Сергей Довлатов

[Nazel]

“Я родился в не очень-то дружной семье. Посредственно учился в школе. Был отчислен из университета. Служил три года в лагерной охране. Писал рассказы, которые не мог опубликовать. Был вынужден покинуть родину. В Америке я так и не стал богатым или преуспевающим человеком. Мои дети неохотно говорят по-русски. Я неохотно говорю по-английски. В моем родном Ленинграде построили дамбу. В моем любимом Таллине происходит непонятно что. Жизнь коротка. Человек одинок. Надеюсь, все это достаточно грустно, чтобы я мог продолжать заниматься литературой...”

[Nazel]

Я вынужден сообщать какие-то детали моей биографии, иначе многое останется неясным. Сделаю это коротко, пунктиром. Толстый застенчивый мальчик... Бедность... Мать самокритично бросила театр и работает корректором... Школа... Дружба с Алешей Лаврентьевым, за которым приезжает "форд"... Алеша шалит, мне поручено воспитывать его... Тогда меня возьмут на дачу... Я становлюсь маленьким гувернером... Я умнее и больше читал... Я знаю, как угодить взрослым... Черные дворы... Зарождающаяся тяга к плебсу... Мечты о силе и бесстрашии... Похороны дохлой кошки за сараями... Моя надгробная речь, вызвавшая слезы Жанны, дочери электромонтера... Я умею говорить, рассказывать... Бесконечные двойки... Равнодушие к точным наукам... Совместное обучение... Девочки... Алла Горшкова... Мой длинный язык... Неуклюжие эпиграммы... Тяжкое бремя сексуальной невинности... 1952 год. Я отсылаю в газету "Ленинские искры" четыре стихотворения. Одно, конечно, про Сталина. Три - про животных... Первые рассказы. Они публикуются в детском журнале "Костер". Напоминают худшие вещи средних профессионалов... С поэзией кончено навсегда. С невинностью - тоже... Аттестат зрелости... Производственный стаж... Типография имени Володарского... Сигареты, вино и мужские разговоры... Растущая тяга к плебсу. (То есть буквально ни одного интеллигентного приятеля. ) Университет имени Жданова. (Звучит не хуже, чем "Университет имени Аль Капоне")... Филфак... Прогулы... Студенческие литературные упражнения... Бесконечные переэкзаменовки... Несчастная любовь, окончившаяся женитьбой... Знакомство с молодыми ленинградскими поэтами - Рейном, Найманом, Бродским... 1960 год. Новый творческий подъем. Рассказы, пошлые до крайности. Тема - одиночество. Неизменный антураж - вечеринка. Выпирающие ребра подтекста. Хемингуэй как идеал литературный и человеческий... Недолгие занятия боксом... Развод, отмеченный трехдневной пьянкой... Безделье... Повестка из военкомата... За три месяца до этого я покинул университет. В дальнейшем я говорил о причинах ухода - туманно. Загадочно касался неких политических мотивов. На самом деле все было проще. Раза четыре я сдавал экзамен по немецкому языку. И каждый раз проваливался. Языка я не знал совершенно. Ни единого слова. Кроме имен вождей мирового пролетариата. И наконец меня выгнали. Я же, как водится, намекал, что страдаю за правду. Затем меня призвали в армию. И я попал в конвойную охрану. Очевидно, мне суждено было побывать в аду...

(Материал взят с

dovlatov.newmail.ru)

[Nazel]

