Маэстро Сергей Параджанов

[Vesta]

Честно говоря сомневаюсь. Думаю Ронун сможет сказать, помоему етот снимок из последнего фильма Параджанова который так и не был завершон , филм ИСПОВЕДь. насколько мне известно он успел снять только 200 метров плёнки

Мда может быть, подождем Ронуна, который выставил фото.

[Ronin]

Это по-моему "Ашик-Кериб" Грузия-Фильм 1988г. Правильно?

Net nepravilno !!!

[Ronin]

A Ronun kakoe otnoshenie imeet k etomu ?

Samoe samoe (((((!!!!!

[Admin]

A etot film bil pokazan?

[Admin]

Ego filmi, zdes v Armenii pochti ne pokazivayut,xotya uchitivaya ego znachimost doljni bili pokazivat kuda chasche.

Kto nibud mojet obyasnit s chem eto svayzano,mojet bit avtorskie prava prinadlejat zarubejnim kompaniyam ?

[ARAMIS]

Сергей Параджанов

Дневник узника (Письма из зоны)

(фрагмент книги: Исповедь

Светлана!

Сообщаю тебе, что очень скоро уеду в этап. Адрес пока не известен. Есть песня "Мой адрес - Советский Союз". Возможно, что и не удастся перевести Сурену мне деньги и тебе (переслать) передачу. Но, возможно, и успеете. Не нахожу слов и жанра выразить тебе свою благодарность за внимание. Нет слов, как выразить, обобщить, великодушно стать выше всего произошедшего. Как обнять всех сочувствующих и любящих меня? Мне кажется, что нет человека, который злорадствует. Его не должно быть - злорадствующего.

Светлана!

Как я тебе завидую, что ты видишь Суренчика каждый день. Как я не рассчитал своих сил и возможностей. Жить в "пиру во время чумы". Все время пир. Все время расточительство и расточительство. Как я доверял всем - следователю, Воробьеву, сказавшему неправду неизвестно зачем. Опозорить себя в первую очер(е)дь.

Крушения - Гагарин, Енгибаров, Тамаз Мелиава, Эдит Пиаф, Лесь Курбас, Жерар Филип, Цибуль(с)кий, косяком умершие мои тети и дяди - седые одуванчики. Все будто бы подготавливало мою смерть. Но вдруг загробье - и я жив. Живу в испуге и радости, что живу, дружу, что-то вижу - чужое горе, сочувствую, растворяюсь в нем, нуждаюсь в нем и выражаю все в большом замысле. С произошедшим я знаю, что невозможно мое возвращение в искусство, если я не раздвину гран(и)цы возможного. Знать, Моська сильна, что лает на слона. Это самая большая ошибка.

Как ты материально себя чувствуешь? Мне не удалось восстановить твои пропавшие часы. Если доживу

до свободы, первое - это восстановлю их. Как удивительно, что я тебя видел. Сон. На черной подушке лежали ты и Суренчик. Вы поочередно поднимали головы и просили меня: "Не оставляй нас". Но между мною и Вами было стекло - пластмассовое - и тишина. Скорее, это были два сирен(е)вых бутона. "СОН".

Я не уверен, что не конфискуют квартиру. Как все жестоко и все оправдано. Чего я поддал(с)я дружбе с персонами и пидпанками. Что это дало, кроме ложной сенсации? Срочно надо было выехать и жить у себя на Родине, где я езжу на белом слоне, как фараон. Мне надо было распинаться Ненке Укр(аин)е в любви?! Но какое счастье, что я успел посетить Армению, создать "Цвет граната" и повезти туда Суренчика. Как страшно (было), когда он заболел. Я думаю, что меня отошлют подальше в лагерь, чтобы не было посещений сочувствующих. Через год я могу расконвоироваться и выйти, т(ак) сказать, на "химию" - это физическая работа, но на свободе. Как я не успел сказать после процесса, что это все ложь. Сперва гром, молния, дождь, потом солнце и ошеломление. После того, что я должен был быть освобожден по отсижении. При чем карты Валентина Паращука - ко мне?

Несмотря на то что я считаю Сенина - счастливым и завидую ему, все же я доживу до встречи с друзьями и тобой, чтобы выразить свое восхищен(и)е. Очень волнуюсь за здоров(ь)е Муси. Очень часто о ней думаю. В лагере строгого режима я могу в месяц писать два письма, а мне - сколько хочешь и кто хочет. Можно бандероль. Конверты, бумагу, карандаши цветн(ы)е, самописки школьные, ножницы, бритвен(ны)й прибор-станочек. Попроси Мишу Беликова это приготовить. Он знает, что надо лезвия "Нева". Буду сосуществовать с бедой. Виня только себя. Я очень хотел бы, чтобы Рома назвал бы своего сына Гургеном. Как я хотел бы видеть Ануш Арменовну Чайковскую-Марджанян. Когда я пошлю адрес, то передай всем, кто был свидетелем, и друз(ья)м. Валентине Иосифов(н)е напомни, что я с ней простился в Надвратн(о)й церкви в Лавре. Она - созвездие человека. Путевку возьмешь у Николая Захаровича или проси Сурена или Лидию Тихоновну. Она возьм(е)т в Союзе кинематографистов. Прочел в тюрьме "Подвиг Магеллана" Стефан(а) Цвейг(а). Пусть прочтет Суренчик. Ты прочти о Лесе Курбасе. (Это) режиссер театра "Березиль" - умерший в Соловках.

Итак - кончаю. Я знаю, как все это в тяготу людям, занятым работой и буднями. Я узнал, что Толя Фуженко болеет. Инна - потрясающ(и)й друг. Их телефон 63-06-43. Светлана, год осуждения меня приравниваю (к) тридцатым-сороковым годам. Я счастлив, что фильтр следствия не мог обвинить меня ни в чем, кроме (как) раздуть мой "порок".

Вечер(н)яя кликуха - успеют ли вылить помои на мою голову. Все-таки какой ты проявила подвиг во время болезни и как я был несправедлив в тот период. И вообще. Вчера меня провели по двору, где цветут петушки. Это цветы похожие на тебя. Они бывают лиловые, сиреневые, а тут они желтые - похожие на негатив. Полсрока - нельзя посылать ни продуктовых, ни промтоварных посылок. Пошли мне адреса друзей и твой адрес на Политехнической, адрес Сурена, Миши, Толи, Мананы, Муси, которая является в образе желтой колбасы в передачах. Не надо фруктов, только колбасу. Сурена я просил телогрейку, серые две сорочки, сапоги кирзовые - 43 размер, трусы, майки, темные носки бумажные. Войди в дом. Скорее. Валентин не совсем сволочь, он просто трус, баба и вымогатель. Мне и легко, потому что я чист. И мне тяжело, что я доверчив и глуп. У Наташи Пищиковой забери "Саят-Нова" и "Акоп Овнатанян" - листы фильмов.

На конверте - твой день рожденья!!

Сергей. Суббота, 22 (июня 1974 г., Киев).

-11-

Рома!

(читать в одиночестве)

За день до твоего письма получил от Киры Муратовой. Какой нежности и глубины человек. Мудрая, гордая, красивая. Она будет снимать "Княжну Мери". Какое совпадение, что можно взять Наташу Бондарчук, а на княжну Веру - Чурикову. В случае если она возьмет Виктора Джорбенадзе консультантом, то будет здорово - все именья, костюмы, музеи, Грибоедов и Военно-Груз(инская) дорога - все будет предоставлено ей. Мне очень дорого ее внимание и доброта. Рома - "Каштанка" действительно может стать гениальным фильмом. В случае если не утратится главное. Это мир, человек и животное. Человечность и животность. Слияние одного с другим. Пытаюсь подарить тебе три эпизода. Думаю, что первый гениальный.

Эпизод.

Дрессировщик держал в руках сдохшего гуся... Ритмично раскачивалась безжизненно свисающая шея сдохшего гуся...

Каштанка шла за дрессировщиком и нюхала сдохшего гуся...

Дрессировщик бесцельно открывал крыло сдохшего гуся.

