Ерванд КОЧАР

[Nikkitta]

“Он умел проникать в суть явления, слова и обычно воспроизводил то, что нами еще не было понято и осмыслено”

Рубен Кочар

“КОЧАР Ерванд Семенович (1899-1979), армянский скульптор, график и живописец, народный художник СССР (1976). Скульптурные произведения (памятник Давиду Сасунскому в Ереване, 1959) отмечены героикой, экспрессией стилизованных форм; графические иллюстрации ("Давид Сасунский", 1939), живописные жанровые композиции, портреты.” Это краткая и сухая справка из Энциклопедического словаря.

А он держался так доступно и просто, что трудно было поверить, что именно это тот человек, который за одну жизнь смог столько понять и, главное, воплотить в своих произведениях.

Символ Еревана - "Давид Сасунский" Ерванда Кочара - памятник на все времена, символ бессмертия народа. Наверное, одного его было бы достаточно, чтобы имя создателя вошло в число крупнейших художественных дарований эпохи.“Я долго вынашивал его образ и ждал, когда смогу создать его. И вот мне как-то позвонили и предложили изваять скульптуру. Было это в 1939 году, когда решили отметить тысячелетие народного эпоса о Давиде Сасунском. Десять веков было в запасе, а мне предложили, когда до юбилея оставалось полтора месяца...”- рассказывал художник.

Большую роль в формировании художника сыграла и атмосфера того времени - период стремительного взлета музыки, театра, живописи, поэзии, время активных и дерзких экспериментов, время, когда творили А.Таманян, М.Сарьян, А.Спендиаров, А.Исаакян, А.Гюрджян, А.Коджлян, А.Хачатурян. Люди, именами которых обозначены вехи в искусстве Армении.

Родился Кочар в Тбилиси. Ереван он увидел только в 1936 году. С будущим архитектором Алабяном поехал в Москву, где учился у Кончаловского. В двадцать лет он открыл свою выставку. Спустя два года Кочар уехал за границу и пятнадцать лет, провел в Италии и Франции.

Обрести собственное лицо в такой стране, как Франция, было нелегко. Что мог противопоставить тогда еще неизвестный Кочар таким авторитетам мировой живописи, как Матисс, Пикассо, Леже. Оказывается, мог. Он стал основоположником нового направления в искусстве - пространственной живописи, выставлялся с Пикассо, Матиссом, Кирико. Его имя мелькает с именами Брака, Леже, Люрса, Делоне. Сегодня его произведения украшают стены музеев и галерей многих стран, в том числе Лувра, музеев Манчестера, Лондона.

В 1936 году Кочар вернулся в Ереван. Возможно, толчком послужили слова Чаренца: "Ты должен выситься в Армении, как высится Эйфелева башня в Париже".

…Он был замечательным собеседником; Маэстро (как любовно его называли все) никогда не говорил менторским тоном, к нему всегда шли за советом, он не пропускал ни одного вернисажа и был особенно внимателен к работам молодых скульпторов - заходил сзади, обходил вокруг, смотрел сбоку, приседал и даже заглядывал снизу. Так мог смотреть только мастер, сам владеющий высоким ремеслом, на работу другого мастера. Такое внимание дается высокой культурой, напряжением ума и сердца.

Вот уже 25 лет маэстро нет с нами, но образ его не потускнел. Невысокий, с большой головой, с зачесанными назад вьющимися волосами, с серыми, слегка навыкате глазами, светящимися необыкновенным умом - он был мудр и наивен.

...В последние годы он часто говорил о надвигающемся жизненном закате. Смеясь, задавал вопрос о некрологе: как, мол, о нем напишут - великий, выдающийся, известный или только талантливый?

Конечно же это была шутка. Кочар с самого начала поразил размахом, яркостью и свежестью новизны. Ему предназначено было открыть в армянском искусстве новую эпоху, создать мир новых художественных образов. Он был одним из самых ярких и значительных представителей армянской культуры, всегда молодым, потому, что только темпераменты властвуют над веками.

У Бальмонта есть слова: "Надо творить навеки, однажды и навсегда". Кочар творил именно так: "Навеки, однажды и навсегда".

