Амбарцумян Виктор Амазаспович

[Usta_Valod]

Виктор Амазаспович Амбарцумян

(арм. Վիկտոր Համբարձումյան, 5(18) сентября 1908, Тифлис — 12 августа 1996, Бюракан)

Выдающийся советский учёный, один из основателей теоретической астрофизики.

Амбарцумян работал в области физики звёзд и туманностей, звёздной астрономии и динамики звёздных систем, космогонии звёзд и галактик. Дважды лауреат Сталинской премии (1946, 1950) Лауреат Государственной премии Российской Федерации (1995). Дважды герой Социалистического Труда (1968,1978). Национальный Герой Армении. Амбарцумян — основатель Бюраканской астрофизической обсерватории.

Edited November 22, 2008 by Usta_Valod

[Usta_Valod]

АМБАРЦУМЯН, ВИКТОР АМАЗАСПОВИЧ, родился 18 сентября 1908 в Тифлисе в семье известного филолога и писателя А.А.Амбарцумяна. В 1924 поступил на физико-математический факультет Ленинградского педагогического института, спустя год перевелся в Ленинградский университет. В 1926 опубликовал первую научную работу (совместно с Н.А.Козыревым) о солнечных факелах. А всего за годы учебы появилось 16 его работ по астрономии. По окончании университета (1928) поступил в аспирантуру при Пулковской обсерватории, где его руководителем был А.А.Белопольский. С 1931 читал лекции в Ленинградском университете; в 1934 создал первую в СССР кафедру астрофизики, которую возглавлял до 1947. В 1939–1941 был директором обсерватории Ленинградского университета, в 1941–1943 – заведующим филиалом этого университета в Елабуге (ТатАССР). В 1943 переехал в Ереван, работал в АН Армении, был профессором Ереванского университета. В 1946 основал и возглавил Бюроканскую астрофизическую обсерваторию.

Научный кругозор ученого был чрезвычайно широк. Его работы охватывают многие области астрономии, в частности, они посвящены физике звезд и газовых туманностей, статистической механике звездных систем, внегалактической астрономии и космогонии. Амбарцумян создал основополагающую (базовую) количественную модель процессов, протекающих в газовых туманностях под воздействием излучения звезд, построил теорию лучистого равновесия, включающую в себя важные случаи образования метастабильных состояний в туманностях (существование т.н. запрещенных линий поглощения). Исследования Амбарцумяна положили начало статистической механике звездных систем – двойных и кратных звезд, звездных скоплений. Это позволило еще в 1930-е годы получить корректную оценку времени установления равновесного состояния в системе двойных звезд и правильно оценить возраст Галактики – порядка 10*10 лет, вопреки отстаивавшейся в то время оценке – 10*13 лет. Амбарцумян установил, что межзвездное поглощение света обусловливается не непрерывной средой, а дискретными темными туманностями, разработал новую теорию рассеяния света в мутных средах, которая нашла широкое применение в физике и геофизике.

Особое значение имели выполненные под руководством Амбарцумяна исследования динамически неустойчивых, находящихся в стадии распада групп звезд – звездных ассоциаций. Их изучение привело к двум фундаментальным космогоническим выводам: звездообразование в Галактике продолжается и в нашу эпоху (время существования звездных ассоциаций не превышает 107 лет); звезды рождаются группами. Предположив, что звезды, составляющие ассоциации, образовались из какого-то плотного вещества, Амбарцумян исследовал сверхпланетные звездные конфигурации и установил космогоническую активность галактических ядер (хотя его гипотеза о природе этой активности как проявлении особых свойств сверхплотного «дозвездного вещества» не получила всеобщей поддержки).

Научную работу Амбарцумян сочетал с активной педагогической деятельностью. Он – автор первого в СССР по этой специальности учебника Теоретическая астрофизика (1939) и соавтор курса Теоретическая астрофизика (1952), переведенного на многие языки. Амбарцумян избирался вице-президентом (1948–1955) и президентом Международного астрономического союза (1961–1964), президентом Международного союза научных союзов (1968–1970, 1970–1972), был членом Академий наук многих стран мира. Награжден золотой медалью М.В.Ломоносова АН СССР (1971), Золотой медалью Лондонского королевского астрономического общества (1960) и др. Умер Амбарцумян в Ереване в 1996.

Edited November 23, 2008 by Usta_Valod

[Pandukht]

Геворк Брутян

Обычный необычный человек

«Диплом университета я получил через 50 лет»

Родился я в Тифлисе в 1908 году, 18 сентября (5 сентября по старому стилю). Мой отец, Амазасп, был сыном Асатура Амбарцумяна, жителя села Басаргечар (ныне Варденис), и сам родился в Басаргечаре. Начальное образование получил в деревенской школе и часто рассказывал, что школа находилась в деревне Большая Мазра, куда ему приходилось ходить пешком.

Деда своего, пап-Асатура, я хорошо помню, но родная моя бабушка рано умерла. Пап-Асатур скончался в 1916 году. Получив известие о болезни пап-Асатура, отец выехал из Тифлиса, где мы жили, в Басаргечар, но поспел только к последним его часам, когда дед уже потерял сознание.

Амазаспу Амбарцумяну, моему отцу, я обязан всем. Когда мне было 3-4 года, он заметил, что я с легкостью решаю простые арифметические задачи. Для меня даже не представляло труда перемножать в уме любые двузначные числа. Отец начал всячески поощрять мой интерес к таким упражнениям. Он был очень воодушевлен и пытался даже в 5-6-летнем возрасте познакомить меня с алгебраическими задачами. Отец чрезмерно хвалил меня перед нашими знакомыми. По его мнению, я демонстрировал признаки математического таланта. Действительно, я любил выполнять арифметические действия, и при поступлении в школу выяснилось, что в этом я сильнее других учеников.

Отец настаивал на том, что я должен специализироваться в математике. С двенадцати лет я заинтересовался астрономией, не оставляя, однако, математику. В частности, отец был несколько недоволен, когда, окончив школу и отправившись в Ленинград, я выбрал астрономию, но, так как обе специальности были на одном факультете, он примирился с моим выбором.

Выбор Ленинградского университета не был случайностью. Отец сам закончил в 1907 году юридический факультет Петербургского университета в период наибольшего его расцвета. Он утверждал, что Петербургский университет в то время был сильнее многих европейских университетов. Это убеждение имело свое основание. На юридическом факультете в то время общий курс теории государства и права читал профессор Лев Петражицкий. По мнению отца, он был гениальным теоретиком права.

...Отец был горячим, страстным, беспокойным (по сравнению, например, со мной) человеком. Мы считали, что даже ребенок мог его обмануть. Кое-кто из окружающих ему не нравился, и в этих случаях он ни от кого не скрывал своего мнения. Это порождало много трудностей в его жизни. Он с легкостью приобретал врагов, и часто дело доходило до суда. Будучи юристом, он не избегал судов. В дальнейшем мне удалось убедить его в том, что судов лучше избегать, и в последние годы жизни, увлекшись переводами греческих классиков (с греческого на армянский), он в суд более не обращался.

В молодости отец любил играть в карты, и бывали случаи, когда он проигрывался до последней копейки. Однако должен признаться, что это случалось редко.

Трудолюбие отца требовало вдохновения. Помню, как, переводя греческих классиков, он просиживал целые ночи за работой. В последние годы жизни отец увлеченно преподавал классическую греческую и другую литературу, и его воодушевленность передавалась студентам.