Крыло само по себе закрывалось, и почему-то дрессировщик сам по себе открывал его...

Потом неожиданно стал общипывать пух на груди сдохшего гуся...

Пушинки летели по комнате, падали на ковры...

Каштанка пятилась назад и смотрела...

Дрессировщик общипывал пух на груди сдохшего гуся и собирал его в темный мешок, собирал пушинки с ковра, со стульев, с халата и неожиданно посмотрел на Каштанку. Каштанка заскулила.

Дрессировщик расправил мешок с пухом и зашил его, потом простегал и вышел в комнату, где жили животные... Дрессировщик положил в угол сделанную им подстилку и окликнул Каштанку.

Он погладил Каштанку по голове и уложил на подстилку...

Каштанка поддалась дрессировщику, но тут же встала с подстилки, как только осталась одна...

Каштанка обнюхала подстилку и... заскулила.

Ночью Каштанка мерзла на голом полу...

Она снова обнюхивала подстилку, набитую дрессировщиком пухом сдохшего гуся, и снова скулила...

Потом завыла...

Как белый призрак, раскачивался от незримых сквозняков на вешалке белый атласный костюм с газовым жабо.

Незримые сквозняки колыхали забытый пух и прятали его под шкаф...

Эпизод № 2

Это "Собачья площадка".

Тут и городовой, и чиновник, и судья, извозчик и дамы всех сословий с лорнетами и без лорнетов, дети, старики... Все они были объединены одним... Они или продавали, или покупали собак... Собак сторожевых, служебных, декоративных и... просто собак... покупали, продавали.

Плотник с племянником пробирался в толпе с надеждой найти Каштанку... Они подкрадывались к каждому продавцу собак и, разочарованные, извинялись и кланялись. Собаки скулили и кусали хозяев, желающих от них отделаться... На собак надевали намордники. А городовой хвалился медалями, принадлежащими собаке, а не ему.

Эпизод № 3.

Финал.

Каштанка шла с плотником, как бы забыв все происшедшее. Это было понятно и естественно. Снова из-за угла появился квадрат солдат. Сияли под газовым фонарем медные трубы.

Падал пух с неба на кивера и эполеты...

Проваливался в чрева медных труб...

Каштанка сидела на руках у плотника...

Плотник балагурил... брал под козырек... становился во фрунт и "клацал шпорами"...

Каштанка лаяла на квадрат солдат...

Потом медный звук поглотил ее лай...

Она лаяла, да ее не было слышно...

Белый холодный пух падал на ее воспаленные глаза и нос и таял. Каштанка завыла. Конец фильма.

Дорогой Рома! Эти эпизоды тебя ни к чему не обязывают. Но дело в том, что они дадут тебе, вероятно, настроение не торопиться разыграть сюжет, а создать настроение "Анкор, еще раз Анкор", настроение Тулуз-Лотрека и ритм повествования. Дети должны быть счастливы, и это будет потрясающий фильм для детей, (для) которых не делают фильмы с авторским настроением, а пичкают информацией. Цвет, коллизия, типажи, как Жаров и Толубеев. Город, империя, импрессионизм, газовый свет, настроение людей и животных - все это потрясает. Это большая радость. Радость и экзамен в большую режиссуру. Ну хватит тебя убеждать...

Спасибо за приветы Наташи и дорогого Рубика. Я знаю, что он все время где-то рядом с тобой. Он добр и красив. Как у меня не хватило времени ему помочь! И почему мне не удалось связаться с Вартановым и другими в Ереване. Пусть Рубик скажет Мише - пусть к 10 ноября привезут из Еревана 16 гранатов, больших, красных, Суренчику на рождение.

Рома!

Прочти, пожалуйста, Корней Чуковского III том - Оскар Уайльд, - ты все поймешь. Прочти два раза и дай прочесть Светлане. Это просто страшно - аналогия во всем.

Рома! Ты знаешь, мир не без добрых людей. Мне недавно один заключенный подарил пачку маргарина, это меня тронуло до слез, и ладонь полную цветного горошка - конфет. 15 штук хватает на кружку кипятка. Ты спрашиваешь о здоровье. Мне лучше, т. к. нет никаких нагрузок на сердце. Я изящнее, чем Зоя Нетбай и Твигги. Куда делась тучность и ожирение! За книги - спасибо. Приедут и заберут...

Я месяц и 10 дней жду письма Светланы. Не нахожу себе места и плачу. Что со мной? Я ослаб окончательно. Это большое горе. Думаю, непоправимое. Как Юра Морозов - он был на меня обижен, но я понял на суде, что он простил. Он добрый и чистый парень. Рома, прошение я напишу. А что, если это не надо? Что, если меня освободят и мне будет тяжелее?

Получила ли Светлана мою одежду из тюрьмы? Твое сочувствие ко мне чтобы не помешало в работе тебе и Мише.

1974 г., Губник.

-19-

Миша!

Идет речь о том, что я вообще уже освобожден и что Москва на то дала какие-то благословения.

Прошу пошевелить мозгами и решить, что делать. Если надо будет, пусть Светлана пойдет в приемную Президиума и выяснит, что это за "волна" - в отношении свободы.

Миша!

Я не могу и не хочу писать, что со мной, и как, и что!

Прошу тебя в крайнем случае связаться с Хмельницким. Пусть Борис даст запись Высоцкого. Это мне нужно.

Пусть Сурен попросит у Кулиджанова ручку "Паркер" или достанет в Киеве, и вместе все это:

1. Запись Высоцкого

2. Ручку "Паркер" новую

3. "Синалар" 2 тюбика.

Послать бандеролью на мое имя!

Извините за тон и истерику. Я окончательно рухнул. Состояние мое жалкое и безысходное. Вероятно, первое решение - о самоубийстве - было самое верное и единственное. Миша, не знаю, где ты? где Рома? Где Сурен, и вообще, в суете сует, вероятно, я канул в бездну, утомил Вас и сам устал от ожидания и надежд. Кроме того, что надо выжить, надо жить и тут, в колониальных ситуациях, интригах, сплетнях и волчьем вое.

Меня учат выть по-волчьи - это закон джунглей. Что сбудется. Уже 17 декабря. В случае если Воробьев написал бы повинную, я мог тоже быть на свободе. Но он, вероятно, Вам не доступен. И Валентину Паращуку следовало сознаться спустя год, что три карты - принадлежали ему, пошлите в институт Карпенко - Муратова. Он знает, как с ним говорить. В случае если мои друзья кинематографисты, включая Юру и других, могли даже заставить Воробьева написать - это было бы честно, т. к. у меня в отношении Воробьева совесть чиста. Срочно жду ответа. Не могу скрыть, что мне тут всего не хватает, даже кислорода!..

17 декабрь 1974 г., Губник.

-34-

Светлана!

Получил твое письмо! Я не понял, получила ли ты письмо мое из Стрижавки?

Постараюсь по порядку ответить тебе.

Адрес мой неожиданно изменился. Причину не могу установить. Есть предположение "Расположен к самоубийству", потому, вероятно, будут часто перевозить из лагеря в лагерь. Это невыносимо при моем состоянии. Новые администрации, новые лагеря, свои обычаи и невыносимая работа! Быть на людях! Чтобы не вздернуться! Сейчас работа в мех(аническом) цеху. Уборщиком отходов металла. Плохо очень. Не могу выдержать. Резко падает зрение от напряжения. Все стабилизировалось и похоже на хроническое состояние, подобное раку! Знаешь, что неизбежное пришло - и амнистия, и отказы, и нет никаких надежд. Только время - 3 года и семь месяцев. Это сверх моих сил.

Недавно приезжал следователь из Москвы. Задержан Григорянц Сергей - я понадобился как свидетель. Страшно, если придется ехать в Москву свидетелем в жару - в вагоне "Столыпин", - чтобы предстать перед торговыми сделками Григорянца - эстета и коллекционера.

