Чингиз Айтматов

[Nazel]

В субботу, 14 июня в Киргизии объявлен национальный траур. В этот день будут хоронить Чингиза Айтматова - писателя, благодаря которому мир узнал об этой маленькой стране...

[Nazel]

Чингиз Айтматов: Это великая история любви в моей жизни...

...Те три аксакала, которые в 1942 году в дальнем киргизском селении Шекер прямо с урока увели 14-летнего Чингиза Айтматова работать секретарем сельсовета («потому что больше некому»), наверняка понимали, что уводят его из детства. Все дальнейшие три года войны ему пришлось разносить похоронки. Но аксакалы не могли знать, что, идя с ними в сельсовет, Айтматов начал свой путь в мировую литературу...

Вот как он вспоминал об этом в интервью, данном мне в 1998 г.: «Я разносил похоронные извещения, черные бумаги по домам, вручал их. Вы знаете что это такое? Не дай Бог! А сбор военного налога?! Каждая семья обязана была платить его безусловно, никаких льгот, никаких отсрочек. Поэтому последнюю козу семья продает, чтобы уплатить военный налог. А деньги надо собрать и отвезти в Госбанк - тогда был только один банк во всем районе. Это же надо было все пропустить через себя...».

Он пропустил. И воплотил в своих произведениях, принесших ему мировую славу. Не буду их перечислять - их список выдаст любая поисковая система. Упомяну только роман «И дольше века длится день» («Буранный полустанок»), ставший потрясающим гимном мужеству своего народа, противостоящего обутому в энкавэдистские сапоги сталинскому тоталитаризму. Думаю, не будет преувеличением сказать, что, благодаря Чингизу Торекуловичу Айтматову, о маленькой Киргизии узнал весь мир.

Мне посчастливилось дважды брать у него интервью, опубликованные в 1998-м в газете «День» и в 2003-м в «Зеркале недели». Предлагаю читателям «попурри» из неопубликованных отрывков интервью 1998 года, воспоминания о первой любви из интервью 2003-го и отрывок из малоизвестного в Украине «Плача охотника над пропастью» (беседы Чингиза Айтматова с казахским поэтом Мухтаром Шахановым).

О пути в литературу

- В «Белом пароходе» потрясает столкновение детской души, еще не защищенной иммунитетом жизненного опыта, с несовершенством мира. Чтобы так пронзительно написать, надо нечто подобное пережить?

- Ну, не впрямую, конечно. Не в прямом понимании, что нечто такого свойства, такого рода события или случаи в жизни были, и я это пережил. Все идет непосредственно от авторского опыта, личного. Но это совсем не обязательно. То, что есть в «Белом пароходе», впрямую ко мне не относится. Это какое-то косвенное восприятие, наблюдение через судьбы других, себе подобных по возрасту. Потом рассказы. Люди часто рассказывают, что, когда, с кем было и т. д. Вот у меня бабушка была... Сейчас в Швейцарии вышла небольшая книжка, которая называется «Детство в горах Киргизии». Попросили меня издатели рассказать о том, как я пришел в литературу. Так вот, я начинал с того, что моя бабушка явилась первопричиной. Потому что она была сказочница, великая сказочница. Много сказок она знала. И она мне всегда их рассказывала. Маленького в горы водила с собой и все время мне рассказывала сказки. Идем мы по тропинке, ведет она меня за руку, а мне было лет пять, все думают, мы о чем-то серьезном разговариваем, а она все продолжает свои сказки рассказывать. Но более того, не знаю, что на это ее подвигало, но она часто просила меня пересказать то, что она рассказала. «А ну-ка, расскажи теперь ты мне ту же самую сказку». И это было очень увлекательно. И потом вот в процессе пересказа я уже ощущал, что это сюжет, что здесь есть свои образы, герои, события, развязка и т. д. и т. д. Интуитивно, конечно. Вот даже таким образом можно прийти в литературу и принести нечто из мира своего детства.

- Выходит, ваша бабушка сделала Вас писателем?

