История одной любви.

[Nazel]

Последняя проказа князя Трубецкого

Это случилось в С.-Петербурге весной 1851 года, в первых числах мая.

Император Николай только что отбыл по важным государственным делам в Варшаву на свидание с прусским королем,Ежедневно летели из С.-Петербурга фельдъегери и курьеры с краткими докладами Дубельта своему шефу обо всем выдающемся, о всех петербургских происшествиях, не только "для распоряжения", но и "для сведения". Эти доклады граф читал сам, на полях писал резолюции и просто мнения и давал на прочтение Николаю. 5 мая случилось происшествие, не имевшее никакого отношения к революционным проискам, лишенное какого бы то ни было политического и государственного значения, но оно кончилось заключением в важнейшей государственной тюрьме - Алексеевском равелине.

Edited November 10, 2008 by Nazel

[Nazel]

"Вчера вечером у сына коммерции советника Жадимировского похищена жена, урожденная Бравура. Ее, как дознано, увез отставной офицер Федоров, но не для себя, а для князя Сергея Васильевича Трубецкого. Федоров привез ее в дом брата своего, на Караванной, где и передал князю Трубецкому, так, по крайней мере, уверяет муж, который с давнего времени заметил, что князь Трубецкой обратил на жену его какое-то особенное внимание и был с нею в тайной переписке. Докладывая о сем вашему императорскому высочеству, осмеливаюсь испрашивать соизволения донести об этом случае графу Орлову". Александр Николаевич надписал на докладе Дубельта: "Я давно этого ожидал, ибо никакая мерзость со стороны князя Сергея Трубецкого меня не удивляет". 7 мая Дубельт донес о случае графу Орлову, присоединив самое последнее известие: "Сейчас узнал, что полиция окружила дом князя Трубецкого для отыскания жены Жадимировского". Граф Орлов, прочитав доклад Дубельта, наложил резолюцию: "Происшествие довольно скверное по своему соблазну, тем более, что государю, как и всем, кн. С. Трубецкой известен закоренелым повесой".

Оставаясь в стороне от полицейских розысков, Дубельт с беспечностью продолжал сообщать наследнику и графу Орлову подробности пикантного происшествия. 10 мая он доложил наследнику: "В городе носятся слухи, что князь Трубецкой с женою Жадимировского бежали за границу через Финляндию, что она переоделась в мужское платье, а он выбрил себе бороду, достал 40 000 рублей серебром, и что они уже находятся в Стокгольме". Наследник подчеркнул слова доклада "достал у своих родных 40 000" и не без иронии надписал сбоку:

"Последнее вероятно". 11 мая Дубельт в своем ежедневном донесении Орлову повторил буквально свой доклад наследнику и единственно для развлечения графа сделал еще добавление: "А графиня Разумовская рассказывает, что они, напротив, уехали в Тифлис, и что князь Трубецкой через два месяца продаст Жадимировскую в сераль турецкого султана". Но столь беспечное отношение должно было моментально исчезнуть после изъявления высочайшей воли. 12 мая граф Орлов в своем докладе царю сообщил: "По полученным сведениям, в С.-Петербурге совершенная тишина и, благодаря бога, все благополучно. Но должен сказать вашему величеству, что ни жены Жадимировского, ни кн. Сергея Трубецкого по сие время отыскать не могут".

[Nazel]

Вот тут-то и произошло высочайшее волеизъявление. "Стыдно, что не нашли, надо Дубельту взять для того строгие меры", - написал царь. Пересылая листок с этой резолюцией из Варшавы в Петербург к Дубельту, граф Орлов хотел немного смягчить тяжелое впечатление, которое должна была произвести на Дубельта царская резолюция, и приписал: "Вот собственноручная отметка государя, я ему говорил, что это не наше дело, а местной полиции, но он возразил, чтобы я написал к тебе, чтобы все средства к отысканию употреблены были. Непременно исполни"…

Как старая полковая лошадь, услышавшая звук трубы, пришел в движение и волнение отец и командир, Леонтий Васильевич Дубельт, узнав высочайшую волю.

Он стал распоряжаться. В погоню за Трубецким он немедленно отправил жандармских офицеров: поручика Чулкова до Тифлиса и поручика Эка до Одессы.

Поручикам была дана подробная инструкция и разрешение "в случае надобности быть в партикулярном платье". Поручики должны были, "стараясь всемерно", открыть и задержать беглецов, а по задержании "отправить немедленно в С.-Петербург с особым жандармским офицером или при себе и с двумя конвойными жандармами, а г-жу Жадимировскую подобным же образом, но отдельно от него, через несколько часов позже и в особом экипаже". Поручики были снабжены подорожными на три лошади, открытыми листами об оказании им содействия со стороны местных властей и отношениями к высшим начальникам - кавказскому наместнику графу М. С. Воронцову для поручика Чулкова и к исправляющему должность новороссийского и бессарабского генерал-губернатора генерал-лейтенанту Федорову для поручика Эка… Но так как Трубецкой мог скрыться в Финляндию, то Дубельт предписал гельсингфорсскому жандармскому полковнику Рененкампфу "произвести немедленно самое верное дознание: не были ли беглецы в Або, Гельсингфорсе и в окрестностях этих городов или не проезжали ли другой дорогою по направлению к границе и т. д.".

Рененкампфу были сообщены приметы бежавших: "Кн. Трубецкой высокого роста, темно-русый, худощав, имеет вид истощенного человека, носит бороду. Г-жа Жадимировская очень молода, весьма красивой наружности, с выразительными глазами".

Жандармское рвение разыгралось вовсю. Корпуса жандармов капитан Герасимов доложил Дубельту: "Трубецкой с Жадимировской, как слышно, проживают в Воронежской губернии". Тотчас же III отделение потребовало самых тщательных разысканий в Воронежской губернии от воронежского губернатора Лангеля и воронежского жандармского полковника Каверина. Но распоряжался не только Дубельт: и с.-петербургский военный генерал-губернатор Шульгин от себя вошел в сношение с кавказским наместником и исправляющим должность новороссийского и бессарабского генерал-губернатора.