[Pandukht]

«Сасунци Давид» на сцене и на постаменте

Кочар нашел своего Давида в Вануше Ханамиряне

Ереван - город, насыщенный памятью,- прежде всего благодаря своей «каменной истории», заключенной в древних и новых памятниках, этих молчаливых свидетелях нашего богатого событиями прошлого. Если постоять возле них чуть подольше и прислушаться, то они «поведают» вам свои истории: курьезные, печальные, возвышенные… Наш «собеседник» сегодня - «Сасунци Давид» Ерванда Кочара.

Памятник этот - символ Еревана, его своеобразная визитная карточка. И это закономерно, ибо Сасунци Давид не просто самый яркий и любимый герой армянского эпоса - он воплощает в себе дух, силу, характер нашего народа. Об истории создания памятника сохранились интересные подробности. Между тем мало кому даже из старых ереванцев известно, что прототипом Давида был знаменитый танцор, народный артист Вануш Ханамирян. Но обо всем по порядку.

Мысль изваять героя эпоса давно владела Ервандом Кочаром. В 1939-м ему предоставилась возможность воплотить идею в жизнь: по случаю тысячелетнего юбилея эпоса Кочару заказали изваять в сжатые сроки скульптуру Сасунци Давида. Временные рамки не обескуражили скульптора, и он тут же приступил к делу. Всего за 18 дней (по некоторым данным, за 3 месяца) он создал гипсовый вариант трехметровой статуи, которая в сентябре того же 1939 года, в день празднования, была временно выставлена на Вокзальной площади Еревана.

Кочар собирался сразу после юбилея отлить памятник в металле. Однако замысел этот пришлось отложить ровно на 20 лет. А пока что скульптора ждали два жестоких года в тюрьме НКВД - по безосновательным обвинениям в «антисоветской идеологии», «формализме», «измене родине и шпионаже в пользу Франции»... Но и после тюрьмы Кочар долгие годы не мог вернуться к теме Давида - слишком уж он был подавлен и разочарован. А кроме того, и сам гипсовый памятник был уничтожен…

Пройдет 10-12 лет, прежде чем мастер вновь обратится к заветной теме. Современники вспоминают, что в 1952-53 гг. Ерванд Кочар запирался в своей мастерской и работал сутки напролет - судя по всему, над новым вариантом «Сасунци Давида». Но ему никак не давался соответствующий образ.

В 1953 г. в Ереване под руководством приглашенного из Москвы знаменитого балетмейстера Варкавинского был поставлен балет «Сасунци Давид». Партию Давида доверили молодому танцору Ванушу Ханамиряну. По удивительному совпадению образ Давида оказался одинаково близок как скульптору, так и молодому артисту. За год до этого Вануш Ханамирян танцевал в балете «Хандут», где воплотил образ мужественного и героического, но в то же время мечтательного и романтичного, влюбленного молодого Давида. За доброту характера и атлетическое телосложение друзья прозвали Вануша «легендарным Давидом». Вануш Ханамирян любил своего героя, жил им, его чувствами и стремлениями. Потому и Варкавинский пригласил его в свою постановку. На премьере балета «Сасунци Давид» (в здании Театра оперы и балета) присутствовали первые лица республики, видные деятели культуры. Был и скульптор Ерванд Кочар: он не мог не прийти, поскольку постоянно искал новые источники вдохновения. Кто знает, может, он решил, что найдет «натурщика» на сцене? Так оно и вышло.

В тот день Вануш Ханамирян был неподражаем. Зрителям, восхищенным его Давидом, казалось, что на сцене - само воплощение несгибаемого духа и мужественности, что танцует не один человек, а целый народ. Созданный им Давид был уже не наивным влюбленным юношей, а зрелым и умудренным жизнью, несмотря на свою молодость, мужчиной, охваченным стремлением изгнать врагов с родной земли. Именно таким вспоминают танцора те, кто побывал на этом представлении.