НАШИ (отрывки из повести)Наш прадед Моисей был крестьянином из деревни Сухово. Еврей-крестьянин – сочетание, надо отметить, довольно редкое. На Дальнем Востоке такое случалось. Сын его Исаак перебрался в город. То есть восстановил нормальный ход событий. Сначала он жил в Харбине, где и родился мой отец. Затем поселился на одной из центральных улиц Владивостока. Сначала мой дед ремонтировал часы и всякую хозяйственную утварь. Потом занимался типографским делом. Был чем-то вроде метранпажа. А через два года приобрел закусочную на Светланке. Рядом помещалась винная лавка Замараева – "Нектар, бальзам". Дед мой частенько наведывался к Замараеву. Друзья выпивали и беседовали на философские темы. Потом шли закусывать к деду. Потом опять возвращались к Замараеву... – Душевный ты мужик, – повторял Замараев, – хоть и еврей. – Я только по отцу еврей, – говорил дед, – а по матери я нидерлан! – Ишь ты! – одобрительно высказывался Замараев. Через год они выпили лавку и съели закусочную...Престарелый Замараев уехал к сыновьям в Екатеринбург. А мой дед пошел на войну. Началась японская кампания. На одном из армейских смотров его заметил государь. Росту дед был около семи футов. Он мог положить в рот целое яблоко. Усы его достигали погон. Государь приблизился к деду. Затем, улыбаясь, ткнул его пальцем в грудь. Деда сразу же перевели в гвардию. Он был там чуть ли не единственным семитом. Зачислили его в артиллерийскую батарею. Если лошади выбивались из сил, дед тащил по болоту орудие. Как-то раз батарея участвовала в штурме. Мой дед побежал в атаку. Орудийный расчет должен был поддержать атакующих. Но орудия молчали. Как выяснилось, спина моего деда заслонила неприятельские укрепления. С фронта дед привез трехлинейную винтовку и несколько медалей. Вроде бы имелся даже Георгиевский крест. Неделю он кутил. Потом устроился метрдотелем в заведение "Эдем". Как-то раз повздорил с нерасторопным официантом. Стал орать. Трахнул кулаком по столу. Кулак очутился в ящике письменного стола. Беспорядков мой дед не любил. Поэтому и к революции отнесся негативно. Более того, даже несколько замедлил ее ход. Дело было так. Народные массы с окраин устремились в центр города. Дед решил, что начинается еврейский погром. Он достал винтовку и залез на крышу. Когда массы приблизились, дед начал стрелять. Он был единственным жителем Владивостока, противостоявшим революции. Однако революция все же победила. Народные массы устремились в центр переулками. После революции мой дед затих. Опять превратился в скромного ремесленника

[Nazel]