Светлана - о квартире не беспокойся. Она оказалась "двухкомнатной могилой", - уничтожая меня, необходимо было разорить мое "гнездо". Все это пусть тебя не волнует. Береги себя. Я вижу, сколько сил надо тебе терять на меня. Я и без того тебе очень многим обязан, хотя бы за сочувствие. Вещи - надо беречь, они все принадлежат Суренчику: шкаф, два стула, подсвечники, картины, посуда, бежу! Лучше, если бы ты перевезла все к себе (а свое продала бы). Это был бы подарок Суренчику к совершеннолетию. А что, если меня не станет. Это все стоит - много. Очень много. Но тут тебе виднее! Белокур - прислал Иван Д., не посылай. Струны - не надо. Посылаю письмо Л. Б.- сохрани! Школа - я просто могу что-либо советовать, все в твоих руках и в твоем вкусе. Береги его! Я боюсь его привязанности к себе, и хорошо, что он не тоскует. Надо его отделить от меня как от проказы, это не кокетство, а необходимость. Если бы ты знала, какое здесь собрано зло. Какие патологии! Сын - отец! Отец - дочь (секс). Наркотики! Валюта! Хищение! Совращение! Убийства! Чечены! Ингуши! Грузины! Армяне! Лагерь больше, чем Губник. Озверелые. Неукротимые. Моя кличка "старик". Подозрение, кто я! И зачем я. (Я или меня.) Если меня, то могут убить. Страшно и потрясает по силе и массе. За игрушки - благодарю. Поддержи как-нибудь Рузанну! Светлана, не исключено, что это конец. Я так красиво жил 50 лет. Любил - болтал - восхищался - что-то познал - мало сделал - но очень многое любил. - Людей очень любил и очень им обязан. Был нетерпим к серому. Самый модный цвет. Необходимость времени.

(Май 1975 г., Стрижавка.)

-55-

Светлана - дорогой человек!

Долгожданное письмо получил (ждал 2 месяца). (О Боже!)

СЫН

Все естественно. Кто не хлопал дверью - пока не проголодается. Потом - возвращение, мир, чай и телевизор. Гроши на карманные расходы... и снова буря! Трудно представить себе, что (не раз) в киевской тюрьме все начинается тоже с этого. Потом 15 лет и 5 лет ссылки. Группировки, дружки, хмель, и в 18 лет на вечную ссылку. Дистрофия, наркомания, кричащие в ночи "Ма!", мочат тюфяки и сушат их на снегу, издавая смрад взрослых пеленок. Это все из кратера Киева. Голубые, златокудрые твигги с холеными руками и еще небритые. Они, "мужчины", появляются тут, и их усыновляют "воры в законе", превращают их в фавориток и слуг (шестерки). Это можно прочесть и не только тебе, и другим - сыну и деду. Он должен понять, что, только собравшись в самом себе, он может перескочить "период мутации", юношеского кризиса и детских патологий. Он заслуживает к себе уважения, он уже многое сделал, и надо все удержать.

Или еще одно крушение!

ПРЕДЛАГАЮ!

Позвонить Виктору. Считает ли он возможным перевод Сурена в институт в Тбилиси для учебы там и как отреагируют на это Щербатюки?

Я знаю, что Виктор даст ему удивительные знания.

То, что он не пишет писем, это меня даже устраивает. Нечего ему даже знать адреса. Но, вероятно, надо наладить следующее: в месяц раз подсунуть ему открытку, где надо написать: жив, здоров, ем, дышу, удивляюсь, жду фиалок и любви! Черчу - тошнит. Вижу цветные сны. Ваш сын Сурен.

СВИДАНИЕ

Оно возможно и в апреле, и в мае и т. д. Оно мне положено... Максимум 3 человека. Сейчас грязь и топь... Грипп. Можно и позже. Рузанна пишет, что хочет приехать Сурен из Одессы, хочет и Иван Дзюба, и Толя. Я никого не избегаю и ни перед кем не скрываюсь. Надо, чтобы с тобой рядом был мужчина! В помощь и в дороге, и тут! Везти ничего не надо. Можно попробовать взять 2 банки меда по полкило, колбасы сухой 1 кг, 1 банку кофе и блок импортных сигарет для конвоя. Может быть, и проскочите. Я прошу встретиться с Аликом, он 24 апреля едет на свидание с братом, можно поехать и с ними. Свидание не к спеху.

Свет, посети меня, как будет время. Не торопись. В июне 17 у меня половина, и мне положены - посылка и передача. Можно приехать летом, и привезти не 5 кг, а 10. Поблагодари всех за внимание, и решайте сами, когда и с кем. Но одно условие: это должно быть ВОСКРЕСЕНЬЕ и необходим ПАСПОРТ - краснокожий.

ОТКРЫТКИ

Всегда меня поражает твое "ассорти" открыток. Даже Л(идия) Т(ихоновна) - архаик и эстет - не делает такой набор красоты, как делае(шь) ты. Это очень большая радость для меня. Как много прошло с той горячей и сумбурной поры, когда мы были вместе и не осознали это, и разбежались; спасая каждый себя. Я жду того часа, когда ты со своего балкона выбросишь свою мебель и соберешь все, принадлежащее сыну в Киеве и Тбилиси, и растворишься в красоте. Уже время. Если это не вызывает неприязнь и отвращение.

УМИЛЕНИЕ! ИЛИ ИНТЕРМЕЦЦО!

После "отказа", Светлана, стало легче. Как пос(ле) операции или крушения. Я слушал съезд. Ждал "чуда" - его не должно было быть. И его не стало. Об этом больше ни слова.

На листе "Пьета" было письмо, посв(я)щенное тебе. Лист залило водой, и он погиб. Но обратила ли ты на него свое внимание? Это одна из моих работ, поразивших меня. Это все, что ты пишешь в письме. Усталость, томление, ожидание и вечность. Если бы Сурен смог это повторить. Думаю, что он сможет повторить на этом формате. Оксана, Люся и Катя! Это надо

окантовать. Это - барельеф, (он) посвящен тебе. Есть еще "Балкон" - смерть Ахвледиани Ел(ены) Дмитр(иевны). Он тоже отсырел. Но существу(е)т у меня. Буд(е)т возможность) - пошлю, а ты пошлешь Виктору - в муз(ей) Ахвлед(иани).

Как я могу помочь тебе отдохнуть(?). Я не могу ничего. Одного лишь - просить передать тебе денег. Сурен в Москве достанет тебе путевку. Маргарита Давыдовна - удивительный человек. Лиля Юрьевна - что я могу, я в плену и в мести. Я знаю, что говорит эфир. Это глупости. Все было страшнее. Прочти Киру.

Я все время вижу тебя в сером шифоновом плиссированном платье в трех ярусах с хрустальной брошью. Это, вероят(н)о, усталость. Серое в морщинку.

Получил письма от Боровских из Москвы, от Тарковск(ого), Шабанова и т.д. Все ждут!!! Но чего?! Разве это не еще одна формац(и)я жизни и жизнь(?) Разве она не должна вызывать зависть у труса, и евнуха, и кастрата(?)

МОЯ ВИНА!

В том, вероятно, что родился. Потом увидел облака, красивую мать, горы, собор, сияние радуги, и всё - с балкона детства. Потом города, ангины, ты и до тебя, потом бесславие и слава, некоронование и недоверие.

И в тумане над освещенным лагерем, осенью кричали всю ночь заблудшие в ночи гуси. Они сели на освещенный километр, и их ловили голые осужденные, их прятали, их отнимали прапорщики цв(е)та хаки. Наутро ветер колыхал серые пушинки. Шел дождь. Моросил.

Итак! Будто бы всё. Браслет. "Каштанка", Свидание, Сын - сынок, утраченная стипендия (фактор моральный). Деньги, которые я послал на его нужды.

Отказ, голод, прошение бандеролей и еды - всё это и есть "пока жив".

Светлана, попроси Валентину Иосифовну собрать в целлофановый мешок, перемешав с цветным горошком, цукерки дешевые, разных витаминов и средств, укрепляющих (сердце). Все это в одном масштабе. Конфеты и витамины разных цветов могут быть посланы бандеролью или привезены с собой, как "конфеты". Может, пройдет. Я чувствую себя хорошо. Но это всё нервы. Я не болею, несмотря (на то) что мокнут ноги от мазута и дождя. Как только соберется "ассорти" - я сообщу. Но лучше всего передать Алику. Он знает, как передать.

