревни до революции были окружены окопами. На высокой горе стоял каменный крест — хачкар — и колокол 46 пудов, извещавший о нападении. В царскую армию азербайджанцев не брали — они считались неспособными к военной службе, занимались тем, что пасли скот, воровали его и у армян, и друг у друга. Наши старики шутили: “Социализм пришел на радость азербайджанцам”. Пятнадцать лет минуло, как родины не видим. Все осталось там, — машет он рукой в сторону границы.
В одном из дворов старуха прямо в воздухе раскатывает тесто для лаваша — подбрасывает лист вверх и ловит его протянутыми руками. Движения ее — плавные и быстрые, осторожные и самоуверенные — кажутся красивым древним танцем — одних лет с печеным хлебом.
— Наши деды и отцы росли в изолированной среде, — говорит председатель общины. — С детства им внушали: мужчина должен защищать себя, свой род, свой народ. В деревне был культ оружия. В каждом доме были старинные ружья, шашки, сабли. Каждый мальчишка уже в семилетнем возрасте мастерил себе самострел и выходил с подростками пасти скот. Соседи из окружающих азербайджанских сел только и ждали случая, чтобы отбить от нашего стада овцу-другую, а самих пастухов-армян — избить. Нашим сельчанам во враждебном окружении нужно было выживать. Однажды будущий маршал, а тогда четырнадцатилетний Иван Баграмян подрался на пастбище со здоровым взрослым мужчиной из соседнего села — с синяками остался, но в схватке выстоял. Старики потом шутили: “Через ту драку и стал дважды Героем Советского Союза”.
В деревне Чардахлы все были сильными: и мужчины, и быки, и собаки. Во дворе церкви у нас каждые выходные проходили состязания по борьбе. Мужчины устраивали в горном ручье запруды и купались круглый год. Каждый хозяин считал своим долгов держать в хлеву норовистого быка, который мог бы на горной тропе потеснить соседского рогатого задиру. И еще: почти в каждом доме были могучие пастушьи собаки — знаменитые красные волкодавы. Эти собаки, размером с двух овец, могли выйти победителями в схватке с медведем. Еще в советское время в Чардахлы устраивали собачьи бои.
— Из 1250 человек, ушедших в 41–м из села на фронт, двое стали маршалами, двенадцать — генералами, семь — Героями Советского Союза, каждый пятый занял высокие командные должности, каждый второй был награжден орденами и медалями. В военкомате говорили: “Из воинов Чардахлы впору делать полк смертников”. Наши земляки стояли насмерть. Перед боем чардахлинцы надевали на плечи и спину скрученный белый саван в виде креста. Шли на верную смерть — защищать свою землю. Каждый хотел, чтобы его род им гордился.
“Немцы называли Бабаджаняна Черной Пантерой”
Кругом — каменные луга, каменные степи… Ветер несет по улице каменную пыль.
— В Чардахлы — Нижнем Карабахе — земля была золотая, — говорит председатель общины. — Без полива огромный урожай картошки давала. Деревья вековые росли. Две огромные чинары были своеобразными воротами в село. Около деревьев-исполинов назначали свидания, встречали всех приезжающих в Чардахлы.
— Про Баграмяна старики говорили: “Он советский человек, политик”, больше в селе уважали Бабаджаняна, считали его рыцарем, — говорит старейший учитель села Арустам Карапетян. — Когда пас скот в приграничных районах Амазапс Бабаджанян, об этом знали все жители окрестных азербайджанских сел и старались держаться от этого “кяллагез” — “отчаянного до сумасшествия” — подальше. Про него говорили: “Сначала бьет, потом “здравствуй” говорит”.
— Дед мне рассказывал, что Бабаджанян вообще очень дерзким был, несправедливость не терпел, обиду не прощал, — рассказывает Юрий. — Однажды на уроке, когда учитель его незаслуженно обидел, он выхватил из сумки… маузер. Оружие у мальчишки из рук выбили, тогда ученик с учителем едва не подрались, их чудом разняли. Подростком Бабаджанян ушел из школы. Спустя годы, приписав себе в документах год, он поступил в Закавказскую военно–пехотную школу. Амазапс был небольшого роста, и в училище его стали звать “Чуто” — “Малыш”. За плечами у него было только пять классов образования, и в первые месяцы учебы он ни разу не ходил в увольнение — занимался и читал, читал все, что попадалось под руку. В конце семестра он стал круглым отличником и лучшим стрелком.
— Земляки преклонялись перед Бабаджаняном, — продолжает старый учитель. — Баграмян все время подчеркивал: “Истинный герой — Бабаджанян! Все свои награды он завоевал в боях!” В селе знали, что у Бабаджаняна были переломаны все ребра. Ha танке он передвигался, только высунувшись по пояс из люка. Он участвовал в Курской битве, его танки с ходу на плотах первыми форсировали Днестр. За быстроту маневров и отчаянную смелость немцы прозвали его Черной Пантерой. О его жестокости ходили легенды. Однажды, освобождая Венгрию, в кабак, где собрались местные полицаи — пособники фашистов, — он подкатил на танке, пробил стволом окно и не раздумывая выстрелил.
