Леонид Гурунц

[Pandukht]

Явление Гурунца

К 100-летию писателя

Гурунц в моей памяти – член общества, представлявший его лучшую часть, считавший свою жизнь не до конца насыщенной, малоудачливой (ни один хороший писатель еще не был по уши насыщен хорошей жизнью). Он имел жизненные запросы, которые общество не спешило выполнять. В шумном, очень подвижном Ереване Леонид Гурунц был особо двигающейся самостоятельной струей.

Многие "материалисты" считали, что он навязывает бредовые идеи. На самом деле писатель навязывал себя и свой мир. А мир его был удивительно чист. Многие редакторы, привыкшие к жанровым стереотипам, жаловались, что они не понимают творчества Гурунца. При необыкновенной общительности Гурунц одиноко жил в своем красивом мире, словно был отдельной планетой и постоянно сталкивался с другими, более агрессивными планетами. Он часто конфликтовал с властями предержащими из-за своей чрезмерной коммуникабельности. Он рвался помогать людям, которые обращались к нему. Многие из них были недостойны его заступничества, а он из-за них конфликтовал с властями двух республик.

Леонид Гурунц не просто был человеком, он был явлением в общественной жизни Армении во второй половине ХХ века. Ему хотелось быть чисто писателем. Но его возвели в опальные общественные деятели, и нужно отдать должное его личной храбрости перед лицом власти, которая упивалась своей абсолютностью. Схватка "власть – Гурунц" закончилась вничью. Исторически они погибли одновременно. Если бы Гурунц прожил еще лет десять, он стал бы классиком, как Солженицын. При этом он вряд ли согласился бы с тем, что принесла демократия. Творчество Гурунца на самом деле от всей души ремонтировало устоявшуюся прежнюю общественную жизнь. Не нужно думать, что он лез в политику. Как раз в политику он не лез. С такой чистой душой, как у него, в новом веке делать было нечего. В схватке со старым веком он погиб. На переломе эпох Гурунц и должен был стать таким странным явлением в литературе.

Чтобы полюбить и понять книги Леонида Гурунца, его лучше было бы знать лично. Это желательное условие. Армянская советская проза была выхолощенной, без воды и сока, схематичной, кто бы ее ни писал. Русские считали, что в ней отсутствует душа. Беллетристы гонялись за стилем больше, чем за содержанием. Мы вынуждены с этим согласиться. Необыкновенное обилие известных писателей и отсутствие грандиозной литературы противоречили одно другому, словно у нас все семьдесят лет литературы и не было. Армянские прозаики свели творчество к очеркам и холодным коротким новеллам. Наоборот, поэзия шагала в ногу с эпохой. Творческий стиль Гурунца был нормативом для многих литераторов СССР. Разница состояла в том, что другие народы благоговели перед своими прозаиками. Их новинки сразу замечали и раскупали. Гурунц же сам доносил до читателя весть о новой книге.

Гурунц был одним из тех редких людей, который свою жизнь жил. Даже моменты депрессии у него бывали моментами творческого накала. Хотя он являлся автором многочисленных романов, самому ему нравились его короткие новеллы. Он их записывал в несколько строк, иногда даже в две, но чувствовалось, что ему хотелось сказать больше и он всегда пребывал в поисках собеседника, чтобы излиться. У него появилась привычка рассказывать гостям в своем доме (в том числе и мне), над чем он работает и почему написал такую-то фразу. Объектом его "набегов" часто бывали люди, вершившие административную несправедливость. У этих бюрократов была своя бюрократическая солидарность, они всем фронтом объединялись против Гурунца, и он не понимал, почему ему ставят подножку в одном месте, если он критиковал совсем другое. По моему личному заключению, "фамусовский" круг в Ереване был достаточно широк, и Гурунц играл свою роль Чацкого сполна. Но он был талантлив. Его печатали достаточно часто. Просто каждую публикацию приходилось пробивать, а это создавало прецедент постоянной борьбы. Леонид Гурунц напечатал при жизни около сорока книг. "Фамусовский" круг не смог победить Гурунца и довольствовался только подкладыванием кнопок на стул. Писатель, разбирая историю своих конфликтов с разными людьми, мог и не догадываться, что имеет дело с единым кругом. Отсюда выходило, что свои коротенькие новеллы Гурунц брал из своей жизни. Майя Леонидовна, дочь, однажды за чаем не шутя сказала:

- Наш папа пишет только о себе.

Это, пожалуй, было резюме творчеству Гурунца.

Когда мы познакомились, Леониду Гурунцу было 63 года. Я был моложе на 40 лет. Он меня принял в круг молодых литераторов очень благожелательно. Гурунц в те годы руководил русской секцией Союза писателей Армении. Секреты умения писать заключались в стиле.