В сценическом образе Вануша Ханамиряна Ерванд Кочар нашел своего Давида, нашел то, что искал. Кочар пригласил танцора к себе в мастерскую, попросив захватить с собой сценический костюм и меч. Вануш Ханамирян как сегодня помнит тот день, когда впервые очутился в мастерской скульптора, и Кочар изумленно воскликнул: «Это ты был Давидом?! Слушай, парень, ты на сцене выглядел настоящим гигантом, а на самом деле совсем невысок!». Тем не менее скульптор попросил его скинуть верхнюю одежду и стал изучать стройное, мускулистое тело артиста, словно пытаясь понять, каким образом тот превращается на сцене в подлинного гиганта. Так или иначе, небольшой рост Вануша не помешал Кочару воплотить его в металле и навсегда обессмертить как Давида. Памятник, впрочем, создавался нелегко и был закончен только в 1959 году.

Без капли сомнения можно утверждать, что по своему совершенству, изящности решения, экспрессии творение Кочара было одной из лучших конных скульптур всадника в СССР и могло поспорить даже с «Медным всадником» Фальконе.

Вануш Ханамирян сегодня с сожалением вспоминает, что в день открытия памятника его не было в Ереване и что он не видел, с каким воодушевлением и восхищением принял наш народ шедевр Кочара. Вокзальная площадь, где установлена скульптура, до сих пор - одно из любимых мест прогулок заслуженного артиста. Каждый раз, при очередной «встрече», он вспоминает тот эпизод из своей жизни и в глубине души гордится тем, что именно ему суждено было стать натурщиком для этого могучего памятника.

Тагуи Асланян

Edited September 20, 2010 by Pandukht

[Pandukht]

Виген Исаакян

Париж, Кочар, минувшие дни...

Пирушки с бутылкой «Пинара»

...Осенью 1926 года в Париже я узнал, что здесь находится Ерванд Кочар. Около шести лет я не видел его. Он очень изменился, черты лица заострились. Одет был в стиле монпарнасских художников: толстый свитер и вельветовый пиджак. Мой отец 25 января 1926 года в письме из Еревана писал мне: «Очень рад, что вы с Ервандом Кочаром хорошие друзья. Он гениальный парень, следуй его наставлениям, советам. Передай ему и другим твоим товарищам большой привет».

Кочар вкратце поведал мне о нелегкой своей жизни в Париже. Он женился на молодой французской армянке, которая, увы, заболела чахоткой и умерла. В младенчестве скончался и их единственный ребенок. Кочар остался один и собирался покорять Париж. На одной из улиц за Пантеоном он снял помещение заброшенного магазина, достроил второй этаж для спальни, а всю остальную территорию отвел под мастерскую. На стенах висели картины, выполненные в разной манере; на полу во всех углах стояли многочисленные скульптуры, статуэтки. В этот период он создавал свою «Живопись в пространстве» («пьентюр дан л’эспаси») — творческий стиль, который через несколько лет принес ему большую известность. Чтобы как-то прожить, Кочар принимал разные заказы — писал портреты, лепил статуэтки, стремился к изобретательским находкам. Например, он приготовил акварельную краску, очень прочную и неподатливую дождям, снегу и полезную для фресок. Он взял патент, и один из крупных заводов по производству красок выпускал и продавал кочаровскую акварель. Думаю, и по сей день ее используют во Франции.

Ерванд Кочар жил на одной из старинных улочек времен Парижской Коммуны, где ютились маленькие дешевые отели и типичные парижские танцевальные залы «Балмюсетнер», где под музыку аккордеона танцевали «апаши», сохранившиеся со времен старого Парижа. А их подружки продавали на углу улицы жареный картофель, источавший аппетитный аромат. Частенько мы с Кочаром покупали большой пакет жареной картошки, сочные сосиски, бутылку «Пинара», французского дешевого красного вина, и устраивали такую пирушку, которой позавидовали бы в роскошном парижском ресторане.

Кочар вспоминал Венецию, рассказывал о Тифлисе, строил планы, как завоевать Париж. Его неугомонный, вечно ищущий характер заставлял избегать проторенных дорог, покидать приевшуюся среду. Мог же он остаться в Италии, продолжать ваять бюсты кардиналов, генералов, богачей и стать популярным и богатым скульптором, как Григорий Шилтян. Но Кочар был в Париже, искушал Фортуну, искал свою манеру письма. Впоследствии о нем заговорили газеты, и благодаря чутью и проницательности директора картинной галереи Леонса Розенберга его работы хорошо распродавались. Однако вечно плененный творческими устремлениями и исканиями, Кочар в 1936 году расстался с Парижем и вернулся на родину.

