Арам Ерканян

[Pandukht]

Так мы отомстили

Не так много времени осталось до 100-летия геноцида армян. Много раз говорилось о том, что к годовщине резни необходимо создать несколько серьезных фильмов, в том числе и игровых. Писали о том, что было бы логично, если б один из этих фильмов был посвящен армянским мстителям из группы «Немезис», которые прославились тем, что привели в исполнение законный смертный приговор в отношении главных организаторов геноцида. Говоря об акциях «Немезиса», чаще всего упоминают о блестящей операции, проведенной в Берлине Согомоном Тейлеряном, застрелившим неформального лидера младотурок Талаата-пашу. Но часто забывают о его предшественниках и последователях. А ведь мстители провели не меньше десятка успешных акций по устранению палачей армянского народа. Старт этой масштабной кампании был дан 19 июня 1920 года Арамом Ерканяном. Этот видный деятель национально-освободительного движения, несомненно, заслуживает того, чтоб его имя знали потомки. Биография этого человека — готовый сценарий для фильма.

Ерканян — представитель знатной фамилии, давшей Армении замечательных музыкантов, историков, архитекторов. Он родился в Карине (Эрзрум), где и получил образование. Во время геноцида находился на родине, а когда русские войска отступили, ушел с ними на Кавказ и вступил в армянский добровольческий отряд под руководством Драстамата Канаяна. Во время Баш-Апаранского сражения командовал пулеметным взводом, был на передней линии. Состоял в партии Дашнакцутюн. По-видимому, Арам был тайным сотрудником спецслужб Республики Армения. По крайней мере, известно, что в 1919-м году он был в Константинополе с некой секретной миссией. В Константинополе он и познакомился с выдающимся деятелем национально-освободительного движения Шааном Натали (Акоп Тер-Акопян). Эта встреча изменила жизнь Ерканяна. «Мне сразу же показалось, что я знаю его с детства. Нет, этот парень особенный — подсказывало мне сердце», — напишет потом об Араме Шаан Натали.

Осенью 1919-го года в Ереване состоялся IХ съезд партии Дашнакцутюн, на котором было принято историческое решение о приведении в исполнение смертных приговоров в отношении главарей младотурок и предводителей мусаватистского Азербайджана, повинных в осуществлении геноцида армян. Было рассмотрено 650 имен исполнителей и пособников геноцида. Из них был отобран 41 главный виновник. Операция получила название «Немезис» (Немезида — имя греческой богини возмездия). Для осуществления операции был образован ответственный орган, возглавляемый послом Армении в США Арменом Гаро. Оперативное руководство и материальное обеспечение было поручено Шаану Натали и Григору Мержанову. Шаан сразу же взялся за поиски надежных людей, способных выполнить ответственную миссию. На Согомона Тейлеряна и Арама Ерканяна ставку он сделал сразу же. Араму была доверена первая акция, а первой жертвой был выбран бывший премьер-министр Азербайджана Фатали хан Хойский, лично отдавший приказ о резне армян в Баку и Шуше. Операция была выполнена блестяще. Хойский был застрелен в тот момент, когда прогуливался в Тифлисе по Головинскому проспекту вместе с другим палачом армянского народа — бывшим министром внутренних дел Халил беком Хасмамедовым. Хойский умер на месте, Хасмамедов — в больнице. Вот что пишет об этом в своих мемуарах Шаан Натали: «Только тот, кто знал хана Хойского, знаком с его историей, может оценить мужество Арама. В сопровождении своей свиты хан разгуливал по улицам Тифлиса, игнорируя вынесенный армянами приговор. Ведь все покушения на него оканчивались неудачей. Опытный и наглый зверь, он не учел только одного — что перед ним, разорвав бронированную цепь телохранителей, один на один встанет Арам и совершит справедливый приговор. Арам хотя и был ранен, под градом пуль сумел доказать, что он так же ловок и хитер, как и смел...»

Еще до формирования группы «Немезис» декретом Османской империи от 16 декабря 1918 года лидеры партии «Единение и прогресс» и ряд видных деятелей младотурецкого правительства были преданы суду. Им было предъявлено обвинение в вовлечении Турции в войну и организации депортации и геноцида армян. В феврале 1919-го года в Константинополе начался судебный процесс над младотурками. Среди обвиняемых были бывший великий визирь, председатель комитета «Единение и прогресс» Саид Халим-паша, министр внутренних дел Талаат, военный министр Энвер, министр военно-морского флота Джемаль, члены генерального совета Ибрагим Шюкри, Халил и Ахмет Нессими, глава центрального аппарата тайной организации «Тешкилати махсуссе» доктор Бехаэтдин Шакир и другие. Члены трибунала единогласно решили приговорить лидеров партии «Единение и прогресс» к смертной казни. Но приговор был заочным, так как все они бежали. Одним из тех, кому было суждено привести этот приговор в исполнение, был Арам.

Вот что пишет сам Арам Ерканян в своих мемуарах про тот день, когда он от Шаана Натали узнал, какая ответственная миссия ему доверена: «...И когда я расставался с ним, он с улыбкой прошептал: «Тебе достался Бехаэтдин Шакир. Ты должен наилучшим образом узнать, кто выпал на твою долю. Это он одобрил злодейский замысел — утопить в море армянских детей и исполнил его руками Азми-паши. Это он приказал отравить всех тех детей, которые еще могли помнить своих отцов и матерей. Этот преступник объехал буквально все вилайеты, изучая и оценивая действия губернаторов, повсюду организовывал депортацию, определял формы уничтожения армян и назначал конкретных исполнителей. И горе тому, в ком он мог заподозрить недостаток жестокости... Остальное я доскажу тебе в тот день, когда ты сам увидишь в Берлине эту гиену в обличии европейского джентльмена...»

А вот строки из приговора турецкого трибунала: «...Доктор Бехаэтдин Шакир отправился в Трапезунд, Эрзрум и другие вилайеты в качестве председателя Специальной организации, состоящей из чете (нерегулярных войск) и преступников, освобожденных из тюрем. Взяв на себя руководство этими отрядами, он явился автором трагических актов массовых убийств и хищений...» Арам хорошо знал, с кем будет иметь дело. Несколько членов его семьи стали жертвами деяний этого палача. Он был счастлив, что ему доверена честь отомстить за них. В этом ему помогали Григор Мержанов и Грач Папазян, выслеживавшие лидеров младотурок в Берлине. Арам немедленно отправляется в Германию. В дороге он узнает об успехе очередной акции «Немезиса». Все европейские газеты писали о том, что 5 декабря 1921 года в Риме был убит бывший великий визирь Османской Турции Саид Халим-паша. Это было делом рук друга и соратника Арама по «Немезису» Аршавира Ширакяна. «Браво, Аршавир, — подумал Арам. — Я приму у тебя эстафету». Мститель тогда еще не знал, что спустя всего пару недель Аршавир будет направлен в Берлин и присоединится к нему для помощи в осуществлении операции по устранению Бехаэтдина. Но убийство Саида усложнило задачу, так как скрывающиеся в Европе предводители младотурок стали еще более скрытными и осторожными.

Выйти на след Бехаэтдина можно было через бывшего губернатора Трапезунда Джемаля Азми, который был близок с семьей Шакира. Он имел в Берлине небольшой магазин. В годы Первой мировой войны Джелаль Азми прославился необыкновенной, чудовищной жестокостью по отношению к армянам. В приговоре турецкого трибунала о нем говорится: «Часть женщин и детей по его приказу оставили в Трапезунде, разместив в больницах и домах дервишей, якобы с намерением защитить их. Во многих местах женщин и даже девочек, собранных в группы, посадили на баржи под предлогом отправки морем в другое место. Но как только баржи исчезли из виду, эти женщины и дети были сброшены в море и утоплены...» Арам и Аршавир получили приказ: постараться через Джемаля Азми выйти на Бехаэтдина Шакира и застрелить их обоих. Эта миссия стала для Арама делом всей его жизни. Однажды в одной турецкой кофейне Арам услышал разговор сына Джемаля Азми Экмеля со своими друзьями. Тот рассказывал, что в 1915-м году отец подарил ему — 14-летнему юнцу — целый гарем из 8-10-летних девочек из знатных армянских семей Трапезунда. При одном воспоминании о тех днях у негодяя текли слюни. «Иногда мой отец завидовал мне, видя меня разлегшимся на этих бутонах лилий...» — рассказывал сын палача. Арам еле сдержался, чтоб не застрелить Экмеля прямо в кофейне. Но возмездие не заставило себя долго ждать. Бехаэтдина удалось выследить. Как оказалось, он часто гостил в доме Джемаля Азми.