Гурунц в детстве переучивался с армянского языка на русский и правильно пришел к своему стилю в русском языке – иностранец, прошедший четкий курс газетной хроники. Так он выразился. Лишь несколько лет спустя с помощью Гурунца и на собственной практике я понял, что в Армении писать художественные произведения на русском языке нужно на уровне языка информационных агентств. У Гурунца это привело к созданию определенного жанра – недописанной новеллы. Текст его произведения кончался, а читатель требовал графического окончания мысли. Первым об этом Гурунцу сказал Юрий Олеша. С тех пор Гурунц считал себя первооткрывателем жанра.

В 60-х годах советская литературная каста выдвинула писателям основные требования в текстологии, идеологии и даже личном поведении авторов, чтобы признать их классическими литераторами. Гурунц был достаточно умен, чтобы не почувствовать этого. Целая плеяда руководителей литературных объединений республик, в том числе и автономных, встала в очередь на "признание". Гурунца не нужно было признавать – он был на виду: честный, чистый, открытый, иногда наивный, достойный, заслуженный. Нам остается радоваться, что в этом течении не пропали бесследно Петр Проскурин, Чингиз Айтматов, Валентин Распутин. Гурунц, конечно, понимал, что он не крайний в списке.

Итак, чтобы вдумчиво прочесть любую книгу Гурунца, лучше было знать его самого, иметь представление о его мыслях. Но текущая по улицам толпа, с удовольствием раскупающая в магазинах его книги, не знала, что он ходит рядом. Точно определить, что написал Гурунц, не брались даже писатели со стажем. Зато "душителей" было много. Мы говорили, что Гурунц очень любил объяснять себя. На самом деле в коротком монологе он объяснял собеседника. Об этом никто не задумывался. Я был свидетелем одной беседы Гурунца в редакции. Работник вскакивал с места, отходил к окну, давая понять, что он совсем не слушает. Гурунц был оскорблен, но не подал виду.

В 70-х годах утекшего века Леонид Гурунц был самым читаемым писателем Армении. Письма к нему приходили из России, Украины, Карабаха. Леонид Караханович занимал самую большую комнату в квартире. Предназначение этой комнаты менялось в зависимости от необходимости – она была и гостиной, и местом приема посетителей, и кабинетом, и местом вечернего отдыха.

Здесь висели на стенах две картины – портреты Ларисы и Майи. Тут же обязательно стояли цветы. Я сомневаюсь почему-то, что Гурунц питал слабость к цветам. Эту слабость имела Лариса Ашотовна. По левую сторону от двери стояло пианино, у глухой стены – мебельный комплект, а в углу у окна расположил свой стол сам писатель. Я почему-то всегда думал, как неудобно стоит этот стол. Гурунц не видел входящего в кабинет. Это неприятно для пишущего человека. Он вынужден был оборачиваться, сбивался с мысли. Но меня убедили, что это оптимальный вариант. Леонид Гурунц был рачителен во времени. Если он уходил куда-нибудь по делам, то занимался этими делами, но если бывал дома, то обязательно писал.

Критики любили называть произведения Л. Гурунца "светлыми". И они были правы. Просто никто не объяснял читателям эту светлость, скидывая на догадку. Гурунцу, конечно, был лестен такой отзыв о его творчестве. Произведения и в самом деле были чисты до прозрачности. Это шло от души писателя. Я встречал всего двух людей такой прямолинейной чистоты. Оба были карабахцы. Лариса перед читателем предстала и осталась девчонкой. Он не постеснялся вынести на страницы – и, значит, в мир – душевные секреты. В литературе до него это не было принято. В глазах читателя он остался мягким, полунаивным человеком, написавшим много афоризмов. Тем не менее был сильный ажиотаж вокруг "Карабахской поэмы", и Гурунц этих читателей ушел из жизни маленьким мальчиком, который из дедовской деревни шагнул в мир и пропал в нем, а потом появился уже мудрым стариком. После смерти Леонида Карахановича в его квартире мало что изменилось.

Леонид Гурунц родился в деревне. Это место называется Нор Шен. Селение приткнулось на самом краешке Мартунинского района, за лесом. Нужно проехать по дороге через весь этот чудесный лес, чтобы понять, что подвигло писателя стать писателем.

