Питер Балагян

[Vigen]

КНИГА "ГОРЯЩИЙ ТИГРИС", ПОВЕСТВУЮЩАЯ О ГЕНОЦИДЕ АРМЯН В ОСМАНСКОЙ ТУРЦИИ, ВОШЛА В СПИСОК БЕСТ-СЕЛЛЕРОВ АМЕРИКИ10.10.2003

/PanARMENIAN.Net/ Книга Питера Балакяна "Горящий Тигрис", повествующая о реакции США на геноцид армян 1915-1923 годов в Османской Турции, вошла в список бест-селлеров, публикуемый "Нью-Йорк Таймз". В рейтинге будующей недели книга Балакяна занимает 4-е место. Как сообщает Армянский национальный комитет Америки, впервые книга о геноциде армян отмечается подобным образом. Отметим, что агентство "USA Today" также включила "Горящий Тигрис" в список 50 лучших бест-селлеров.

[SAS]

В прошлом году в Ереване вышли нашумевшие в свое время книги: Питер Балакян-"Черный пес судьбы" и Майкл Арлен Младший- "Возвращение к Арарату". Рекомендую, чтобы лучше узнать и понять в самом себе Армянина.

[Соньчик]

Черный пес судьбы

Роза ЕГИАЗАРЯН

http://www.nv.am/culture.htm "Новое Время"

Без преувеличения можно сказать, что самым ярким культурным событием минувшей недели был приезд в Армению Питера Балагяна, его встречи с писателями, студентами, бизнесменами. Питер БАЛАГЯН — американский писатель, доктор Колгейтского университета, ведущий курс английского языка и... истории армянского геноцида, автор восьми книг — поэтических сборников, художественно-документального бестселлера “Черный пес судьбы” и сборника документальных материалов о геноциде “Тигр в огне”. Книга “Черный пес судьбы” была удостоена в 1998 году американской литературной премии Пэн-Албранд как лучшие мемуары года.

Армяне — странный народ. Народ, убегающий от своих корней, от своей истории, предающий ее забвению, старающийся ассимилироваться и... не могущий оторваться от своего армянства, от своей истории. Воскрешающий ее в памяти сладостями, которые готовила на чистенькой американской кухне бабушка, и докапывающийся до судьбы своего рода через рассказы близких и исторические документы.

...Книга Питера Балагяна “Черный пес судьбы” задумана как мемуары мальчика, выросшего на чужбине и не знающего родного языка, она о подростке, живущем одновременно в двух мирах — внутреннем (армянском, с патриархальным укладом семьи) и внешнем (американском, раскрепощенном и будоражащем, как ее музыканты и колючая пепси-кола, ударяющая в небо). Книга о травме, которая передается из поколения в поколение. Если ты армянин и вырос на чужбине. Даже если не знаешь родного языка.

“Черный пес судьбы” открывается географической картой, на которой Армения помечена тремя разными пунктирами, представляющими занимаемые ею территории в три разных периода: Киликийскую Армению с 1080 по 1375 гг., Армению периода Османской империи и Советскую республику (1920-1991 гг.). За картой следуют 2 схемы — материнского рода и отцовского. Жизнь большинства представителей в этой схематической родословной обрывается в 1915-м году. Так автор исподволь подводит американского читателя к армянской трагедии, которая для него лично начиналась с идиллической семейной обстановки. Балагяны, спасшиеся от геноцида, обосновались в пригороде Нью-Джерси, где вырос и сам Питер. Отец — врач в хрустящей накрахмаленной сорочке, мать — патриархальная женщина, сохранившая все устои, унаследованные от своей матери, главной героини питеровских воспоминаний.

Беззаботный мальчик рос в потоке основных интересов американских подростков — Элвис Пресли, рок-н-ролл, пепси, бейсбол. Из этого яркого мира он возвращался в загадочный мир своей типично армянской семьи.

Ни мои сестры — Пам и Джейн, ни мой брат Джим, ни я так и не выучили армянского. Кому бы пришло в голову учить армянский в 1960-м году в Тенфлейле, Нью-Джерси, язык, на котором говорил какой-то античный ближневосточный народ, живущий на другом краю земли и входящий теперь в состав Советского Союза. Родители говорили по-армянски, когда хотели что-то скрыть от нас, или в общественном месте, обсуждая цены на говядину, либо сколько дать чаевых.