[Nazel]

Итак, полицейский и жандармский аппарат был приведен в действие и пущен полным ходом. Было написано и отправлено огромное количество всяческих предписаний, донесений и т. д., разосланы гонцы, потревожен ряд местных властей… Из-за чего? Из-за какой государственной нужды?..

Первые попытки к изловлению романической пары были неудачны. На след напали, но догнали их не скоро. 15 мая Дубельт в своем обычном донесении графу Орлову известил графа, что "квартальный Гринер, командированный (не III отделением, а до него петербургским генерал-губернатором Шульгиным) для отыскания кн. Трубецкого и Жадимировской, донес, что они были в ночь на 7 мая в Крестцах и оттуда отправились по Московскому тракту, а Гринер поехал их догонять". Граф Орлов рекомендовал Дубельту не доверять этому сообщению.

"Не верю, - написал он на докладе, - он должен быть за границей: это распускают его друзья". 17 мая Дубельт сообщал новые вести о розысках Гринера: "Квартальный надзиратель Гринер, приехав в Москву, узнал, что кн. Трубецкой и Жадимировская выехали из Москвы, по направлению к Туле 9 мая, Гринер испросил у графа Закревского курьерскую подорожную и отправился догонять бежавших". Но граф Орлов продолжал не верить. "И это меня не удовлетворяет, надобно быть дураком такое взять направление", - отметил он на записке Дубельта. В это время внимание графа делилось между двумя событиями: поисками квартального Гринера и только что состоявшимся в Ольмюце свиданием трех монархов (русского, прусского и австрийского). И непосредственно после заметки о Гринере граф Орлов продолжал свою запись любопытнейшим сообщением о последнем событии, которое по важности в глазах графа, да и самого царя, почти шло в уровень с делом Трубецкого.

[Nazel]

Дубельт лез из кожи. 21 мая он сообщал графу:

"Беспрерывно думая, как отыскать князя Трубецкого, я просил позволения генерал-губернатора видеться с арестованным Федоровым. Он дозволил мне видеть его завтра. Ежели Федорову известно, куда скрылся князь Трубецкой, то я постараюсь выведать у него об этом". 23 мая Дубельт донес о результатах посещения Федорова и самоличного воздействия на него: "Отставной штаб-ротмистр Федоров, которого я долго допрашивал, уверяет честным словом, что похищение жены Жадимировского совершилось следующим образом: князь Трубецкой просил Федорова стать с каретою у английского магазина и привезти к нему ту женщину, которая сядет к нему в карету.. Федоров желал знать, кто та женщина, но Трубецкой отвечал, что скажет ему о том завтра, и Федоров, не подозревая, чтоб то было что-либо противозаконное, согласился на просьбу Трубецкого, приехал к английскому магазину и лишь только остановился, то женщина, покрытая вуалем, села к нему в карету.

Федоров, дав князю Трубецкому слово не смотреть на нее и не говорить с нею, сдержал слово и привез ее к Трубецкому, который ожидал ее у ворот Федорова дома. Тут карета остановилась, она вышла и, быв встречена Трубецким, сейчас с ним удалилась.

Далее, утверждает Федоров, он ничего не знает. Что же касается до того, что по открытым следам князь Трубецкой уехал в Тифлис, то это Федоров объясняет так: он, по болезни, хотел ехать на Кавказ и оттуда посетить Тифлис, для этого он приготовил себе подорожную, которая и лежала у него в кабинете на столе, и только на другой день побега Трубецкого заметил он, что подорожная у него похищена.

Подорожная Федорова, взятая им под предлогом поездки в Тифлис, бросает на него тень сильного подозрения, что он знал о намерении князя Трубецкого и способствовал его побегу, но, несмотря на то, что я именем государя требовал говорить истину, он, без наималейшего замешательства, клянясь богом и всеми святыми, утверждал, что более того, что пояснено им выше, ему ничего не известно".

Дубельт немного успокоился, когда получил от графа Орлова записку от 23 мая из Варшавы. "Я государю показывал твою записку, он одобрил взятые тобой меры и нимало не гневается на тебя, все обратилось теперь на непомерную глупость посланного полицейского офицера, из всего видно, что ему приказания даны от начальника весьма обыкновенные".

[Nazel]

А тем временем жандармские поручики уносились на курьерских все дальше и дальше, не успевая считать верстовые столбы, по следам Трубецкого. Они установили, что князь прибыл в Москву в полночь 9 мая и в три часа утра выехал на Тулу, с 9 на 10 мая он переехал за Тулой станции Ясенки и Лапотково. Отсюда поворот на тракт к Воронежу. Добравшись до этого пункта, поручики здесь расстались: поручик Эк покатил на Орел, Курск, Харьков, Полтаву, Елисаветград, Николаев, в Одессу, а поручик Чулков отправился на Воронеж, Новочеркасск, Ставрополь, Тифлис и дальше. 12 июня поручик Эк после бешеной гонки вернулся в Петербург и доложил, что все предписанное инструкцией он выполнил, но следов князя Трубецкого не нашел. В оба конца поручик Эк сделал 4058 верст.

Посчастливилось поручику Чулкову. 30 мая в 6 часов вечера он прикатил в Тифлис прямо. к управляющему 6-м округом корпуса жандармов полковнику Юрьеву. Самого полковника не случилось дома: пакет III отделения распечатал старший адъютант майор Сивериков и немедленно вместе с Чулковым направился к начальнику гражданского управления в Закавказском крае князю Бебутову.

Бебутов вскрыл пакет на имя князя Воронцова и поручил майору Сиверикову предпринять экстренно все необходимые розыски. Сивериков дознался, что князь Трубецкой приехал в Тифлис в 11 ч. утра 24 мая и на другой день выехал на вольных лошадях по направлению к Кутаису. Князь Бебутов направил за ним поручика Чулкова с открытым предписанием. В Кутаисе Чулков узнал, что беглецы выехали в Редут-Кале. О его дальнейших похождениях князь Бебутов сообщал в III отделение: "Не найдя возможности в 16 верстах за Кутаисом переправиться через реку Губис-Цкали, по случаю разлития ее, поручик Чулков возвратился в Кутаис и, явившись к управляющему Кутаисской губернией вице-губернатору полковнику Колюбакину, объяснил ему о цели своей поездки.