Берегите стариков! Как здоровье Ив(ана) Емельяновича? Суренчик, прошу тебя, запомни - они для тебя сделали то, чего не сделали я и мама. Они тебя выкормили и выходили.

Светлана, носила ли ты мой свитер? Это очень красиво! И на лыжах тоже.

Когда приедете на свидание, надо встретиться с начальником отряда Алексеем Гавриловичем Пидоренко.

Пошли открытку Кире! Гогоне! И Роме! Положи в конверты. Целую! Осталось 998 д(ней).

(Март 1976 г., Стрижавка.)

Рисунок С. Параджанова

Edited November 9, 2007 by ARAMIS

[ARAMIS]

Сергей Параджанов

Лебединое озеро. Зона

(фрагмент книги:Исповедь

Такого тумана над Донецкой степью вожак лебединого клина не помнил. Туман стоял плотный, как снег. Не было ни земли, ни неба. Последние отблески закатного неба гасли, и не было ни земли, ни звезд, ни каких-либо звуков, кроме тревожных, трубных кликов стаи. Только эти трубные клики и свист крыльев наполняли белую, непроглядную бездну тумана.

Клин рассыпался...

И тогда далеко внизу смутно обозначилось пятно света - крошечное, как светлое лесное озеро, отразившее последний отблеск небес.

Лебеди, окончательно сломав строй, разворачивались на спасительное озеро...

Озеро разрасталось, сияло среди слепящей мглы тумана. Из бесформенного, сияющего в тумане пятна оно приобретало очертания прямоугольника, как ожерельем охваченное цепочкой сияющих огней...

Усталая, измученная стая лебедей ликующе трубила спасение.

Лебеди заходили на посадку, рассыпавшись поодиночке...

Барак в зоне строгого режима просыпался и слушал серебряный трубный глас с ночных небес...

И вот уже первый обитатель барака, как был в исподнем, бросился наружу мимо часового со словами:

- В сортир...

Такого тумана человек не видел никогда в жизни. Это был просто белый снег. Нельзя было пройти через него. Как будто человек был закопан в снегу. Человек ощутил холодное прикосновение тумана к лицу и груди.

Над его головой кричали лебеди...

Но были только их голоса, птиц еще не было видно...

Из барака один за другим выскальзывали заключенные, все в белых исподних рубахах и белых кальсонах...

И все, проходя мимо часового, бросали одну и ту же фразу:

- В сортир...

- До ветра...

- В гальюн...

- В туалет...

Но никто из них и не думал идти в сортир, все смотрели в закрытое туманом небо, откуда падали тревожные серебряные звуки...

На вышках врубили прожектора, туман от этого не стал прозрачней, только налился молочной белизной... в Донецкой степи, в тумане был высвечен квадратный километр... жилой зоны лагеря строгого режима...

Лебеди с криками всполошенно кружили над горящим квадратом, пытаясь увидеть холодный блеск воды...

Туман поднимался, дымилась зона... и от дерева к дереву, мокрому, впитавшему в себя ледяную влагу тумана, от дерева к дереву, налитому весенними хмельными соками, перебегали, скользили люди в белом - в белых кальсонах, в белых рубахах... босые... перебегали призраки заключенных... две тысячи человек из четырех бараков с надеждой смотрели в слепое от тумана небо... О чем мечтали они? Поймать лебедя? Увидеть эту красоту у себя в бараке? Обладать ею? Прятать ее от ментов... под кроватью... эту прекрасную, свободную птицу?

Птицы с криком опускались и опускались... они, видно, гибли в этом тумане и, уже понимая, что это не озеро, искали любую возможность опуститься на землю... передохнуть за этот тяжкий перелет. Люди не отрывались от мокрых стволов, только переходили от дерева к дереву, облепляли его... и казалось в этом тумане, что кто-то выбелил их густо, внахлест, известью...

И деревья стоят в этом живом жабо извести...

Потом дерево вдруг обнажало черный мокрый ствол - это зеки перебегали к другому дереву, над которым метнулась огромная, искаженная туманом и прожекторами с вышек тень птицы.

...Птицы пошли на посадку... проносились в тумане распахнутые крылья... тени в тумане, как на несбыточном экране... в каком-то несбыточном сне, становились все явственней и реальней...

И вот уже первая птица, просияв белоснежной грудью, прошла на бреющем полете над самой землей...

С вышек открыли огонь.

Выстрелы разорвали тишину тогда, когда птицы уже не кричали, - они шли на посадку вслед за своим вожаком, выбросив вперед розовые перепончатые лапы.

Когда заглохли в тумане, умерли последние отзвуки выстрелов, в ватной тягучей тишине все две тысячи привидений услышали зов вожака, гортанный, отчаянно-резкий.

Стая одновременно грянула сотнею крыл и, тяжело набирая высоту и скорость, стала уходить ввысь за своим вожаком.

Люди отрывались от стволов и, уже не таясь, выходили на площадь, в ярко освещенный прожекторами круг... Запрокинув лица, глядели в небо, туман струился по лицам ледяными струйками.

С вышек снова полоснули в воздух короткие предупредительные очереди.

И тогда в тишине все - и зеки, и часовые на вышках, и контролеры - услышали, как возник в поднебесье и нарастал, приближаясь, еле уловимый свист падающего тела. Свист оборвался глухим ударом, почти поглощенным туманом, где-то совсем рядом, за колючей проволокой, за оградой, на свободе, в степи.

За спиной бегущего по степи человека призрачным хрустальным дворцом переливался и мерцал в тумане мираж - зона строгого режима.

Человек бежал по бесконечному полю озимых, почти сливаясь с туманом своими уже изрядно перепачканными кальсонами и разодранной на груди исподней сорочкой. Он бежал ровным, уверенным аллюром, как может бежать хорошо тренированный стайер. Был он молод и крепок, чувствовалось, что, не снижая темпа, он будет бежать так же ровно всю ночь, до рассвета.

И когда рассвело, он перешел на шаг... Он шел по песчаному косогору, все еще плотно окутанный туманом...

Неожиданно под босыми ногами он ощутил тепло асфальта. Он вышел на какое-то широкое шоссейное полотно: по два ряда в ту и другую сторону. Сначала из тумана выплыла на обочине стела с надписью: "Крымская область", потом он увидел что-то взметнувшееся в небо, то ли светящееся в первых лучах восхода, то ли выкрашенное в алый цвет... С каждым шагом силуэт прорисовывался, туман сносило прочь с косогора неуловимым утренним ветерком... Наконец он явственно увидел - перед ним был многометровый обелиск-символ "Серп и Молот", сваренный из листов кровельного железа. Слева и справа обелиск обрамляли трехметровые металлические буквы, слагавшиеся в слова.

Он остановился и прочел по складам, с сильным акцентом, похожим на прибалтийский: "Слава тру-ду..."

Поодаль в тумане маячила еще какая-то тень. Он подошел к ней - это был знак, который устанавливают на границах областей: такая-то область...

Побег обнаружили через несколько часов. Завертелась стремительная карусель докладов, рапортов и разносов". Наряды милиции занимали ключевые посты на вокзалах, на развилках дорог, в аэропортах".

Останавливали и проверяли на трассах багажники всех выходящих из этого района машин...