Дед но материнской линии отличался весьма суровым нравом. Даже на Кавказе его считали вспыльчивым человеком. .Жена и дети трепетали от его взгляда. Если что-то раздражало деда, он хмурил брови и низким голосом восклицал: – АБАНАМАТ! Это таинственное слово буквально парализовало окружающих. Внушало им мистический ужас. – АБАНАМАТ! – восклицал дед. И в доме наступала полнейшая тишина. Значения этого слова мать так и не уяснила. Я тоже долго не понимал, что это слово означает. А когда поступил в университет, то неожиданно догадался. Матери же объяснять не стал. Зачем?.. Мне кажется, тяжелый характер деда был результатом своеобразного воспитания. Отец-крестьянин бил его в детстве поленом. Раз опустил на бадье в заброшенный колодец. Продержал его в колодце около двух часов. Затем опустил туда же кусок сыра и полбутылки напареули. И лишь час спустя вытащил деда, мокрого и пьяного... Может быть, поэтому дед вырос таким суровым и раздражительным. Был он высок, элегантен н горд. Работал приказчиком в магазине готовой одежды Эпштейна. А в преклонные годы был совладельцем этого магазина. Повторяю, он был красив. Напротив его дома жили многочисленные князья Чикваидзе. Когда дед переходил улицу, молоденькие – Этери, Нана и Галатея Чикваидзе выглядывали из окон. Вся семья ему беспрекословно подчинялась. Он же – никому. Включая небесные силы. Один из поединков моего деда с Богом закончился вничью. В Тифлисе ожидали землетрясения. Уже тогда существовали метеорологические центры. Кроме того, имелись разнообразные народные приметы. Священники ходили по домам и оповещали население. Жители Тифлиса покинули свои квартиры, захвати ценные вещи. Многие вообще ушли из города. Оставшиеся жгли костры на площадях. В богатых кварталах спокойно орудовали грабители. Уносили мебель, посуду, дрова. И лишь в одном из домов Тбилиси горел яркий свет. Точнее, в одной из комнат этого дома. А именно – в кабинете моего деда. Он не захотел покидать свое жилище. Родственники пытались увещевать его, но безрезультатно. – Ты погибнешь, Степан! – говорили они. Дед недовольно хмурился, затем угрюмо и торжественно произносил: – К-а-а-кэм!.. (Что переводится, уж извините, – "Какал я на вас!".) Бабка увела детей на пустырь. Они унесли из дома все необходимое, захватили собаку и попугая. Землетрясение началось под утро. Первый же толчок разрушил водонапорную башню. В течение десяти минут рухнули сотни зданий. Над городом стояли клубы розовой от солнца пыли. Наконец, толчки прекратились. Бабка устремилась домой, на Ольгинскую. Улица была загромождена дымящимися обломками. Кругом рыдали женщины, лаяли собаки. В бледном утреннем небе тревожно кружились галки. Нашего дома больше не существовало. Вместо него бабка увидела запорошенную пылью груду кирпичей и досок. Посреди руин сидел в глубоком кресле мой дед. Он дремал. На коленях его лежала газета. У ног стояла бутылка вина. – Степан, – вскричала бабка. – Господь покарал нас за грехи! Он разрушил наш дом!.. Дед открыл глаза, посмотрел на часы и, хлопнув в ладоши, скомандовал: – Завтракать! – Господь оставил нас без крова! – причитала бабка. – Э-э, – сказал мой дед. Затем пересчитал детей. – Что мы будем делать, Степан? Кто приютит нас?!.. Дед рассердился: – Господь лишил нас крова, – сказал он, – ты лишаешь пищи... А приютит нас Беглар Фомич. Я крестил двух его сыновей. Старший из них вырос бандитом... Беглар Фомич – хороший человек. Жаль, что он разбавляет вино... – Господь милостив. – тихо произнесла бабка. Дед нахмурился. Сдвинул брови. Затем наставительно и раздельно выговорил: – Это не так. Зато милостив Беглар. Жаль, что он разбавляет напареули. – Господь вновь покарает тебя, Степан! – испугалась бабка. – К-а-а-кэм! – ответил дед... К старости его характер окончательно испортился. Он не расставался с увесистой палкой. Родственники перестали звать его в гости – он всех унижал. Он грубил даже тем, кто был старше его, – явление на Востоке редчайшее. От его взгляда из рук женщин падали тарелки. Последние годы дед уже не вставал. Сидел в глубоком кресле у окна. Если кто-то проходил мимо, дед выкрикивал: – Прочь, ворюга! Сжимая при этом бронзовый набалдашник трости. Вокруг деда наметилась опасная зона радиусом полтора метра. Такова была длина его палки... Я часто стараюсь понять, отчего мой дед был таким угрюмым? Что сделало его мизантропом?.. Человек он был зажиточный. Обладал представительной внешностью и крепким здоровьем. Имел четвертых детей и любящую верную жену. Возможно, его не устраивало мироздание как таковое? Полностью или в деталях? Например, смена времен года? Нерушимая очередность жизни и смерти? Земное притяжение? Контрадикция моря и суши? Не знаю... Умер мой дед при страшных обстоятельствах. Второй его поединок с Богом закончился трагически. Десять лет он просидел в глубоком кресле. В последние годы уже не хватался за трость. Только хмурился... (О, если бы взгляд мог служить техническим орудием!..) Дед стал особенностью пейзажа. Значительной и эффектной деталью местной архитектуры. Иногда на его плечи садились грачи... В конце нашей улицы за рынком был глубокий овраг. На дне его пенился ручей, огибая серые мрачные валуны. Там же белели кости загубленных лошадей. Валялись обломки телег. Детям не разрешалось приближаться к оврагу. Жены говорили пьяным мужьям, вернувшимся на заре: – Слава Богу! Я думала, ты угодил в овраг... Однажды летним утром мой дед неожиданно встал. Встал и твердой походкой ушел из дому. Когда дед переходил улицу, замужние толстухи Этери. Нана и Галатея Чикваидзе выглядывали из окон. Высокий и прямой, он направился к рынку. Если с ним здоровались, не реагировал. Дома его исчезновение заметили не сразу. Как не сразу заметили бы исчезновение тополя, камня, ручья... Дед стал на краю обрыва. Отбросил трость. Поднял руки. Затем шагнул вперед. Его не стало. Через несколько минут прибежала бабка. За ней – соседи. Они громко кричали и плакали. Лишь к вечеру их рыдания стихли. И тогда сквозь неумолкающий шум ручья, огибавшего мрачные валуны, донеслось презрительное и грозное: – К-А-А-КЭМ! АБАНАМАТ!..