Талантливая палитра Парижа

В те годы, когда мы встретились с ним, в Париже проживали некоторые грузинские художники. Обычно они собирались в маленьком русском ресторанчике «Доминико» на Монпарнасе, где готовили вкусные борщи и шашлыки. Здесь я познакомился с крупнейшим художником Ладо Гудиашвили и его красавицей-женой Ниной Ахвердиани. Красивый, с благородной гордой осанкой, точно грузинский князь, Гудиашвили выглядел человеком, знающим себе цену. Он не участвовал в спорах модернистов, писал пейзажи Бретани, родной Сванетии и стилизованные портреты грузинских красавиц. С тоской и любовью вспоминал Грузию. В 1933 году Гудиашвили покинул Париж.

В Париже Ерванд Кочар был близок с грузинским художником Давидом Какабадзе, его ровесником. Какабадзе тоже был увлечен модернизмом, абстракционизмом и поощрял Кочара в поисках его «пьентюр дан л’эспаси». Работая в духе абстрактной живописи, Какабадзе вел поиски в области «Оптики» и сделал кое-какие открытия.

В те же годы в Париже жила группа талантливых армянских художников, сплотившаяся в союз «Ани». Его председателем был Овсеп Пушман, секретари — Рафаел Шашманян и Саргис Хачатрян. Членами «Ани» были художники: видный маринист Махохян, Шабанян, Мурадян, Армине Бабаян, Кебабджян, Кочар и многие другие. Среди скульпторов беспрекословно господствовал Акоп Гюрджян. Славу он завоевал еще в России. Изваянный им бюст Льва Толстого украшал городской сад в Париже. Другой армянский скульптор, Грант Пентер, обрел известность в австро-германской среде.

Все эти, несомненно, талантливые художники, живя в Париже, богатом разнообразными модернистскими творческими течениями, оставались верны традиционному реалистическому искусству. Поиски Кочара шокировали многоуважаемых членов союза «Ани». Они упрекали Кочара, но, зная, что он может писать и в сугубо классическом стиле Рембрандта, Рафаэля, были к нему снисходительны. Вот интересный случай, подтверждающий «способности» Кочара в классическом «амплуа».

Домовладелец Кочара месье Дюпон увидел в мастерской Кочара портрет молодой армянки, выполненный в лучших классических традициях, будто то была кисть Рембрандта или Кранаха. Девушка на портрете впоследствии вышла замуж за известного артиста Амбарцума Хачаняна. Портрет, написанный Кочаром еще в Тифлисе, в 1920 году, очень понравился месье Дюпону. (Он находится в Национальной картинной галерее в Ереване.) Дюпон предложил Кочару сделать копию с картины Рафаэля «Мадонна с младенцем», за что обещал месяца два-три не брать с него квартирной платы.

Картина получилась великолепная, и довольный месье Дюпон, повесив ее у себя в столовой, обещал не брать с Кочара квартплаты за целый год. Не прошло и нескольких дней, и какой-то торговец картинами и антиквариатом увидел у месье Дюпона сделанную Кочаром копию. Потрясенный мастерством исполнения, он предложил Кочару сделать копии с полотен знаменитых художников-классиков. За каждую проданную картину он обещал художнику солидный барыш. Излишне говорить, что Кочар выставил нахала за дверь.

С Кочаром мы часто заглядывали в популярные на Монпарнасе кафе «Ротонда» или «Купол» — место свиданий художников, съехавшихся в Париж со всего мира. Мы посещали их мастерские, скромные, холодные, лишенные комфорта, где, однако, жили и творили настоящие художники.

«Сюрреализм – это я сам...»

