F. Virabeau

Неужели кто-нибудь из нас всерьез полагал, что произраильское лобби в DC или демпартийный (читай, еврейский) президентский аппарат Обамы допустят произнесения им термина "геноцид"? Обама ввел в обращение новое для Западного обывателя армянское словосочетание, "Мэдс Егерн", не объяснив его значения и целенаправленно усложнив таким образом задачу признания геноцида. Все знают, что такое "геноцид". Или должны знать. Поскольку есть соответствующая универсальная международная конвенция о преступлении геноцида и наказании за него. Обама в своем выступлении пошел по другому пути. Макиавеллиевскому. Как если бы он использовал термины "Холокост" или "Шоа" в применении к еврейской трагедии. Скользнул по верхам, «забыв» о правовом содержании армянского вопроса в его нынешнем виде и соответствующей терминологии. С еще одной весьма существенной разницей. «Холокост» и «Шоа» - это термины, обозначающие эмоциональное восприятие еврейством того, что случилось с ним во время Второй мировой войны. Но и тот, и другой были введены в оборот одновременно с тем как геноцид в отношении евреев был признан и осужден мировым сообществом. Термины «Холокост» и «Шоа» - не несут правовой нагрузки. Они совершенно бессмысленны с юридической точки зрения и влекомых ими правовых последствий. То же с «Мэдс Егерн». Обама произнес два армянских слова. Одно за другим. На западноармянском. Как бы сделав комплимент жаждуще-страждущему справедливости армянству. Но Конвенция о геноциде не содержит термина «Мэдс Егерн» (или «Холокост» или «Шоа»). Что делает заявление Обамы вредным для достижения цели всеобщего международного признания геноцида армян, ибо он, употребив новый термин, перенес вопрос признания геноцида Соединенными Штатами (и не только) на десятилетия. Он как бы перенаправил усилия армянства в совершенно иное, ложное, русло, задав ему для решения новую, на сей раз непосильную, сколь академическую, столь и бесполезную задачу: ««Мэдс Егерн» и «Геноцид» - одно ли это то же и в чем между ними разница?» Обама, используя классический прием, к которому прибегают многие адвокаты, вбросил таким образом в «Ай Дат» пустопорожнюю академическую дискуссию о терминах и их значении, оставив решение вопроса по существу в стороне и на неопределенный срок. Если тебе нечего сказать суду («Ай Дату»), начинай обсуждение процедурных вопросов и тяни время. Возможно, между тем появятся новые факты или соображения. Если не появятся, то почасовая оплата (усилия армянства в признании геноцида) все равно идет и банковский счет (политические дивиденды) адвоката Обамы неуклонно пополняется. При этом клиент (армянство) остается в хороших отношениях с адвокатом Обамой, вынужденно закрывая глаза на то, что вопрос в данной плоскости (признавать или не признавать геноцид армян) не решить, сменись еще хоть сколько угодно американских президентов. Ведь у адвоката Обамы – как и у большинства американских президентов, что были до него и у многих, что будут после – конфликт интересов. Поскольку важнейшим и давнишним клиентом США является явно выраженный враг армянства Турция, о котором очередной президент США не объявил своему другому клиенту (армянству). Хотя, согласно Кодексу профессиональной этики должен был, ибо любой адвокат обязан немедленно сообщать клиенту, если он уже проинструктирован по конкретному делу противоположной стороной. Адвокатов в таких случаях лишают лицензий. Обаме же что с гуся вода. Армяне США все равно проголосуют за него. Потому что республиканская альтернатива много безрадостнее и безнадежнее. Да и куда эти армяне денутся? Армянское лобби в Вашингтоне должно оправдывать свое существование, делая вид, что верит предвыборным обещаниям очередного президента США, а рядовые армяне как всегда пойдут голосовать за кого им скажут. Как шли в Дер-Зор – десятками тысяч, охраняемые всего лишь одним или двумя турецкими аскерами, но так же бессловесно и смиренно и без сопротивления – как на заклание – точь в точь как еще вчера шли голосовать за очередного Барака Хусейна. На несколько иной ноте, у меня сложилось впечатление, что заявление Обамы было адресовано исключительно Турции. Причем в качестве некоей угрозы. К армянству его выступление ровно никакого отношения не имело. «Турки, друзья наши возлюбленные и единственные ближневосточные союзники Израиля, интересы которого бескомпромиссно отстаивает все мое непосредственное еврейское окружение, в последнее время вы пытаетесь проводить независимую внешнюю и военную политику, отличную от политики США в регионе и принятых вами обязательств по НАТО. Поэтому еще один шаг вправо или влево, и я выстрелю в ваш адрес термином «геноцид армян»». На рубеже 19-20 веков Запад активно шантажировал дикарей Анатолии «армянским вопросом». Теперь, когда армянский вопрос решен в пользу Турции, Запад шантажирует этих самых дикарей «геноцидом армян». Мы знаем, что и Запад, и большевистская – а до этого царская - Россия помогли Турции «решить» армянский вопрос. Почему же мы продолжаем считать, что в случае с признанием геноцида сработает иная схема? Или мы верим в чудо? Но ведь чудес не бывает. Особенно в политике, где правят цинизм, прагматизм и расчет. Очевидно, что армяне и Армения интересны Западу исключительно как занесенный над Турцией дамоклов меч. Самостоятельного интереса ни армяне, ни их проблемы для Запада не представляют. Для России, впрочем, тоже. Осталось выяснить, насколько мы интересны самим себе и, хорошо поняв и глубоко осознав свое предназначение и роль в мире и регионе, действовать так, словно в мире нет ни Запада, ни Востока, ни Спюрка, - ничего. Есть только Армения и живущие в ней армяне. Иными словами, - простите за клише и общие места - пора перестать заниматься самообманом. И, как выразился классик, ничего не ждать, ничего не бояться и ничего не просить. Последнее. Видимо, угроза Обамы анатолийским дикарям связана с «потеплением» отношений между Турцией и Россией и/или неожиданно жестким осуждением турками действий Израиля в Газе. Возможно, есть еще какие-то причины. Но это всего лишь угроза. Пустая и бездарная. Как и все выступление Барака Хусейна Обамы 24 апреля 2009 года - от начала и до конца.