...Моя мать, Рипсиме, родилась в 1885 году. Она была дочерью Тер-Саака Хаханьянца, священника из Цхинвала. Как всякая армянская женщина тех времен, мать в основном занималась домашними делами. Особенно любила чистоту дома и детей. Когда я умывался, она всегда стояла рядом: хотела, чтобы я мылся чисто. Вне дома бывала редко. Помню только, что когда мы всей семьей ходили в театр (такие случаи бывали очень редко), то, возвратившись, она долго вспоминала разные смешные ситуации и выражения.

Относительно женитьбы моих родителей мне известно следующее. В 1905 году отец, студент Петербургского университета, находился в Тифлисе, поскольку в связи с революционными событиями университет не работал. Отец решил жениться, и товарищи посоветовали ему отправиться в Цхинвал с целью жениться на какой-то определенной девушке. Он поехал в Цхинвал и там случайно остановился в доме армянского священника Саака. Однако, увидев его дочь Рипсиме, он был очарован ею и тут же попросил у Тер-Саака ее руку.

Такая решимость очень удивила Тер-Саака, он засомневался и решил телеграфировать в Петербургский университет с целью выяснить, действительно ли Амазасп Амбарцумян является студентом. Получив положительный ответ, Тер-Саак дал свое согласие. Авторитет студента Петербургского Императорского университета был очень высок! Свадьба состоялась в Тифлисе.

С 1906 года учеба отца в Петербургском университете продолжилась, и в 1907 году он окончил университет. Когда я был школьником, часто рассматривал отцовский диплом. Тогда он поражал меня своей солидностью, но, к сожалению, с тех пор я его не видел.

Вообще говоря, я всегда был невнимателен к делу сохранения важных документов. Например, когда я в 1928 году окончил тот же Ленинградский университет и защитил дипломную работу, то диплома не получил. Лишь в 1978 году, когда исполнилось 50 лет со дня моего окончания университета, я, посетив университет, получил диплом. В университете это событие вызвало удивление, так как многим было известно, что с 1940 по 1944 год я был там проректором по научной части, и мне было бы легко получить диплом. Так что в дипломе написано, что он выписан в июне 1928 года, но вручен в июне 1978 года.

...1 сентября 1917 года я поступил в 3-ю тифлисскую гимназию. Обучение велось на русском языке, но и армянский был поставлен хорошо. Кроме того, мы проходили на армянском языке национальную историю и географию.

Я все больше и больше увлекался астрономией. Конечно, большая часть прочитанных мною книг относилась к популярной литературе, однако с помощью звездного атласа (русское издание атласа Месье) я познакомился со звездным небом. Интерес был огромным, и за несколько месяцев я прочитал большинство доступных мне книг.

Отец заметил, что я за столь короткое время овладел многими разделами этой науки. Он хвалил меня перед всеми, демонстрировал, как я знаю предмет. Я, конечно, сознавал, что владею только результатами, но аппарат исследований мне неведом. Правда, с тринадцати лет я начал читать книги и этого направления.

В Тифлисе был один очень хороший учитель, знаток астрономии, Сундуков Николай Игнатьевич. Он в начале десятых годов окончил Московский университет по специальности астрономия и преподавал в четвертой гимназии. В связи с этим в 1921 году я перешел из третьей гимназии в четвертую. Сундуков оказал мне большую помощь в овладении основами астрономии, и когда я, окончив школу, поехал в Ленинград, он послал со мной письмо на имя член-корреспондента Академии наук Костинского, в котором рекомендовал меня как молодого человека, серьезно относящегося к науке. Сундуков скончался, когда я уже окончил университет. Я очень обязан ему.

...Наша семья была в тесных дружеских отношениях с семьей Арама Тер-Григоряна, университетского товарища моего отца. Арам Тер-Григорян был родным братом Ваана Терьяна. Ваан Терьян в это время жил в Москве, но иногда бывал в Закавказье. Хорошо помню, как однажды кто-то позвонил в нашу квартиру. Мать открыла дверь. Оказалось, что это был Ваан Терьян, искавший отца. Отца дома не было, и он ушел, и я увидел с балкона только уходившего Терьяна. Это произошло, по-видимому, в 1915 или, более вероятно, в 1916 году, и я уже знал, что Терьян — известный поэт.

Теперь я с гордостью говорю, что видел Ованеса Туманяна, впоследствии часто встречал Аветика Исаакяна (после того как он переехал в Ереван), хорошо был знаком с Дереником Демирчяном, но Ваана Терьяна видел только со спины. Жаль, тем более что мы много времени проводили с семьей его брата, Арама Тер-Григоряна.

Помню, как в 1920 году наши семьи вместе сняли в Коджорах дачу и там провели лето. Почти каждый день наши семьи обедали вместе и очень сблизились. Умная и скромная дочь Арама Седа была моей ровесницей, и мы стали друзьями. После переезда из Коджор в Тифлис дружба наших семей продолжалась.

Шел 1918 год. В третьей гимназии состоялся утренник. Хотя гимназия состояла в то время почти целиком из русских классов, утренник проходил на армянском языке. Я любил декламировать стихи, и к тому же мой голос был довольно зычным. По-видимому, по этой причине мне было поручено прочитать стихотворение «Артавазд» Иоаннеса Иоаннисяна. Декламировал я с воодушевлением. Меня подозвал к себе Ованес Туманян, приглашенный на утренник. Я подошел, он меня похвалил и поцеловал. Спросил, не сын ли я Амазаспа. В жизни я получал много премий и орденов, но до сих пор я считаю наивысшей наградой эту похвалу Ованеса Туманяна. Жаль, что он так рано ушел из жизни! Как нужен такой Отец нашему народу!

Хочу также рассказать, как мы участвовали в проводах народного героя Андраника.

Это случилось в 1919 году в Тифлисе, перед домом Ованеса Туманяна, на Вознесенской улице. Гимназистам сообщили, что Андраник находится там и собирается выехать за границу. Вся наша третья гимназия отправилась к дому Ованеса Туманяна, где уже собрались ученики нескольких школ. Андраник вышел и приветствовал собравшихся. С ним были также его телохранители. Нам было непонятно, почему Андраник уезжает. Мы не знали, что он окончательно прощается с Закавказьем. Мы не догадывались, что в таком возрасте ему уже невозможно быть командиром добровольцев. Грустные, мы разошлись по домам.

Обычный необычный человек

...Будучи студентом, узнаю, что в Ереванском университете должна состояться встреча с президентом Академии наук СССР Комаровым. Задолго до начала встречи мы, группа студентов, оказались в актовом зале. Я заметил на сцене человека, который помогал устанавливать стулья у стола президиума. Первое, что бросилось в глаза, — величина его головы. Я прошептал другу: «Такой большой головы не бывает даже у ученых. А у него, погляди...» Особого значения тому, что этот человек уселся за один стол с Комаровым, другими учеными, мы не придали. Лишь во время выступлений узнаем, что человек с большой головой никто иной как Виктор Амбарцумян. В этой голове, как выяснилось позже, обобщен ум человечества. В дальнейшем, когда представлялось немало случаев встречаться с Виктором Амбарцумяном и даже работать с ним, весь его облик, как, впрочем, и размер головы стали привычными. А вот наши головы казались уже меньше обычного...