Вначале акция была запланирована на 15-е марта. Этот день был символичным — ровно год назад Согомон Тейлерян застрелил Талаата-пашу. Но главная причина выбора даты заключалась в том, что в этот день возмездие можно было осуществить в отношении сразу нескольких палачей. Ведь скрывавшиеся в Берлине соратники Талаата в связи с годовщиной смерти своего предводителя должны были навестить его вдову, дабы высказать слова утешения и поднять рюмку «раки» за упокой. Использовать шанс не удалось — подвел кто-то из информаторов. Но приказ оставался в силе — приговор должен быть приведен в исполнение в отношении как минимум двоих и одним из них непременно должен быть Бехаэтдин Шакир. Значит, нужно дождаться случая, когда «кровавый доктор» вновь встретится с кем-то из бывших соратников. Спустя две недели по вине информаторов был упущен еще один такой шанс. Было известно, что член младотурецкого триумвирата, бывший министр военно-морских сил Джемаль прибыл в Берлин для тайной встречи с Бехаэтдином и другими сообщниками. Оттуда он должен был сразу же выехать в Москву для встречи с Назымом-пашой, координировавшим контакты младотурок с Владимиром Лениным. После этого планировал отбыть в Туркестан и присоединиться к басмаческим отрядам местных пантюркистов, возглавляемых бывшим военным министром Османской Турции Энвером. Было установлено, что встреча Джемаля с сообщниками состоится на вилле Энвера, расположенной в берлинском предместье Грюнвальд. Но, видимо, предводители младотурок, напуганные акциями «Немезиса», решили перестраховаться и в последний момент изменили место сходки. А может быть, вновь подвели информаторы. Арам и Аршавир были необыкновенно подавлены. И только Шаан Натали улыбался, дабы придать духа своим друзьям. Он-то был уверен, что и Джемаль, и Назым, и Энвер рано или поздно получат свое. Так оно и получилось. 25 июля 1922 года Джемаль был застрелен в Тифлисе Петросом Тер-Погосяном и Арташесом Геворкяном. 4 августа 1922-го Акоп Мелкумов в Туркестане зарубил шашкой Энвера. Назым же был повешен в Турции согласно приговору кемалистского трибунала за неудачную попытку покушения на Ататюрка.

Новый шанс осуществить возмездие возник сам собой 17-го апреля. Арам и Аршавир выяснили, что вечером Бехаэтдин Шакир и Джемаль Азми приглашены на ужин в дом бывшего начальника константинопольской полиции Азми-бея. Вместе с ними были их жены и дети, а также вдова Талаата-паши. Пора действовать — решили мстители. Расчет был на то, что гостеприимный хозяин после сытного ужина выйдет проводить своих гостей и тогда можно будет уничтожить сразу троих. Так оно и получилось. Никто из женщин, согласно приказу, не должен был пострадать. Но вдова Талаата чуть было не вынудила Арама нарушить этот приказ. Первый выстрел повалил Бехаэтдина, второй — Джемаля Азми. Но кто-то из сопровождавших турок сумел оттолкнуть Аршавира и выбить у него из рук пистолет. Пока другие женщины причитали над трупами, госпожа Талаат проявила небывалую смелость и попыталась скрутить руки упавшему на скользкий булыжник Аршавиру. И лишь приставленный Арамом к ее груди ствол пистолета заставил храбрую вдову понять, что проявляемая настойчивость может вынудить мстителя отказаться от принципа, согласно которому женщин и детей убивать нельзя ни в коем случае. Третий выстрел пришелся не в сердце женщины, а в лампочку уличного фонаря. В темноте было легче скрыться...

Немецкая полиция не нашла никаких следов. На утро едва ли не все берлинские газеты опубликовали фотографию из морга, на которой были изображены тела убитых палачей. И только тогда Ерканян облегченно вздохнул: значит, выпущенная пуля действительно была смертельной. «Я чувствовал себя легко, будто гора, сдавливавшая грудь, наконец-то свалилась с меня. Возмездие свершилось. Обет мой, данный мученикам, исполнен», — напишет потом Арам в своих мемуарах.

Книгу «Так мы отомстили» Арам написал уже в Аргентине, куда он эмигрировал в конце 20-х. А до того он провел несколько лет в Румынии. В Бухаресте Ерканян основал армянскую газету и был ее редактором. Издавал газету и в аргентинском городе Кордоба. Туберкулез унес его из жизни совсем молодым. Могила Арама Ерканяна в Кордобе по сей день является местом паломничества всех аргентинских армян.

Артем Ерканян

Edited September 16, 2009 by Pandukht

[Pandukht]

Арам Ерканян

[Pandukht]

Исполнилось 110 лет Араму Ерканяну, уроженцу Карина, который 17 апреля 1922 года вместе с Аршавиром Ширакяном осуществил акцию возмездия в Берлине над палачами армянского народа — Бехаэтдином Шакиром и Джемалем Азми, лично виновных в истреблении армян в годы геноцида 1915 года. Акция, как и другие подобные ей, была спланирована АРФ Дашнакцутюн осенью 1919 года.

Операция называлась «Немезис». Ни один из армянских мстителей не пострадал, а арестованные за подобные деяния Согомон Тейлерян и Мисак Торлакян были оправданы судами.

Арам Ерканян после берлинской акции переехал в Румынию, а в 1927-м — в Буэнос-Айрес, где его в 1934 году сразил туберкулез. Воспоминания Ерканяна «Как мы отомстили» изданы в 1949-м в Аргентине и известны у нас благодаря давнишней публикации в «Литературной Армении».

Арам Ерканян в воспоминаниях не называет своих сподвижников, их имена были озвучены гораздо позже. Неизвестный «он» — это Шаан Натали (1884-1983), в дальнейшем крупный общественно-политический деятель диаспоры, писатель.

[Pandukht]

Арам Ерканян

Как мы отомстили

...Это было в конце ноября 1921 года. Как-то вечером он сообщил мне, и это прозвучало как приказ, чтобы я готовился отправиться на корабле в Бриндизи, оттуда — в Вену. Там я должен был ждать его. Когда я расставался с ним, он с той же улыбкой прошептал:

— Тебе достался Бехаэтдин Шакир.

Имя это неотвязно стучало у меня в мозгу, словно два кузнеца били по раскаленному куску железа: один — «Бехаэтдин», другой — «Шакир». Я ступал по тротуару неуверенными шагами, дома словно кружились вокруг меня под мелодию, составленную из этих двух слов.

Мы шли по тротуару, огибающему сад Прти Шани, и меня словно ударило электрическим током, когда я ступил на то место, где пуля Мисака Торлакяна сразила Дживаншира. Мы направились к узкому переулку, ведущему к английскому посольству. Шли молча. Я шел за ним, пока он не привел меня на окраину сада, откуда открывался прекрасный вид на Босфор и дворец Йылдыз. Сели за столик.

— Хорошо здесь, не правда ли?

Он взял принесенную гарсоном кружку пива и ударил ею по моей кружке:

— Удачи твоей пуле, Арам, за тебя.

В ответ я ударил своей кружкой о его кружку, и стук этот означал — обет принят.

