F. Virabeau

Сладость снов, сойди, как тень, Сон, дитя мое одень. Сны, сойдите, как ручей Лунных ласковых лучей. Сладкий сон, как нежный пух, Убаюкай детский слух. Ангел кроткий, сладкий сон, Обступи со всех сторон. Смех, сверкай во тьме ночей Над отрадою моей. Будь с ним лучшей из утех, Материнский нежный смех. Каждой жалобе шепни: "Задремли и отдохни". Каждой жалобе скажи: "Крылья легкие сложи".

Предоставь меня печали! Я, истаяв, не умру. Стану духом я - и только! - Хоть мне плоть и по нутру. Без дорог блуждая, кто-то Здесь, в лесах, повитых тьмой, Тень мою приметит ночью И услышит голос мой.

Из Блейка... На склонах Иды затененных, В чертогах, что Восток воздвиг, - В покоях, солнцем напоенных, Где песнопений смолк язык, Вы обретаетесь, богини, Иль в небесах, среди миров? Иль в тех слоях, где воздух синий Рождает музыку ветров? Или под лоном вод зеркальных Вы, девять богоравных дев, Средь рощ коралла, скал хрустальных Сошлись, поэзию презрев? Как вы могли забыть о чудной Любви к певцам ушедших лет? Ослабли струны, звуки скудны, Нот мало, искренности нет!

Я, наверно, смешон, когда, склонившись Над колодцем, но не умея глубже Заглянуть, - на поверхности блестящей Сам себя созерцаю, словно образ Божества, на лазурном фоне неба, В обрамлении облаков и листьев. Как-то раз, долго вглядываясь в воду, Я заметил под отраженьем четким - Сквозь него - что-то смутное, иное, Что сверкнуло со дна мне - и пропало. Влага влагу прозрачную смутила, Капля сверху упала, и дрожащей Рябью стерло и скрыло то, что было В глубине. Что там, истина блеснула? Или камешек белый? Что-то было.

Печаль моя, осенних дней Со мною пасмурность деля, Твердит, что ей всего милей Унылый вид нагих ветвей И тропка в мокрые поля. Она мне говорит всерьез О том, что радует ее, Что шумных птиц спугнул мороз, Что серебрит туманный ворс Ее неброское шитье, Что роща серая пуста, Что небо клонится к стерне, Что ей одной понятна та Таинственная красота, Которой-де не видно мне. Давно я знаю наизусть Упреки эти, что с того? До первых снегопадов пусть Мне их нашептывает грусть, Усугубляя колдовство. Фрост

Рука живая, теплая, что пылко Способна сжать, - застынь она в безмолвье Могилы ледяной, - тебе бы днем Являлась, ночью мучила б ознобом, И сердца кровь ты б отдала, чтоб жилы Мои наполнить алой жизнью вновь И совесть успокоить - вот, гляди, - Я протянул ее тебе...

О, если б вечным быть, как ты, Звезда! Но не сиять в величье одиноком, Над бездной ночи бодрствуя всегда, На Землю глядя равнодушным оком - Вершат ли воды свой святой обряд, Брегам людским даруя очищенье, Иль надевают зимний свой наряд Гора и дол в земном круговращенье, - Я неизменным, вечным быть хочу, Чтобы ловить любимых губ дыханье, Щекой прижаться к милому плечу, Прекрасной груди видеть колыханье И в тишине, забыв покой для нег, Жить без конца - или уснуть навек.

Пощады, - жалости, - любви! Любви! Открытой, милосердной, без тиранства, Без маски и без пятнышка - любви, Без криводушья и непостоянства. О, будь моей всецело, - в этом суть! И пряный вкус любви, и выгиб стана, Глаза, и восхитительную грудь, Что так бела, тепла, нежна, желанна, - И душу мне отдай, и всю себя! Припрятать атом атома не вздумай, Не то умру иль, праздный и угрюмый, Твоим рабом останусь, жизнь губя. Утратит вкус к восторгам высшим разум, И честолюбье потускнеет разом.

Чему смеялся я сейчас во сне? Ни знаменьем небес, ни адской речью Никто в тиши не отозвался мне... Тогда спросил я сердце человечье: Ты, бьющееся, мой вопрос услышь, - Чему смеялся я? В ответ - ни звука. Тьма, тьма крутом. И бесконечна мука. Молчат и Бог и ад. И ты молчишь. Чему смеялся я? Познал ли ночью Своей короткой жизни благодать? Но я давно готов ее отдать. Пусть яркий флаг изорван будет в клочья. Сильны любовь и слава смертных дней, И красота сильна. Но смерть сильней.