Вследствие чего полк. Колюбакин тотчас командировал кутаисского полицеймейстера штабс-капитана Мелешко, который, прибыв в Редут-Кале 3 июня, нашел там князя Трубецкого и Жадимировскую, собиравшихся к выезду за границу, и первый из них тотчас арестован".

[Nazel]

Наконец Дубельт мог вздохнуть свободно. 6 июня он доложил графу Орлову:

"Сию минуту получил я из Тифлиса частное известие, что посланный мною поручик Чулков поймал князя Трубецкого и жену Жадимировского. Между тем, независимо от официального донесения, которое еще не получено, старший адъютант 6-го корпуса жандармов майор Сивериков пишет к нашему дежурному штаб-офицеру полковнику Брянчанинову следующее: "Князь Трубецкой захвачен в Редут-Кале, за два часа до отправления его в море, и 8 июня доставлен в Тифлис, где и посажен на гауптвахту, а г-жа Жадимировская приехала в Тифлис с поручиком Чулковым только вчера и остановилась в гостинице Чавчавадзева.

Выезд из Тифлиса будет не прежде 14 июня, потому что не готовы экипажи, в которых их отправят. У князя Трубецкого найдено денег 842 полуимпериала и несколько вещей, но совершенно незначительной ценности".

Прочел граф Орлов доклад Дубельта и немедленно представил его царю, надписав: "Вот некоторые подробности по поимке князя Трубецкого". Царь положил резолюцию: "Не надо дозволять везти их ни вместе, ни в одно время и отнюдь не видеться. Его прямо сюда в крепость, а ее в Царское Село, где и сдать мужу". 29 июня был доставлен в Петербург князь Трубецкой, а 30 июня с поручиком Чулковым прибыла Жадимировская.

Навстречу поручику Чулкову послан был из Петербурга офицер с приказанием, чтобы Чулков с Жадимировскою ехал прямо в Царское Село, но Чулков разъехался с офицером и прибыл в Петербург. Дубельт в ту же минуту отправил его в Царское Село вместе с Жадимировскою, так что "здесь ее решительно никто и не видел", - по уверению Дубельта в докладе 30 июня. В этом докладе Дубельт сделал приписочку о душевном состоянии изловленных влюбленных: "Кн. Трубецкой все полагал, что его везут в III отделение, и во время всей дороги был покоен, но когда он увидел, что его везут на Троицкий мост и, следовательно, в крепость, - заплакал. Жа: димировская всю дорогу плакала".

Комендант с.-петербургской крепости генерал-адъютант Набоков 29 июня представил всеподданнейший рапорт: "Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу, что доставленный во исполнение высочайшего вашего императорского величества повеления отставной штабс-капитан князь Сергей Трубецкой сего числа во вверенной мне крепости принят и помещен в дом Алексеевского равелина в покое под № 9-м".

[Nazel]

На этом рапорте Николай Павлович изложил свою волю: "Вели с него взять допрос, как он осмелился на сделанный поступок, а к Чернышеву - об наряде военного суда по 3 пунктам: 1) за кражу жены чужой, 2) кражу чужого паспорта, 3) попытку на побег за границу, и все это после данной им собственноручной подписки, что вести себя будет прилично. О ней подробно донести, что говорит в свое оправдание, и как и кому сдана под расписку"Поручик Чулков представил следующий рапорт о Жадимировской, доложенный самому Николаю: "Жена Жадимировского во время следования из Редут-Кале до Тифлиса чрезвычайно была расстроена, беспрерывно плакала и даже не хотела принимать пищу. От Тифлиса до С.-Петербурга разговоры ее заключались только в том: что будет с князем Трубецким и какое наложат на него наказание.

Приводила ее в тревогу одна только мысль, что ее возвратят мужу, просила, чтобы доставить ее к генерал-лейтенанту Дубельту и при уверении, что ее везут именно в III отделение, успокаивалась. Привязанность ее к князю Трубецкому так велика, что она готова идти с ним даже в Сибирь на поселение, если же их разлучат, она намерена провести остальную жизнь в монашестве.

Далее и беспрерывно говорила она, что готова всю вину принять на себя, лишь бы спасти Трубецкого. Когда брат ее прибыл в Царское Село для ее принятия, он начал упрекать ее и уговаривать, чтобы забыла князя Трубецкого, которого поступки, в отношении к ней, так недобросовестны. Она отвечала, что всему виновата она, что князь Трубецкой отказывался увозить ее, но она сама на том настояла. Когда привезли ее к ее матери, то она бросилась на колени и просила прощения, но и тут умоляла, чтобы ее не возвращали к мужу. Расписку г-жи Кохун (матери Жадимировской) при сем представить честь имею".

Генерал Дубельт учинил допрос Жадимировской и 8 июля доложил при представлении ее показаний и свое мнение: "Я расспрашивал г-жу Жадимировскую, и, кроме изложенных в прилагаемой записке обстоятельств, она решительно ничего не показывает, кроме некоторых подробностей о дурном с нею обращении мужа, которое доходило до того, что он запирал ее и приказывал прислуге не выпускать ее из дома. Ей 18 лет, и искренности ее показания, кажется, можно верить, ибо она совершенный ребенок. Мать и отчим Жадимировской приносят свою благоговейную признательность государю императору за возвращение им дочери и за спасение ее еще от больших, угрожающих ей несчастий".

[Nazel]

Вот как изложила свой роман Лавиния Александровна Жадимировская.

"Я вышла замуж за Жадимировского по моему собственному согласию, но никогда не любила и до нашей свадьбы откровенно говорила ему, что не люблю его. Впоследствии его со мною обращение было так невежливо, даже грубо, что при обыкновенных ссорах за безделицы он выгонял меня из дома, и, наконец, дерзость его достигла до того, что он угрожал мне побоями. При таком положении дел весьма естественно, что я совершенно охладела к мужу и, встретив в обществе князя Трубецкого, полюбила его. Познакомившись ближе с Трубецким, не он мне, а я ему предложила увезти меня, ибо отвращение мое к мужу было так велико, что если бы не Трубецкому, то я предложила бы кому-либо другому спасти меня. Сначала он не соглашался, но впоследствии, по моему убеждению, согласился увезти меня, и карета была прислана за мною.