[Nazel]

Дядя Роман подал свои бумаги в университет. Шел экзамен по русской литературе. Дядя останавливал выходящих абитуриентов, спрашивая: – Прости, дорогой. Что за вопрос тебе достался? – Пушкин, – сказал один. – Прекрасно! – воскликнул дядя. – Именно этого я не учил. – Лермонтов, – сказал второй. – Прекрасно! – воскликнул дядя. – Именно этого я не учил. – Гоголь, – сказал третий. – Прекрасно! – воскликнул дядя. – Именно этого я не учил. Наконец, вызвали дядю Романа. Он шагнул к столу, вытащил билет и прочел: "Творческий путь Грибоедова". – Вай! Горе мне! – крикнул дядя. – Именно этого я не учил... Когда началась война, дядя обрадовался. На войне ценились такие люди, как он. Дядя и в мирное-то время любил поскандалить. Вернулся он подполковником. Война сделала его человеком. Как все отставные подполковники, мой дядя заведовал техникой безопасности на фабрике "Луч". (Полковники возглавляют отделы кадров.) Возможно, он разбирался в технике безопасности, это не исключено. Однако все его силы уходили на физкультурно-массовую работу. Дядя организовывал коллективные заплывы. Учреждал традиционные лыжные кроссы. Проводил волейбольные матчи. О нем писали в газетах. В свои шестьдесят три года дядя отлично бегал на лыжах и мог успешно подраться. – В здоровом теле – соответствующий дух! – часто повторял он. Меня дядя Роман искренне презирал. Я не делал утренней гимнастики. Не обливался ледяной водой. И вообще ненавидел резкие движения. А если мне хамили, шел на компромисс. Впрочем, меня оскорбляли довольно редко. За всю жизнь раза три. И все три раза – мой дядя. – Интеллигент! – кричал он. – Баба! Дохлый шпак!.. На вопрос, кто его любимый писатель, дядя быстро отвечал: – Мартин Иден. О своих кулачных подвигах рассказывал часами. Причем довольно много фантазировал. Когда же я расспрашивал его о войне, дядя упорно молчал. Не любил говорить об этом. Не знаю, почему... У него были дети от Сухаревой Анны Григорьевны. Мальчик и девочка. Дядя регулярно навещал их. Просматривал школьные тетради, расписывался в дневнике. И неизменно повторял: – В здоровом теле – соответствующий дух! Как-то раз Анна Григорьевна возилась на кухне. Дети играли с отцом. Неожиданно мой дядя пукнул. Дети стали хохотать. На шум пришла Анна Григорьевна. Остановилась в дверях, сложила руки на груди и значительно произнесла: – Все-таки детям нужен отец! Как они весели играют, шутят, смеются... У дяди Романа была жена – Галина Павловна. Как она себя называла – медработник. Дядя ее любил и уважал. Поскольку она разделяла его философское кредо: "В здоровом теле – соответствующий дух".