В тиши, неслышимый, незримый, Я ускользнул из рук любимой, Бессильных в томности серебряного сна. Кто скажет, зная их касанье, Когда безумней обаянье: Когда она жестока иль нежна? Как влажен взгляд! Как ласково уста манят, Чаруя тонкий слух воображенья! О, только тот ценить готов Покой и зрелость нежных слов, Кто любит без цепей, без пресыщенья. Их звук, их сладостный закон, - Как надо мною властен он! Счастливый этот день рожден для ласки. Вдали от суеты земной Я знаю, небо надо мной Заря оденет в солнечные краски.

Мой дух, ты слаб. Занесена, как плеть, Неотвратимость смерти над тобою. В богоподобной схватке с немотою Я слышу гул: ты должен умереть. Орлу не вечно в синеву смотреть. Но легче жить, когда всплакну порою, Что я восходу веки не открою И не сплету лучи в густую сеть. Разлад с самим собой, а не отраду Ума победы смутные родят. Гляжу на мрамор - нет с печалью слада: Красу Эллады растоптал распад - Обличье Времени, - так волн громады Величье солнца в бешенстве дробят. Джон Китс

Прости мне, что невнятно бормочу И мямлю, рассуждая о высоком, Что я не наделен орлиным оком: Не знаю, где искать, чего хочу. Была бы эта ноша по плечу - Лавину слов бушующим потоком Со страстью, подобающей пророкам, Я мчал бы к геликонскому ключу. С Высоким ты один запанибрата. Нам, слабым, целовать тебе ступню. Знак божества взвился в лучах заката - Толпа не прекратила болтовню, Но ты увидел свет его крылатый И к явленной звезде велел лететь коню. Джон Китс

Рассеялась на небе мгла сырая. Повеяло прохладою с реки. Юг, осени суровой вопреки, Согрел на миг поля родного края. Долины обросли покров тоски. В прозрачном воздухе - дыханье мая. Трепещут веки, с ветерком играя, Как влажной летней розы лепестки. Травою разрастаются виденья: Плоды в студеных капельках росы, Снопы неподалеку от селенья, Осеннего скупого солнца свет, Лесной ручей, песочные часы И с жизнью расстающийся поэт. Джон Китс

Простерлась по стерне роса Белесой пеленой, Из-под нее едва видна Тропинка предо мной. Я в сад войду и содрогнусь, Настолько шелест крыл Взлетевших надо мною птиц В нем гулок и уныл. И кажется - нельзя вздохнуть В наставшей тишине, Чтоб с ветки одинокий лист Не пал под ноги мне. Вновь для тебя в осенний сад Зашел я по пути, Чтобы букет последних астр Отсюда принести. Роберт Фрост

С улыбкой нимфы, голову склоня, Ты взглядываешь искоса, украдкой. В какой небесный миг своей повадкой Ты обольстительнее для меня? Уйдя ли в лабиринт беседы сладкой Иль светлых дум? Встречая ль проблеск дня, Когда танцуешь меж цветов, с оглядкой, Чтоб их не смяла узкая ступня? Ты создана столь сладостно, что дух Займется, когда, превращаясь в слух, Полураскроешь схожие с бутоном Уста... Не легче ль мне умом смущенным Решить, какая Грация бы двух Подруг затмила перед Аполлоном? Джон Китс

На последнем пороге, Не прощаясь, стою, Я на этой дороге Башмаков не собью. Что ушел - не грустите, Не моя тут вина, Мне грехи отпустите За стаканом вина. Не от божьего гнева Я спасаюсь, друзья, Как Адам или Ева, - Сам себе я судья. Не из райского сада Ухожу я во тьму. Возвращать мне не надо Ничего - никому. Если нынче я вышел, Не дождавшись утра, Значит, песню я слышал: "Мне в дорогу пора!" Но вернусь я, поверьте, Если что не по мне, После жизни и смерти Умудренный вдвойне. Роберт Фрост

Всю правду скажи — но скажи ее — вкось. На подступах сделай круг. Слишком жгуч внезапной Истины луч. Восход в ней слишком крут. Как детей примиряет с молнией Объяснений долгая цепь — Так Правда должна поражать не вдруг— Или каждый — будет слеп! Эмили Дикинсон