Меня привезли к дому Федорова, но знал ли Федоров наши условия с Трубецким, мне решительно не известно. У дома Федорова встретил меня Трубецкой, мы вышли за заставу, где ожидал нас тарантас, и, таким образом, отправились мы по дороге к Москве. Следовали мы по подорожной Федорова, и, как я слышала, князь Трубецкой заплатил будто бы Федорову за его подорожную девятьсот рублей серебром. Другой причины к моему побегу не было, и другого оправдания привести я не могу, кроме той ненависти, которую внушил мне муж мой".

[Nazel]

Не мудрено, что 35-летний князь, с очаровательной внешностью, с таким сердцем, с таким прошлым, подействовал на юное чувство молоденькой женщины. Что он нашел в этом романе, об этом он попытался рассказать на предложенный ему сейчас же по заключении в равелине вопрос от коменданта:

"Государь император высочайше повелеть соизволил взять с вас допрос: как вы решились похитить чужую жену с намерением скрыться с нею за границу и как вы осмелились на сделанный вами поступок. Почему имеете объяснить на сем же, со всею подробностью и по истине, с опасением за несправедливость подвергнуться строгой ответственности".

Князь Трубецкой ответил:

"Я решился на сей поступок, тронутый жалким и несчастным положением этой женщины. Знавши ее еще девицей, я был свидетелем всех мучений, которые она претерпела в краткой своей жизни. Мужа еще до свадьбы она ненавидела и ни за что не хотела выходить за него замуж. Долго она боролась, и ни увещевания, ни угрозы, ни даже побои не могли ее на то склонить. Ее выдали (как многие даже утверждают, несовершеннолетнею) почти насильственно, и она только тогда дала свое согласие, когда он уверил ее, что женится на ней, имея только в виду спасти ее от невыносимого положения, в котором она находилась у себя в семействе, и когда он ей дал честное слово быть ей только покровителем, отцом и никаких других не иметь с нею связей, ни сношений, как только братских. На таком основании семейная жизнь не могла быть счастливою: с первого дня их свадьбы у них пошли несогласия, споры и ссоры. Она его никогда не обманывала, как до свадьбы, так и после свадьбы, она ему и всем твердила, что он ей противен и что она имеет к нему отвращение. Каждый день ссоры их становились неприятнее, и они - ненавистнее друг другу, наконец, дошло до того, что сами сознавались лицам даже совершенно посторонним, что жить вместе не могут. Она несколько раз просила тогда с ним разойтись, не желая от него никакого вспомоществования, но он не соглашался, требовал непременно любви и обращался с нею все хуже и хуже.

Зная, что она никакого состояния не имеет и - я полагаю, - чтобы лучше мстить, он разными хитростями и сплетнями отстранил от нее всех близких и успел, наконец, поссорить ее с матерью и со всеми ее родными.

Нынешней весной уехал он в Ригу, чтобы получить наследство, и был в отсутствии около месяца. По возвращении своем узнал он через людей, что мы имели с нею свидания. Это привело его в бешенство и, вместо того, чтобы отомстить обиду на мне, он обратил всю злобу свою на слабую женщину, зная, что она беззащитна. Дом свой он запер и никого не стал принимать. В городе говорили, что он обходится с нею весьма жестоко, бьет даже, и что она никого не видит, кроме его родных, которые поносят ее самыми скверными и площадными ругательствами. Я сознаюсь, что тогда у меня возродилась мысль увезти ее от него за границу. Не знаю, почему и каким образом, но я имел этот план только в голове и никому его не сообщал, а уже многие ко мне тогда приставали и стали подшучивать надо мной, говоря, что я ее увезти хочу от мужа за границу. Эти шутки и все эти слухи многим способствовали решиться мне впоследствии ехать именно на Кавказ: я знал, что они до мужа дойдут непременно.

Вскоре после сего узнал я, что он своим жестоким обращением довел ее почти до сумасшествия, что она страдает и больна, что он имеет какие-то злые помышления, что люди, приверженные ей, советовали ей ничего не брать из его рук, что он увозит ее за границу, не соглашаясь брать с собой не только никого из людей, бывших при ней, но даже брата, который желал ее сопровождать, и наконец, что этот брат, верно, также по каким-нибудь подозрениям с своей стороны, объявил ему, что он жизнью своей отвечает за жизнь сестры. В это самое время я получил от нее письмо, в котором она мне описывает свое точно ужасное положение, просит спасти ее, пишет, что мать и все родные бросили ее, и что она убеждена, что муж имеет намерение или свести ее с ума, или уморить. Я отвечал ей, уговаривая и прося думать только о своей жизни, вечером получил еще маленькую записочку, в которой просит она меня прислать на всякий случай, на другой день, карету к квартире ее матери.

Я любил ее без памяти, положение ее доводило меня до отчаяния, - я был как в чаду и как в сумасшествии, голова ходила у меня кругом, я сам хорошенько не знал, что делать, тем более, что все это совершилось менее чем в 24 часа. Сначала я хотел ей присоветовать просить убежища у кого-нибудь из своих родных, но как ни думал и как ни искал, никого даже из знакомых приискать не мог, тогда я вспомнил, что когда-то хотел с Федоровым ехать вместе в Тифлис. На другое же утро я заехал к нему, дома его не застал: подорожная была на столе, я ее взял и отправился тотчас же купить тарантас.

Я так мало уверен был ехать, что решительно ничего для дороги не приготовил.

Тарантас послал на Московское шоссе, а карету послал на угол Морской с Невским. Она вышла от матери, среди белого дня, около шести часов, мы выехали за заставу в городской карете, потом пересели в тарантас и отправились до Москвы на передаточных, а от Москвы по подорожной Федорова. Я признаюсь, что никак не полагал делать что-либо противозаконное или какой-нибудь поступок против правительства, думал, что это частное дело между мужем и мною, и во избежание неприятностей брал предосторожности только, чтобы он или брат ее как-нибудь не открыли наших следов и не погнались за нами. Что мы не желали бежать за границу, на то доказательствами могут служить факты. Во-первых, за границу она должна была сама ехать: мне было гораздо проще и легче пустить ее и ехать после.