— Знаешь, Арам, почему я вначале пожелал удачи твоей пуле и только потом тебе? — спросил он. — Первейший долг террориста — успех его пули, а потом уж спасение собственной жизни... Лучший террорист тот, кто до выполнения своей миссии думает только о своей мишени. И только поразив ее — о своей жизни. Наука мести думать об этих вещах одновременно или даже поочередно — запрещает. В те дни, когда ты будешь один на корабле, чаще вспоминай те секунды на Головинском, когда палец твой лежал на курке револьвера, направленного на окруженного маузеристами хана Хойского. Бехаэтдин Шакир был не обычным почтовым служащим в Салониках, это был врач, получивший университетское образование. Он был одним из некоронованных королей Иттихада. Достаточно сказать, что ему были предоставлены неограниченные полномочия в любой провинции Западной Армении, надзор над беспрекословным выполнением приказа об уничтожении армян. Теперь ты знаешь, кто ждет твоей пули. Это он одобрил злодейский замысел — утопить в море армянских детей — и исполнил его руками Азми-паши. Этот преступник объехал буквально все вилайеты, изучая и оценивая действия вали, повсюду организовывал депортацию, определял формы уничтожения армян и назначал конкретных исполнителей. И горе тому, будь то вали или мелкий чиновник, в ком он мог заподозрить недостаток жестокости: одного его слова было довольно, чтобы заменить их на тех, людоедство которых было гарантировано.

В декабрьскую погоду, которая в Константинополе напоминает начало весны, я в одиночестве, с дорожной сумкой в руках поднялся с пристани в Галате на итальянский корабль.

Отныне я оторван от всего. Отныне окружающий меня мир очерчен именем Бехаэтдина Шакира. Рука моя механически тянется к карману и извлекает фотографию, то единственное, что сейчас, как магнит, притягивает меня.

Я никогда не видел Бехаэтдина. Рассматриваю его фотографию, которую я должен изучить так, чтобы моментально узнать его при первой же встрече, если даже он изменил свою внешность. Это урок, который я обязан выучить до Бриндизи, ибо, прибыв туда, я должен разорвать фотокарточку и обрывки ее выкинуть в море. Такова инструкция.

Плечистый мужчина с красивым лицом, выразительными глазами, густыми причесанными волосами. Его невозможно отличить от европейца. Но ведь миллионы жертв вопиют о том, что да, под этим человеческим лицом скрывается чудовище — убийца армян — и они жертвы этого чудовища.

Я не должен ошибиться в человеке, чтобы поразить чудовище. И я ищу точки, которые не обманут мои глаза. Подбородок? Но его может скрыть борода, а усами, спускающимися к бороде, можно скрыть губы. Нос? Да. Глаза... если он не скроет их за темными очками. Естественно, что подобный преступник, сознающий масштабы причиненного им зла, будет маскироваться насколько это возможно, чтобы укрыться от ищущих его глаз. Убийство Талаата послужило ему уроком, и он не считает Берлин безопасным убежищем. И вполне естественно, что он маскируется как только может.

Никогда не забуду того волнения, которое я пережил в первые минуты пребывания в Бриндизи. Мое внимание тут же привлекли необычно возбужденные голоса продавцов газет. Они, вероятно, сообщали какую-то чрезвычайную новость.

Непроизвольно с любопытством смотрю на газеты, не сознавая, что ни слова не смогу в них прочесть. Услышанное мною имя — Саид Халим-паша — еще более обостряет мое любопытство. Это имя мне знакомо. Он был великим визирем иттихадского правительства в то время, когда Турция вступила в войну и отдавала приказ о депортации и истреблении западных армян. Его изображение с феской на голове — на первых страницах газет...

Моими соседями по купе в поезде, который должен был доставить меня в Милан, оказались два турка, которые были моими спутниками и на пароходе. Один, молодой, плыл из Константинополя, другой, пожилой, вместе с молодой девушкой, вероятно дочерью, сел в Измире.

Они говорили взволнованно, скорбно, стеная. «И Саида Халима-пашу съели»...

Я все понял. Значит, весть была об убийстве Саида Халима. Но где, кто, как? Пойман или нет?

Молодой вновь устремляет взгляд на газету. Он уже не выдерживает тяжести молчания. Пожилой, словно ждавший этого движения, вновь с глубоким стоном разрывает тишину, прося молодого рассказать, что же написано в газете... И молодой начинает рассказывать, не сводя глаз с газеты.

«Прошлым вечером, чуть позже шести часов, Саид Халим-паша возвращался в сопровождении телохранителя на свою виллу в Риме. Как только карета остановилась перед воротами, какой-то юноша вскочил на ступеньку и выстрелил ему в голову. Все это произошло столь стремительно, что сидевший рядом телохранитель не успел даже понять, что происходит. Террорист уже спрыгнул со ступеньки и бежал по улице, когда голова Саида Халима склонилась на плечо телохранителя и он понял, что паша убит. В растерянности он приказал кучеру гнать в том направлении, в котором скрылся убийца, однако поток карет и автомобилей помешал этому, а его крики: «Преступник, преступник, ловите его...» — не привлекли внимания. Террорист свернул на ближайшую улицу и скрылся...»

Сердце мое колотится в такт каждому слову: «Значит, не пойман...» Теперь я слушаю более спокойно. Юноша продолжает озвучивать газету: «Ясно, что происшедшее — это политическая террористическая акция, выполненная многими участниками и умело организованная. Ибо было замечено, что, когда убегавший террорист сбросил с себя плащ, кто-то, поджидавший его, подобрал плащ и тоже скрылся.

А скопление карет и автомобилей позволяет предположить, что организаторы наняли большинство из них, чтобы вызвать в этот момент суматоху и помешать преследованию террориста. Нет никаких сомнений, что это убийство — дело рук той же армянской организации, которая девять месяцев назад убила Талаата-пашу.

Поиски полицейских не дали никаких результатов, не удалось до сих пор и получить от находившихся в этот момент неподалеку кучеров или прохожих какие-либо показания относительно внешних примет убийцы или его сообщника, подобравшего плащ. И это характерное обстоятельство также позволяет предположить, что участников покушения было много и часть их находилась среди прохожих и кучеров с целью облегчить побег террориста».

— Гяуры, гяуры... — стонут они возмущенно.

— Что это за полиция, если она не может арестовать убийцу, стрелявшего у всех на глазах?

Словно зная, как я мог бы ответить на этот вопрос, юноша с каким-то отчаянием в голосе сказал:

— А если бы и арестовали...

— Верно, — продолжил пожилой тем же сдавленным голосом, — убийцу Талаата-паши арестовали, и наши союзники-немцы... в конце концов отпустили его...

Постепенно мое радостное настроение сменяется тяжелым раздумьем. Я закрываю глаза. Вопреки всем усилиям продлить испытываемое мною блаженство не могу отогнать непроизвольно возникающего во мне и требующего немедленного ответа вопроса: не осложнит ли убийство Саида Халима мою задачу?

За девять месяцев уже трое: Талаат в Берлине, Дживаншир в Константинополе, Халим в Риме... и вот я на пути к Бехаэтдину Шакиру.

Моя жизнь в Вене — мучительное ожидание солдата перед сражением, которое должно принести победу.

И не незнание немецкого мешало мне окунуться в веселую жизнь Вены. Я страстно мечтал побыстрее добраться до Берлина, мне казалось, что стрелки часов замерли на месте, и я живу в Вене не две недели всего, а долгие месяцы. Наконец поезд остановился у германской границы, здесь необходимо было пройти таможенную проверку и пересесть на другой поезд. У меня не было ощущения, что я еду в чужую страну, так я был воодушевлен своей миссией. Мне казалось, что я еду в город, в котором уже прежде бывал не раз.

У меня на руках был план улицы Курфюрстендам и отходящих от нее улочек с помеченными Английским кафе и табачным магазином Джемаля Азми на Аугсбургерштрассе. На нем, наконец, точками и значками отмечен весь район наших действий, который я должен был обходить с уверенным и не вызывающим подозрений видом, как человек, которому он хорошо известен. Искусная рука начертала на нем все то, что я должен был изучить до приезда в Берлин точно так же, как я изучал лицо Бехаэтдина на пути в Бриндизи.