- Возможно, возможно... Она сама создала для меня культ сказки. И сама от этого страдала. Я стал страшно любознательным, надоедливым. В моем детстве еще даже понятия о телевизоре не могло быть. Но, оказывается, она уже в то время была для меня телевизором. Моя бабушка. Теперь все сидят у телевизора с утра до вечера, и теперешние бабушки освобождены от этого. В этом есть и преимущества, но и свои большие недостатки. Они не могут непосредственно войти в, так сказать, формирование духовного мира своих потомков, повлиять на это. А моя - влияла. Она для меня создала культ сказки. Сказки были очень интересные, оригинальные. Вон несколько из них в Швейцарии издали. И дело доходило до того, что я просто надоедал ей, она пыталась отдохнуть, говорила: «Поиграй, я вот немножко посплю, увижу сон, я тебе расскажу». Но не проходило и несколько минут, как я ее уже теребил: «Бабушка, расскажи мне сон». А она еще и глаза не успела закрыть. Потом она еще придумала такое. К соседке уходит и говорит: «Я пойду сон взаймы возьму и тебе расскажу». И, пока она уходила и приходила, видимо, что-то придумывала. Приходила и мне рассказывала.

О психологии творчества

- В одной из статей Вы упомянули, что участники читательских конференций в Европе приходят к выводу, что вы пессимист. Вы действительно считаете, что ближайшее будущее человечества окрашено в темные тона?

- Само понятие пессимист имеет для меня несколько иное значение. Да, меня действительно называют пессимистом, особенно европейские читатели. Часто у меня бывают такие встречи, и вот многие читатели спрашивают: «Почему вы так пессимистически завершаете свои сочинения, свои истории»? Ну, с одной стороны, это, наверное, потому, что они привыкли к иному. Все-таки американский штамп - «хэппи энд» - он очень живуч и очень соблазнителен. Каждый хочет счастья. Хотя бы таким вот образом поучаствовать в счастливой концовке. Я же думаю несколько иначе. Для того, чтобы оценить по-настоящему оптимизм, чтоб вы понимали, что такое оптимистическое явление, надо, наряду с этим, и знать, и чувствовать пессимистическое состояние. Понимаете? Для того, чтобы вы оценили, поняли и сказали: «Да. Это действительно прекрасно! Это действительно великолепно!». Вы можете это сказать тогда, когда вы узнаете и другую сторону жизни. Тут своя, так сказать, диалектика. А если бы, например, у меня с самых малых, молодых лет судьба вот так вот сложилась, что было бы полнейшее благополучие, не озабоченная жизнь, потом, если я бы столкнулся с какими-то действительно высокими проявлениями счастья, я бы это не совсем даже уловил. А эта разница - пессимизм-оптимизм - она дает возможность это сделать. Это в моем понимании. Может быть, это не совсем так...

- Как работает ваше воображение? Вы как бы видите то, о чем пишите, или происходящее в произведении, минуя зрительные образы, ложится на бумагу в языковой форме?

- Я об этом не задумывался. Ну, не знаю, а что, разве есть образы, которые не языкового, так сказать, выражения могут быть? А, что б то ни было, даже любая фантастическая картина, видение, мгновение - все равно оно находит свое выражение, так сказать, в слове. В этом величие слова. Слово - оно само по себе вселенское значение имеет. Это элемент вселенности. Именно слово.

О людях, встреченных в жизни

- А кто из встретившихся в жизни и ушедших из нее оставил в вашей душе наибольший след? Таких людей было много?

- Не знаю, много или мало, но мне приходилось встречаться с людьми, которые как-то благотворно воздействовали. Сейчас с ходу трудно выделить кого-то. Это были разные люди в разные года...

- Есть ли люди, с которыми вы дружите с детства?