На ведущих к Сене улицах располагалось множество больших и малых галерей, где выставлялись и продавались работы парижских художников. Однажды мы посетили крупную выставку сюрреалистов, в которой участвовали Пикассо, Дали, Пикапян, Макс Эрнст, Де Кирико и другие. Кочар, правда, не обрел еще широкой известности, однако эти художники знали его и были к нему расположены. Сам он тяготел к сюрреалистическому движению в искусстве. Мы удивленно разглядывали полотна Сальвадора Дали. Он с головы до ног был в черном, только из нагрудного кармана пиджака выглядывал кончик белого платка.

Кочар поздоровался с Дали, который поощрял его творческие искания. Я не сводил глаз с Дали. Ему едва было лет 24-25, и блестящими черными волосами он больше смахивал на танцора аргентинского танго, нежели на художника. Дали не отрастил еще своих знаменитых подкрученных усов, придававших ему сходство с Веласкесом. В его манере держаться еще не проглядывали самодовольство и высокомерие, которыми впоследствии наделили его всемирная слава, богатство. Лишь своеобразные движения, которые он проделывал во время разговора длинной черной тростью со слоновым набалдашником, выдавали будущие странности в личности Дали.

Приблизившись к Дали, Кочар начал было благодарить его за достижения, которыми он ознаменовал сюрреалистическое движение. Но Дали пресек Кочара и с гордой непререкаемостью заявил:

— Напрасно меня соотносят с сюрреализмом, сюрреализм — это я сам, — и, повернувшись на каблуках, удалился.

У двери выставки остановилось шикарное авто. Разбогатев, Пикассо переехал в другой район, снял великолепную мастерскую в окрестностях Гран Опера и на Монпарнасе появлялся точно богатый иностранец. Выйдя из автомобиля, он моментально привлек к себе внимание публики. Я стал его разглядывать: среднего роста, коренастый, подвижный; одет в темный костюм, шея обмотана шерстяным ярко-красным шарфом, конец которого закинут за спину.

У Пикассо вороньего крыла черная шевелюра, он без шляпы. Быстро обойдя выставленные полотна, он подошел к Кочару, пожал руку. Пронзительное выражение его черных глаз, умный, безошибочно оценивающий взгляд словно говорили: вы меня не проведете, я все знаю.

Пикассо был в курсе кочаровских исканий «живописи в пространстве». У него самого, как известно, лет 15 или 20 спустя был краткий период «пьентюр дан л’эспаси». Пикассо сказал Кочару несколько незначительных фраз, поделившись впечатлением от выставки, затем обратился ко мне по-французски с ужасным испанским акцентом:

— А вы, молодой человек, вы тоже художник?

— Нет, — смутившись, сказал я, — но я люблю живопись.

— А мое искусство любите? — спросил Пикассо.

Вконец засмущавшись, я сказал:

— Да, конечно, но люблю и более понятных мне художников.

— Кого? — отрывисто спросил Пикассо, и в глазах у него сверкнули хитрые искринки.

— Ренуара, Тулуз-Лотрека, — ответил я.

Пикассо удовлетворенно улыбнулся — не его современники — и сказал:

— Я тоже их люблю.

Он попрощался и ушел.

Навсегда запомнились его сатанинские глаза и ужасный испанский акцент.

Ответственный заказ Ленина

Звонок в Сорбоннском университете оповестил об окончании лекции. Я слушал профессора Виктора Баша о цели эстетики, искусства. Перед тем как идти домой, решил заглянуть к Кочару.

Он сидел один в полумраке мастерской, подавленный, не в настроении, без единого су.

— Надо что-то делать, — сказал он и поднялся с места.

Из большой папки Кочар отобрал шесть рисунков — портреты мужчин и женщин, нарисованные толстым красным карандашом.

Мы сели в метро до станции «Шамзэлизе». Доехав, свернули на близлежащую улицу и, пройдя немного, остановились перед высокой оградой, из-за которой виднелся красивый особняк, окруженный садом. Здесь жила госпожа Капамаджян, сестра Погоса Нубар-паши, очень богатая особа. Мы позвонили, дверь автоматически открылась. На лестничной площадке перед входом в особняк нас дожидался камердинер. Кочар сообщил о цели прихода.

Я озирался по сторонам: фойе было со вкусом обставлено изысканной мебелью, на стенах висели тонко и умело подобранные картины.