Через два дня он должен был в 9 часов вечера найти меня в Английском кафе. Я должен был последовать за ним в туалет на втором этаже и там узнать о моих последующих шагах. Свидание, о котором мы условились в Вене, состоялось минута в минуту. Ровно в девять часов вечера он вошел в дверь Английского кафе. Позже я понял, что педантичность этого свидания — это та педантичность, с которой я впервые столкнулся в делах подобного рода. Этот приятный и дружелюбный человек, как выяснилось впоследствии, мог быть безжалостным, если ты не оказывался в нужную минуту в нужном месте. Позже у меня было много поводов убедиться в этом. Полчаса спустя я следовал за ним как тень. Он шагал беззаботно, с видом человека, прекрасно знающего город, а я механически шел за ним, пока мы не оказались на углу, куда не доходил свет электрического фонаря. Улица была пуста.

— Повторяю, — сказал он без предисловий, — мы друг с другом не знакомы. Каждый вечер ты будешь получать программу действий на следующий день, а также указания относительно того, где и как состоится наша следующая встреча. Каждый вечер ты будешь отчитываться о сделанном за день. В течение двух недель появляться в этом районе нельзя. Нельзя тебе появляться и возле магазина Джемаля Азми и его дома на Уландштрассе. Будь осторожен...

Двухнедельный запрет на появление у дома и магазина Джемаля Азми всю ночь не давал мне покоя. Зачем нужен был этот запрет, зачем терять две недели? Я был убежден, что он доверял мне абсолютно, иначе это дело мне не поручили бы. Я не мог убедить самого себя, что это очередное испытание. Только потом, когда все было закончено, он объяснил мне, почему был наложен запрет.

Еще в Вене он получил из Берлина известие (а в Берлине это известие подтвердилось) о том, что посольство Германии в Америке сообщило в свое Министерство иностранных дел, будто в Берлин прибыли террористы с целью убить Бехаэтдина Шакира и Джемаля Азми. Министерство передало эту информацию в полицейское управление на Вильгельмштрассе, а оно в свою очередь приказало своим сотрудникам быть начеку и даже дало им право на ношение оружия. Было обещано обеспечить полицейскую охрану их домов и магазина Джемаля Азми, установив постоянное наблюдение за ними.

То, как эта строго секретная информация дошла до него, — особая дьявольская история, о которой не мне рассказывать. Но то, что Бехаэтдин Шакир и Джемаль Азми были извещены об опасности, подтвердилось, когда оба в течение секунды упали рядом и в их карманах были обнаружены револьверы, а газеты, критикуя берлинскую полицию, упрекали ее в том, что она, зная о заговоре, не смогла предотвратить его.

Вот почему необходимо было выждать, чтобы подозрения рассеялись и полученная информация каким-либо образом не подтвердилась.

Две недели каждый вечер мы встречались друг с другом. Две недели каждый вечер повторялся тот же приказ-запрет.

А в тот вечер, когда запрет должен был быть снят, он был чуть в лучшем настроении, однако складка на лбу все-таки выдавала, что он еще не вполне успокоился.

В этот вечер он объявил, что на следующий день мне нужно отправиться на Уландштрассе, 49, где жил Джемаль Азми, а также ознакомиться с теми улицами, которые прилегают к этому дому. Найти этот адрес мне было нетрудно, так как план этого района был начертан очень четко.

Я должен был пройти мимо магазина Джемаля Азми и ровно в полдень увидеть выходящего из него грузного человека с турецкой бородой. Мне описали его так детально, что я должен был узнать его с первого взгляда.

Вечером Джемаль покидал магазин в 17:00. И я должен был сесть на остановке, расположенной прямо напротив магазина, в тот же трамвай, которым обычно турок ездил в зимние дни. Мне нужно было выяснить, проявляет ли он подозрительность к окружающим, осторожничает ли, садясь в трамвай и выходя из него.

Это должно было стать первой пробой на пути к намеченной цели. И путь этот необходимо было начать с Джемаля Азми, так как его магазин был той путеводной звездой, которая должна была и вывести на Бехаэтдина Шакира, место проживания которого было неизвестно. Проба прошла успешно.

Все совпало с точностью до минуты, и мы удостоверились, что привычки Джемаля Азми изучены досконально. А для того чтобы узнать его самого, не было необходимости в каких-либо фактах или показаниях.

Квадратная звериная голова, глаза преступника под густыми бровями, грузное и жирное тело на двух коротких ножках, едва державших турецкого пашу, ухоженная борода, с которой смешивались густые усы, свидетельствующие, что перед нами истинный турок. Имя его уже нами названо — Джемаль Азми-паша, вали Трапезунда, чудовище, топившее армянских детей в море...

Я убедился, что страх его рассеялся.

Одним из главных доказательств этого был табачный магазин Джемаля Азми. Магазин находился на Аугсбургерштрассе, всего в нескольких шагах от проспекта Курфюрстенштрассе. Даже убийство Талаата, на какой-то момент ошеломившее преступников и вынудившее многих из них сменить адреса и жить под вымышленными именами, не побудило Джемаля Азми закрыть свой магазин или сменить его местонахождение. Возможно, удачная торговля возобладала над страхом. А может, Джемаль Азми полагал, что он, хотя и топил трапезундских детей в море, фигура второстепенная, а из первостепенных пока убит только Талаат. А в Берлине находились вали Вана Джевдет, Бехаэтдин, Азми-бей — начальник константинопольской полиции и вали Бейрута, а в Мюнхене — член триумвирата Джемаль-паша. Возможно, забота берлинской полиции также сыграла роль в том, что Азми сохранил свой магазин.

Наблюдения, проводившиеся с хронометрической точностью, показали, что Джемаль Азми каждое утро ровно в девять подходил к магазину. В теплые дни он выходил из дома и, пройдя величественной поступью паши всю Уландштрассе, сворачивал направо, к Курфюрстендам. Путь этот он преодолевал за полчаса. А в полдень и вечером, от пяти тридцати до шести, опять пешком, если погода была хорошая, или, если было холодно, на трамвае возвращался домой.

Весь день он находился в задней части магазина. В комнате, которая долгое время служила местом встречи проживавших в Берлине руководителей Иттихада, за исключением вали Вана Джевдета, который из осторожности или внутренних распрей (а может, и того и другого) не общался с бывшими товарищами, проводя время в танцевальных залах и ночных заведениях.

Джемаля Азми очень редко можно было увидеть в самом магазине, так как он постоянно вел длинные разговоры со своими соратниками в задней комнате, которая вроде бы вновь после убийства Талаата становилась штаб-квартирой Иттихада.

А покупателей обслуживал и вел торговлю сын Джемаля Экмель.

Это был тщедушный молодой человек, светловолосый, с мутными поросячьими глазами, уже истощенный, несмотря на молодость, развратом. Торговля вряд ли представляла для него интерес. Каждый вечер и ночью его можно было встретить в различных увеселительных заведениях. Ничего удивительного в этом не было. Он был турком всей своей сутью. Его отец еще в 1915 году, когда Экмель был 14-летним щенком, набрал ему гарем из 8-10-летних девочек из богатых армянских семей Трапезунда...

Эту историю о гареме рассказал нам он сам, и мы слышали ее своими ушами. Мы видели, как при одном воспоминании о тех днях у него изо рта текли слюни... «Иногда мой отец завидовал мне, видя меня разлегшимся на этих бутонах лилии»...

Джемаль Азми стал маяком в наших поисках. Нужно было, однако, найти Бехаэтдина Шакира, узнать его адрес, изучить привычки и маршруты.

Видимо, Бехаэтдин был более осторожен, так как, несмотря на почти круглосуточное наблюдение за магазином Джемаля Азми, мы ни разу так и не смогли увидеть его.

Несомненно, как врач с университетским образованием и один из главных руководителей Иттихада он прекрасно сознавал масштабы совершенного им преступления и лежащую лично на нем ответственность за кровь миллиона армян. Хорошо знал он и об армянском «Немезисе», который еще год назад добрался до Талаата. Так думали мы и так объясняли отсрочку нашей встречи, которая должна была уже состояться, если бы он был одним из храбрых посетителей магазина Джемаля Азми.

На следующую ночь нам предложили план, в котором прибавлялся еще один пункт — Савиньи-плац.