Во-вторых, если бы имели намерение бежать за границу, то, во всяком случае, мы бы торопились и не ехали так тихо. От Тифлиса до Редут-Кале мы ехали 9 дней, везде останавливаясь, везде ночевали, между тем как из Тифлиса есть тысяча средств перебраться за границу в одни сутки, через сухую границу, которая в 125 верстах. В-третьих, когда нас арестовали в Редут-Кале, у нас была нанята кочерма и баркас в Поти, и с нами должен был отправиться таможенный унтер-офицер, которого по-тамошнему называют гвардионом. В Поти ожидали два парохода, которые должны были отправиться в Одессу. В-четвертых, наконец, у нас было слишком мало денег и никаких решительно бумаг, кроме подорожной Федорова, которая ни к чему не могла служить. Что подало повод этим слухам, это, я полагаю, бумага, по которой нас остановили и в которой было сказано арестовать меня с женщиною, старающихся перебраться через границу, похитив 400 тысяч серебром денег и брильянтов на 200 тысяч серебром. Из-за нее мы теперь слывем по всему Кавказу за беглецов и за воров.

Когда мы уехали отсюда, я желал только спасти ее от явной погибели, я твердо был убежден, что она не в силах будет перенести слишком жестоких с нею обращений и впадет в чахотку или лишится ума. Я никак не полагал, чтобы муж, которого жена оставляет, бросает добровольно, решился бы идти жаловаться. Мы хотели только скрываться от него и жить где-нибудь тихо, скромно и счастливо. Клянусь, что мне с нею каждое жидовское местечко было бы в тысячу раз краснее, чем Лондон или Париж. Я поступил скоро, необдуманно и легкомыслием своим погубил несчастную женщину, которая вверила мне свою участь".

[Nazel]

Князь Сергей Васильевич Трубецкой был посажен в равелин 29 июня 1851 года, 12 февраля 1852 года из равелина был освобожден уже не князь Сергей Трубецкой, а рядовой Сергей Трубецкой. Военный суд, наряженный над Трубецким, быстро закончил свое дело. Уже 9 августа 1851 года на докладе генерал-аудиториата последовала высочайшая конфирмация, по коей "за увоз жены почетного гражданина Жадимировского, с согласия, впрочем, на то ее самой, за похищение у отст. шт.-кап. Федорова подорожной и за намерение ехать с Жадимировской за границу поведено князя Трубецкого, лишив чинов, ордена Св. Анны 4-й ст. с надписью "за храбрость", дворянского и княжеского достоинств, оставить в крепости еще на 6 месяцев, потом отправить рядовым в Петрозаводский гарнизонный батальон под строжайший надзор, на ответственность батальонного командира".

[Nazel]

Непонятно лишь рвение императора,такие истории ведь не были чем-то исключительным.

[Nazel]

ФРАНЦУЗСКАЯ МУЗА ТУРГЕНЕВА

УМИРАЯ, ИВАН СЕРГЕЕВИЧ СЖИМАЛ В РУКЕ МЕДАЛЬОН С ИЗОБРАЖЕНИЕМ ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЫ - ФРАНЦУЖЕНКИ ПОЛИНЫ ВИАРДО

Он любил ее всю жизнь. Она была его музой. Ради нее великий русский писатель значительную часть своей жизни провел за границей. Именно ей, по его собственному признанию, он был обязан появлением многих своих произведений. Сегодня можно только восхищаться тем, как умел любить Тургенев...

Писатель никогда не был женат. Так распорядилась судьба. А может, он не решился пойти под венец, потому, что понимал: так, как эту женщину, он уже не сможет полюбить никого.Нужно было обладать особыми качествами, чтобы суметь завоевать сердце Тургенева, вызывавшего всеобщее восхищение в дамском обществе.Чем же сумела покорить писателя эта женщина, которая, по словам великого немецкого поэта Генриха Гейне, вовсе не была красавицей: "... она не роза, скорее некрасива. Но это та самая благородная некрасивость".

Полина Виардо - дочь знаменитого испанского певца Мануэля Гарсиа родом из Севильи, который блистал на оперных сценах многих стран мира. И не случайно Гойя написал его портрет, копия которого находится в музее в Буживале. Ну а сам оригинал можно увидеть в Художественном музее Бостона. Старшая сестра Полины - Мария Фелица Малибран - тоже была весьма известной певицей. Но она умерла в расцвете сил в возрасте 28 лет. Певицей стала и Полина. Она очень быстро приобрела известность, чему в немалой степени способствовало то, что она вышла замуж за импресарио и директора итальянского оперного театра Луи Виардо, которому оставалась благодарна всю жизнь.

И еще она была признательна писательнице Жорж Санд, которая и познакомила ее с будущим супругом. Правда, ее предстоящему браку всячески противился писатель Альфред де Мюссе, который сам был увлечен певицей. Именно ему принадлежат такие восторженные слова о ней: "Да. Гений - дар небес. Это он переливается в Полине Гарсиа, как щедрое вино в переполненном кубке".

Тургенев впервые услышал Полину Виардо в 1843 году - она исполняла партию Розины в опере "Севильский цирюльник". Услышал и влюбился с первого взгляда. После этого 25-летний писатель старался не пропускать ни одного спектакля с ее участием. Их знакомству способствовало увлечение Тургенева охотой, на которую тот отправился вместе с Луи Виардо. Ну а потом через мужа он был представлен самой певице. Дальше происходит то, что писатель частично описал в своей знаменитой повести "Вешние воды". Куда бы ни отправлялась П. Виардо, Тургенев следовал за ней. Этим объясняется и долгое пребывание его во Франции.

[Nazel]

Исследователи творчества писателя до сих пор спорят о том, помешало Тургеневу знакомство с Полиной Виардо дальнейшему расцвету его таланта или наоборот. Сам Тургенев признавал, что, только оказавшись за границей, сумел написать несколько значительных рассказов из "Записок охотника". Даже его знаменитый, знакомый нам со школьной скамьи "Бурмистр" был написан в Зальцбурге. Он не мог работать, как сам говорил, оставаясь рядом с тем, что возненавидел всей душой, - крепостным правом. А там, за границей, возле своей музы - Полины он чувствовал себя способным на многое.Полина Виардо родила четырех детей.Существует легенда, что его отец вовсе не Луи Виардо, а Тургенев.Ничто человеческое не было чуждо автору "Дворянского гнезда" и "Отцов и детей". В молодые годы он любил рассказывать о своих успехах у дам. В начале сороковых годов Тургенев увлекся Татьяной Бакуниной - сестрой знаменитого русского анархиста. Их роман продолжался недолго. Но, скорее всего, именно под его влиянием совсем молодой Тургенев создал стихотворение "Утро туманное, утро седое...".