...Мне посчастливилось работать в Академии наук под его началом, общаться с этим ставшим обычным необычным человеком, слушать его выступления, внимать ему, выражать свое собственное мнение и даже вступать с ним в спор. Теперь, когда возраст дает о себе знать и прощание может состояться в любой момент, я решил предать бумаге некоторые отрывки из моих воспоминаний. Решил не только потому, что захотелось написать об этом мощном интеллекте моим, пусть не совсем совершенным пером, но еще потому, что не мог не писать.

Философ от рождения

Великий астрофизик был философом как от рождения, так и по своей научной деятельности, да и вообще по жизни. Очень часто он размышлял о Вселенной. Впрочем, быть влюбленным в космос и при этом не философствовать по меньшей мере странно. Один из объемистых томов, написанных им, носил название «Научные философские вопросы о Вселенной» — чрезвычайно говорящее название.

Он принимал активное участие в международных конференциях, посвященных философии, где само его присутствие делало погоду и даже выбор тем конференции определялся участием Виктора Амбарцумяна.

...Основной темой XVI конференции (1978 г.) была «Философия и наука в современном мире». На пленарном заседании обсуждалась проблема «Идея космоса». Первым докладчиком, согласно программе, был Виктор Амбарцумян. Как отмечала западногерманская пресса, с докладом о космосе выступил человек, идеями которого руководствуется ученый мир как Востока, так и Запада.

Когда в Советском Союзе было основано философское общество, Виктор Амбарцумян, что вполне закономерно, был избран членом правления общества. В Ереване было создано республиканское отделение данной организации, на базе которого в 1990-м основано самостоятельное философское общество Армении. На первом же заседании Виктор Амбарцумян был избран его почетным президентом.

Он знал язык чисел

XIV международная философская конференция, проходившая в Вене в 1968-м, состоялась в тяжелых для делегации Советского Союза условиях. Тому предшествовали события в Чехословакии — ввод советских войск в страну. В составе делегации был также Виктор Амбарцумян, что не случайно: члены делегации возлагали большие надежды на его высокий авторитет не только в профессиональной, но и философской сфере. По прибытии в Вену нельзя было не заметить, что Виктора Амбарцумяна среди делегатов нет. Дело в том, что организаторы конференции под разными предлогами препятствовали участию делегатов из Советского Союза и разрешение на въезд мы получили с большим опозданием. Выяснилось, Виктор Амбарцумян должен был прибыть позже, притом без своей супруги, как планировалось. В дни, проведенные в Вене, мы почти всегда были вместе. Очень часто к нам присоединялся знаменитый философ, интереснейшая личность Хачик Момджян. В первый же день к Виктору Амбарцумяну подошла прибывшая из Москвы дама, занимавшаяся решением бытовых проблем делегатов. Она заявила, что определенная сумма выделена для Амбарцумяна с супругой. Но поскольку он прибыл один, да еще с опозданием, то размер суммы подлежит пересчету. Достав ручку и бумагу, дама взялась было писать, как Виктор Амбарцумян, уточнив детали, тут же назвал сумму. Удивленная дама, кстати, не менее чем я сам, смущенно пролепетала: «Придется все же проверить, не закралась ли где-нибудь ошибка». Она считала довольно долго, переводя рубли в доллары, потом в австрийские шиллинги. Под конец, не скрывая удивления, заявила, что молниеносные подсчеты Амбарцумяна совершенно точны. В то время Амбарцумяну было 60 лет...

Он не только знал язык чисел и мог мгновенно совершать различные математические действия, но и с блеском просчитывал грани проблемы, которые касались науки, разных областей жизни.

«Мадам, как вам мое произношение?»

На пленарном заседании Венской конференции практически все доклады членов делегации Советского Союза сопровождались свистом и возгласами «Танки, танки», доносящимися из зала (подразумевались танки, введенные Советским Союзом в Чехословакию). То был настоящий бойкот. Ситуация резко изменилась, когда с докладом выступал Виктор Амазаспович. Его слушали в абсолютной тишине и с глубоким вниманием. Советские делегаты вздохнули с облегчением... После доклада к нему подходили участники конференции, пожимали руку или, проходя мимо, обменивались с ним улыбкой. Среди прочих подошла женщина-философ и без лишних вступлений обратилась к Виктору Амазасповичу. «Вы такой крупный ученый. И ваш доклад был прекрасным. Почему же вы не сумели повлиять на свое правительство, позволив, чтоб ваши танки вошли в чужую страну?» Я растерялся, пытаясь угадать, что же ответит ученый. Своей визави Амбарцумян ответил вопросом на вопрос: «А как вам, мадам, мое английское произношение?» — «Ужасно», — процедила она и горделиво удалилась.

Некоторые смотрят в небо...

О жестких правилах уличного движения в Вене меня предупредили заранее. Если вы ненароком перешли улицу на красный цвет и машина совершила на вас наезд, то наказание водителю не грозит: он может спокойно продолжать свой путь. Виктор Амбарцумян, который зачастую придерживался принятых в стране норм и правил, во время прогулок по Вене часто смотрел на небо. Опасаясь, что он может перейти дорогу в неположенном месте, я всячески пытался уберечь его от неприятных сюрпризов. Выложил ему все, что знал сам о правилах дорожного движения. К сказанному он отнесся с пониманием, но добавил при этом: «Людям не всегда следует смотреть под ноги, иногда нужно направлять взгляд и на небо, — затем уточнил свою мысль: — Не все должны ходить с опущенной головой. Некоторые должны устремлять свой взор в небо». ...Но даже глядя в небо, Виктор Амбарцумян умел замечать все, что происходит на земле. Как-то прогуливались по одной из венских улиц. Амбарцумян, как это часто бывало, поглядывал ввысь. Неожиданно он, указав на одно из зданий, сказал: «В этом доме живет армянин». И, заметив мое удивление, добавил: «Если хотите убедиться в этом, постучитесь в дверь. Впрочем, не стоит беспокоить хозяев, лучше взгляните на ковер, свисающий с балкона, лаская в себе лучи сентябрьского солнца Вены, — перешел Амбарцумян на поэзию — он тоскует по горячему солнцу Армении».

Амбарцумян и Котарбринский

Имя польского философа Котарбринского широко известно в научных кругах. Он являлся президентом Академии наук Польши, президентом Парижского философского международного института (известного как академия), членом Академии наук СССР, имел много ученых званий. Я познакомился с ним на XII международной конференции в Италии и, признаться, был удивлен теплым к себе отношением. Пытаясь разгадать причину этого, я в конце концов пришел к заключению, что подобное отношение объясняется тем, что среди 900 делегатов я самый молодой, а он самый пожилой. По возвращении в Ереван мы с ним обменивались письмами, в которых он тепло отзывался о некоторых моих книгах, что давало повод для новых размышлений. Когда руководитель кафедры логики профессор МГУ М. Алексеев, с которым, к слову, у меня сложились близкие дружеские отношения, сообщил, что делегацию под его руководством принимал не Котарбринский, а его супруга, профессор Штайнберг, ситуация стала еще более загадочной.

...Во время одного из перерывов на Венской конференции мы с Виктором Амбарцумяном встретились с Котарбринским и его супругой. Амбарцумян и Котарбринский не были лично знакомы, так что почетную миссию познакомить их я взял на себя. Чтоб ритуал не показался слишком уж чопорно-официальным, знакомя их, я с улыбкой сказал: «Виктор Амазаспович, уж не знаю почему, но академик Котарбринский относится ко мне с исключительной теплотой...» Тут в разговор вступила профессор Штайнберг: «Хотите знать почему?» Задержав дыхание, я стал заливаться краской, полагая, что она собирается говорить о лестных отзывах своего супруга по поводу моих книг. Напряженную тишину вновь нарушил голос Штайнберг: «Посмотрите на его нос, — указывая пальцем в сторону мужа, сказала она, — его бабушка была армянкой». Воодушевившись, Амбарцумян стал задавать вопросы. Как выяснилось, Котарбринский, как и отец Амбарцумяна, имел юридическое образование... Под конец Амбарцумян пригласил супругов в Ереван, и оба они с радостью приняли приглашение.