[Nazel]

Из Вены я написал Леопольду. Мой дядя позвонил в гостиницу. Сказал, что прилетит в конце недели. Точнее – в субботу. Остановится в "Колизеуме". Просит меня в субботу не завтракать. – Я угощу тебя в хорошем ресторане, – сказал он... Рано утром я сидел в холле "Колизеума". Выглядела эта гостиница куда шикарнее нашей. По залу разгуливали изысканные собаки. Гардеробщик был похож на киноактера. Ровно в одиннадцать спустился дядя. Я сразу узнал его. Леопольд был так похож на моего отца – высокий, элегантный, с красивыми искусственными зубами. Рядом шла моложавая женщина. Я знал, что должен обнять этого, в сущности, незнакомого человека. Мы обнялись. Я поцеловал Хелене руку, в которой она держала зонтик. – До чего ты огромный! – закричал Леопольд. – А где мама? – Она нездорова. – Как жаль! Я видел ее фотографии. Ты очень похож на мать. Я протянул ему сверток. Там была икра, деревянные матрешки и холщовая скатерть. – Спасибо! Мы оставим вещи у портье. Я тоже имею подарки для вас... А сейчас мы пойдем в ресторан. Ты любишь рестораны? – Как-то не задумывался. – Там приятная музыка, красивые женщины... Мы шли по направлению к центру. Леопольд говорил, не умолкая. Хелена молча улыбалась. – Посмотри, сколько машин! Ты когда-нибудь видел заграничные машины? – В Ленинграде много туристов... – Вена – маленький город. Да и Брюссель тоже. В Америке машин гораздо больше. А какие там магазины! В Ленинграде есть большие магазины? – Магазины-то есть, – говорю. – Какой же ты огромный! Тебя, наверное, любят женщины? – Это скоро выяснится. – Я понимаю. Твоя жена в Америке. Мы посетили ее в Риме. У нее был пластик вместо сумочки. Я подарил ей хорошую сумку за шестьдесят долларов... Стоп! Здесь мы позавтракаем. По-моему, это хороший ресторан. Мы вошли, разделись, сели у окна. Заиграла негромкая музыка общею типа. Красивых женщин я что-то не заметил. – Заказывай все, что хочешь, – предложил Леопольд, – может быть, стейк или дичь? – Мне все равно. На ваше усмотрение. – Говори мне, пожалуйста. – "ты". Я же твой дядя. – На твое усмотрение. – Что-нибудь из деликатесов? Ты любишь деликатесы? – Не знаю. – Я очень люблю деликатесы. Но у меня больная печень. Я накажу тебе рыбный паштет и немного спаржи. – Отлично. – Что ты будешь пить? – Может быть, водку? – Слишком рано. Я думаю. – белое вино или чай. – Чай, – сказал я. – И фисташковое мороженое. – Отлично. – Что ты будешь пить? – обратился Леопольд к жене. – Водку, – сказала Хелена. – Что? – переспросил Леопольд. – Водку, водку, водку! – повторила она. Подошел официант, черноволосый, коренастый, наверное – югослав или венгр. – Это мой племянник из России, – произнес Леопольд. – Момент, – произнес официант. Он исчез. Внезапно музыка стихла. Раздалось легкое шипение. Затем я услышал надоевшие аккорды "Подмосковных вечеров". Появился официант. Его физиономия сияла и лоснилась. – Благодарю вас, – сказал я. – Он получит хорошие чаевые, – шепнул мне Леопольд. Официант принял заказ. – Да, я чуть не забыл, – воскликнул Леопольд, – скажи, как умерли мои родители? – Деда арестовали перед войной. Бабка Рая умерла в сорок шестом году. Я ее немного помню. – Арестовали? За что? Он был против коммунистов? – Не думаю. – За что же его арестовали? – Просто так. – Боже, какая дикая страна, – глухо выговорил Леопольд, – объясни мне