Мать и бабушка готовили вкусную армянскую еду, кругом были армянские ковры и армянская утварь. Но питал семью именно армянский язык, которым дети не владели, потому что пыжились стать настоящими американцами. Армянский казался им неким архипелагом, от которого отлетали обломки, и эти обломки оседали в памяти, как оседали в памяти песни и истории, рассказанные бабушкой. Одна из этих историй и стала названием книги — “Черный пес судьбы”.

В моей семье была огромная тайна, как бывает что-то запретное в шкафу, заваленном вещами, ключи от которого запрятаны далеко. И я пытался открыть дверь этого шкафа.

Тайна эта была геноцидом, чудовищным преступлением, через которое прошла семья Балагянов и которую старательно, но тщетно оберегали от детей.

И я понял, что стою перед новой реальностью. И чем больше пытались оградить меня от этой тайны, чтобы не травмировать, тем больше она всплывала на поверхность. Ее закодированные знаки доходили до нас, как запечатанная сургучом бутылка с запиской, брошенная в море.

Книга Балагяна — попытка расшифровать систему закодированных знаков, которые мучили его, и поведать об этом миру, прежде всего стране, в которой он живет.

єсПЗс: Время от времени это слово звучало в нашей семье. Слово, которое, казалось, было под запретом. Я знал, что им обозначают Армению, но от этого знания мои сомнения не убавлялись. Если я вдруг спрашивал что-то о єсПЗс-е, взрослые меняли тему разговора. А однажды моя мать сказала: “Это древняя страна, сейчас ее почти нет”. Но куда подевалась эта страна? — спрашивал я себя.

Ему было одиннадцать лет, он лежал в жару и сквозь бред слышал бабушкин голос.

Отовсюду шел запах гниения. Акоп лежал на земле. Я встряхнула его. Акоп был холоден. Я заметила, что из моей пятки течет кровь, и почувствовала металлические монеты, вонзавшиеся мне в ногу.

Грудная Алис спала, привязанная к моей спине. Вооруженные полицейские стали осыпать меня пощечинами, один из них начал бить плеткой. Кровь и молоко текли из меня. Алис плакала.

В руках турок держал топор и маленький нож с перламутровой рукоятью. Кровь моя была горячей, потом остыла. Я знала его по Диарбекиру. Он лежал на мне как сдохшее животное... Мне показалось, что я ожерелье из синих бусинок, распластавшееся на мраморном полу турецкой бани.

Но бабушка рассказала о кошмаре своей жизни не только одиннадцатилетнему внуку, лежащему в бреду, она написала иск на 64 страницах американскому правительству, требуя не только возмещения материального ущерба, причиненного ей и ее семье, но и требуя у страны, приютившей ее, обратиться к турецкому правительству на дипломатическом уровне и признать геноцид армян. Ее письмо-иск кончается криком: “Мы были людьми, мы были людьми”. Это письмо всего армянского народа, направленное американскому правительству и всему миру. Оно о голгофе, на которой уцелела и малая часть семьи Балагянов. Оно подвигло Питера Балагяна на написание книги, которая из автобиографической логически перетекла в документальную. Во второй части автор исследует уже сугубо документальную хронику событий — воспоминания Моргентау, немецких миссионерок, турецких генералов. Кончается книга описанием того отрицания геноцида, что турецкие официальные и неофициальные инстанции используют повсюду, вплоть до подкупа американских профессоров и преподавателей, чтобы те в своих лекциях искажали историю, замалчивая геноцид либо смещая акценты.

“Черный пес судьбы” резко повернул судьбу и самого автора. Он, академический ученый и тонкий поэт, оказался вовлеченным в гущу политических акций. И рядом с ним в борьбе за восстановление исторической справедливости по отношению к армянскому народу оказались виднейшие деятели американской культуры: в “Нью-Йорк Таймс” за 105 подписями появилось письмо, осуждающее факт отрицания американским правительством геноцида. Балагян участвовал во многих телепередачах и даже направил письмо против выступления Джорджа Буша, приводя неоспоримые исторические свидетельства и доказательства в подтверждение умышленного уничтожения армян в 1915 году.