Увы... В Ереване Амбарцумян вызвал к себе руководителя иностранного отдела академии и в моем присутствии попросил организовать приезд Котарбринского с супругой. Тот, ссылаясь на КГБ, сообщил: приглашать пожилого иностранца запрещено — мало ли что может случиться в его возрасте. Переписка с Котарбринским на этом прервалась.

Давид Анахт - 1500

В 1980-м отмечали 1500-летие мудреца и логика Давида Анахта. Была создана правительственная юбилейная комиссия под председательством Фадея Саркисяна. Я же был назначен его замом. На работу являлся в 8 утра, домой возвращался в 11 вечера. Забот было невпроворот. На одном из заседаний возник вопрос, какими цифрами следует отобразить на медали, посвященной 1500-летию Давида Анахта, “1500” — арабскими или римскими? Мнения разошлись. Предложив отложить решение вопроса, я решил посоветоваться с Виктором Амбарцумяном. Тот без колебаний сказал: “Не арабскими и не римскими, нужно писать иЮ, что и означает 1500”. Я попытался привести разумный, на мой взгляд, аргумент, мол, в Армению съедутся не только делегаты из союзных республик, но и других стран, которые не владеют армянским. Он успокоил меня: “Ничего, пусть учатся и понимают, что означает иЮ. Даже если потом они забудут обо всем, то эти две с трудом усвоенные буквы надолго останутся в памяти”.

Покоривший вершины науки

Тяжелый быт, в котором в 1990-х оказался также Виктор Амбарцумян, не мог не отразиться на его здоровье. Меж тем всю свою жизнь он оставлял впечатление такого крепкого, здорового человека, что, казалось, проживет как минимум сто лет...

Весть о его кончине застала нас врасплох. Смерть и Виктор Амбарцумян были понятиями несовместимыми. Я мог бы сказать, что его бессмертие началось одновременно с его рождением... Достаточно ли целого века, чтоб восполнить оставшуюся после него пустоту еще одним новым Виктором Амбарцумяном? Неоценимый вклад в области астрофизики профессор Университета Беркли назвал «революцией Коперника». Английская The Independent в связи с кончиной ученого писала: «...Поднявшись на вершины науки, Амбарцумян поднял также свой народ, свою Армению...»

Edited September 22, 2012 by Pandukht

[Pandukht]

"Он связан с небом, но на землю не жалуется"

Моими соседями как в Ереване, так и на даче в Бюракане были академики, доктора наук и сотрудники Бюраканской обсерватории. От них я слышал много интересного о Викторе Амбарцумяне - нашем великом соотечественнике, полвека руководившем армянской наукой.

Отвечая на вопрос, в чем секрет его успехов, Виктор Амазаспович как-то сказал, что главное - это способность думать, и добавил, что думать он научился в первую очередь у своего отца Амазаспа Асатуровича.

Разносторонне одаренный и эрудированный, Амазасп Амбарцумян заметил редкие способности своего сына Виктора еще в детские годы. Он окружил его заботой, уделял большое внимание, по-отцовски чутко реагировал на его первые успехи, налаживал контакты сына с известными учеными. "В своей жизни больше всех я обязан самому близкому человеку - моему отцу", - говорил Виктор Амазаспович.

Амазасп Асатурович - известный литературовед, доктор филологических наук, профессор, перу которого принадлежат переводы Байрона, Гейне, Лермонтова, "Илиады" Гомера, а также сочинение "Думы о Гомере". Это был интересный, оригинальный человек с нестандартным характером. В своем кругу он часто шутил: "Почему я должен гордиться сыном Виктором, это он должен гордиться мною - своим отцом". Мать Виктора Амбарцумяна - Рипсиме Тер-Хаханянц была исключительной женщиной. Умная от природы, воспитанная в лучших традициях своего народа, она сумела передать детям любовь к армянской земле, внушила им уважение к своему трудолюбивому, талантливому народу.

Известный петербургский астроном академик Григорий Абрамович Шайн регулярно принимал у себя дома молодого студента В. Амбарцумяна. Академик был уверен, что Виктор - явление исключительное. Супруга Григория Абрамовича - практичная, смекалистая Елена Соломовна Бери усмотрела в молодом человеке привлекательного жениха для своей племянницы, и вскоре Вера Федоровна Клочихина стала женой Виктора Амбарцумяна. Они прожили почти семь десятилетий в любви и согласии, она подарила ему четырех детей, берегла и лелеяла своего великого мужа.

Отдельные эпизоды из жизни В. А. Амбарцумяна способны как нельзя лучше охарактеризовать его как человека и ученого.

***

"Если я жив и работаю, то обязан этим большому ученому и большому человеку", - говорил один из видных пулковских ученых, академик, лауреат Сталинской премии Дмитрий Дмитриевич Максутов - создатель телескопа, названного его же именем: "После второго тяжелого инфаркта, окончательно подорвавшего мое здоровье, надежды на спасение не было. Но В. Амбарцумян в экстренном порядке достал малоизвестный, созданный учеными Армении, спасительный эликсир и самолетом прислал мне".

***

Президент АН СССР Анатолий Петрович Александров не особо благоволил выдающемуся физику, академику Николаю Геннадиевичу Басову - Герою Социалистического Труда, лауреату Ленинской и Нобелевской премий. В 1982 г., по случаю 60-летнего юбилея Н. Г. Басова, президиум АН по предложению президента Александрова представил Николая Геннадиевича к награде орденом Трудового Красного Знамени.

Академики были крайне удивлены, шокированы. Как же так? Лауреат высших мировых премий - и вдруг доступный миллионам орден! Все попытки академиков изменить решение не возымели действия. Александров был непреклонен. Тогда физики попросили В. Амбарцумяна обратиться к секретарю ЦК КПСС, члену Политбюро К. У. Черненко - куратору научной сферы страны.

В. Амбарцумян согласился и позвонил ему.

Черненко тепло встретил академика, внимательно выслушал его, согласился с доводами и после короткого обсуждения предложил вариант замены ордена на золотую звезду Героя Социалистического Труда. Так Басов стал дважды Героем Социалистического Труда.

Узнав обо всем этом, А. П. Александров сказал:

- Амбарцумян был прав, как всегда.

***

В середине 50-х прошлого века по приглашению Академии наук Венгрии в Будапешт приехал В. Амбарцумян. Гость выступил с обширным докладом о работах бюраканских ученых, своих фундаментальных трудах, проливающих свет на тайны мироздания, и перспективных направлениях развития астрофизической науки.

Доклад произвел на слушателей колоссальное впечатление, они стоя долго аплодировали армянскому ученому. А после того как президент АН Венгрии заявил: "Виктор Амбарцумян - величайший ученый современности. XX век - это век А. Эйнштейна и В. Амбарцумяна", - зал вновь взорвался овациями. Не дождавшись конца аплодисментов, Амбарцумяна проводили в комнату для отдыха. И здесь к гостю зашли восемь солидных респектабельных мужчин. Взволнованные, расстроенные, с грустными, полными слез глазами, они находились в состоянии очевидного душевного беспокойства. Это были академики АН Венгрии - армяне по происхождению.