«Напротив Уландштрассе, — объяснил он, — от Курфюрстендам начинается улица, которая тянется на север, под железнодорожный мост, и ведет к маленькой площади, которая открывается сразу же за аркой моста. Это тихая площадь с клумбами цветов. Здесь днем гуляют матери, гувернантки с детьми, они сидят на скамейках, читая или вышивая. На одной из улиц, отходящих от этой площади, Гролманштрассе, в доме номер 22 скрывается Бехаэтдин. Возле одной из цветочных клумб есть скамейка, сидя на которой можно наблюдать за домом 22».

В эту ночь мы расходились уверенные в том, что теперь уже скоро встретим главного из приговоренных и сможем узнать его и изучить его привычки. И мы не ошиблись.

После полудня медленно, как бы прогуливаясь, пересекаю Курфюрстендам, иду сменить Т. на площади Савиньи. Не дойдя до моста, сталкиваюсь лицом к лицу с тем, чей облик запечатлен в моем мозгу. Бехаэтдин не предпринял никаких попыток к тому, чтобы хоть как-то изменить внешний вид. Он был точно таким, как на фотографии. Высокий, широкоплечий европеец, в котором не было ничего турецкого.

Я окаменел. Только какой-то инстинкт заставил меня уставиться в витрину магазина, в которой я, естественно, ничего не видел. Казалось, я был полностью поглощен ее рассматриванием.

И когда Т., шедший за ним с невинным видом, поравнялся со мной, Бехаэтдин уже пересек широкий проспект Курфюрстендам и вступал на Уландштрассе.

Мы поняли друг друга. Нельзя было упускать его. Т. легко, то останавливаясь перед витринами, то ускоряя шаги, догнал его. А я в отдалении следовал за ними.

Мы шли долго, более получаса, пока он не прошел мимо дверей Джемаля Азми и не вошел в дом Азми-бея.

Это было последнее доказательство того, что это именно Бехаэтдин.

- Слушайте внимательно, чтобы ничего не упустить, — так он начал. — Сейчас, когда нам известны их адреса и лица, я вам должен сообщить следующее: во-первых, на этот раз мы должны покарать, по меньшей мере, двоих. Во-вторых, акция должна быть проведена непременно ночью. Ибо мы должны приложить все усилия к тому, чтобы с нашей стороны не было жертв, даже арестованных. На этот раз мы не можем ожидать той благосклонности, которая была проявлена в случае с Талаатом. В-третьих, теперь мы должны ждать, пока они не соберутся вечером где-то, кроме дома Бехаэтдина, и выйдут в темноте группой. Среди них обязательно должен быть Бехаэтдин. И суд должен состояться по меньшей мере над двумя.

Мы разошлись, получив задание на следующий день. В ожидании того дня, который для них должен был стать последним, а для нас победным.

Вероятно, 15 марта могло изменить нашу программу и подтолкнуть нас, с учетом всех обстоятельств, на самые дерзкие шаги, если бы мы, хотя бы за день, могли узнать о том, что должно было произойти в доме вдовы Талаата в день годовщины его убийства.

Кто бы мог представить, что и турки имеют обычай справлять панихиду по своим покойникам! Это оказалось для нас неожиданностью. Вся нашедшая убежище в Берлине банда преступников-палачей собралась в доме Талаата помянуть покойника. Был совершен религиозный обряд, мулла прочитал отрывки из Корана.

Помянули память великого визиря и его великие деяния. Высказали слова утешения вдове Талаата и, выпив по чашечке черного кофе, разошлись. Молодые направились в кафе, а сверстники Талаата — замышлять новые злодеяния... Никто не может представить того, что могло бы случиться этой ночью, если бы армянские мстители были готовы встретить преступников во главе с Бехаэтдином при выходе из дома Талаата. Нет никаких сомнений, что годовщина смерти Талаата была бы отмечена достойно, если бы даже при этом пролилась и наша кровь.

Грюнвальд — западное предместье Берлина, известное своими великолепными виллами. Здесь, в мирной зелени садов, жили только состоятельные люди. Виллы окружены садами, а сады — высокими стенами.

Здесь находилась и вилла Энвера-паши, в которой жила султанша госпожа Энвер с двумя маленькими сыновьями, имея при себе в качестве охранника брата Энвера, якобы учившегося в Берлине. Мы не уделяли внимание этой вилле, так как Энвер давно уже покинул Германию и находился в Афганистане, где продолжал начатое им дело — присоединение Афганистана к Турции. Мы решили посмотреть эту виллу из простого любопытства.

Невозможно было представить, чтобы турецкие главари, проживавшие в Берлине в одном районе и, как нам было известно, проводившие свои ночные сборища и тайные совещания по одному из адресов в этом же районе, могли использовать для своих встреч виллу Энвера. Однако стало известно, как сообщил он нам в эту ночь, что Джемаль-паша, третий член триумвирата наряду с Талаатом и Энвером, вернулся из Парижа и остановился на вилле Энвера.

Известие это делало вероятным проведение нового заседания на вилле Энвера в эту ночь. Естественно, что Джемаль-паша должен был отчитаться о результатах своей парижской миссии.

«Это была последняя миссия Джемаля-паши, — сообщил информатор, — так как он вскоре должен выехать в Москву, а оттуда на Кавказ и в Афганистан, чтобы присоединиться к Энверу. За ним должны последовать Джемаль, Азми и другие, роли которых уже определены. А доктор Назым останется в Москве, чтобы оттуда способствовать их делу и обеспечить поддержку Москвы».

Уединенность Грюнвальда, безлюдность его ночных улиц придавали нам уверенность в том, что, отомстив, мы исчезнем бесследно. Настроение у нас было приподнятое, мы были даже веселы. Мы были почти уверены, что застанем группу здесь, ибо наши дневные наблюдения показали, что в этот день Джемаль Азми в своем магазине вовсе не появлялся и ни один из находившихся под нашим наблюдением не посещал известные нам пункты.

Первый понедельник после Пасхи. 17 апреля. День поминовения усопших.

Берлин сегодня выглядит так же, как и любой христианский город. Все отправляются на кладбища, в руках букеты цветов.

Верите ли вы в сны? Я — верю. Сны часто оказываются пророческими. Я расскажу вам сон, о котором он поведал нам в этот понедельник.

— Я видел во сне, будто я пошел в церковь (он засмеялся, засмеялись и мы, так как знали, что он никакого отношения к церкви не имеет). Был праздник. Была литургия. Дело происходило в Берлине, церковь была немецкой. Но внутри ее все было в точности как в армянской: алтарь ярко освещен, перед главным алтарем проповедник, одетый как армянский вардапет, пение и обряд армянской церкви. Народ, столпившись, наблюдает за службой, которая идет на немецком языке. А я, очарованный, исполненный сладкого блаженства, слежу за литургией, поглощенный церковной музыкой, не обращая внимания на слова.

Вдруг очень отчетливо слышу слова и мелодию:

— Хвали, Иерусалим, Господа...

Это ведь наш церковный похоронный псалом, закричал я и проснулся...

— Ребята, приготовьтесь, литургия должна свершиться! Этот сон — оповещение, — сказал он, и лицо его светилось.

Около пяти часов мы уже проводили Джемаля Азми, шедшего своей величественной походкой паши до своего дома. К шести часам мы сопровождали вдоль всей Уландштрссе Бехаэтдина Шакира с его супругой. И они вошли в дом Азми-бея.

Семейный визит в этот час позволял предположить, что этот вечер они собираются провести вместе. Пообедают, повеселятся, наверняка будут вспоминать и те дни, когда они уничтожали армян.

...А вот и прекрасная госпожа Талаат. Теперь на ней нет и следов траура. Улыбчива и весела, как этот солнечный апрельский день. Восемь часов. Никто пока не вышел. Значит, они действительно решили провести вместе веселый вечер. А из окон второго этажа, где расположена квартира Азми-бея, льется свет.

«Этой ночью все должно быть закончено, любой ценой» — таково было его последнее указание. Уже определены позиции, которые нам надо занять, улица, по которой мы должны скрыться.