что-нибудь. – Боюсь, что не сумею. Об этом написаны десятки книг. Леопольд вытер платком глаза. – Я не могу читать книги. Я слишком много работаю... Он умер в тюрьме? Мне не хотелось говорить, что деда расстреляли. И Моню я не стал упоминать. Зачем?.. – Какая дикая страна! Я был в Америке, Израиле, объездил всю Европу... А в Россию не поеду. Там шахматы, балет и "черный ворон"... Ты любишь шахматы? – Не очень. – А балет? – Я в нем мало разбираюсь. – Это какая-то чепуха с привидениями, – сказал мой дядя. Потом спросил: – Твой отец хочет ехать сюда? – Я надеюсь. – Что он будет здесь делать? – Стареть. В Америке ему дадут небольшую пенсию. – На эти деньги трудно жить в свое удовольствие. – Не пропадем, – сказал я. – Твой отец романтик. В детстве он много читал. А я – наоборот – рос совершенно здоровым... Хорошо, что ты похож на мать. Я видел ее фотографии. Вы очень похожи... – Нас даже часто путают, – сказал я. Официант принес мороженое. Дядя понизил голос: – Если тебе нужны деньги, скажи. – Нам хватает. – И все-таки, если понадобятся деньги, сообщи мне. – Хорошо. – А теперь давайте осмотрим город. Я возьму такси... Что мне нравилось в дяде – передвигался он стремительно. Где бы мы ни оказывались, то и дело повторял: – Скоро будем обедать. Обедали мы в центре города, на террасе. Играл венгерский квартет. Дядя элегантно и мило потанцевал с женой. Потом мы заметили, что Хелена устала. – Едем в отель, – сказал Леопольд, - я имею подарки для тебя. В гостинице, улучив момент, Хелена шепнула: – Не сердись. Он добрый, хоть и примитивный человек. Я ужасно растерялся. Я и не знал, что она говорит по-русски. Мне захотелось поговорить с ней. Но было поздно... Домой я вернулся около семи. В руках у меня был пакет. В нем тихо булькал одеколон для мамы, галстук и запонки я положил в карман. В холле было пусто. Рейнхард возился с калькулятором. – Я хочу заменить линолеум, – сказал он. – Неплохая мысль. – Давай выпьем. – С удовольствием. – Рюмки взяли парни из чешского землячества. Ты можешь пить из бумажных стаканчиков? – Мне случалось пить из футляра для очков. Рейнхард уважительно приподнял брови. Мы выпили по стакану бренди. – Можно здесь и переночевать, – сказал он, – только диваны узкие. – Мне доводилось спать в гинекологическом кресле. Рейнхард поглядел на меня с еще большим уважением. Мы снова выпили. – Я не буду менять линолеум, – сказал он. – Я передумал, ибо мир обречен. – Это верно, – сказал я. – Семь ангелов, имеющие семь труб, уже приготовились. Кто-то постучал в дверь. – Не открывай, – сказал Рейнхард, - это конь бледный... И всадник, которому имя – смерть. Мы снова выпили. – Пора, – говорю, – мама волнуется. – Будь здоров, – с трудом выговорил Рейнхард, – чао. И да здравствует сон! Ибо сон – бездеятельность. А бездеятельность – единственное нравственное состояние. Любая жизнедеятельность есть гниение... Чао!.. – Прощай. – сказал я, – жизнь абсурдна! Жизнь абсурдна уже потому, что немец мне ближе родного дяди... С Рейнхардом мы после этого виделись ежедневно. Честно говоря, я даже не знаю, как он проник в этот рассказ. Речь-то шла совсем о другом человеке. О моем дяде Лео... Да, линолеум он все-таки заменил... Леопольда я больше не видел. Некоторое время переписывался с ним. Затем мы уехали в Штаты. Переписка заглохла. Надо бы послать ему открытку к Рождеству...