— Старики рассказывали, что после войны по распоряжению Бабаджаняна колхозные поля Чардахлы пахали танки, — говорит председатель общины. — Оба маршала помогали колхозу, доставали технику, машины. Нашу деревню иначе как “маршальской” и не называли.
— Когда Бабаджанян приезжал в деревню и видел, что жители села копали картошку, он снимал мундир, засучивал рукава и молча брал в руки лопату, — вспоминает учитель Карапетян. — Две девчонки не успевали за ним складывать в корзины выкопанную картошку. А он возвращался — проверял, чтобы ни одного клубня в земле не осталось. При этом повторял: “Работаешь в поле — не бойся навоза, воюешь — не бойся смерти”.
А потом все гости и жители села собирались в огромном клубе. В зале на 700 человек накрывали столы, выставляли бутылки с водкой и с крепчайшим домашним самогоном, который местные жители называли “ишак олдирян” — “ишачья смерть”. Когда Баграмяну попала рюмка с самогоном, он ее только пригубил и выпалил: “Что вы пьете?!”, а Бабаджанян — из уважения к землякам — выпил весь стакан залпом. Оказавшись в родной деревне, маршалы расслаблялись, с удовольствием говорили на родном наречии, рассказывали неприличные анекдоты. Когда веселье было в самом разгаре — посылали адъютантов за своими друзьями, и даже недругами детства в соседние села.
— После угощения женщины и дети шли домой, а мужчины собирались в школе, — вспоминает Арустам Карапетян, бывший в то время молодым учителем. — Бабаджанян садился за свою парту и говорил: “Задавайте жизненные вопросы!” Когда к нему обращались: “Товарищ маршал!”, он перебивал: “Говорите Амаз или дядя Амаз!”
На шее у него крепилась трубка, мы знали, что в 56–м, во время подавления восстания в Будапеште, ему перебило осколком трахею. Он, как всегда, ехал на танке, по пояс высунувшись из машины.
— О непредсказуемости маршала ходили легенды. Когда он командовал войсками Одесского военного округа, после обильного застолья, он на истребителе-спарке пересек границу Турции, — рассказывает Ваграм Карапетян. — В наушниках звучало: “Товарищ командующий, вы нарушили государственную границу!” А Бабаджанян, сделав еще несколько кругов над чужой территорией, повернул обратно. Со стороны Турции последовал официальный протест, маршал отделался 18 сутками домашнего ареста.
— Мой отец был уверен, что непредсказуемого и отчаянного главного маршала бронетанковых войск Бабаджаняна в конце октября 77-го года убили, — говорит председатель общины. — У нас в деревне много слухов ходило о готовящемся военном перевороте в середине семидесятых годов. О тайном заговоре генералов.
“У Баграмяна было два приемных сына”
— А про Баграмяна никто лучше пастуха Геворга вам не расскажет, — говорят в один голос жители села. — Его отец с маршалом дружил.
87-летнего Геворга приветствуем у наскоро сложенной каменной печи под открытым небом. Ходит он, громко ступая тяжелыми сапогами. И говорит он, как ходит, медленно, тяжело, четко выговаривая каждое слово:
— Мало кто знает, что в 38-м будущий маршал был уволен из армии как родственник врага народа. Не упомянул об этом Баграмян и в своих мемуарах. В 37-м году был репрессирован его брат, работавший в Баку в транспортной отрасли. И Иван Христофорович как мог пытался его защитить и оправдать. А через год он не нашел своей фамилии в списках выпускников Академии Генштаба, хотя экзамены сдал на “отлично”. Маршал рассказывал отцу, что никаких пособий или помощи в трудоустройстве ему тогда не оказали. У будущего маршала даже не было гражданской одежды — настолько скромно они жили с женой. И когда нужно было сфотографироваться для получения гражданского паспорта, Иван Христофорович вынужден был взять у своей жены Тамары ее демисезонное пальто. Более полугода они прожили в нищете, и Баграмян решился на отчаянный шаг. Вместе с одним полковником, тоже незаслуженно уволенным из армии, он попытался прорваться в Кремль на прием к наркому обороны Ворошилову. Им отказали. Тогда в знак протеста они уселись прямо у Спасской башни… На следующий день после встречи с Ворошиловым оба полковника были восстановлены в армии.