Госпожа Капамаджян была большой поклонницей живописи. Она и сама рисовала, состояла членом Союза армянских художников «Ани». Чуть погодя она вышла к нам: изящная дама с черными печальными армянскими глазами.

Она предложила нам сесть. Кочар представил меня, госпожа Капамаджян сказала:

— О, Исаакян, о «Абу-Лала Маари», я читала на английском языке, в переводе госпожи Забел Бояджян. Это действительно гениальная вещь.

Она посмотрела принесенные Кочаром работы, забрала их и ненадолго оставила нас одних. Вернувшись, госпожа Капамаджян вручила Кочару конверт. Он поблагодарил, и мы откланялись. На улице Кочар открыл конверт: 600 франков за шесть картин, которые стоили вдесятеро больше — госпожа знала, что приобретает. Однако на безденежье 600 франков, в конце концов, — 600 франков.

Мы сели в метро — и прямо на Монпарнас, в кафе «Купол». К нашему столику подсели общие знакомые: Джакометти, у которого черты лица словно высечены топором, молодая немка, художница Гильда, ученица Макса Эрнста, молодой художник и скульптор Браунер, который приехал из Румынии совершенствоваться у своего знаменитого соотечественника Бранкузу (впоследствии стал довольно видным в Европе художником-авангардистом). Кружки пива сменяли друг друга.

Во время нашей следующей встречи Кочар предложил зайти к Гюрджяну. Позвонив ему с улицы, договорился о встрече. Мы пошли пешком — до мастерской Гюрджяна было рукой подать. Обошли Пантеон и втиснулись в узкую улицу Муфтар. Удивительная улица: красивых домов нет и в помине, одни развалюхи, неказистые невзрачные отели, бистро, скудные магазины. На тротуарах торговцы громко предлагают свой товар: продукты, рыбу, фрукты, овощи. Это своего рода мини-«Чрево Парижа» (известный рынок) со своими уникальными обитателями: подозрительные юнцы без определенного рода занятий, девицы легкого поведения... А на помойках пасутся бродячие псы.

Вот невзрачный отель, под ним — кафе. Здесь жил Эрнст Хемингуэй. Уму непостижимо, как он мог среди такого ералаша да с таким умилением писать о Париже — «Праздник, который всегда с тобой». Дверь в мастерскую Гюрджяна открыта. Входим без звонка. Кочар свой человек в этом доме. Знаменитый мастер сидел за рабочим столом и на большом листе белой бумаги набрасывал углем эскиз скульптуры — как он обычно делал перед тем как ваять. Я заглянул из-за спины мастера: он выводил огромную внушительную человекоподобную птицу, стоящую на ногах. Гюрджян встал из-за стола, поздоровался с нами, вымыл руки. Он обрадовался нашему приходу, видно, надеялся немного развеяться и отдохнуть. Высокий, стройный, черноволосый и черноглазый Гюрджян был красивым мужчиной. Его мастерская отличалась от мастерских наших друзей царящим здесь порядком, чистотой, светом — чувствовалась заботливая женская рука.

Кочар представил меня Гюрджяну:

— Виген, сын Аветика Исаакяна.

Гюрджян воскликнул:

— Аветик мой лучший друг! Хорошо и давно его знаю. А его супруга — моя землячка, мы знакомы с ней еще с Шуши, с юных лет, и братьев его знаю, карабахских храбрецов. Я часто перечитываю «Абу-Лала Маари» и на армянском, и в русском очень удачном переводе моего друга Валерия Брюсова. Чтение меня утешает и вдохновляет. Мне всегда хотелось изваять Исаакяна. В Венеции я видел, Кочар, твою талантливую работу — бюст Исаакяна. Мне понравилась скульптура, но где она сейчас?

Гюрджян продолжал говорить, делиться мыслями, планами.

— Я должен дополнить мою коллекцию скульптурных портретов знаменитых людей искусства. Я изваял Бетховена, Толстого, Горького, Рахманинова, Сарьяна, Шаляпина. Должен создать бюсты моих великих соотечественников: Раффи, Туманяна, Комитаса, Андраника...

И Гюрджян вздохнул, вспомнив сорвавшуюся командировку: он должен был создать монументальные скульптуры Маркса, Ленина, Шаумяна.