Этот дар, должно быть, дан миром (дан мне тобой) мягко снег разливается в чаши пустот на поверхности пруда, подровняв длинные белые свечи — те, что стоят на окне, те, что будут гореть в сумраке, пока снег наполняет нашу долину этой пустотой никто из друзей не поедет на юг никто не приедет загорелым из Мексики, с солнечных полей Калифорнии, не привезёт травы все разбежались — или мертвы, или молчат или движутся к сумасшествию от унылой яркости нашего тогдашнего мировоззрения и этот твой дар — белое безмолвие, наполняющее контуры моей жизни. Дайана Ди Прима

Закрой окно, чтоб онемела даль. Деревья гнутся, не ропща, - а ты? Не стало птиц, и если в том - печаль, - В нем распознать сумей свои черты. Весной болото снова зацветет, Весной вернется птичья кутерьма. Закрой окно, не слушай, как метет, Чтоб лучше видеть, как грядет зима. Роберт Фрост

Ленгстон Хьюз Dream Deferred What happens to a dream deferred? Does it dry up like a raisin in the sun? Or fester like a sore— and then run? Does it stink like rotten meat? Or crust and sugar over— like a syrupy sweet? Maybe it just sags like a heavy load Or does it just explode? Несбывшаяся мечта Что стало с моею разбитой мечтой? Быть может, она иссыхает от горя, Как плод в невозможный сжигающий зной? Как старый нарыв распускается гноем? Как мертвое тело, быть может, смердит? Быть может, как патока, рот забивает? И складками мыслей на мне обвисает, Как кожа, от бремени лет и обид. Как зеркало бьется… но не исчезает.

Потемневшего снега лоскут У стены, за углом, - Как обрывок газеты, к земле Пригвожденный дождем. Серой копотью весь испещрен, Словно шрифтом слепым... Устаревшие новости дня, Что развеялся в дым. Роберт Фрост

My heart's in the Highlands, my heart is not here My heart's in the Highlands a-chasing the deer Chasing the wild deer, and following the roe My heart's in the Highlands, wherever I go. Farewell to the Highlands, farewell to the North, The birth-place of valour, the country of worth Wherever I wander, wherever I rove The hills of the Highlands for ever I love. Farewell to the mountains, high cover'd with snow Farewell to the staths and green valleys below Farewell to the forests and wild-hanging woods Farewell to the torrents and loud-pouring floods. My heart's in the Highlands, my heart is not here My heart's in the Highlands a-chasing the deer Chasing the wild deer, and following the roe, My heart's in the Highland, wherever I go.

Я твое повторяю имя По ночам во тьме молчаливой, Когда собираются звезды К лунному водопою И смутные листья дремлют, Свесившись над тропою. И кажусь я себе в эту пору Пустотою из звуков и боли, Обезумевшими часами, Что о прошлом поют поневоле. Я твое повторяю имя Этой ночью во тьме молчаливой, И звучит оно так отдаленно Как еще никогда не звучало. Это имя дальше, чем звезды, И печальней, чем дождь усталый. Полюблю ли тебя я снова, Как любить я умел когда-то? Разве сердце мое виновато? И какою любовь моя станет, Когда белый туман растает? Будет тихой и светлой? Не знаю. Если б мог по луне гадать я, Как ромашку, ее обрывая!

Я боюсь потерять это светлое чудо, что в глазах твоих влажных застыло в молчанье. Я боюсь этой ночи, в которой не буду прикасаться лицом к твоей розе дыханья. Я боюсь, что ветвей моих мертвая груда устилать этот берег таинственный станет Я носить не хочу за тобою повсюду те плоды, где укроются черви страданий. Если клад мой заветный взяла ты с собою, если ты моя боль, что пощады не просит, если даже совсем ничего я не стою, пусть последний мой колос утрата не скосит, и пусть будет поток твой усыпан листвою, что роняет моя уходящая осень

И тополя уходят, но след их озерный светел. И тополя уходят, но нам оставляют ветер. И ветер умолкнет ночью, обряженный черным крепом. Но ветер оставит эхо, плывущее вниз по рекам. А мир светляков нахлынет - и прошлое в нем потонет. И крохотное сердечко раскроется на ладони.