[Nazel]

ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИВышла как-то мать на улицу. Льет дождь. Зонтик остался дома. Бредет она по лужам. Вдруг навстречу ей алкаш, тоже без зонтика. Кричит: – Мамаша! Мамаша! Чего это они все под зонтиками, как дикари?! * * *Выносил я как-то мусорный бак. Замерз. Опрокинул его метра за три до помойки. Минут через пятнадцать к нам явился дворник. Устроил скандал. Выяснилось, что он по мусору легко устанавливает жильца и номер квартиры. В любой работе есть место творчеству. * * *– Напечатали рассказ? – Напечатали. – Деньги получил? – Получил. – Хорошие? – Хорошие. Но мало. * * *Гимн и позывные КГБ: "Родина слышит, родина знает..." * * *Когда мой брат решил жениться, его отец сказал невесте: – Кира! Хочешь, чтобы я тебя любил и уважал? В дом меня не приглашай. И сама ко мне в гости не приходи. * * *Атмосфера, как в приемной у дантиста. * * *Я болел три дня, и это прекрасно отразилось на моем здоровье. * * *Убийца пожелал остаться неизвестным. * * *– Как вас постричь? – Молча. * * *"Можно ли носом стирать карандашные записи?" * * *Выпил накануне. Ощущение – как будто проглотил заячью шапку с ушами. * * *В советских газетах только опечатки правдивы. "Гавнокомандующий". "Большевистская каторга" (вместо "когорта"). "Коммунисты осуждают решение партии" (вместо – "обсуждают"). И так далее. * * *Моя жена говорит: – Комплексы есть у всех. Ты не исключение. У тебя комплекс моей неполноценности. * * *Как известно, Лаврентию Берии поставляли на дом миловидных старшеклассниц. Затем его шофер вручал очередной жертве букет цветов. И отвозил ее домой. Такова была установленная церемония. Вдруг одна из девиц проявила строптивость. Она стала вырываться, царапаться. Короче, устояла и не поддалась обоянию министра внутренних дел. Берия сказал ей: – Можешь уходить. Барышня спустилась вниз по лестнице. Шофер, не ожидая такого поворота событий, вручил ей заготовленный букет. Девица, чуть успокоившись, обратилась к стоящему на балконе министру: – Ну вот, Лаврентий Павлович! Ваш шофер оказался любезнее вас. Он подарил мне букет цветов. Берия усмехнулся и вяло произнес: – Ты ошибаешься. Это не букет. Это – венок. * * *Сидели мы как-то втроем – Рейн, Бродский и я. Рейн, между прочим, сказал: – Точность – это великая сила. Педантической точностью славились Зощенко, Блок, Заболоцкий. При нашей единственной встрече Заболоцкий сказал мне: "Женя, знаете, чем я победил советскую власть? Я победил ее своей точностью!" Бродский перебил его: – Это в том смысле, что просидел шестнадцать лет от звонка до звонка?! * * *Как-то пили мы с Иваном Федоровичем. Было много водки и портвейна. Иван Федорович благодарно возбудился. И ласково спросил поэта Рейна: – Вы какой, извиняюсь, будете нации? – Еврейской, – ответил Рейн, – а вы, пардон, какой нации будете? Иван Федорович дружелюбно ответил: – А я буду русской... еврейской нации. * * *Хрущев принимал литераторов в Кремле. Он выпил и стал многословным. В частности, он сказал: – Недавно была свадьба в дому товарища Полянского. Молодым подарили абстрактную картину. Я такого искусства не понимаю... Затем он сказал: – Как уже говорилось, в доме товарища Полянского была недавно свадьба. Все танцевали этот... как его?... Шейк. По-моему, это ужас... Наконец он сказал: – Как вы знаете, товарищ Полянский недавно сына женил. И на свадьбу явились эти... как их там?.. Барды. Пели что-то совершенно невозможное... Тут поднялась Ольга Бергольц и громко сказала: – Никита Сергеевич! Нам уже ясно, что эта свадьба – крупнейший источник познания жизни для вас! * * * В Союзе писателей