Мы знали, что подобные сборища у них раньше 11 часов не заканчиваются. Мы действовали спокойнее и расчетливее, чем в грюнвальдскую ночь. Мы не сомневались, что не упустим их, так как шли мы к дому Азми-бея по тому тротуару, по которому неизбежно должна была пройти группа.

Группа прошла перед нами, когда переходила улицу, которая в двухстах метрах от дома Джемаля Азми выходила на Уландштрассе. Мы вышли им навстречу, словно случайные прохожие, свернувшие с ближайшей улицы.

Впереди шагал Рухси-бей, отвратительный тип, живший в доме г-жи Талаат и служивший ей в качестве секретаря. Жены Джемаля Азми и Бехаэтдина Шакира в сопровождении своих детей шли отдельной группой, а за ними следовала г-жа Талаат, по обе ее стороны — Джемаль Азми и Бехаэтдин. Они были увлечены горячей и веселой беседой.

Оттолкнуть г-жу Талаат и всадить две пули в две головы заняло всего лишь мгновение. Когда два трупа упали друг на друга, за секундным каменным молчанием последовали стенания и крики: «Папа! Папа! Папа!»

Как это случилось, не знаю. Заметил только, что упал и Т., револьвер его отлетел в сторону. А г-жа Талаат, не обращая внимания на вопли и плач остальных, склонившихся над трупами, пытается схватить Т.

Дуло моего пистолета приставленное к ее груди, заставило ее отпрянуть. И вновь — шаг вперед и попытка схватить Т. Новая попытка — и снова угроза, пока Т. не отпрыгнул в сторону.

Еще одна пуля — в электрическую лампочку — промах. Но мы уже на Людвигштрассе, а несколько поздних прохожих еще не пришли в себя от потрясения.

А когда плач и крики о помощи привели их в чувство и стали открываться окна, мы уже были далеко.

Я чувствовал себя легко, будто гора, сдавливавшая грудь, наконец-то свалилась с меня. Я был уверен, что пуля моя была смертельной.

Возмездие свершилось, обет мой, данный армянским мученикам, — исполнен.

Mы сделали свое дело. Теперь дело было за немецкой полицией.

В ту же ночь, когда наши пули поразили двух чудовищ, их трупы были отвезены в морг и в ожидании вскрытия брошены среди трупов простых покойников.

...«Севейдж», который после выстрела в голову Джемаля Азми выпал из рук Т., был найден на месте и подтвердил правильность информации Министерства иностранных дел об отправке в Берлин армянских террористов. На следующий день в палисаднике одного из домов на Людвигштрассе найден был и револьвер «Манлихер», из которого была выпущена пуля, насквозь пробившая череп Бехаэтдина.

Не было ничего удивительного в том, что пуля из «Севейджа» застряла в голове Джемаля. Тот, кто видел его квадратный череп, вероятно, очень удивился бы, если бы она вылетела из него. Но нашей целью была не дырка во лбу, нам надо было покарать преступника, и мы это сделали.

На следующий день мы, как и договорились, встретились в Английском кафе. Мы разговаривали только взглядами и улыбками. Тем же вечером мы узнали всю историю из газет, получили новые указания и расстались.

Нам, например, было интересно прочитать в газетах о таком эпизоде.

Оказывается, сегодня рано утром Экмель, сын Джемаля Азми, позвонил одному из своих приятелей и сообщил, что вчера ночью, вернувшись домой, он обнаружил там трупы своего отца и Бехаэтдина Шакира. Он все время повторял: «Убийцы Талаата добрались наконец до моего отца...»

Мы рассмеялись.

У полиции и газет не было никаких сомнений в том, что террористами были армяне. Газеты единодушно заявили, что убийцы Талаата спустя год возобновили свою деятельность в Берлине. И гневно обвиняли полицию в том, что она, будучи предупреждена о прибытии террористов в Берлин, не предотвратила преступление. Они писали, что Германия превратилась в поле боя между армянами и турками, и требовали от полиции любой ценой найти террористов и положить конец их деятельности... «Пусть армяне мстят в других странах», — писали они. А туркофилы добавляли: «Если бы в прошлом году Тейлерян не был оправдан, его друзья вряд ли решились бы на это новое преступление».

И хотя и на этот раз вспомнили о зверствах турок, однако возмущение было всеобщим. Во-первых, немцы не желали смириться с тем, что их столица превратилась в арену армянской мести, и, во-вторых, они считали, что два трупа и бесследно скрывшиеся террористы подрывают престиж их полиции.

Немедленно был отдан приказ взять под строгий контроль границы и доставлять в Берлин всех армян, пытающихся пересечь границу.

Домовладельцы, сдающие в аренду комнаты, обязаны были сообщить полиции об отсутствовавших в те дни квартирантах-армянах.

Все армяне, прибывшие в Германию в последние два месяца, должны были явиться в полицию для допроса.

Эти и другие распоряжения свидетельствовали, что у них не было никаких сомнений: террористы были армянами. Так что необходимо было предотвратить их выезд за пределы Германии, причем все были уверены, что террористы, в конце концов, будут схвачены, так как г-жа Талаат заявила, что она, безусловно, узнает их, ибо видела обоих вблизи: одного — когда пыталась схватить его, другого — когда он угрожал ей револьвером.

Каждого армянина, которого доставляли в полицию, предъявляли для опознания г-же Талаат. И, допросив, освобождали только после того, как она соизволяла объявить, что, мол, нет, это не он.

Так, в какие-то два дня полиция проверила более пятидесяти проживающих в Берлине армян. А мы? В полицию мы не пошли. Мы спокойнее и безмятежнее, чем до 17 апреля, как туристы, наслаждались жизнью, лишь по вечерам интересуясь, принято ли решение о нашем выезде из Германии.

Как-то вечером он показал нам фотографию и шутливо спросил:

— Посмотрим, узнаете ли их?

Мы взглянули и рассмеялись. Это были фотографии Бехаэтдина и Джемаля Азми, лежавших под белыми простынями в стоящих рядом кроватях. У Бехаэтдина на лбу темное пятно — оставленный мною след. Рядом — вдовы со скорбными лицами, а ведь когда-то наверняка веселились при виде армянских вдов.

Однако самым интересным было то, что на стене над кроватями висел крест.

Он рассказал, что это часовня при морге. Родственники убитых не пожелали, чтобы они оставались среди других покойников, и потребовали оказать им достойное пашей уважение. И их трупы перенесли в часовню. Родственники потребовали убрать крест, так как убитые были мусульманами. Но немцы отвергли попытку поставить мусульманство убитых выше креста, и поскольку турки были не у себя в Константинополе или Трапезунде, то вынуждены были уложить под сень креста его ненавистников.

Полиция продолжала действовать так же энергично. Газеты изредка подогревали царившее в обществе возмущение, так как дни проходили, а сообщение об аресте террористов все не поступало.

Турки делали все, что возможно, и призывали полицию продолжать поиски. Не удовлетворившись действиями полиции, они обратились в частные агентства и наняли частных детективов. Персы, число которых в Берлине было не очень велико, но которые играли важную роль в сфере торговли, побуждаемые религиозными чувствами, также активно участвовали в поисках и не жалели на них средств...

Так составилась целая армия для борьбы с «Немезисом», в распоряжении которого, как предполагалось, также имелась целая армия. Несчастные, они в своем страхе и предположить не могли, что сила этой армии не в ее количестве, а в духе армянских мстителей.

Паника с каждым днем все усиливалась. И до нас доходили слухи, что Азми-бей (вали Бейрута) и остальные преступники уже оставили свои квартиры. Джемаль-паша на следующий же день выехал в Мюнхен, где он жил и где чувствовал себя в большей безопасности. Этот удар, несомненно, ускорил его отъезд в Афганистан, к Энверу, до которого, однако, он так и не добрался — в Тифлисе его настигла пуля армянского мстителя, от которой он бежал из Берлина.

В минуту отчаяния они созвали собрание и, не надеясь уже на немецкую полицию, обратились с просьбой к Мустафе Кемалю разрешить им вернуться в Турцию, ибо «отныне ни в одном из уголков мира, кроме своей родины, мы не можем чувствовать себя в безопасности от армянских преступников...»