И снова Бунин --

Служить для всех предметом поклоненья - мечтают все красавицы о том: алтарь перестает быть алтарем, коль иссякают жертвоприношенья. Бледнеет красота, коль восхищенье она зажжет лишь в ком-нибудь одном: ведь чтобы красоте стать божеством, нужны ей многих страстные моленья. Меня ж толпа поклонников страшит, и мне милее в чувствах соразмерность: пусть тот, один, меня боготворит, кому нужны моя любовь и верность. Любовь - как соль, и ей всегда вредит как недостаточность, так и чрезмерность.

Зачем ты лжешь, что мною ты забыт? Когда бы вправду я тебя забыла, то в памяти моей бы место было, где ты, пусть позабытый мной, укрыт. Но я - и память это подтвердит - к тебе ни разу мысль не обратила, мне даже и на ум не приходило, что стану я источником обид. Твое понятно было б обвиненье, когда б ты был любим иль хоть питал надежду на мое благоволенье. Но сей победы ты не одержал. Пойми: тебя не помнить - не забвенье, скорей уж это памяти провал.

Ни разлюбить не в силах, ни простить, не в силах ни уйти я, ни остаться; есть множество причин, чтоб нам расстаться, одна причина есть, чтоб вместе быть. Ты боль мою не хочешь облегчить, - и сердцу прикажу я разорваться: наполовину ненависти сдаться, наполовину продолжать любить. Больной любви в тебе лишь исцеленье: так не давай же воли злым укорам, и так уж сердце рвется пополам... Поверь, твои упреки, подозренья любви послужат смертным приговором, и ненависти сердце я отдам.

Его люблю я, но не любит он, безмерна скорбь моя, мне жизнь постыла; а тот, кого презреньем я дарила, увы, в меня без памяти влюблен. Сносить любимого надменный тон, быть может, сил бы у меня хватило, но день и ночь в моих ушах уныло звучит немилого докучный стон. Его влюбленность я ценю так мало: ведь я другого о любви молю, но для него любимой я не стала... Двух безответных чувств я муки длю: я от любви немилого устала, от нелюбви любимого скорблю.

Juana Ines de la Cruz Меня не любит тот, кого люблю, я не люблю того, кем я любима; к слезам немилого неумолима, сама перед любимым слезы лью. Хулящему меня любовь сулю, хулю того, кем я боготворима, смеясь над нелюбимым нестерпимо, насмешки от любимого терплю. Любя и не любя, я оскорбляю всегда невольно одного из двух; сама, любя и не любя, страдаю. Пытают оба мой смятенный дух: один - меня мольбами оглушая, другой - к моим мольбам оставшись глух.