Были и другие увлечения. Он даже собирался жениться на своей дальней родственнице О. А. Тургеневой.

А однажды в своем родовом имении Спасском-Лутовинове он влюбился в работавшую в усадьбе по вольному найму белошвейку Авдотью Ермолаевну, которая в конце концов подарила ему дочь - тоже Полину. Тургенев впоследствии всю жизнь выплачивал пенсию матери своего ребенка, которого в восьмилетнем возрасте отправили во Францию. Там воспитанием девочки занялась П. Виардо. Этот эпизод впоследствии нашел отражение в романе "Дворянское гнездо". Уже после того, как в его жизни появилась Виардо, писатель увлекся служанкой Феоктистой, которую многие считают прообразом Фенечки в романе "Отцы и дети".

Впрочем, и Полина Виардо была весьма любвеобильна. Ее первым увлечением был композитор Ференц Лист, который учил ее играть на фортепьяно. Ей нравился и другой композитор - Шарль Гуно, к которому ее сильно ревновал Тургенев. Говорят, что у нее был роман и с сыном Жорж Санд. Интересно, что именно по рекомендации Гуно учителем музыки дочери Тургенева стал проживавший в Буживале мало кому тогда известный композитор Жорж Бизе. Именно в Буживале он и создал свою бессмертную оперу "Кармен". Дом, в котором жил Бизе, сохранился до нашего времени. Он расположен на улице, которая названа в честь Тургенева.

Но, что бы ни происходило, главной женщиной для писателя всегда оставалась Полина Виардо. Поэтому он всегда стремился быть рядом с ней в священный для него день, день ее рождения - 18 июня.

[Nazel]

В середине 70-х годов Тургенев покупает для Виардо усадьбу "Ясени", расположенную неподалеку от Парижа в городке Буживаль. Сейчас в тургеневском музее можно увидеть документы, свидетельствующие о ее приобретении. Официально она принадлежала П. Виардо, но была куплена на деньги писателя. Сам Тургенев поселился там же, в уютной даче, расположенной совсем рядом с домом, где обосновались супруги Виардо. Иван Сергеевич проводил здесь обычно летнее время. Осенью же все переезжали в парижский дом Виардо на улице Дуэ, один из этажей которого занимал писатель.В Буживале были созданы последние произведения Тургенева. Уже тяжелобольной, он по-французски продиктовал П. Виардо очерк "Пожар на море", а за месяц до смерти рассказ "Конец", в котором как бы предрек ожидающие Россию социальные потрясения. Писатель умирал мучительно. У него был рак спинного мозга. А Здесь все сохраняется так, как в последние дни его жизни: широкая кровать, в ногах которой стоял маленький диванчик, открытая дверь на балкон. Полина Виардо оставалась рядом с больным до самого конца. Она ухаживала за ним, делала сама укоры морфия, когда боли становились невыносимыми. 1883 год оказался, наверное, самым страшным в ее жизни. 5 мая умер муж, Луи Виардо, а 3 сентября не стало И.С. Тургенева. Он ушел из жизни с медальоном на груди, на одной стороне которого были его инициалы, а на другой - портрет П. Виардо. Сейчас медальон - одна из основных, а может быть, главная реликвия...

В конце апреля, когда Тургенева перевозили в Буживаль из парижского дома на улице Дуэ, он в последний раз увидел Луи Виардо, которого везли в инвалидном кресле. Они пожали друг другу руки, и Луи с печальной улыбкой произнес, перефразируя знаменитое латинское изречение: "Приговоренные к смерти приветствуют друг друга". Между Тургеневым и супругом Полины всегда сохранялись дружеские отношения.

Когда Тургенев умер, певица устроила в Париже траурное прощание с ним. Сначала состоялось его отпевание в русской православной церкви на улице Дарю. А после Виардо организовала церемонию прощания на Северном вокзале Парижа. Проводить в последний путь Тургенева пришли многие известные французские и российские литераторы, деятели искусства.

До сих пор остается загадкой, почему П. Виардо отказалась сопровождать тело писателя в Россию. Вместо себя она отправила свою дочь Клоди и ее мужа Жоржа Шамеро. Очевидно, Полина понимала, что она не приходится Тургеневу никем, а потому не хотела оказаться в неловком положении в России во время похорон.

[Nazel]

Джульетта Мазина и Федерико Феллини. «Лучший режиссер, но не лучший муж»

Они познакомились в 1943 году, Феллини было 23, Джульетта была моложе его на 2 года. Он работал репортером и карикатуристом, а в свободное время писал пьесы для радиосериалов. Мазина, начинающая актриса, получила главную роль в одном из них. Когда Феллини услышал ее голос, он потерял голову. Какой может быть женщина, говорящая на языке русалок? В ней страсть и ранимость, чувственность и невинность сочетаются и существуют в гармонии, чаруя и околдовывая всех, кто ее слышит. Федерико был уверен, что Джульетта — женщина его мечты. А мечтал Феллини о пышнотелых, грудастых блондинках. Каково же было его разочарование, когда он увидел Мазину воочию! Тоненькая, изящная брюнетка с огромными мерцающими карими глазами. Бесспорно, красивая, но совершенно не во вкусе Федерико. И тем не менее они очень быстро сошлись и поженились уже через несколько месяцев после знакомства.

Друзья Феллини недоумевали. Чем смогла привлечь столь хрупкая девушка любителя огромных прелестей? Ответ был прост: Джульетта понимала Феллини как никто другой. Она не только выслушивала его бесконечные фантазии, она делала их реальностью. Именно это было нужно Феллини. Друг семьи композитор Нино Рота вспоминал, как однажды во время обеда Федерико окликнул жену: «Помнишь, Джульетта, когда мы были в Австралии…» Все сидящие за столом прекрасно знали, что ни Федерико, ни Мазина никогда не были в Австралии. Но Мазина лишь улыбнулась и кивнула: «Да, милый, там были чудесные артишоки».