Потрясенные докладом Амбарцумяна, давшего аудитории представление о безграничном потенциале армянской научной мысли, венгерские академики-армяне испытали безмерную гордость за Армению, за свой талантливый народ. Десятилетиями таившийся в глубине души и сознательно умалчиваемый факт национальной принадлежности в одночасье неудержимо вырвался наружу и, затмив все другие соображения, стал предметом радости и гордости.

***

Грузинский астрофизик академик Евгений Кириллович Харадзе регулярно приезжал в Бюракан для участия в ежемесячном научном семинаре, руководимом В. Амбарцумяном. На одном из этих семинаров с докладом выступил Е. Харадзе, начав доклад словами: "У себя в Грузии я академик, а здесь претендую лишь на старшего научного сотрудника". - "Вы и здесь академик, уважаемый Евгений Кириллович", - успокоил волнующегося грузина великий В. Амбарцумян.

***

Как-то в кабинете Виктора Амазасповича в Бюракане вышла из строя система парового отопления и для устранения неполадок вызвали слесаря Сако. Через несколько часов академику доложили:

- Виктор Амазаспович, надо менять всю систему, она полностью заржавела.

Ученый задумался, затем медленно произнес:

- Вы тоже такого мнения, Сако?!

***

Рассказывают, что Ованес Туманян просил Амазаспа Асатуровича привести к нему талантливого малыша. Поэт хотел побеседовать с ним о звездном небе. Беседа двух звезд длилась долго. Позже поэт сказал: "Амазасп, у тебя гениальный сын, он звездный Моцарт!"

В книге Ашота Арзуманяна "Око Бюракана" приводятся воспоминания Амазаспа Асатуровича о том, как один из старых большевиков, близких к Ленину и Луначарскому, предложил Амазаспу Асатуровичу представить маленького Виктора Владимиру Ильичу, аргументируя необходимостью создания благоприятных условий для роста и развития талантливого юноши. Амбарцумян-старший ответил: "Я тронут таким отношением к моему сыну. Он находится на правильном пути развития и потому нет надобности в таких исключительных мероприятиях".

В 1988 г. В.Амбарцумян оставил пост директора Бюраканской обсерватории, а через пять лет сложил свои полномочия президента АН Армении. В период АОДовского правления, когда происходила переоценка ценностей, когда все менялось, ломалось и разрушалось, в непривычной для ученого жизни наступила полоса лишений и невзгод. Многое из новых реалий было ему чуждо, он осмысливал их, возмущался и отвергал.

В 1996 г., в год кончины В. Амбарцумяна, известный журналист Иосиф Вердиян написал:

"Дважды Герой Социалистического Труда, почетный президент Национальной Академии наук, иностранный член едва ли не всех академий мира получает в месяц 50 долларов. Живет у печки, свет - по графику. Он связан с небом, но на землю не жалуется. Проживает свой мудрый век достойно, стараясь понять этот странный мир".

Эмиль Нерсесян

[Pandukht]

“Если вы не видели Бюракан - значит, вы ничего не видели”

...Зимы в Армении хотя и холодные, но бесснежные. Кроме того, астрономам надо забраться как можно выше в горы, к Солнцу и звездам. Видимо, этим и руководствовался Амбарцумян, когда выбирал место для будущей обсерватории. Это место оказалось вблизи села Бюракан, на высоте 1500 метров над уровнем моря, на склоне потухшего вулкана Арагац, что на 35 километров севернее Еревана. Место было, мягко говоря, неприглядное: камни, совсем мало земли, засохшие виноградники да пожухлая прошлогодняя трава. И вот за несколько лет все это преобразилось до неузнаваемости, превратилось в райский сад. И в этом несомненная заслуга Амбарцумяна. Только ему, с его непререкаемым авторитетом в Армении, да и за ее пределами, по силам было сотворить это чудо. Если вы не видели сегодняшнего Бюракана, значит, вы ничего в этой жизни на нашей прекрасной планете не видели. И не только на Земле, но и вообще в нашей Солнечной системе и даже в нашей Галактике. Тысячи роз всяких мыслимых и немыслимых цветов и запахов, красных и белых, желтых и чайных, фиолетовых и... А кусты, жасмин и сирень, бугенвилеи и прочие... А пальмы, кедры, кипарисы, сосны, березы... Те самые березы, которые специально были высажены на главной бюраканской аллее по просьбе жены академика Амбарцумяна Веры Федоровны. Той самой хрупкой блондинки, которую академик вывез из холодной России и привез в солнечную Армению.

* * *

Когда не были еще построены башни телескопов, а сами эти инструменты стояли под открытым небом, к Амбарцумяну подошел его ученик из первого выпуска астрофизиков Ереванского университета Беньямин Маркарян с новой сверхчувствительной фотопластинкой, полученной им на первом телескопе. — Посмотрите, пожалуйста, Виктор Амазаспович! Что-то здесь странное. Ну, не могли все эти яркие звезды оказаться здесь все вместе случайным образом! В. А. посмотрел. И увидел. И понял то, что до него видели многие, но не понимали. Воистину, для этого надо было обладать гениальной прозорливостью!

А это были те самые группы звезд, которые В. А. назвал впоследствии звездными ассоциациями. Он предположил, что эти ассоциации образовались не путем конденсации изначально разреженного космического газа, а наоборот, путем распада неких дозвездных тел неизвестной природы или, как он назвал их, Д-тел.

Открытие всколыхнуло весь научный мир. Сразу же появились новые исследования этих объектов. Голландец Блаау подтвердил существование ассоциаций и даже как будто обнаружил их расширение и распад. Подтвердил все это и известный московский астроном П. Н. Холопов. Но были и иные голоса. Другой известный московский астроном профессор Б. А. Воронцов-Вельяминов с самого начала обрушился на В. А. с резкой критикой.

Словом, развернулась бурная дискуссия в научной печати. Иногда отголоски этих баталий выплескивались даже в газеты. Но, так или иначе, вскоре Амбарцумян и Маркарян были удостоены Сталинской премии “за открытие и исследование звездных группировок ранее неизвестного типа — звездных ассоциаций”. А сам В. А. был избран академиком Союзной Академии наук.

* * *

Амбарцумян был тот самый блистательный лектор, на лекции которого сбегались студенты и профессора со всех факультетов Тбилисского и Ереванского университетов — и филологи, и математики, и астрономы. Боже, что это были за лекции!.. Он никогда не читал по бумажке. Какие конспекты! О чем вы говорите! Он даже не мог устоять за кафедрой больше пяти минут. Вместо этого он выбегал в аудиторию, хватался обеими руками за переднюю парту и, закрывая глаза и брызгая слюной, выпевал свои бесконечные рулады. Слушателей поражали и глубина проникновения в самую суть предмета, и энциклопедичность, и оригинальность и нестандартность мышления. Так, он ни в грош не ставил Толстого, зато всячески превозносил Шекспира. Как это ни покажется странным или, может быть, даже непатриотичным, но он не слишком жаловал и корифеев армянской литературы, таких, как Аветик Исаакян. Что уж тут говорить о современниках! Сюда относилась и любимая мною Сильва Капутикян...

Мне и самому довелось пару раз слушать его лекции. Помню, что сидел как завороженный и выскакивал потом в коридор с квадратными глазами...