обсуждали роман Ефимова "Зрелища". Все было очень серьезно. Затем неожиданно появился Ляленков и стал всем мешать. Он был пьян. Наконец встал председатель Вахтин и говорит: – Ляленков, перестаньте хулиганить! Если не перестанете, я должен буду вас удалить. Ляленков в ответ промычал: – Если я не перестану, то и сам уйду. * * *Шкляринский работал в отделе пропаганды Лениздата. И довелось ему как-то организовывать выставку книжной продукции. Выставка открылась. Является представитель райкома и говорит: – Что за безобразие?! Почему Ахматова на видном месте? Почему Кукушкин и Заводчиков в тени?! Убрать! Переменить!.. – Я так был возмущен, – рассказывал Шкляринский, – до предела! Зашел, понимаешь, в уборную. И не выходил оттуда до закрытия. * * *Прогуливались как-то раз Шкляринский с Дворкиным. Беседовали на всевозможные темы. В том числе и о женщинах. Шкляринский в романтическом духе. А Дворкин – с характерной прямотой. Шкляринский не выдержал: – Что это ты? Все – трахал, да трахал! Разве нельзя выразиться более прилично?! – Как? – Допустим: "Он с ней был". Или: "Они сошлись..." Прогуливаются дальше. Беседуют. Шкляринский спрашивает: – Кстати, что за отношения у тебя с Ларисой М.? – Я с ней был, – ответил Дворкин. – В смысле – трахал?! – переспросил Шкляринский. * * *Это произошло в Ленинградском Театральном институте. Перед студентами выступал знаменитый французский шансонье Жильбер Беко. Наконец выступление закончилось. Ведущий обратился к студентам: – Задавайте вопросы. Все молчат. – Задавайте вопросы артисту. Молчание. И тогда находившийся в зале поэт Еремин громко крикнул: – Келе ре тиль? (Который час?) Жильбер Беко посмотрел на часы и вежливо ответил: – Половина шестого. И не обиделся. * * *Генрих Сапгир, человек очень талантливый, называл себя "поэтом будущего". Лев Халиф подарил ему свою книгу. Сделал такую надпись: "Поэту будущего от поэта настоящего!" * * *Роман Симонова: "Мертвыми не рождаются" * * *Подходит ко мне в Доме творчества Александр Бек: – Я слышал, вы приобрели роман "Иосиф и его братья" Томаса Манна? – Да, – говорю, – однако сам еще не прочел. – Дайте сначала мне. Я скоро уезжаю. Я дал. Затем подходит Горышин: – Дайте Томаса Манна почитать. Я возьму у Бека, ладно? – Ладно. Затем подходит Раевский. Затем Бартен. И так далее. Роман вернулся месяца через три. Я стал читать. Страницы (после 9-й) были не разрезаны. Трудная книга. Но хорошая. Говорят. * * *Валерий Попов сочинил автошарж. Звучал он так: Жил-был Валера Попов. И была у Валеры невеста – юная зеленая гусеница. И они каждый день гуляли по бульвару. А прохожие кричали им вслед: – Какая чудесная пара! Ах, Валера Попов и его невеста – юная зеленая гусеница! Прошло много лет. Однажды Попов вышел на улицу без своей невесты – юной зеленой гусеницы. Прохожие спросили его: – Где же твоя невеста – юная зеленая гусеница? И тогда Валера ответил: – Опротивела! * * *Губарев поспорил с Арьевым: – Антисоветское произведение, – говорил он, – может быть талантливым. Но может оказаться и бездарным. Бездарное произведение, если даже оно антисоветское, все равно бездарное. – Бездарное, но родное, – заметил Арьев. * * *Пришел к нам Арьев. Выпил лишнего. Курил, роняя пепел на брюки. Мама сказала: – Андрей, у тебя на ширинке пепел. Арьев не растерялся: – Где пепел, там и алмаз! * * *Арьев говорил: – В нашу эпоху капитан Лебядкин стал бы майором.

[Nazel]

24 августа исполнилось двадцать лет со дня смерти писателя Сергея Довлатова.

Сергей Довлатов: "Главная моя ошибка - в надежде, что, легализовавшись как писатель, я стану веселым и счастливым. Этого не случилось"