«ЗАМУЖЕСТВО для Джульетты оказалось не тем, чего она ждала. Оно не принесло ей исполнения заветных желаний. Она ждала от брака детей. Собственного дома. И верного мужа. Я ее разочаровал. Она меня — нет. Не думаю, что мог бы найти жену лучше» — так позже Феллини оценил прожитую жизнь в своих мемуарах. И это соответствовало правде.

Джульетта мечтала стать матерью. Ее радости не было предела, когда вскоре после свадьбы она забеременела. Трагедия случилась внезапно: Джульетта упала с лестницы и потеряла ребенка. Она очень переживала из-за выкидыша. Исцелить ее боль мог только другой ребенок, и его надо было поскорее завести. Они не планировали беременность специально, но, когда Джульетта забеременела во второй раз, они оба решили, что проблемам конец и счастье совсем близко. В их жизнь вошел кто-то третий, еще не родившийся, но уже такой реальный и любимый. Они заранее придумали ребенку имя — Федерико, на этом настояла Джульетта. Любимый сын в честь любимого мужа. Роды прошли удачно, но малыш умер, прожив всего две недели. Врачи вынесли Мазине страшный приговор: больше никогда она не сможет иметь детей. Погибший ребенок связал Джульетту и Федерико еще сильнее. «Общая трагедия, особенно пережитая в молодости, устанавливает между людьми прочную связь. Если бездетная пара не распадается, это означает, что связь действительно прочна. У супругов есть только они сами», — вспоминал Феллини.

Позже, когда душевная рана перестала болеть так сильно, Феллини предложил жене усыновить ребенка. Но Джульетта отказалась. Она была не готова, у нее уже был ребенок — великий маэстро, чьим капризам она потакала, ради которого она шла на любые жертвы и кому она отдала всю любовь и привязанность, которой не смогла согреть погибшего сына. Феллини прославил Джульетту, дав ей роли в своих лучших фильмах. Это верно, но не менее правдиво и утверждение, что Джульетта Мазина — женщина, которая сделала Федерико Феллини. Она прилагала максимум усилий для того, чтобы талант любимого был реализован и нашел признание. Она устраивала званые обеды для режиссеров и людей, которые были полезны Феллини, именно она настояла на том, чтобы маэстро снял свой первый фильм, и помогла найти средства, обхаживала его коллег, утверждала актеров, выбирала натуру.

А Феллини заказывал свои знаменитые красные шарфы у дорогих портных и совершенно не замечал, что у Мазины, в отличие от прочих кинозвезд, нет ни шикарных нарядов, ни драгоценностей. Мазина мечтала о загородном доме, но по прихоти Феллини они обосновались в самом центре Рима. Джульетта не упрекала мужа, не расстраивалась, лишь молча улыбалась. Ради Феллини она была готова на все. Он стал смыслом ее жизни.

СМЫСЛ жизни Джульетты Мазины исчез осенью 1993 года. День, когда хоронили Федерико Феллини, стал днем национального траура для всей Италии. В Риме было остановлено движение, телевидение и радиостанции прекратили свою работу. Со всех концов страны в столицу начали стекаться люди, для того чтобы многотысячной толпой проводить великого маэстро в его последний путь. Джульетта Мазина перестала общаться с друзьями, почти не разговаривала. Монотонное повторение одной и той же фразы — единственное, что можно было услышать от актрисы: «Без Федерико меня нет…»

Джульетта Мазина пережила Феллини всего на пять месяцев. Она скончалась от рака, уверенная, что была единственной настоящей любовью великого режиссера…

[Nazel]

Фрида Кало и Диего Ривера

Любовь-катастрофа

В ее крохотной спальне порхали бабочки. Она сама их придумала и нарисовала – ярких, больших. Глядя на них, Фрида всегда успокаивалась, утихала боль душевная и телесная, она засыпала. Кало знала, что когда проснется, снова возьмется за кисть и будет истово рисовать своего Диего…

«Фрида – деревянная нога», -

жестоко дразнились соседские ребята и, улюлюкая, долго бежали за девочкой, пока та не находила себе укромного убежища. Безжалостным детям было наплевать, что малышка переболела полиомиелитом, после чего осталась довольно заметная хромота. И хотя в школе издевательства не прекращались, девочка находила в себе силы заниматься плаванием, лихо гоняла футбольный мяч и даже записалась в секцию бокса! Нельзя ей, дочери испанки и еврея, опускать голову! На больную, ссохшуюся от болезни ногу Кало-младшая натягивала по нескольку пар чулок, чтобы та хотя бы выглядела как здоровая…Но, казалось, несчастья и не думали выпускать Фриду из своих цепких лап. Автобус, в котором она ехала, столкнулся с трамваем. Удар был таким сильным, что всех пассажиров выкинуло их машины, а тело несчастной Кало оказалось в буквальном смысле сломанным в нескольких местах – железный прут воткнулся в живот девушки и вышел в паху, раздробив тазобедренную кость. В трех местах был поврежден позвоночник, сломаны два бедра, а больная нога переломана в 11-ти местах. Врачи не могли поручиться даже за ее жизнь, не говоря уже о возможности ходить. Бедняжка перенесла больше 30-ти операций. Кроме того, 18-летнюю девушку постоянно преследовала мысль о возможном проявлении наследственного заболевания – отец страдал эпелепсией.

Но не могла Фрида подчиниться жестокой судьбе и закончить свою жизнь беспомощной калекой. Ведь она ее распланировала уже давно – первым делом выйти замуж за того здоровяка, что расписывает стены подготовительной школы, и родить ему сына. А сейчас (все равно впереди месяцы неподвижного бездействия) она будет рисовать!

Отец для Фриды сделал специальный подрамник, позволяющий писать лежа, принес краски и кисти, а под балдахином больничной кровати приспособили большое зеркало, чтобы девушка могла видеть себя. Впервые мокнувшая кисти в краску и изобразившая подобие автопортрета, позже художница скажет: «Я писала и пишу себя, потому что много времени провожу в одиночестве и потому что являюсь той темой, которую знаю лучше всего».