...Я больше десяти лет регулярно приезжал на месяц-два в Армению на консультацию к Виктору Амазасповичу. Однажды это случилось летом, которое выдалось совершенно нетипичным для этих благодатных мест. Дожди, да не такие, как обычно, ливневые, а моросящие, как во Львове или Ленинграде. Именно в то время в Москве проходил матч на первенство мира по шахматам между Михаилом Ботвинником и Тиграном Петросяном. Все площади Еревана были украшены огромными демонстрационными досками. И перед каждой из них стояла толпа тесно прижавшихся друг к другу болельщиков. Почему-то большинство из них составляли женщины, которые и в шахматах-то почти наверняка ничего не понимали. Редкие фигурки понимающих окружались тесным кольцом: “А что Ботвинник здесь сделает? А чем наш Тигран ответит?” Сам Виктор Амазаспович Амбарцумян после случайного проигрыша Петросяна — попав в цейтнот, зевнул фигуру — послал правительственную телеграмму в Москву: “За Вами стоит трехмиллионная Армения и многомиллионная армянская диаспора. Наше дело правое, победа будет за нами. Академик Амбарцумян”.

И дошла телеграмма, и дошли телепатические сеансы связи! И выиграл-таки Петросян, и маленькая Армения стала центром всего шахматного мира.

* * *

Виктор Амбарцумян и астроном Иосиф Шкловский были вечными оппонентами, постоянно спорили между собой. Мне кажется, что они даже нуждались друг в друге. Эдакие друзья-враги... Они спорили друг с другом всюду — на всяких конференциях, совещаниях. Правда, до полемики в научной печати, насколько мне известно, не доходило.

Однажды мне довелось присутствовать при их очередном споре. Дело было в кабинете Амбарцумяна, а речь шла о проблемах сталкивающихся галактик. Сам я был очень далек от этой тематики и интересовался ею чисто платонически, так что меня интересовала главным образом внешняя сторона их спора. Привлекала внимание, прежде всего, их манера ведения дискуссии, а также, конечно, их внешний вид. Этот вид очень отличался. Амбар — благодушный, спокойный, говорит неторопливо, тихим голосом. А Шкловский, взъерошенный, явный холерик, вскакивает со стула, хватает Амбара за локоть или за пуговицу и что-то горячо ему втолковывает. Амбарцумян: “Да, вот тут Вы правы, Иосиф Самойлович, тут я с Вами совершенно согласен”. И Шкловский, торжествующе: “Ага! А что я Вам говорил! Если галактика А подходит к галактике В на достаточное расстояние, вот тогда-то и будет взрыв!” И Амбарцумян: “Все это так, дорогой Иосиф Самойлович, но вот только какова вероятность такого сближения и такого столкновения? Ведь ядро галактики наверняка очень мало. А тогда эти две галактики, А и В, просто пройдут друг через друга, как два комариных роя, и никакого взрыва не будет. Разве не так? Или, может быть, я чего-то не учел, а, Иосиф Самойлович?”

И тут, на моих глазах, Шкловский замолкает, стушевывается и как-то бочком выползает из кабинета. Мне даже жалко его стало. Ну, на кого ты, бедолага, руку поднимаешь? Ведь он тебя проглотит и выплюнет! Н-да, думаю, дела...

Ну а теперь, когда с ассоциациями, в основном, покончено, позвольте сказать еще несколько слов об их авторе, а также, конечно, и вообще об Армении. Это будет несколько перекликаться с предыдущим разделом, так что уж извините...

Шкловский и Амбарцумян были похожи в основном — оба были настоящими учеными. Учеными с большой буквы. Оба они уважали и ценили друг друга — за талант, за смелость, за бескомпромиссность в отстаивании своих убеждений. Но было и немало такого, что резко отличало их друг от друга. Например, публичные выступления и, вообще, популяризаторский талант. У Шкловского — поистине блестящий, а у Амбарцумяна, увы, совсем наоборот. Помню его доклады на научных семинарах и конференциях. Уткнется, бывало, носом в доску, что-то невразумительное бормочет, а потом вдруг и взвизгнет на самом неподходящем месте. Зато статьи научные, предназначенные для специалистов, писал блестяще — глубокие, с четкими и ясными формулировками, с далеко идущими выводами, с каким-то фантастическим даром предвидения. Он мог сразу, буквально сразу, через какую-нибудь пару минут проникнуть в самую суть какой-нибудь проблемы, о которой он раньше вообще ничего никогда не слышал. Один-два наводящих вопроса, и все, он попадает в самое слабое место. И так было всегда, с самого начала его научной, да и ученической деятельности. Очевидцы вспоминали, как они, будущие корифеи физики и астрономии, бывало, обсуждали какую-то проблему или же какую-нибудь задачу. А корифеями этими были те, чьи имена ныне широко известны — Виктор Амбарцумян, Лев Ландау, Георгий Гамов, Дмитрий Иваненко, Николай Козырев и еще несколько человек, студентов Ленинградского университета. Так вот, пока Лева Ландау взъерошит свою роскошную шевелюру, пока Коля Козырев выпрямит свой богатырский стан, так Амбар уже выдает правильное решение, будь то из теории тензорного исчисления, или интегральных уравнений математической физики, или особенностей расширения Вселенной. А по широте познаний вообще не было Амбарцумяну равных — с ним можно было обсуждать почти все разделы астрономии. Разве что великий итальянский физик Энрико Ферми мог составить ему конкуренцию...

И еще. Амбарцумяна отличала внешняя скромность, пусть даже и показная. Кроме того, он очень точно понимал, что и для чего говорит его собеседник, какова его настоящая цель. И Амбарцумян не поддавался ни на какие комплименты, ни на какую лесть. А вот тут уж Шкловский был полным антиподом.

* * *

Амбарцумян был действительно уникальной личностью по своим способностям, как реализовавшимся, так и оставшимся в тени, невостребованными ни той страной, ни той эпохой.

Он ведь наверняка тяготился, осознанно или нет, той ролью, которую ему послала судьба. Ему были явно малы и узки все эти его должности и звания — академика, дважды Героя социалистического труда, Президента республиканской академии, основателя и директора Бюраканской обсерватории, и прочее, и прочее, и прочее. При всей своей внешней скромности он был, по моему глубокому убеждению, чудовищно честолюбив. Зачем ему были все эти регалии, все эти звания и должности? Зачем нужна ему была эта Нобелевская премия, к которой его представляли? Ведь, получив ее, он стал бы в один ряд с другими нобелевскими лауреатами и был бы среди них равным из равных, а отнюдь не первым и единственно-первым.

Мне рассказывали очевидцы, как Амбарцумян учился в Ленинградском университете. Уже с первого курса он привлекал внимание профессуры — своими математическими способностями, трудолюбием и — last not least — быстротой реакции. Там у них, у корифеев будущих, образовалась прекрасная команда — сам Амбарцумян, Ландау, Козырев, Иваненко, Гамов и другие, опять же выдающиеся и неординарные личности. Могу похвастать — к ним в те годы принадлежал и мой отец Морис Семенович Эйгенсон, будущий профессор астрофизики.