Туман, соприкасаясь с металлом монумента, превращался в крошечные капли воды, они стекали беспорядочными струйками, образуя крупные, литые капли, которые стремительно срывались вниз, захватывая на своем пути иные капли, образуя потоки... Вода собиралась лужицами на бетонированном постаменте. Какой-то остряк бетонщик оставил намеренно или случайно в монолите постамента отпечаток своей руки. Вода заполнила это углубление ровной зеркальной гладью. Беглец выпил эту воду с ладони, будто протянутой ему неизвестным другом. Над головой скрипнул металл. Беглец поднял голову. В том месте, где молот перекрещивался с серпом, на тыльной стороне монумента один лист металла проржавел на стыке и отошел чуть в сторону, образуя зазор. Беглец вспрыгнул на постамент - щель пришлась ему на уровне глаз. Он ухватился за край металлического листа и слегка потянул. Железо легко отошло в сторону, образовав люк. Беглец подтянулся и скользнул в отверстие: кто-то уже был здесь до него. Охапка старого слежавшегося сена и какая-то ветошь вполне напоминали ложе, гнездо. Сверху лился тусклый свет. Беглец поднял голову - там, где сходились швеллера каркаса, в самом окончании, железо истлело под дождями и ветрами Крыма и просвечивало россыпью дыр... Прямо против лица, если сесть на подстилку, зияло отверстие величиной с пятак, так что через него хорошо просматривалась дорога на крутом подъеме в оба конца. Это отверстие не было проедено ржавчиной, его кто-то высверлил... Беглец пошарил в соломенной трухе под ветошью. Вытащил рогатку... Хорошую, мощную ухватистую рогатку из черной резины от автомобильных камер. Он сунул ее на место, лег на подстилку, свернувшись калачиком, затих и, казалось, мгновенно заснул.

Так он жил в своем убежище с неделю, а может, больше. Днем почти все время спал, по ночам поджидал на крутом подъеме грузовые машины, которые, надсадно урча, одолевали подъем, а иногда и пробуксовывали, потому что ветры сносили с окрестных кучегуров текущий песок на полотно дороги... Лежа за чахлым придорожным кустом, он ждал, когда машина поравняется с ним, и в два-три прыжка оказывался в кузове. Он выбирал только крытые брезентом машины. Как правило, в машинах было крымское сладкое вино. Иногда овощные консервы. Однажды ему повезло - среди ящиков с рыбными консервами он нашел завернутую в клеенку, явно ворованную баранью тушу...

В Крым машины везли в основном пустые бутылки и хорошо упакованные курортные товары. Однако он сумел однажды добыть одежду и все необходимое для курортника: лезвия, роскошный бритвенный станок "жиллетт", мыло, полотенце и даже пачку презервативов... Однажды под утро, очевидно заснув за рулем, влетел в такой песчаный занос и сел на брюхо "жигуленок" цвета белой ночи. Водитель помучился с полчаса, закрыл машину и двинулся назад, наверное за трактором...

Беглец, вскрыв багажник, обнаружил в нем чемодан. Рубахи, костюм, штиблеты - все, даже галстуки, он взял себе. Выпотрошенный чемодан аккуратно сунул в багажник и закрыл капот.

Владелец прикатил через час на могучем самосвале, который играючи выдернул "жигуленка" из песчаного плена. Счастливый частник сунул водителю гиганта червонец и умчался в Крым с недвусмысленным намерением прожигать жизнь.

Теперь можно было и уходить - он был неузнаваем: волосы на стриженой голове успели отрасти за этот месяц, светлый серебристо-серый костюм курортного обольстителя сидел безукоризненно, отлично выбритый подбородок сверкал свежестью, облагороженный лосьоном.

Пустые бутылки и банки из-под консервов, старое белье он закопал в песок подальше от своего жилища. И когда он окончательно решил уйти и придирчиво осматривал свою территорию, не осталось ли чего, что может выдать его пребывание здесь, он заметил мальчика с козой.

Мальчик привязал козу к одной из опор буквы "Т" и вскарабкался к отверстию в монументе. Появился он через мгновение. В одной руке у него была рогатка, в другой полотенце. То самое махровое полотенце, изъятое из чемодана, только невероятно уже грязное... Мальчик вновь влез в отверстие и долго шуровал там, очевидно в надежде отыскать что-либо еще. Но, увы, больше ничего не было.

Мальчик с полотенцем ушел в надежде потом отыскать что-либо еще.

Уходить днем он не решился. Дорога гремела машинами. Выждав паузу, он забрался внутрь и стал ждать. Коза иногда блеяла.

Вечером, перед закатом, он увидел идущую по дороге женщину. Судя по походке, была она молодой. Женщина что-то несла в сумке. Она подошла к постаменту, поставила сумку и осторожно вынула из нее постиранное до ослепительной белизны полотенце. Потом достала из сумки глиняный горшок с алюминиевой темной помятой крышкой, завернутый в старый шерстяной платок. Развернув, поставила его рядом с полотенцем и, не глянув в отверстие монумента, пошла к козе. Отвязала призывно блеявшую козу и, так и не повернувшись, ушла.

Утром мальчик привел козу, привязал и сразу ушел.

Этим вечером она вернулась... Пустой горшок стоял на постаменте. Она подняла глаза.

Мужчина смотрел на нее из полумрака своего убежища.

На подъеме взревела приближающаяся машина. Он наклонился и рывком втащил ее внутрь. Машина прошла и утихла. Он выпустил ее из своих объятий.

Но она не ушла.

Блеяла коза.

С тех пор она приходила ежедневно перед заходом солнца и уходила в темноте, никогда не оставаясь на ночь. Она приносила горячую еду в эмалированном щербатом бидончике.

Коза блеяла и рвала веревку, пока однажды не сбежала.

Они любили друг друга.

На следующий день появился мальчик с рогаткой. Он остановился метрах в пятнадцати и стал исступленно лупить из рогатки в отверстие, которое днем было почти прикрыто. Беглец проснулся от пронзительной боли в ноге. Мальчишка стрелял стальными шариками от подшипника, граммов по десять каждый. Шарики с визгом рикошетили от железа, некоторые пробивали отверстие в проржавевших местах. Расстреляв свой боезапас, мальчишка убежал.

Она несла горячее азу, как всегда, на закате. Как всегда, из-за песчаного холма далеко-далеко показался обелиск. Спускались сумерки, он был ярко высвечен. Рядом с ним высилась передвижная вышка. На самом верху работал сварщик, рассыпая праздничные снопы искр. Он заваривал проржавевшие места новыми листами железа.

Сгущались сумерки, осыпался гирляндами огней обелиск. Она остановилась и ждала, когда последние искры электросварки поглотит ночь. Когда они снимут свет. Пока уедут машины. Потом бежала.

Отверстие было заварено свежим, еще не крашенным гулким железным листом.

Она стучала в него. Пустота отвечала ей гулом.

Гулом...

Она ждала у постамента до утра.

Когда забрезжил рассвет, она увидела на гребне песчаного холма мальчика - своего сына.

Они шли домой так: она впереди, сын метрах в ста сзади. Они вошли в родной городок, когда он еще не проснулся.

Она остановилась у милиции, там, где висел типографски отпечатанный плакат: "Разыскивается преступник", и вырвала аккуратно из плаката ЕГО портрет.

Дома она вставила его в крашенную суриком рамочку и долго искала место, где его повесить... в красный угол... рядом с бумажной иконой Николая Угодника. Мальчишка сидел напротив, не поднимая глаз и сжав губы.

Она сказала:

- Когда у тебя будет брат, расскажешь ему, что это его отец... и что мама очень его любила... Мальчишка не поднял глаз.

Его не успели вернуть ни в барак, ни отправить в карцер. Он выпил лак... красную массу, которой красят пожарный инвентарь в зонах: багры и конические ведра, похожие на какие-то средневековые рыцарские атрибуты.

Его смерть обсуждали в бараках. Приговор был единодушным: он был "шерстяным" и предал касту, выпив лак. "Шерстяные" не пили в зоне даже одеколон. Он умер, и все "шерстяные" отвернулись от него. Они расценили это как оскорбление и предательство.

Зона злорадствовала и смеялась над "шерстяными": вот, мол, ваши традиции нарушены, осквернены - он выпил лак! Ха!

Машины в зоне в тот день не оказалось, она ушла еще днем... Его надо было везти в соседний городок, чтобы сдать в морг. В морге должны были засвидетельствовать смерть.