С другой стороны, они разрабатывали программы по поимке террористов, в случае же неудачи надеялись отомстить, хотя бы оклеветав несколько армян. Мы слышали, что были даже названы конкретные имена этих армян. А истинных исполнителей акции никто не подозревал и никто на них не доносил. Не удивляйтесь, но это... совершенно другая история.

Турки бесились, видя, что полиция не арестовывает и не сажает в тюрьму тех, на кого они указывали. Они сожалели, что они не в Турции, где было преступлением уже одно то, что ты — армянин. И никак не могли осознать, что Германия, как бы она ни была возмущена, это не Турция.

Но если оснований для ареста и не было, тем не менее все, на кого указывали или падало подозрение, находились под строгим надзором тайной полиции.

Одним из них был Аветикян, который еще сохранил титул консула Республики Армения. Турки упорно утверждали, что этот добродушный игдырский миллионер финансировал террористическую деятельность, требовали немедленно арестовать его и обыскать консульство, где якобы обязательно будут обнаружены улики.

То же говорилось о Гринфельде, после республики, почтенном армянине, хотя и носящем фамилию отца-англичанина. И, наконец, обо всех тех, кто год назад во время судебного процесса над Согомоном, не предполагая даже о том, что случится через год, открыто явились в суд и выступили в его защиту. Для турок появился повод отомстить и за прошлое, воспользовавшись царившей атмосферой, ищущей удовлетворения в суровом наказании.

Однако немецкая полиция ответила туркам, что посол и консул, как и посольство и консульство, согласно международным законам, неприкосновенны, и удовлетворилась лишь тайным наблюдением за посетителями этих учреждений.

Активность поисков снизилась, когда через неделю мы узнали, что из Мюнхена в Берлин доставили арестованного молодого человека (Берберяна) в качестве одного из террористов. Вдова Талаата, увидев его, решительно заявила:

— Это один из них, тот, который упал на землю и которого я пыталась задержать...

Но полиция была уверена, что уже поймала одного и скоро найдет и второго, раскроет организацию заговорщиков, которая, со слов турок, обрела в их сознании легендарную окраску.

А невинного молодого человека арестовали вот почему. Берберян задумал поехать на пасхальные праздники в Берлин, где в эти дни собралось много армян, среди которых были и его знакомые. Его домовладелица, истинная немка (а каждый домовладелец и швейцар в Германии — это секретный агент тайной полиции) сообщила в полицию Мюнхена о том, что ее жилец-армянин в эти дни находился в Берлине. Полиция арестовывает молодого человека и пересылает его в Берлин для предъявления госпоже Талаат. И вот госпожа Талаат утверждает, что он один из террористов.

Когда мы покидали Германию, Берберян еще находился в тюрьме, где и оставался почти шесть месяцев, до тех пор пока все попытки доказать его вину провалились, и госпожа Талаат вынуждена была заявить: «Мне кажется, что это он».

Все уловки, к которым прибегала полиция, чтобы доказать виновность Берберяна, провалились. Как-то ночью даже оцепили Уландштрассе и попытались воспроизвести сцену, разыгравшуюся здесь 17 апреля. Берберяна привезли в закрытой карете. Все было воссоздано до мельчайших подробностей в надежде, что юноша выдаст себя. Его невиновность выдержала и этот эксперимент. Но госпожа Талаат упорно настаивала на своих показаниях. И ее упорство было единственной причиной его пребывания в тюрьме.

Полиция, однако, исчерпала все доводы. И у нее появилось право сомневаться в показаниях турчанки. Г-же Талаат пришлось подчиниться давлению полиции и сменить свое «точно» на «кажется», удовлетворившись тем, что сумела продержать шесть месяцев хоть какого-то армянина в тюрьме.

Я не думаю, что это было слишком много для прекрасной госпожи Талаат, однако я больше беспокоился о том, чтобы Талаата, Бехаэтдина и Джемаля Азми нам не показалось слишком много... Но беда в том, что этого действительно показалось много, и не госпоже Талаат, не туркам, а... «нашим».

Необходимо было воспользоваться тем обстоятельством, что всеобщее внимание привлечено к Берберяну. Конечно, трупы двух турок не могли стать вечными стражами немецких границ, только скорейшее преодоление которых могло поставить точку в нашей программе.

Берлин уже не таил для нас никакого очарования, какой бы привлекательной ни казалась наша жизнь в этом городе. Кто мог гарантировать, что в любой момент перед нами не предстанет полицейский и не пригласит нас в полицию?

Было приказано готовиться к отъезду в Вену. Несколько дней потребовалось на оформление документов. В эти дни было необходимо выполнить массу формальностей как для въезда в Австрию, так и для выезда из Германии. Он также решил после нашего отъезда покинуть Берлин.

Он приказал нам подождать несколько дней и, получив от него записку из Брюсселя, немедленно выехать в Вену, оттуда в Софию, и там ждать его, чтобы наконец испытать истинную радость от свершенного возмездия.

При расставании он расцеловал всех нас. В этом поцелуе была уверенность в окончательной победе.

А еще через несколько дней поезд вез нас к австрийской границе.

Когда мы, пройдя таможню, ступили на австрийскую землю, мне показалось, что я вышел из тюрьмы на свежий воздух.

Перевод с армянского - Л. Казарян

[Pandukht]

АРАМ ЕРКАНЯН (1898-1934) Член АРФД. Родился в Эрзеруме (Карин). Во время Геноцида армян 1915 г. находился в Карине, с русскими войсками ушел на Кавказ. В 1917 г. вступил в ряды армянских добровольцев, затем состоял в интендантской службе русской армии. Участник Башапаранского сражения (май 1918 г.).

В рамках операции «Немезис», вместе с другим армянским мстителем Аршавиром Ширакяном, выследил и 17 апреля 1921 г. убил в Берлине младотурецких деятелей Бехаэтдина Шакира и Джемаля Азми. В последующие годы жил в Румынии, затем в Аргентине. Автор мемуаров.

Edited August 5, 2010 by Pandukht

[Pandukht]

[Pandukht]

Карающий меч Немезиды

В субботу в ереванском Доме камерной музыки состоялся вечер, посвященный 110-летию видного деятеля национально-освободительного движения Арама Ерканяна, который прославился благодаря блестяще осуществленным специальным операциям группы “Немезис”. Речь об акциях по уничтожению главарей младотурецкой партии, повинных в осуществлении геноцида армян. Партия Дашнакцутюн, в которой состоял Ерканян, и родственники патриота совместными усилиями отметили день его рождения. Как и следовало ожидать, государственные структуры остались в стороне, продемонстрировав таким образом абсолютное равнодушие.

Юбилей Арама Ерканяна — еще один повод вспомнить о том, что в Ереване нет улицы, школы или парка, который носил бы имя кого-либо из членов группы “Немезис”. В свое время главный архитектор и главный художник города всерьез отнеслись к идее создать в столице Аллею героев “Немезиса”. Но тогдашний префект общины Центр, будучи человеком мало просвещенным в истории, заявил, что пока он на этом посту, “террористов почитать не позволит”. Чудовищное по неграмотности сравнение миссии бойцов “Немезиса” с террором — следствие того, что о деятельности членов группы говорится и пишется крайне мало. Только враг может назвать террористами людей, покаравших убийц полутора миллионов невинных жертв геноцида. И только невежда может не знать о том, что объектом акций “Немезиса” были преступники, приговоренные к смертной казни турецким же военным трибуналом.

Короткий жизненный путь, пройденный Арамом Ерканяном, — это дорога героя. Рожденный в 1900 году в Карине (Эрзрум), Арам, будучи еще юным мальчиком, присоединяется к ополченцам, пытавшимся уберечь соотечественников от резни. В 18-летнем возрасте он уже командовал пулеметным взводом в ходе Баш-Апаранского сражения. Чем занимался Арам после образования независимой республики, можно догадываться, зная о том, что он не раз бывал в Константинополе по каким-то секретным делам. Родственники Арама тогда не ведали о том, что ему доверена великая миссия — миссия возмездия. Когда осенью 1919 года в Ереване на IХ съезде партии Дашнакцутюн было принято историческое решение о приведении в исполнение смертных приговоров в отношении главарей младотурок и азербайджанских мусаватистов, ответственные за выполнение этой операции Шаан Натали и Армен Гаро вспомнили о юном хорошо образованном каринце. Арам имел европейскую внешность, знал несколько языков, блестяще владел оружием и был бесстрашен как черт. Эти качества и стали причиной того, что он сразу же был включен в группУ, впоследствии названную “Немезис” — именем греческой богини возмездия Немезиды.