- Ну, многих уже нет. Был у меня двоюродный брат Баисбек, учитель, на год старше меня. Мы с ним с детских лет всегда были вместе. Он был очень мыслящий, он видел, что происходит с моей семьей, с нами, и сочувствовал, старался как-то компенсировать. Я восхищался им, много раз его вспоминал - он, к сожалению, не дожив до 50-ти, ушел из жизни. Мы два года жили в Москве - в 35-37 годы, отец мой учился в Университете красной профессуры - было такое партийное заведение. И для Баисбека Москва была никогда не виданная, и он не имел представления... По приезде он спросил: «Ты видел Сталина?» - я говорил: «Нет». - «Ну что ж ты там делал? Надо было сказать ему, какой он плохой человек!» Уже тогда, в детстве, он это понимал. Он видел: нас ведь просто изгнали из Москвы, и мы вернулись прямо в Шекер, туда, в мое селение.

- Сколько ему лет тогда было, когда он такое сказал?

- Лет десять. Потом он однажды спросил меня: «Ты видел, какие у него сапоги?» Я говорю: «А что?» - «Ну, сапоги, наверное, из шкуры быка?» Раньше некоторые пастухи носили такие сапоги. Может, он с чем-то это ассоциировал, не знаю даже... Вот это я запомнил. Я говорю: «Да ты что, там не носят таких сапог». Вот с этого начиналось тогда наше общее мировосприятие. А потом он оказался учителем, в военные годы уже начальные классы учил, а я пошел дальше. Я уже рассказывал о техникуме, где я учился, - он часто, когда у него была возможность, наезжал в Джамбул. Разыскивал меня каким-то образом, находил меня в техникуме, в студенческой среде... И один друг детства есть. Он потом долгие годы был директором нашей школы - Сейтал. Он совсем недавно оказался на дне рождения сына моего двоюродного брата - кстати, совсем недавно, несколько дней тому назад. Вспоминали, что и как было.

О любви

- Вы помните свою самую первую любовь? И когда впервые влюбились в Вас?

- Я из семьи, попавшей под каток сталинских репрессий. Когда отца арестовали, то в школе я считался сыном «врага народа». Правда, все ко мне нормально относились. Но однажды пришел какой-то комсомольский вожак и сказал, что я не должен сидеть в этом классе и должен уйти. Я в одиночестве вышел на пустынный школьный двор... Идут занятия... Стоял один, прислонившись к стене, и не знал, куда себя девать... Раздается звонок. Думаю: «Вот куда мне теперь деваться?» Первой выбежала во двор одна девочка - она училась в нашем классе. Крутит головой, смотрит по сторонам. Увидев меня, подбежала и говорит: «Пошли в класс, теперь уже можно».

- Как ее звали?

- Теперь уже не помню. Годы стерли из памяти ее имя. Какое лицо у нее было - помню, а имя, к своему стыду, - нет. Удивительное лицо у нее было в тот момент, когда она подбежала: было видно, что она сострадает, хочет помочь как-то... Мне хотелось взять ее за руку и убежать с ней куда-нибудь... Вот это был первый яркий эпизод в этом плане. Ну, а дальше был институт в Бишкеке (тогда город Фрунзе). Телевизоров в те годы не было. Жил я на окраине города. Пойти в кинотеатр - это было большое событие. Железную дорогу надо было перейти, потом аллею Дзержинского и дойти до кинотеатра «Алатоо». Так вот, по пути у меня все время было такое ожидание, что в зале Она подойдет, сядет рядом, и мы будем вместе смотреть кинофильм.

- Она - это была конкретная девушка?

- Да, не буду называть ее имени. Она училась в другом институте. Потом семья их куда-то переехала, и наши пути разошлись. До сих пор помню этот порыв: подбежать вовремя под кинотеатр, ожидать, встретиться и вместе посмотреть фильм...

- Меня потрясла история вашей любви с Бюбюсарой Бейшеналиевой, описанная Вами в книге «Плач охотника над пропастью». Как Вы думаете, почему безоглядно, с полной самоотдачей мы, как правило, влюбляемся только один раз в жизни?

- Видимо, наступает такой момент созревания духовного, созревания чувств. Это вершина духа, вершина самопонимания. Понимания того, что дается жизнью. Да, это великая история любви в моей жизни. Незабываемая. И это было вершиной... Но что было, то было...

Валентин ПУСТОВОЙТ

Edited June 13, 2008 by Nazel