«Людоед»

Здоровяка Диего безумно раздражала маленькая хромая пигалица, когда он с энтузиазмом украшал живописью стены Высшей подготовительной школы. Горячее мексиканское солнце выпаривало из тела буквально всю влагу, а тут еще девчонка со своими «дразнилками» подбежит: «Старый Фридо, старый Фридо!» Да что понимает в искусстве эта малявка, моложе его, амбициозного художника, на целых 20 лет!

Диего родился на северо-западе Мексики в 1886 году. Мальчик, которому впору было заниматься тяжелым крестьянским трудом, брал уроки рисования и живописи, за что был премирован стипендией. На нее он поехал в свое первое путешествие – в Испанию. Обаятельный художник задержался в Европе: поступил в Академию художеств в Мадриде, работал в Париже, Италии, Бельгии. Диего Риверу быстро влился и в европейскую художественную элиту – дружил с Альфонсо Рейесом, Пабло Пикассо и Модильяни. «Людоед», как «окрестили» его в богемном Париже, позже вдоволь насытился славой и, бросив жену и любовницу, вернулся в родную Мексику.

Почему «Людоед»? Ответ кроется даже не во внешности Диего, хотя в ней мало что приятного – Диего Ривера «поглощал» красивых и одаренных женщин. Обаяние огромного мексиканца было настолько неотразимым, что сумасшедшие романы случались сами собой.

Никуда не денешься, все равно ты женишься

Пока Диего совершал перелет на авиалайнере через Тихий океан, справившаяся со своими недугами Фрида поступила в самый престижный институт Мексики. Из тысячи студентов - только 35 девушек. Но за годы, проведенные на больничной койке, она не забыла своей детской тайной страсти к тому «старому Фридо». Она собрала в папку свои автопортреты и направилась к набравшемуся европейского опыта Диего.

Узнал ли «Людоед» в симпатичной, чуть прихрамывающей девушке ту пигалицу, осталось тайной, но мастер был пленен незаурядным интеллектом, странным чувством юмора, напоминающим смех висельника, и магической притягательностью Кало. Никто не удивился, когда юная художница и прожженный сердцеед скоро сыграли свадьбу.

Зря надеялась девушка, что после свадьбы ее несчастья закончатся. Черноокая Фрида появилась перед алтарем в длинном национальном мексиканском платье (их так любил Диего, да и оно хорошо прикрывало ссохшуюся ногу). Свадьба была по-богемному шумной, а одна из бывших любовниц жениха при всех задрала Кало юбку и, показывая на ноги девушки, пьяно прокричала: «Вы только посмотрите, и вот на эти корявые спички Диего променял мои восхитительные ноги!»

И в этот жаркий мексиканский вечер Фрида впервые увидела своего Диего «во всей красе». Перебрав кактусовой водки, 42-летний молодожен стал палить из пистолета! Вместе с гостями из дома сбежала и молодая жена. Но, проспавшись, Риверу первым делом отправился вымаливать прощения у хрупкой любимой. Конечно, он был прощен.

Реальность хуже сна

Окружив любовью своенравного мужа, Фрида писала странные картины. Глядя на них, возникает неоднозначное чувство, что это мы где-то видели. Может быть, в своих снах? «Но я никогда не рисовала сны. Я рисовала мою реальность». Но работы получались иногда действительно странные и страшные. Она часто рисовала детей, чаще всего мертвых. Она мечтала о ребенке, но страшная авария поставила жирный крест на возможном материнстве. Как напоминание о тяжкой доле на столе ее рабочего кабинета стоял сосуд с заспиртованным человеческим эмбрионом. Она рисовала себя, исколотую гвоздями, и своего дорогого Диего.

Их семейная жизнь бурлила страстями. Их связывали страстные, одержимые, порой мучительные отношения. Риверу был безумно ревнив. Он устраивал скандалы своей жене и обвинял ее в несуществующих изменах, а сам при этом гулял направо и налево.

- Диего - монстр и святой в одном лице, - любила повторять Фрида, ослепленная любовью. Да, она знала обо всех похождениях мужа, безумно страдала, но… прощала. Не смогла простить только тогда, когда застала в жарких объятиях мексиканского стареющего мачо свою родную сестру. Вот уж действительно монстр – сделал он это открыто, понимая, что оскорбляет чувства жены, но отношений порывать с ней не хотел…

Фрида сквозь зубы процедила о разводе и уехала из общего дома. Вымученной болью родилась одна из самых трагичных ее картин – на ней она нарисовала обнаженное женское тело, иссеченное кровавыми ранами. А рядом с ножом в руке и равнодушным лицом стоит издеватель. «Всего-то несколько царапин!» - назвала ироничная Кало этот холст.

«Дерево надежды, стой прямо!»

Гордости Фриды Кало хватило лишь на год. Но перед тем как вернуться к мужу, поставила несколько условий: она будет сама себя содержать на доходы от продажи картин, Диего должен вносить в семейный бюджет лишь половину денег, идущих на семейные расходы и… супруги никогда не должны возобновлять между собой сексуальных отношений. Риверу был настолько рад возвращению любимой, что моментально согласился на все условия.

Она не могла не вернуться. Он был солнцем ее вселенной, Божьим даром и наказанием Господним, она сделала из него культ и исступленно писала его портреты. И все это под недоуменные взгляды окружающих.

«Дерево надежды, стой прямо!» - слова из ее дневника. Дерево – это она. Несгибаемое дерево. Незадолго до смерти ей ампутировали правую ногу, и ее мучения превратились в настоящую пытку. Но, не смотря на адские боли, Фрида Кало нашла в себе силы и открыла первую персональную выставку. Ее на машине скорой помощи в сопровождении мотоциклистов-милиционеров привезли в выставочный павильон. Художницу внесли на носилках и установили их прямо на кровать в центре. Кало пела, беседовала с гостями и улыбалась своему первому и единственному.

Спустя несколько месяцев ее не стало. Она умерла от воспаления легких, не дожив даже до 50-летия. На похоронах посеревший от горя Диего Риверу целовал замершее в строгой улыбке лицо, и его слезы смешивались с каплями дождя. Урну с прахом поместили в старинную вазу, по форме напоминающую беременную женщину – пусть хотя бы после смерти почувствует каково это, быть на сносях.

«С радостью жду ухода… И надеюсь никогда больше не вернуться… Фрида»