Самая первая акция “Немезиса” была доверена именно Араму, хотя он был самым молодым в группе. “Объектом” был бывший премьер-министр Азербайджана Фатали хан Хойский, ответственный за резню армян в Баку и Шуше. Операция была выполнена блестяще. Хойский был застрелен в тот момент, когда прогуливался в Тифлисе по Головинскому проспекту вместе с другим палачом армянского народа — бывшим министром внутренних дел Халил беком Хасмамедовым и тремя телохранителями. Хойский умер на месте, Хасмамедов — в больнице. Шаан Натали в своих мемуарах об этом пишет: “Только тот, кто знал хана Хойского, знаком с его историей, может оценить мужество Арама. В сопровождении своей свиты хан разгуливал по улицам Тифлиса, игнорируя вынесенный армянами приговор. Ведь все покушения на него оканчивались неудачей. Опытный и наглый зверь, он не учел только одного — что перед ним, разорвав бронированную цепь телохранителей, один на один встанет Арам и совершит справедливый приговор. Арам хотя и был ранен, под градом пуль сумел доказать, что он так же ловок и хитер, как и смел...”

Второе задание, данное Араму руководством группы, было еще более сложным и ответственным. Ему предстояло выследить и уничтожить Бехаэтдина Шакира — человека, лично разработавшего детальный план по уничтожению армянского народа. Именно ему Талаат и Энвер поручили создать группировку “Техкилат махсусе”, которая отвечала за непосредственное исполнение резни армян. Это он лично формировал отряды карателей, направлявшихся в районы Западной Армении для организации армянских погромов. Вот что пишет сам Арам Ерканян в своих мемуарах про тот день, когда он от Шаана Натали узнал о своем новом задании. “Когда я расставался с ним, он с улыбкой прошептал: “Тебе достался Бехаэтдин Шакир. Ты должен наилучшим образом узнать, кто выпал на твою долю. Это он одобрил злодейский замысел утопить в море армянских детей и исполнил его руками Азми-паши. Это он приказал отравить всех тех детей, которые еще могли помнить своих отцов и матерей. Этот преступник объехал буквально все вилайеты, изучая и оценивая действия губернаторов, повсюду организовывал депортацию, определял формы уничтожения армян и назначал конкретных исполнителей. И горе тому, в ком он мог заподозрить недостаток жестокости... Остальное я доскажу тебе в тот день, когда ты сам увидишь в Берлине эту гиену в обличье европейского джентльмена...”

За полгода до этого турецкий военный трибунал, созданный декретом вернувшегося к власти османского султана, вынес приговор по делу предводителей свергнутого правительства Талаата-паши. Члены трибунала единогласно решили приговорить лидеров младотурок к смертной казни “за вовлечение Турции в мировую войну и за организацию депортации и резни армян”. Среди двух десятков преступников, которым был вынесен смертный приговор, был, конечно же, и Бехаэтдин Шакир. Был среди них и доктор Джемаль Азми — правая рука Бехаэтдина, бывший губернатор Трапезунда. Получив задание об уничтожении Бехаэтдина, Арам тогда еще не знал, что Джемал Азми тоже достанется ему. Но, прежде чем пустить пули в лоб этих негодяев, их еще нужно было найти. А это была задача не из легких. Ведь все лидеры младотурок, заочно приговоренные к смерти турецким военным трибуналом, скрывались в разных странах мира под чужими именами и порой с измененной до неузнаваемости внешностью.

В деле поисков Бехаэтдина Шакира Араму Ерканяну помогали Григор Мержанов и Грач Папазян, выслеживавшие лидеров младотурок в Берлине. По дороге в Германию Арам узнает об успехе очередной акции “Немезиса”. 5 декабря 1921 года в Риме был убит бывший великий визирь Османской Турции Саид Халим-паша. Это было делом рук его друга и соратника Аршавира Ширакяна. Через несколько недель партия направляет Ширакяна в Берлин на помощь Ерканяну. После длительных, кропотливых поисков Араму и Аршавиру удалось выйти на след Бехаэтдина через сына Джемаля Азми, который имел в Берлине небольшой магазин. Мстители получили новый приказ — постараться застрелить Бехаэтдина и Джемаля Азми, когда они будут вместе. Дата операции не раз переносилась по разным причинам. Бехаэтдин и Джемаль вели себя крайне осторожно, редко выходили из дому, друг с другом встречались еще реже. Без телохранителей обычно не появлялись. Но, как и ожидал Арам, оба они не смогли отказать бывшему начальнику константинопольской полиции Азми-бею, который 17 апреля пригласил их на ужин. Среди приглашенных была также вдова Талаата-паши, убитого за год до этого в Берлине Согомоном Тейлеряном. Это был замечательный шанс уничтожить сразу несколько преступников. Никто из женщин, согласно приказу, не должен был пострадать. Согласованный с центром план предполагал нападение в тот момент, когда гостеприимный хозяин после сытного ужина должен был выйти проводить своих гостей. Так оно и получилось. Первый выстрел повалил Бехаэтдина, второй — Джемаля Азми. Но кто-то из сопровождавших турок сумел оттолкнуть Аршавира и выбить у него из рук пистолет. Пока другие женщины причитали над трупами, вдова Талаата проявила небывалую смелость и попыталась скрутить руки упавшему на скользкий булыжник Аршавиру. И лишь приставленный Арамом к ее груди ствол пистолета заставил вдову отпрянуть. Третий выстрел пришелся в лампочку уличного фонаря. В темноте было легче скрыться...

Все было исполнено безупречно. Это была одна из лучших операций группы “Немезис”. Полиция не нашла никаких следов. Ерканян и Ширакян беспрепятственно вернулись домой. Вскоре Арам получил новое задание. Какое — не знает никто. Известно лишь, что по дороге в Европу он был арестован в Тбилиси грузинскими спецслужбами. По всей вероятности, его кто-то выдал. В Метехской тюрьме Ерканян задержался ненадолго, потому как никаких улик против него не нашлось. Но когда он, выйдя на свободу, доложил в центр о том, что готов продолжить выполнение задания, Араму дали отбой. В руководстве партии почему-то решили прекратить деятельность группы “Немезис”. Араму помогли перебраться в Европу. Он поселился в Бухаресте и сразу же взялся за создание организационных структур армянской общины. Вскоре он основал там газету, которую сам и возглавил. Затем Арам Ерканян переехал в Аргентину, где учредил газету “Армения”, которая издается по сей день. В Буэнос-Айресе однажды он совершенно случайно повстречал некоего высокопоставленного деятеля младотурецкого правительства — одного из тех, кто был приговорен османским судом к смертной казни и включен в списки “Немезиса”. Арам связался с бывшим командованием группы, чтобы получить распоряжения о том, как с ним поступить. Приказ был не трогать. Турку повезло...

Туберкулез унес Арама Ерканяна из жизни, когда ему было всего лишь 34 года. За свою недолгую жизнь он успел сделать гораздо меньше, чем планировал. Но сделал главное — осуществил справедливое возмездие, отомстив за всех нас. Не будь акций славных героев “Немезиса”, народ наш еще многие десятилетия страдал бы от психологических комплексов. Кара, настигшая организаторов геноцида, помогла миллионам армян преодолеть эти комплексы, выйти из скорби и начать жить полноценной жизнью.

Могила Арама Ерканяна в аргентинском городе Кордоба является местом паломничества всех южноамериканских армян. А вот в Армении нет ни улицы, ни парка, ни школы, которая носила бы его имя. Никто из героев “Немезиса” так и не был удостоен посмертно звания Национального героя.

Артем Ерканян