В зоне подробно обсуждали, как это должно произойти... утверждали, что сам начальник зоны... хотя это тайна... должен проткнуть сердце велосипедной спицей... а присутствующие... забьют ему в мозжечок, где у нас мягкое место, родничок, когда мы рождаемся... оно так и остается мягким до старости... туда забьют бутылку... обыкновенную пол-литровую бутылку... чтобы пробить череп и мозг... Говорили разное... Много чего говорили... Знали уже и о том, как его взяли в монументе, спящего...

Поздним вечером на дрожках из зоны вывезли на соломе труп "шерстяного", прикрытого брезентом. Вез его контролер - симпатичный голубоглазый парень, почти ровесник тому, что лежал под брезентом Он должен был проехать степью восемнадцать километров и сдать труп в морг.

В районном городке он остановил дрожки во дворе больницы, у морга.

В морге дежурила старая женщина. Она уже давно не практиковала, была пенсионеркой и только два месяца в году подрабатывала дежурством. Так вот эта старая опытная врачиха при первом осмотре обнаружила, что он жив... Она нащупала пульс очень далеко... так далеко, что это могло быть только ее воображением... ей было жаль этого молодого красивого парня на цинковом столе... Он был ей симпатичен... У нее были внуки такого же возраста... Но человек был обречен... Для спасения нужна кровь... Но, естественно, ни в морге... ни в районной больнице "дежурной" крови не оказалось...

Она в отчаянии звонила в область, хотя понимала, что вряд ли кто-нибудь доставит необходимую кровь за тридевять земель из области для уже практически мертвого зека. Да и там, куда она звонила, нужной крови не было.

Группа крови, указанная в сопровождающих документах, оказалась той самой, что и у контролера. Он, застенчиво улыбнувшись, засучил свой рукав и сказал:

- Возьмите мою кровь...

Она уложила, обрадованная, контролера рядом с "шерстяным" и провела операцию переливания крови.

Через какое-то время "шерстяной" открыл глаза. Встал и, не понимая, где он находится, осмотрелся, неуверенно улыбаясь.

Он не знал причины своего воскресения из мертвых, этой удивительной реанимации, происшедшей в крошечном санпропускнике, в морге районного городка.

Возвращались они в зону днем. "Шерстяной" уже вполне оправился, хотя и был мертвенно-бледен. Контролер был совсем слаб. Идти он не мог. "Шерстяной" уложил его на дрожки, дернул вожжи, лошадка послушно двинулась...

Кругом была пустая степь... никого...

Контролер смотрел на "шерстяного", и в его сумеречном сознании нельзя было прочитать ни упрека, ни просьбы...

Дрожки удалялись, - видно, как и все лошади, эта тоже не могла заблудиться в степи и безусловно приведет дрожки к зоне...

Контролер потерял сознание...

"Шерстяной" нагнал дрожки, взял лошадку под узды и торопливо зашагал по степной пыльной дороге к зоне...

Так он довел лошадку до зоны и постучал в железную дверь. Контролер уже пришел в себя и лежал на дрожках, глядя в небо.

Если вам когда-нибудь удастся постучать в металлическую дверь, она тут же откроется.

Когда дрожки миновали и первые и вторые ворота, в зоне их уже ждали. Зона стояла... несмотря на то что был уже развод... никто не уходил...

Зона смотрела на возвращение мертвого "шерстяного"... и была потрясена...

Невероятно, но они уже знали, что в крови "шерстяного" кровь "овчарки". А это было еще большим предательством, чем выпить лак. Он допустил кровь "овчарки", мента, в свою кровь... и вернулся с ней в зону...

Начальник зоны понял, что в бараке ему не дожить до утра, и уложил его в лазарет.

Больные - окосевшие от наркотиков, пострадавшие от драк, травмированные на производстве... кто на костылях, кто в гипсе, кто весь в бинтах - вынесли его кровать с ним, спящим или притворившимся спящим, и поставили во дворе прямо под проливной холодный осенний дождь.

Так было и на вторую, и на третью ночь.

Ему сказали:

- В барак ты вернешься только через петушиный гарем... когда ты будешь опедеращен... в тебе кровь "овчарки".

Передал ему эти слова однажды ночью интеллигентный человек, бывший учитель, в очках, в которых осталась только левая линза, но и та расколотая, с пучком радиальных трещин. Ему было велено передать это дословно.

Он начал работать на третий день. На разводах, в рабочую зону и из рабочей зоны, контролеры обыскивали заключенных. Как всегда. Привычно. Бегло.

И когда голубоглазый контролер обыскивал своего "брата" по крови, то всегда что-то незаметно опускал в его карман: то тщательно отшелушенную головку чеснока с сочными белыми зубцами... то продолговатую лиловую крымскую луковицу... то пачку чая... то письмо...

Письмо у него выкрали в бараке и читали вслух: "...Моя мать рада тому, что ты мой брат... я проверил в картотеке твои данные... ты бежал за три дня до освобождения... за побег ты получил срок побега... но все равно, когда ты выйдешь на свободу, ты должен посетить мою мать... она ждет тебя... она считает тебя своим сыном... сегодня она дала мне деньги, чтобы я купил тебе шерстяное белье... ты мой брат..."

Он ушел из барака и напросился чистить ночью на кухне картошку, в бараке он боялся спать.

На следующее утро его избили за то, что он посмел коснуться "святой еды". Он, с кровью "овчарки" в венах... Грязный человек...

Снова он оказался в лазарете, и снова его вынесли под дождь ночью...

И снова на разводе побратим чуть задержал его и опустил в карман письмо. А еще он замерил пятерней его плечи и длину рукава.

Письмо он сам прочесть не успел. Письмо у него забрали тут же. И снова читали в бараке: "...Мать, теперь уже и твоя, была наверху у самого большого начальства... Срок побега тебе скостили... она рассказала, что ты сам вернулся в зону... и привез меня, полумертвого... не удивляйся, сегодня я ладонью замеряю ширину твоих плеч и длину рукава... Мать хочет купить тебе парадный костюм... через три дня ты будешь на свободе..."

В ту же ночь суд "шерстяных" объявил ему все через того же интеллигентного очкарика: "...Ты не выйдешь на свободу через три дня... на разводе ты плюнешь в лицо контролеру, тому, который дал тебе свою кровь... и скажешь: "Ты - овчарка! И кровь моя оскорблена твоей кровью!"" Учитель-очкарик с трудом выговаривал эти слова, через силу, но он боялся тех, кто прислал его... Он добавил от себя: "...Я, лично, сожалею... ведь оскорбление должностного лица... при исполнении служебных обязанностей... в зоне... вы получите еще восемь лет... Это ужасно..." И добавил: "...И еще они велели передать, что если вы этого не сделаете... то... достанут вас и там... на свободе..."

"Шерстяной" долго молчал. Потом кивнул головой и сказал: "...Передай... завтра... на разводе... завтра..."

Пришел день, когда брат должен был отречься от брата, плюнуть ему в лицо...

Вся зона не расходилась... Под любым предлогом они не проходили через ворота... ждали представления...

В тот день упала первая пороша - белая-белая крупа...

Пороша как бы благословила зону... Зона, пропитавшаяся мазутом, керосином и бог знает чем еще, будто надела белую фату... маленькие шарики-снежки прыгали, как маленькие шарики пинг-понга...

Неожиданно все увидели белку... Белка прыгала с ветки на ветку. Она смотрела на толпу, а толпа смотрела на нее. Все начали медленно приближаться к дереву, на котором прыгала белка... Вот уже несколько человек как завороженные стали взбираться по мокрому стволу... Они соскальзывали в белую порошу... снова цеплялись... повисали на ветках... Но как только люди взбирались на ветви, белка прыгала с нижней ветки в порошу и бесшумными прыжками неслась в сторону другого дерева...

Все падали одновременно с первого дерева, как какие-то чудовищные перезрелые плоды... А на то дерево, на которое взлетела белка, уже карабкались новые люди, повисали на ветвях, пытались достать грациозного зверька... Испуганная белка взбиралась на самую вершину и с удивлением смотрела, как все лезли к ней и тянулись руками... Белка делала отчаянный прыжок и оказывалась в прыгающих шариках пороши... И как фуга Баха, одно и то же, по тем же протоптанным дорожкам, только нагнетая внутреннюю страсть... они устремлялись на дерево - схватить белку... Белка взлетала в воздух - они осыпались с ветвей... и все повторялось снова... белка падала вниз, потом она взмахнула на забор... и, как балерина на пуантах, пробежала-прострочила невесомыми лапками несколько метров под колючей проволокой... и исчезла... там... на свободе... Кто-то крикнул: "...На площади!.. истекает кровью!.."