“Многие вопросы и кровавые явления современной истории невозможно объяснить без анализа причин и последствий геноцида армян. Массовая резня в Руанде, Комбодже, в других странах были вызваны замалчиванием первого геноцида. Сама история Америки, ее демократия будут неполными без признания геноцида армян”, — считает Питер Балагян.

В продолжение своих исторических разысканий Питер Балагян написал новую, на сей раз полностью документальную книгу о резне “Тигр в огне”. Она состоит из двух частей: в первой описывается Западная Армения, территория, где был осуществлен геноцид, во второй части помещены отклики на геноцид в американской прессе.

Благодаря Питеру Балагяну сегодня во многих американских учебных заведениях преподается история геноцида. Его не раз запугивали турецкие экстремисты, студенты турецкого происхождения пытались сорвать его выступления, а турецкое правительство предупреждало о, мягко говоря, нежелательности его деятельности. Но Питера Балагяна трудно запугать. Он собирает вокруг себя все больше трезвомыслящих сторонников и убежден, что правда обязательно восторжествует.

В течение всей моей жизни я так и не смогу проникнуть в закоулки тех лет ее жизни, которые последовали за геноцидом. Наверное, это так никогда никому и не удалось. После резни она умолкла на целых двадцать лет, до 1941 года, когда американцы напали на Пил Харбор и у нее случилось расстройство, обрушившее стену молчания. Участие во второй мировой войне Соединенных Штатов всколыхнуло воспоминания о геноциде. Но после лечения электрошоком она вновь замолчала.

В книге Питера Балагяна голос его бабушки зазвучал на весь мир.

[Соньчик]

Кто читал? Кто знаком с его творчеством?

[Romeo]

Кто читал? Кто знаком с его творчеством?

Xotelos' bi.

[SAS]

Xotelos' bi.

Ромео,

пройдитесь по книжным магазинам ул. Абовяна и купите. Стоит где-то 2000 драмов.

[Соньчик]

Вот спасибо! когда не интересуешься не знаешь- то и не купишь!!!!!

[Vaspur]

The Dance

Author Information

Writer: Siamento (1878-1915)

Writer's Country: Turkish Armenia

Original Language: Armenian

Genre: Poetry

Event: Armenian Genocide

In a field of cinders where Armenians

were still dying,

A German woman, trying not to cry

told me the horror she witnessed:

“This incomprehensible thing I’m telling you about,

I saw with my own eyes.

From my window of hell

I clenched my teeth

and watched with pitiless eyes:

the town of Barez turned

into a heap of ashes.

Corpses piled as high as trees.

From the waters, from the springs,

from the streams and the road,

the stubborn murmur of your blood

still revenges my ear.

Don’t be afraid. I must tell you what I saw,

so people will understand

the crimes men do to men.

For two days, by the road to the graveyard…

Let the hearts of the whole world understand.

It was Sunday morning,

the first useless Sunday dawning on the corpses.

From dusk to dawn in my room,

with a stabbed woman,

my tears wetting her death.

Suddenly I heard from afar

a dark crowd standing in a vineyard

lashing twenty brides

and singing dirty songs.

Leaving the half-dead girl on the straw mattress,

I went to the balcony on my window

and the crowd seemed to thicken like a forest,

An animal of a man shouted, “you must dance,

dance when our drum beats.”

With fury whips cracked

on the flesh of these women.

Hand in hand the brides began their circle dance.

Now, I envied my wounded neighbor

because with a calm snore

she cursed the universe

and gave her soul up to the stars…

In vain, I shook my fists at the crowd.

'Dance,’ they raved,

‘dance till you die, infidel beauties.

With your flapping tits, dance!

Smile and don’t complain.

You’re abandoned now, you’re naked slaves

so dance like a bunch of ######in’ sluts.

We’re hot for you all.’

Twenty graceful brides collapsed.

‘Get up,’ the crowds roared,

brandishing their swords.

Then someone brought a jug of kerosene.

Human justice, I spit in your face.

The brides were anointed.

'Dance,' they thundered—

here’s a fragrance you can’t get in Arabia.’

Then with a torch, they set

the naked brides on fire.

And the charred corpses rolled

and tumbled to their deaths…

Like a storm I slammed the shutters

of my windows,

and went over to the dead girl

and asked: ‘How can I dig out my eyes,

how can I dig, tell me?”

Credit: From The Dance by Siamento. Translated by Peter Balakian and Nevart Yaghlian.