Мне рассказывали, как Амбарцумян стал Амбарцумяном, то есть как он учился и работал. Он обшаривал все уголки всех главных наук, перерешал дважды все существующие задачи из всех существующих задачников на всех языках, которые только были в университетской библиотеке — на немецком, который в то время был основным языком всех естественных и точных наук, а также, конечно, на русском, французском и английском. Недаром же потом первые его научные работы выходили на этих языках. Вначале он хотел стать чистым математиком, но потом, на втором курсе, после знакомства с профессором Аристархом Апполоновичем Белопольским сделал окончательный выбор — астрономия. А в ней, в астрономии, он выбрал новое направление — астрофизику. И вскоре стал ведущим специалистом в этом направлении, по сути, заложил основы совсем новой науки — теоретической астрофизики. В этом, в теоретической астрофизике, он был ведущей фигурой во всем мире, от Японии до Америки, от Кейптауна до Кембриджа и от Петрограда до Владивостока (простите, я, кажется, увлекся. Ведь Петроград к тому времени уже стал Ленинградом).

Но после войны он полностью переменил сферу своих интересов, занялся звездными ассоциациями и внегалактической астрономией, где нужны были, конечно, совсем другие познания, совсем иная сфера исследования. Это даже вызывало непонимание его коллег и учеников. “Не узнаю Виктора Амазасповича. Совсем не те работы, совсем нет не то что уравнений, нет даже формул”, - сказал его любимый ученик Виктор Викторович Соболев, ставший впоследствии академиком и признанным главой ленинградской астрономии. А Амбарцумян в это время был уже в солнечной Армении, проводил свои исследования звездных ассоциаций, а затем ядер активных галактик, а затем вспыхивающих звезд и вообще нестационарных объектов во Вселенной. И одновременно был вынужден ежедневно решать десятки и сотни проблем, которые наваливались на него не только как на директора построенной им Бюраканской обсерватории, но и как президента Академии наук Армении. А это и финансы, и строительство, и распределение квартир, и многое, многое другое. И надо сказать, что со всеми своими многотрудными задачами он справлялся образцово. Недаром армянская Академия много раз признавалась самой лучшей из республиканских академий!

“Если вы не видели Бюракан - значит, вы ничего не видели”

...Зимы в Армении хотя и холодные, но бесснежные. Кроме того, астрономам надо забраться как можно выше в горы, к Солнцу и звездам. Видимо, этим и руководствовался Амбарцумян, когда выбирал место для будущей обсерватории. Это место оказалось вблизи села Бюракан, на высоте 1500 метров над уровнем моря, на склоне потухшего вулкана Арагац, что на 35 километров севернее Еревана. Место было, мягко говоря, неприглядное: камни, совсем мало земли, засохшие виноградники да пожухлая прошлогодняя трава. И вот за несколько лет все это преобразилось до неузнаваемости, превратилось в райский сад. И в этом несомненная заслуга Амбарцумяна. Только ему, с его непререкаемым авторитетом в Армении, да и за ее пределами, по силам было сотворить это чудо. Если вы не видели сегодняшнего Бюракана, значит, вы ничего в этой жизни на нашей прекрасной планете не видели. И не только на Земле, но и вообще в нашей Солнечной системе и даже в нашей Галактике. Тысячи роз всяких мыслимых и немыслимых цветов и запахов, красных и белых, желтых и чайных, фиолетовых и... А кусты, жасмин и сирень, бугенвилеи и прочие... А пальмы, кедры, кипарисы, сосны, березы... Те самые березы, которые специально были высажены на главной бюраканской аллее по просьбе жены академика Амбарцумяна Веры Федоровны. Той самой хрупкой блондинки, которую академик вывез из холодной России и привез в солнечную Армению.

* * *

Когда не были еще построены башни телескопов, а сами эти инструменты стояли под открытым небом, к Амбарцумяну подошел его ученик из первого выпуска астрофизиков Ереванского университета Беньямин Маркарян с новой сверхчувствительной фотопластинкой, полученной им на первом телескопе. — Посмотрите, пожалуйста, Виктор Амазаспович! Что-то здесь странное. Ну, не могли все эти яркие звезды оказаться здесь все вместе случайным образом! В.А. посмотрел. И увидел. И понял то, что до него видели многие, но не понимали. Воистину, для этого надо было обладать гениальной прозорливостью!

А это были те самые группы звезд, которые В.А. назвал впоследствии звездными ассоциациями. Он предположил, что эти ассоциации образовались не путем конденсации изначально разреженного космического газа, а наоборот, путем распада неких дозвездных тел неизвестной природы или, как он назвал их, Д-тел.

Открытие всколыхнуло весь научный мир. Сразу же появились новые исследования этих объектов. Голландец Блаау подтвердил существование ассоциаций и даже как будто обнаружил их расширение и распад. Подтвердил все это и известный московский астроном П.Н.Холопов. Но были и иные голоса. Другой известный московский астроном профессор Б.А.Воронцов-Вельяминов с самого начала обрушился на В.А. с резкой критикой.

Словом, развернулась бурная дискуссия в научной печати. Иногда отголоски этих баталий выплескивались даже в газеты. Но, так или иначе, вскоре Амбарцумян и Маркарян были удостоены Сталинской премии “за открытие и исследование звездных группировок ранее неизвестного типа — звездных ассоциаций”. А сам В.А. был избран академиком Союзной Академии наук.

* * *

Амбарцумян был тот самый блистательный лектор, на лекции которого сбегались студенты и профессора со всех факультетов Тбилисского и Ереванского университетов — и филологи, и математики, и астрономы. Боже, что это были за лекции!.. Он никогда не читал по бумажке. Какие конспекты! О чем вы говорите! Он даже не мог устоять за кафедрой больше пяти минут. Вместо этого он выбегал в аудиторию, хватался обеими руками за переднюю парту и, закрывая глаза и брызгая слюной, выпевал свои бесконечные рулады. Слушателей поражали и глубина проникновения в самую суть предмета, и энциклопедичность, и оригинальность и нестандартность мышления. Так, он ни в грош не ставил Толстого, зато всячески превозносил Шекспира. Как это ни покажется странным или, может быть, даже непатриотичным, но он не слишком жаловал и корифеев армянской литературы, таких, как Аветик Исаакян. Что уж тут говорить о современниках! Сюда относилась и любимая мною Сильва Капутикян...

Мне и самому довелось пару раз слушать его лекции. Помню, что сидел как завороженный и выскакивал потом в коридор с квадратными глазами...

...Я больше десяти лет регулярно приезжал на месяц-два в Армению на консультацию к Виктору Амазасповичу. Однажды это случилось летом, которое выдалось совершенно нетипичным для этих благодатных мест. Дожди, да не такие, как обычно, ливневые, а моросящие, как во Львове или Ленинграде. Именно в то время в Москве проходил матч на первенство мира по шахматам между Михаилом Ботвинником и Тиграном Петросяном. Все площади Еревана были украшены огромными демонстрационными досками. И перед каждой из них стояла толпа тесно прижавшихся друг к другу болельщиков. Почему-то большинство из них составляли женщины, которые и в шахматах-то почти наверняка ничего не понимали. Редкие фигурки понимающих окружались тесным кольцом: “А что Ботвинник здесь сделает? А чем наш Тигран ответит?” Сам Виктор Амазаспович Амбарцумян после случайного проигрыша Петросяна — попав в цейтнот, зевнул фигуру — послал правительственную телеграмму в Москву: “За Вами стоит трехмиллионная Армения и многомиллионная армянская диаспора. Наше дело правое, победа будет за нами. Академик Амбарцумян”.

И дошла телеграмма, и дошли телепатические сеансы связи! И выиграл-таки Петросян, и маленькая Армения стала центром всего шахматного мира.