На белой фате пороши лежал юноша - побратим контролера... он вскрыл вены... черная кровь... длинными рукавами ушла далеко от трупа... и пожирала эти маленькие белые шарики-снежинки...

Брат стоял над умирающим братом.

Две тысячи человек наблюдали молча.

Edited November 9, 2007 by ARAMIS

[Admin]

К сожелению ето был последний его фильм и он успел заснять только 200 метров плёнки. Так что етот фильм некогда не был показан

Vidimo poetomu nikto ne ugadal,no otkuda v takom sluchae ob etom filme izvestno tebe i Ronun ?

[Tereza]

БРИЛЛИАНТЫ ПАРАДЖАНОВА

Судьба легендарного кинорежиссера была трагична...

Ставший важной городской достопримечательностью, Параджанов иногда возникал в самом людном обществе. Я сталкивался с ним на больших выставках, в том числе антикварных. Правда, в их горячке Сергей Иосифович бывал до неприличия суетен и суетлив, на его лице было написано жадное желание скорей, скорей проникнуть в запасники, в закрома. Он в эти мгновения не хотел видеть никого. Знать не знал людей, увлеченный только красивыми вещами. Нехотя узнавал знакомых, нехотя снимал «маску» и воссоздавал свое истинное лицо

Иосиф Параджанов, отец гения, был ювелиром и потомственным торговцем драгоценностями. Сын унаследовал и эту генетику. Семья была богатая. В сундуках у матери лежало много дорогих шуб, и отец время от

Edited November 8, 2007 by Тереза

[Tereza]

...времени заставлял ее надевать ту или другую и выгонял на плоскую крышу - проветривать, ходить туда и сюда...

Повертев в руках мою первую, только что вышедшую книжку стихов «Облака и птицы», Параджанов заглянул мне в глаза и предложил кольцо с бриллиантом в подарок. Мое равнодушие к этому неожиданному предложению учел, удержал в русле памяти и немедленно приступил к обстоятельным тюремным и детским воспоминаниям. Подбоченясь, он сидел в окружении очень красивых вещей разного достоинства и назначения и говорил. И по ходу этой сбивчивой речи я вдруг вспомнил историю, поведанную мне поэтом Цыбулевским... В конце сороковых и в начале пятидесятых годов в подмосковных православных храмах можно было часто видеть юношу-студента восточной наружности, молившегося с большим чувством. Плача, он проливал шумные реки слез и целовал старые иконы, страстно впиваясь в них большими пухлыми губами. Молодыми же зубами перегрызал тонкие проволочки в окладах, скрепы, удерживавшие в гнездах драгоценные камни... Все-таки страсть к сокровищам была неизлечимым недугом. А в детстве... Во время обысков отец заставлял маленького Сергея заглатывать ценнейшие ювелирные камни.

Параджанов любил и неутомимо создавал необходимый ему творческий хаос. Обрастая вещами, он создавал кучу и что-то непрерывно из нее выуживал. Другое в ней топил. Вновь и вновь без устали ломая, соединял. Вдруг встряхивался, воодушевлялся: «А сейчас едем в Ереван! Делаем подарок одному художнику. Берем, Гаянэ, твою новую картину, мой ковер, бриллиантовое ожерелье, но главное - гранаты! Вот я их кладу на бронзовое блюдо, так и повезем!»

Гранаты... При первом знакомстве создатель «Цвета граната» научил меня умело обращаться с этими любимыми им плодами. Давить их, не снимая кожуры, жать, что есть силы, но осторожно. Как бы выжимать внутрь... Параллельно было преподано и другое простейшее, однако пригодившееся в жизни умение: делить шоколадную плитку на квадратики, не снимая обертки. В общем, здесь были родственные приемы. Ломкой формы незримо сгущалось содержание.

То вдруг он хватался за ножницы и начинал безжалостно резать дивные бархатистые лиловые ирисы, чтобы сделать из них что-нибудь другое. Так из мяса делали рыбу, а из рыбы мясо - повара Трималхиона...

Заговорил о цветах. Он любил их безумно. Но цветы цветам рознь: «Ланка Гогоберидзе мне утром принесла гладиолусы! Позор! Кто это научил ее дарить гладиолусы? Гладиолусы - тому на могилу!»

- Гладиолухусы! - подхватил я.

Параджанов вслушался и улыбнулся. Мне кажется, что реплика ему понравилась. Хотя, вообще говоря, каламбур - низшая форма юмора. Самая общедоступная. Но без нее не обойтись на Кавказе.

Вот хозяин встал и велел гостям собираться - идти фотографироваться на балкон. Нас быстро засняли: Гаянэ, двух искусствоведок из Армении, меня, самого Параджанова, вдохновенно потрясающего тонкой моей книжкой. Я считал тогдашнюю бурную заинтересованность Сергея Иосифовича открытием кредита доверия. Того, что я делаю, он еще не знал, и не факт, что оно пришлось бы ему по душе. Очевидно, он привык доверяться чутью, обмену взглядами, первому впечатлению.

Творчества, хотя бы самой малости творческого усилия он и ждал и требовал от всех встреченных. Вселял в них неизъяснимые импульсы. Так и своих соседей по камере С.И. просил рисовать и собрал весьма замечательную коллекцию созданных каторжниками портретов. Один молодой убийца и насильник заявил, что лицо нарисовать не может, а может ногу. Никогда не забыть мне той невероятной ступни, словно мастером Высокого Возрождения, словно самим Леонардо нарисованной. Не автором ли «Записок из Мертвого дома» замечено, что в тюрьме находится лучшая часть русского народа?

Параджанов из тюрьмы, где просидел четыре года, привез 300 альбомов зарисовок и 8 готовых сценариев. А тюрьма эта не была санаторием.

Почти все удавшиеся выставки обязаны своим успехом умелому отбору. Но с экспозицией работ Параджанова система кажется невозможной, его работы как будто подчинены закону древнекитайской эстетики: «Хаос - основа композиции».

Однажды советская власть твердо решила посадить Параджанова и уже не выпускать. Раздражение уж слишком было велико. И фильмами его, и манерой поведения, и всякого рода вольностями и фантазиями. К тому же, как утверждают слухи, «жертвой» старого соблазнителя стал сын самого Щербицкого, правителя Украины. Дело, начатое как «ювелирное», рассыпалось за отсутствием улик, но тут была плавно подключена роковая и, в общем, редкостная 121-я статья... Это вызвало взрыв негодования в свободно мыслящих странах Запада, но грешник был уже в цепких руках инквизиции. Добродетельная Украина его не миловала: Параджанов сидел в тюрьмах при Хрущеве, при Брежневе, а потом и при Андропове. При посадке (странно - в итоге она оказалась не последней!) дела стали совсем плохи. Не помогали протесты международных культурных организаций, Бергмана и Феллини. Однако подученному Лилей Брик Луи Арагону удалось вымолить у советских вождей жизнь и свободу Параджанову...

Сначала последовало послабление: Сергея Иосифовича оформили в тюрьме пожарником. А в камере по-прежнему его окружали самые страшные, отпетые преступники, чуть не людоеды.

- Это Лиля Брик! - сказал Параджанов решительно. Мы увидели висящую на стене мятую рогожу и две бисеринки на месте, отведенном для глаз... Остальное было несущественно. Но это была настоящая Лиля Брик.

О, эти куклы, сделанные из дырявых сахарных мешков! Носовой платок, превратившийся в «плащаницу». Самодельные марки и открытки. Кефирные крышечки, ставшие благородно-тусклыми дукатами, дублонами и цехинами... «Я пошлю их Кобе Гурули и другим нашим чеканщикам, которые запрудили всю Грузию своими писающими младенцами!»