Дома здесь выложены из белого камня. Зелени так много, что она словно шатром накрыла Нор Шен. Это край черешни. В соседнем селе Хаци, находящемся в тридцати метрах от Нор Шена (видимо, поэтому и Нор Шен), нам давали в подарок грузовик черешни – ради бога! Только возьмите! Нам сейчас трудно представить, имели ли норшенцы тридцатых годов прошлого века крупные земельные угодья. Отец Леонида Гурунца был признан кулаком и выселен из Нор Шена. Дом конфисковали под сельский клуб. Он был построен в два этажа, потому что нижней частью стоял в яме, а верхней выходил на улицу, находящуюся выше. Меня сопровождал директор школы, сын одного из героев гурунцевских новелл. Я спросил, что делали в этом доме после конфискации, и услышал в ответ:

- В карты играли (?).

Человеческий цинизм жесток. Политика собаки на сене выбила из колеи жизнь нескольких людей, семьи и разметала их по белу свету. Душа Гурунца была надломлена в детские годы. Человеческая злоба сделала Гурунца писателем. Я затруднюсь сказать, какой рок тяготел над аурой писателя. Может быть, он вырос бы, как все, со своей семьей, стал сельским интеллигентом, и ему не обязательно было писать книги. Отметим, что Гурунц не представлял себя без строки. Он словно хотел весь мир перенести в строку. Пришло это или уже было в нем? Для Гурунца книга являлась оружием борьбы за справедливость.

Когда я был в Нор Шене, шла война. В школе был ремонт. Тогда уже предполагалось, что нор-шенская школа будет носить имя своего известного земляка. В Степанакерте именем Леонида Гурунца уже назвали улицу. Была стела и в Мартуни. Здесь тоже именем земляка назвали улицу.

К концу тысячелетия Гурунц "вернулся" в Нор Шен. Вернулся как равный, по-хозяйски, не как сын репрессированного. Дом возвратили семье и даже приняли решение сделать его музеем. Но самого Гурунца уже не было на свете. В каком-то отношении это было возвращение пророка в свое отечество с запоздалым признанием.

Лариса Исаакян никогда не мешала Гурунцу быть Гурунцем. Все тяжелое, что он изжил в молодости, она ему заменила более мягким, спокойным образом жизни. Лариса была ученым-педагогом, специализировалась в истории педагогики и имела ряд значимых научных работ. Майя Леонидовна училась. Она стала лингвистом. В доме она заняла маленький уголок, называвшийся библиотекой. Здесь находился ее мир и мирок.

Письменный стол Леонида Карахановича никогда не занимали, если он работал. Иногда писатель покидал кабинет и приходил на кухню, якобы выпить чашечку чая, но на самом деле, чтобы немного отвлечься. Процесс творчества требовал, чтобы пишущий отвлекся от текста. Трудно, конечно, себе вообразить, но Гурунц, находясь дома, практически отсутствовал, мысленно находясь в кругу людей, о которых он писал. Читатели появлялись у него часто. Они знали Гурунца как автора "Карабахской поэмы". Название этой книги было у всех на устах. Был в литературе тот тяжелый век, когда армянские писатели могли писать только об Армении, казахские – только о Казахстане, украинские – только об Украине. В Армении тема Карабаха была закрыта. Но Москва издала книгу, и это стало новостью во всей литературе.

- Какая глупость! – говорил Леонид Караханович. – Американские писатели пишут о Сингапуре, к которому никакого отношения не имеют.

Практически самым доступным предметом преследования Гурунца была карабахская тема в его творчестве. Он от нее не отказывался, несмотря на наскоки властей и редакторов. Тем временем приближалось его семидесятилетие, и писатель собирался достойно отметить юбилей. Армянские и российские издательства готовили к изданию избранные его книги. Но Гурунц к этому времени страдал сердцем. Предстояла поездка в Москву, где его ожидала операция. Вопреки страхам Гурунца, операция прошла успешно. Однако, вернувшись, он попал в больницу. В лечкомиссии ему выделили палату. Гурунц стал таять в буквальном смысле слова. Он очень сильно похудел. Его косил рак. Он об этом не догадывался.

Наступил ноябрь. Леонида Ильича, правление которого он переносил с трудом, Леонид Караханович пережил на десять дней. Его не стало 20 ноября 1982 года. Прощались с ним в зале здания Союза писателей. Первоначально похоронили в Советашене. Полтора десятилетия спустя писателя перезахоронили на родине, на нор-шенском кладбище.

Творчество Леонида Гурунца стало связкой между эпохами. И хотя писатель немало написал об Армении, его все-таки следует считать карабахским писателем. Карабаху Л. Гурунц посвятил самое важное в своем творчестве – музу. Если до 1988 года Карабах в силу политической ситуации не смел оценить Гурунца, то теперь сделал это щедро. Писатель всегда хотел, чтобы его признал именно Карабах.

Александр Тер-Тадевосян