— Как делают сегодня, — сказал он, — мои коллеги Меркуров или Коненков.

В 1920 году Гюрджян получил от Ленина ответственный заказ изваять памятник Карлу Марксу, который должен был стоять в Москве перед Большим театром. Поэтому Ленин и направил Гюрджяна за границу для изучения монументальной скульптуры.

Акоп Гюрджян: «...Ты должен вкрнутьчя, а я - нет...»

Гюрджян был старым парижанином. Он жил в Париже в 1908-1914 годах, обучаясь мастерству у Родена, у Ландовского, участвуя во многих выставках в Париже и в Лондоне, где его знали и ценили. Он женился на русской эмигрантке и обосновался в Париже. Был обеспечен заказами, жил довольно благополучно. Гюрджян вращался в русских эмигрантских кругах, и ни в кафе, где собирались армяне, ни на Монпарнасе вы б его не встретили.

К нам вышла супруга Гюрджяна, красивая женщина со славянскими чертами лица. Я заметил, что один глаз она как бы прикрывает прядью волос. Потом Кочар рассказал, что после автокатастрофы она ослепла на один глаз. Супруга Гюрджяна угостила нас чаем с бисквитом.

Разговор наш шел вокруг новых течений в живописи, о трудностях жизни. Гюрджян поинтересовался работой Кочара.

— Ерванд, как идут твои дела, как воспринимается твой «пьентюр дан л’эспаси»? Ты хоть свободный художник, монпарнасец, будешь делать то, что душе угодно.

Гюрджян ценил талант Кочара, но не разделял его авангардистских устремлений.

— Я, — продолжал Гюрджян, — не работаю здесь толком и, зря убивая время, растрачиваю силы. Поддерживаю существование...

Гюрджян выполнял заказы богатых армянских и иностранных поклонников искусства. А любовь к искусству выражал в лепке обнаженных женских фигур, экзотических лиц негров, китайцев, а также стилизованных статуэток животных — кошек, собак, обезьян. Это действительно подлинные произведения искусства, украшающие многочисленные музеи мира.

Гюрджян обернулся ко мне и спросил:

— А чем вы занимаетесь, молодой человек?

Я сказал, что учусь и работаю в кинематографе, но хочу уехать в Советский Союз и работать в Москве или в Ереване.

— Правильно поступишь, и я уверен, что не пожалеешь. В конце концов, какое нам дело до этого жадного общества, которое во всем ищет одну выгоду? Увидишь, Москву ждет богатая разносторонняя артистическая жизнь. Недавно я видел в Париже новые театральные труппы из Москвы, посмотрел фильмы Эйзенштейна и Довженко, они восхитили меня, — и обратился к Кочару: — В один прекрасный день ты тоже должен вернуться, там ты создашь фундаментальные, вечные работы... Ты, Ерванд, можешь вернуться, а я — нет. Разные обстоятельства, жена и прочее...

Гюрджян страшился, что после смерти Ленина и Луначарского Сталин мог потребовать отчета о его затянувшейся прогулке в капиталистических странах.

Гюрджян не вернулся, но вернулись его работы. После смерти скульптора его вдова подарила Армении все его сохранившиеся произведения — настоящую сокровищницу.

Из мастерской Гюрджяна мы вышли, преисполненные душевным удовлетворением.

Моросил дождь. Кочар вынул из кармана пиджака свой неизменный темно-синий берет, натянул на голову и, закурив папиросы «Житан», аппетитно затянулся.

— Выпить бы сейчас хорошего винца, Виген, а, что скажешь?

И мы двинулись к Монпарнасу...

Подготовила и перевела Каринэ Халатова

Edited September 20, 2010 by Pandukht

[Nazel]

Միայնակ կինը

[Nazel]

Արփենիկի դիմանկարը

[Nazel]

Նատյուրմորտ. ձկներ և տանձ կտրվածքով

[Nazel]

Պառկած տղամարդը

[Nazel]

Բերդի անվանադրումը

[Nazel]

Դավթի կռիվը Մսրա Մելիքի հետ

[Nazel]

Ավետիք Իսահակյան