Сонет 116 Мешать соединенью двух сердец Я не намерен. Может ли измена Любви безмерной положить конец? Любовь не знает убыли и тлена. Любовь - над бурей поднятый маяк, Не меркнущий во мраке и тумане. Любовь - звезда, которою моряк Определяет место в океане. Любовь - не кукла жалкая в руках У времени, стирающего розы На пламенных устах и на щеках, И не страшны ей времени угрозы. А если я не прав и лжет мой стих, То нет любви - и нет стихов моих!

Сонет 104 Ты не меняешься с теченьем лет. Такой же ты была, когда впервые Тебя я встретил. Три зимы седые Трех пышных лет запорошили след. Три нежные весны сменили цвет На сочный плод и листья огневые, И трижды лес был осенью раздет... А над тобой не властвуют стихии. На циферблате, указав нам час, Покинув цифру, стрелка золотая Чуть движется невидимо для глаз, Так на тебе я лет не замечаю. И если уж закат необходим, - Он был перед рождением твоим!

Сонет 61 Твоя ль вина, что милый образ твой Не позволяет мне сомкнуть ресницы И, стоя у меня над головой, Тяжелым векам не дает закрыться? Твоя ль душа приходит в тишине Мои дела и помыслы проверить, Всю ложь и праздность обличить во мне, Всю жизнь мою, как свой удел, измерить? О нет, любовь твоя не так сильна, Чтоб к моему являться изголовью, Моя, моя любовь не знает сна. На страже мы стоим с моей любовью. Я не могу забыться сном, пока Ты - от меня вдали - к другим близка.

And from Shakespeare, naturally Сонет 47 У сердца с глазом - тайный договор: Они друг другу облегчают муки, Когда тебя напрасно ищет взор И сердце задыхается в разлуке. Твоим изображеньем зоркий глаз Дает и сердцу любоваться вволю. А сердце глазу в свой урочный час Мечты любовной уступает долю. Так в помыслах моих иль во плоти Ты предо мной в мгновение любое. Не дальше мысли можешь ты уйти. Я неразлучен с ней, она - с тобою. Мой взор тебя рисует и во сне И будит сердце, спящее во мне.

Из Северянина... ...То ненависть пытается любить Или любовь хотела б ненавидеть? Минувшее я жажду возвратить, Но, возвратив, боюсь его обидеть, Боюсь его возвратом оскорбить. Святыни нет для сердца святотатца, Как доброты у смерти... Заклеймен Я совестью, и мне ли зла бояться, Поправшему любви своей закон! Но грешники - безгрешны покаяньем, Вернуть любовь - прощение вернуть. Но как боюсь я сердце обмануть Своим туманно-призрачным желаньем: Не месть ли то? Не зависть ли? Сгубить Себя легко и свет небес не видеть... Что ж это: зло старается любить, Или любовь мечтает ненавидеть?..

Ни отзыва, ни слова, ни привета, Пустынею меж нами мир лежит, И мысль моя с вопросом без ответа Испуганно над сердцем тяготит: Ужель среди часов тоски и гнева Прошедшее исчезнет без следа, Как легкий звук забытого напева, Как в мрак ночной упавшая звезда?

Прости меня, прости! Когда в душе мятежной Угас безумный пыл, С укором образ твой, чарующий и нежный, Передо мною всплыл. О, я тогда хотел, тому укору вторя, Убить слепую страсть, Хотел в слезах любви, раскаянья и горя К ногам твоим упасть! Хотел все помыслы, желанья, наслажденья - Все в жертву принести; Я жертвы не принес, не стою я прощенья... Прости меня, прости!

Когда без страсти и без дела Бесцветно дни мои текли, Она как буря налетела И унесла меня с земли. Она меня лишила веры И вдохновение зажгла, Дала мне счастие без меры И слезы, слезы без числа... Сухими, жесткими словами Терзала сердце мне порой, И хохотала над слезами, И издевалась над тоской; А иногда горячим словом И взором ласковых очей Гнала печаль - и в блеске новом В душе моей светилася моей! Я все забыл, дышу лишь ею, Всю жизнь я отдал ей во власть. Благословить ее не смею И не могу ее проклясть.