Его натуралистическая откровенность бывала упоительной. Лиле Брик, негодовавшей, что Параджанов совсем не знает Маяковского - ни стихов, ни поэм, - он заявил, что это правда: в школе Маяковского проходили, но он лично не мог присутствовать именно на этих утренних уроках. Ибо каждое утро в ожидании очередного визита ЧК приходилось глотать бриллианты, а потом родители часами ждали, когда камни выйдут наружу...

Каким разным он мог быть! В этом гении было лукавство печального, многократно обжегшегося пройдохи. Иногда я заставал его в исключительно молодежном обществе. Толпились и пили мед божественных речей красивые девочки и еще более красивые мальчики... Походило на то, что девочками он «прикармливал» мальчиков. В какие-то мгновения казалось: это слюнявый неопрятный старик с разжижением мозгов. Вдруг он бубнил бессмысленно и меланхолически. «Шли по лесу дровосеки, оказались гомосеки...» Я отворачивался, а когда вновь встречался взглядом с Параджановым, его лицо уже успевало превратиться в барельеф. И веяло жгучим холодом нечеловеческого величия. Доброжелательный лик, но всевластный, исполненный страшной силы. Глаза, прокалывающие насквозь.

Или нечто совсем противоположное: бредовые разговоры о Париже, о необходимости туда ехать и хорониться на Пер-Лашез, демонстрация писем Феллини, каких-то автографов, дипломов, грамот - неких патентов на благородство... И опадание, вялость, глухая тоска.

Еще далек был час его окончательного торжества. Но этот час пришел... Рассказывают, что однажды ночью Сергей Иосифович постучался в окно живущей на той же улице пожилой армянки. Она отворила окно. Он сказал: «Ну, Сатан, я же тебе обещал, что приведу к тебе на ночь Марчелло Мастроянни. Пожалуйста!» Сатан ахнула. Неподалеку стоял ничего не соображающий, переминающийся с ноги на ногу Марчелло...

Тбилиси и Ереван, соревнуясь, восхищенно несли ему дары - все новые. Параджанов отвечал ювелирными изделиями и коврами, новыми сценариями, фантасмагорическими тюремными повестями, замыслами и вымыслами, глубокомысленными афоризмами и колкими остротами. Конечно, он был великий враль.

Однако щедрость художественной лжи сочеталась с особой чуткостью к художественной истине. О жизни, самой низменной и физиологичной, он всегда говорил, не зная страха, с откровенным, но каким-то одухотворенным бесстыдством. Кто мог быть ему судьей!

Над тбилисской площадью Героев (как же она сейчас называется? А в брежневские годы народ называл находящуюся в ее центре клумбу, недоступную ввиду бурного автодорожного движения, «Малая Земля») высится сияющее монументальное здание, круглыми своими очертаниями несколько напоминающее замок Святого Ангела в Риме. Непосвященным, тем, кто приехал сюда впервые, мнилось, что это Совет министров или Верховный Совет. Но это цирк. Помещение прекрасное, а показать в нем, собственно говоря, нечего. Параджанов пришел в дирекцию с восхитительным проектом: все помещения изнутри, весь купол обить пиросманиевскими черными «клеенками», создать труппы дрессированных слонов, носорогов, жирафов и, наконец, буйволов (вот уж истинно грузинское цирковое животное, если вспомнить фольклорных многотерпеливых быков Нишу и Никору!). Параджановский проект потрясенная администрация одобрила. Но глаза на лоб полезли, когда была представлена смета - семьдесят миллионов! В советские годы такой размах впечатлял!

На годы главным аттракционом, а говоря серьезно и возвышенно, - объектом паломничества, Меккой и Мединой для приезжих, сколько-нибудь причастных к искусству, стал дом Сергея Параджанова.

Тбилисская элита вся перебывала там. Только один мой друг все не хотел пойти... Тифлисский живописец Роберт (Робик) Кондахсазов живет в древнем авлабарском доме, на котором могла бы висеть мемориальная доска: «Здесь родился Рубенс». Или: «Здесь жил Шекспир». Когда-то семье принадлежало все это благородное каменное строение, но в год армянской резни отец Робика дал приют беженцам из Турции. Они остались навсегда, заняв половину дома. Я все-таки затащил его в параджановский дом. Сергей Иосифович его очаровал учтивой и изысканной речью, которая заключалась словами: «Ну разве нужно было оттягивать на столько лет свидание с самым обаятельным человеком в городе?» (Понятно, С.И. имел в виду себя.)

Первым делом надо было чем-нибудь удивить гостя, что-то выпятить, что-нибудь диковинное показать... Параджанов протянул Кондахсазову свежеполученное письмо от Майи Плисецкой, которое начиналось с фразы: «Сергей, ты - подлец!..» Вглядевшись в прекрасное матово-прозрачное лицо и прелестное платье Дины, дочери Робика, Сергей Иосифович нашел, что к этому лицу и платью очень подошли бы жемчуга или гранаты. Кинулся на поиски какого-нибудь фамильного сокровища и обыскал все закоулки дома. Подходящего не нашел.

Последние годы Параджанова были омрачены новой попыткой судебного преследования. Его пытались засадить, инкриминируя дачу взятки: якобы Сергей Иосифович хотел помочь любимому племяннику поступить в университет и в простоте душевной избрал для этого традиционный путь. Это было во времена, когда была известна твердая такса за каждый экзамен.

Встречи с Параджановым, не бесследно прошедшие разговоры с ним - значительное событие в моей жизни. Он был одним из самых талантливых людей, в этой жизни встреченных. Может быть, самым талантливым. Его гениальность угадывалась. И все же, увы, как сказал один друг Гете, мы не готовы к зрелищу звездного неба!!!

Михаил СИНЕЛЬНИКОВ

писатель

[Ronin]

[Кто на фото? сёмки кокого фильма в коком году , и самое главное kto s xolstom? Где и кто режисор фильма?

[Ronin]

[Admin]

Ya ne znakom s etomi fotografiyami,no sudya po vsemu,u Vas doma xranitsa chastichka kultornogo naslediya natsii

[Admin]

Chem to mne vse eti foto napominayut foto Dali,no oni konechno je otnosyatsa k Paradjanovu.

[ARAMIS]

Vidimo poetomu nikto ne ugadal,no otkuda v takom sluchae ob etom filme izvestno tebe i Ronun ?

Ya ob etom uznal u Ronun , a vot otkuda on znaet , ne skaju profesional'naya taina :lol:

[ARAMIS]

На етом снимке Параджанов у себя дома, после освобождения , которому способствовал Шеварнадзе, готовится к выставке своих робот. Я не стал раскрывать кто на первом плане, ето оставляю другим юзерам

Что скажеш Ронун?

Edited November 9, 2007 by ARAMIS

[Tereza]

Похоже, это должно быть Арабески на тему Пиросмани (1985)...

[Tereza]

Так Господа! Действительно, что скажет Ронун? Но на первом плане Слава Степанян!

[ARAMIS]

Так Господа! Действительно, что скажет Ронун? Но на первом плане Слава Степанян!

[Tereza]

А вот еще и ранее фотки...

[Tereza]

Может путаю.... просто очень похож....)))))

[ARAMIS]

По просьбе Ронин посты о Параджанове из темы увидел сфоткал были переведены в ету тему

[Ronin]

Похоже, это должно быть Арабески на тему Пиросмани (1985)...

Vi otgodali tolko nazvanie filma.

[Ronin]

Так Господа! Действительно, что скажет Ронун? Но на первом плане Слава Степанян!

Obsyrdnaia oshibka !!! Slava Sreponian ne bil glyboko znakom tem grybokim mirom evo kyltyri ,kak etot molodoi (Maestro),esli xotite mojete proverit y eho odnogo Tbiliskogo genia kotori nayhil Serjika , kolajnomy masterstvy_ Vigen Vartanov ,on znaet kto eto . !!!!!!!!!

[Ronin]

Может путаю.... просто очень похож....)))))

Tereza vi oshiblis !!!????????????