Разрезая на дольки каменную красно-оранжевую хурму, старик Геворг продолжает:
— На протяжении всей своей жизни Иван Христофорович был предан одной женщине — своей жене Тамаре. Он влюбился в красавицу горянку, когда ему не было и 20 лет. Но оказалось, что она уже была помолвлена с другим парнем — армянином. А в горах все следуют законам предков. Влюбленным пришлось расстаться без каких-либо надежд на будущее. Но от судьбы, видно, не уйдешь. Брак Тамары оказался недолгим: ее муж погиб на фронте. Когда Иван узнал об этом и приехал в село к любимой, она была уже на последнем месяце беременности. Несмотря на это, они поженились, а родившегося вскоре сына, которого назвали Мовсесом, Иван всю жизнь считал родным.
У костра мы едим прочесноченный суп — хаш. В жирный бульон хозяин крошит кинзу, сухой лаваш и продолжает рассказывать:
— Романтические отношения с женой у маршала сохранились и в преклонном возрасте. Внучка — Карина — рассказывала, что Иван Христофорович, уходя на работу, оставлял для бабушки записки с признанием в любви. Когда его дорогой Тамары не стало, “железный” маршал впервые в жизни заплакал. После похорон он перебрался жить на дачу. Ему хотелось тишины, простой деревенской жизни, как в детстве в селе Чардахлы.
Когда в сельсовете узнали, что прославленный земляк остался один, попросили школьного завхоза, мастера на все руки, поехать в Москву к маршалу — помочь ему по хозяйству. Он прожил у Ивана Христофоровича около восьми лет. Вместе они обновляли сад и лес на большом участке в четыре гектара. За эти годы они превратили садовый участок в настоящий оазис. Каждый год осенью маршал отправлял огромную грузовую машину яблок в детский дом.
В лунном свете у овец — виноградно-стеклянные глаза и человеческий профиль. Тысячелетиями пастухи смотрели на овец, овцы смотрели на пастухов, вот они и стали похожи. Доставая из дорожной сумки гирлянды чурчхелы, старик Геворг вспоминает забавный случай:
— Маршал был выдержанным человеком, почти никогда не горячился. Отец рассказал мне, как однажды домработница готовила для маршала парадный мундир. Будучи заместителем министра обороны, он должен был находиться на трибуне Мавзолея. Домработница переусердствовала — прожгла дыру под рукавом с левой стороны кителя. Вся в слезах, дрожа от страха, она предстала с мундиром перед маршалом. Когда Иван Христофорович увидел следы глажки, он на мгновение остолбенел, а потом стал успокаивать перепуганную девушку: “Ничего страшного. Значит, на параде не буду поднимать левую руку”. Так и простоял в этом кителе на трибуне Мавзолея. Хорошо, что дырка была слева, и правой рукой можно было отдавать честь.
Иван Христофорович всегда помнил, что он армянин. Школьный завхоз вспоминал, что маршал мастерски готовил шашлыки. Всех, кто приезжал к нему в гости, он непременно угощал своим фирменным блюдом. При этом маршал всегда сам покупал баранину и мариновал ее. К шашлыкам подавались только армянские коньяки и вина. Когда они стали дефицитом, ему привозили их из Армении.
Новые Чардахлы
В доме председателя общины Юрия Манасяна нас угощают водкой “Маршал”. Смуглолицая хозяйка незаметно скользит вдоль стола, выставляя бастурму, маринованную цветную капусту, огненную зеленую фасоль.
— В 88-м, как только мы ушли из села, засохли две наши знаменитые чинары, и турки их спалили в печах, — говорит глава общины. — Полноводным потоком покорежило шестиметровый каменный мост через ручей. Варвары снесли памятник — Родину-мать с мечом, а в музее маршалов устроили кафе...
Свою родину, которая осталась в другом государстве, жители села не видят. Только самые смелые охотники, стреляя зайцев, добираются в окрестности села через горы.
— Недавно один наш земляк, живущий ныне в Рязани, откладывая два года пенсию, нанял машину, чтобы ему привезли из его сада землю, — рассказывает председатель общины. — Старик хотел на чужбине лечь в могилу в родную землю...
— У нас деревня беженцев, — говорит председатель общины. — Закон позволяет нашим призывникам не служить в армии. И мать, и отец, и сам юноша должны в письменном виде дать согласие на службу. За 15 лет, что мы живем в Зорокане, не было ни одного случая, чтобы мальчишку не пустили служить в армию. Мы своих призывников провожаем до военкомата с оркестром. При этом плачущих мам вы не увидите. Муж запрещает жене, провожая сына в армию, лить слезы. Юноша стал мужчиной и идет защищать свою землю.
Первое, что мы увидели, приехав в Армению, был камень. Не синева Севана, не персиковые сады, не виноградники Араратской долины, а камень выразил характер и душу армянского народа. И жители села Чардахлы — тому подтверждение.
"Московский Комсомолец" от 15.12.2004
Светлана САМОДЕЛОВА, Ярослав РОЩУПКИН. Москва—Ереван—Нагорный Карабах