Из Алексея Апухтина... Когда любовь охватит нас Своими крепкими когтями, Когда за взглядом гордых глаз Следим мы робкими глазами, Когда не в силах превозмочь Мы сердца мук и, как на страже, Повсюду нас и день и ночь Гнетет все мысль одна и та же; Когда в безмолвии, как тать, К душе подкрадется измена,- Мы рвемся, ропщем и бежать Хотим из тягостного плена. Мы просим воли у судьбы, Клянем любовь - приют обмана, И, как восставшие рабы, Кричим: "Долой, долой тирана!" Но если боги, вняв мольбам, Освободят нас от неволи, Как пуст покажется он нам, Спокойный мир без мук и боли. О, как захочется нам вновь Цепей, давно проклятых нами, Ночей с безумными слезами И слов, сжигающих нам кровь... Промчатся дни без наслажденья, Минуют годы без следа, Пустыней скучной, без волненья Нам жизнь покажется... . . . Тогда, Как предки наши, мы с гонцами Пошлем врагам такой привет: "Обильно сердце в нас мечтами, Но в нем теперь порядка нет, Придите княжити над нами..."

Снова сон, пленительный и сладкий, Снится мне и радостью пьянит,- Милый взор зовет меня украдкой, Ласковой улыбкою манит. Знаю я - опять меня обманет Этот сон при первом блеске дня, Но пока печальный день настанет, Улыбнись мне - обмани меня!

Тихой ночью поздний месяц вышел Из-за черных лип. Дверь балкона скрипнула,- я слышал Этот легкий скрип. В глупой ссоре мы одни не спали, А для нас, для нас В темноте аллей цветы дышали В этот сладкий час. Нам тогда - тебе шестнадцать было, Мне семнадцать лет, Но ты помнишь, как ты отворила Дверь на лунный свет? Ты к губам платочек прижимала, Смокшийся от слез, Ты, рыдая и дрожа, роняла Шпильки из волос, У меня от нежности и боли Разрывалась грудь... Если б, друг мой, было в нашей воле Эту ночь вернуть!

Ту звезду, что качалася в темной воде Под кривою ракитой в заглохшем саду,- Огонек, до рассвета мерцавшей в пруде,- Я теперь в небесах никогда не найду. В то селенье, где шли молодые года, В старый дом, где я первые песни слагал, Где я счастья и радости в юности ждал, Я теперь не вернусь никогда, никогда.

Настанет день - исчезну я, А в этой комнате пустой Все то же будет: стол, скамья Да образ, древний и простой. И так же будет залетать Цветная бабочка в шелку, Порхать, шуршать и трепетать По голубому потолку. И так же будет неба дно Смотреть в открытое окно и море ровной синевой манить в простор пустынный свой.

Сегодня идут без конца Те же тучи - гряда за грядой. Твой след под дождем у крыльца Расплылся, налился водой. И мне больно глядеть одному В предвечернюю серую тьму. Мне крикнуть хотелось вослед: "Воротись, я сроднился с тобой!" Но для женщины прошлого нет: Разлюбила - и стал ей чужой. Что ж! Камин затоплю, буду пить... Хорошо бы собаку купить.

Мы встретились случайно, на углу. Я быстро шел - и вдруг как свет зарницы Вечернюю прорезал полумглу Сквозь черные лучистые ресницы. На ней был креп,- прозрачный легкий газ Весенний ветер взвеял на мгновенье, Но на лице и в ярком свете глаз Я уловил былое оживленье. И ласково кивнула мне она, Слегка лицо от ветра наклонила И скрылась за углом... Была весна... Она меня простила - и забыла.

Бледнеет ночь... Туманов пелена В лощинах и лугах становится белее, Звучнее лес, безжизненней луна И серебро росы на стеклах холоднее. Еще усадьба спит... В саду еще темно, Недвижим тополь матово-зеленый, И воздух слышен мне в открытое окно, Весенним ароматом напоенный... Уж близок день, прошел короткий сон - И, в доме тишине не нарушая, Неслышно выхожу из двери на балкон И тихо светлого восхода ожидаю...

В полночный час я встану и взгляну На бледную высокую луну, И на залив под нею, и на горы, Мерцающие снегом вдалеке... Внизу вода чуть блещет на песке, А дальше муть, свинцовые просторы, Холодный и туманный океан... Познал я, как ничтожно и не ново Пустое человеческое слово, Познал надежд и радостей обман, Тщету любви и терпкую разлуку С последними, немногими, кто мил, Кто близостью своею облегчил Ненужную для мира боль и муку, И эти одинокие часы Безмолвного полуночного бденья, Презрения к земле и отчужденья От всей земной бессмысленной красы.

Из Ивана Бунина... Ту звезду, что качалася в темной воде Под кривою ракитой в заглохшем саду,- Огонек, до рассвета мерцавшей в пруде,- Я теперь в небесах никогда не найду. В то селенье, где шли молодые года, В старый дом, где я первые песни слагал, Где я счастья и радости в юности ждал, Я теперь не вернусь никогда, никогда.