* * *

Виктор Амбарцумян и астроном Иосиф Шкловский были вечными оппонентами, постоянно спорили между собой. Мне кажется, что они даже нуждались друг в друге. Эдакие друзья-враги... Они спорили друг с другом всюду — на всяких конференциях, совещаниях. Правда, до полемики в научной печати, насколько мне известно, не доходило.

Однажды мне довелось присутствовать при их очередном споре. Дело было в кабинете Амбарцумяна, а речь шла о проблемах сталкивающихся галактик. Сам я был очень далек от этой тематики и интересовался ею чисто платонически, так что меня интересовала главным образом внешняя сторона их спора. Привлекала внимание, прежде всего, их манера ведения дискуссии, а также, конечно, их внешний вид. Этот вид очень отличался. Амбар — благодушный, спокойный, говорит неторопливо, тихим голосом. А Шкловский, взъерошенный, явный холерик, вскакивает со стула, хватает Амбара за локоть или за пуговицу и что-то горячо ему втолковывает. Амбарцумян: “Да, вот тут Вы правы, Иосиф Самойлович, тут я с Вами совершенно согласен”. И Шкловский, торжествующе: “Ага! А что я Вам говорил! Если галактика А подходит к галактике В на достаточное расстояние, вот тогда-то и будет взрыв!” И Амбарцумян: “Все это так, дорогой Иосиф Самойлович, но вот только какова вероятность такого сближения и такого столкновения? Ведь ядро галактики наверняка очень мало. А тогда эти две галактики, А и В, просто пройдут друг через друга, как два комариных роя, и никакого взрыва не будет. Разве не так? Или, может быть, я чего-то не учел, а, Иосиф Самойлович?”

И тут, на моих глазах, Шкловский замолкает, стушевывается и как-то бочком выползает из кабинета. Мне даже жалко его стало. Ну, на кого ты, бедолага, руку поднимаешь? Ведь он тебя проглотит и выплюнет! Н-да, думаю, дела...

Ну а теперь, когда с ассоциациями, в основном, покончено, позвольте сказать еще несколько слов об их авторе, а также, конечно, и вообще об Армении. Это будет несколько перекликаться с предыдущим разделом, так что уж извините...

Шкловский и Амбарцумян были похожи в основном — оба были настоящими учеными. Учеными с большой буквы. Оба они уважали и ценили друг друга — за талант, за смелость, за бескомпромиссность в отстаивании своих убеждений. Но было и немало такого, что резко отличало их друг от друга. Например, публичные выступления и, вообще, популяризаторский талант. У Шкловского — поистине блестящий, а у Амбарцумяна, увы, совсем наоборот. Помню его доклады на научных семинарах и конференциях. Уткнется, бывало, носом в доску, что-то невразумительное бормочет, а потом вдруг и взвизгнет на самом неподходящем месте. Зато статьи научные, предназначенные для специалистов, писал блестяще — глубокие, с четкими и ясными формулировками, с далеко идущими выводами, с каким-то фантастическим даром предвидения. Он мог сразу, буквально сразу, через какую-нибудь пару минут проникнуть в самую суть какой-нибудь проблемы, о которой он раньше вообще ничего никогда не слышал. Один-два наводящих вопроса, и все, он попадает в самое слабое место. И так было всегда, с самого начала его научной, да и ученической деятельности. Очевидцы вспоминали, как они, будущие корифеи физики и астрономии, бывало, обсуждали какую-то проблему или же какую-нибудь задачу. А корифеями этими были те, чьи имена ныне широко известны — Виктор Амбарцумян, Лев Ландау, Георгий Гамов, Дмитрий Иваненко, Николай Козырев и еще несколько человек, студентов Ленинградского университета. Так вот, пока Лева Ландау взъерошит свою роскошную шевелюру, пока Коля Козырев выпрямит свой богатырский стан, так Амбар уже выдает правильное решение, будь то из теории тензорного исчисления, или интегральных уравнений математической физики, или особенностей расширения Вселенной. А по широте познаний вообще не было Амбарцумяну равных — с ним можно было обсуждать почти все разделы астрономии. Разве что великий итальянский физик Энрико Ферми мог составить ему конкуренцию...

И еще. Амбарцумяна отличала внешняя скромность, пусть даже и показная. Кроме того, он очень точно понимал, что и для чего говорит его собеседник, какова его настоящая цель. И Амбарцумян не поддавался ни на какие комплименты, ни на какую лесть. А вот тут уж Шкловский был полным антиподом.

* * *

Амбарцумян был действительно уникальной личностью по своим способностям, как реализовавшимся, так и оставшимся в тени, невостребованными ни той страной, ни той эпохой.

Он ведь наверняка тяготился, осознанно или нет, той ролью, которую ему послала судьба. Ему были явно малы и узки все эти его должности и звания — академика, дважды Героя социалистического труда, Президента республиканской академии, основателя и директора Бюраканской обсерватории, и прочее, и прочее, и прочее. При всей своей внешней скромности он был, по моему глубокому убеждению, чудовищно честолюбив. Зачем ему были все эти регалии, все эти звания и должности? Зачем нужна ему была эта Нобелевская премия, к которой его представляли? Ведь, получив ее, он стал бы в один ряд с другими нобелевскими лауреатами и был бы среди них равным из равных, а отнюдь не первым и единственно-первым.

Мне рассказывали очевидцы, как Амбарцумян учился в Ленинградском университете. Уже с первого курса он привлекал внимание профессуры — своими математическими способностями, трудолюбием и — last not least — быстротой реакции. Там у них, у корифеев будущих, образовалась прекрасная команда — сам Амбарцумян, Ландау, Козырев, Иваненко, Гамов и другие, опять же выдающиеся и неординарные личности. Могу похвастать — к ним в те годы принадлежал и мой отец Морис Семенович Эйгенсон, будущий профессор астрофизики.

Мне рассказывали, как Амбарцумян стал Амбарцумяном, то есть как он учился и работал. Он обшаривал все уголки всех главных наук, перерешал дважды все существующие задачи из всех существующих задачников на всех языках, которые только были в университетской библиотеке — на немецком, который в то время был основным языком всех естественных и точных наук, а также, конечно, на русском, французском и английском. Недаром же потом первые его научные работы выходили на этих языках. Вначале он хотел стать чистым математиком, но потом, на втором курсе, после знакомства с профессором Аристархом Апполоновичем Белопольским сделал окончательный выбор — астрономия. А в ней, в астрономии, он выбрал новое направление — астрофизику. И вскоре стал ведущим специалистом в этом направлении, по сути, заложил основы совсем новой науки — теоретической астрофизики. В этом, в теоретической астрофизике, он был ведущей фигурой во всем мире, от Японии до Америки, от Кейптауна до Кембриджа и от Петрограда до Владивостока (простите, я, кажется, увлекся. Ведь Петроград к тому времени уже стал Ленинградом).

Но после войны он полностью переменил сферу своих интересов, занялся звездными ассоциациями и внегалактической астрономией, где нужны были, конечно, совсем другие познания, совсем иная сфера исследования. Это даже вызывало непонимание его коллег и учеников. “Не узнаю Виктора Амазасповича. Совсем не те работы, совсем нет не то что уравнений, нет даже формул”, сказал его любимый ученик Виктор Викторович Соболев, ставший впоследствии академиком и признанным главой ленинградской астрономии. А Амбарцумян в это время был уже в солнечной Армении, проводил свои исследования звездных ассоциаций, а затем ядер активных галактик, а затем вспыхивающих звезд и вообще нестационарных объектов во Вселенной. И одновременно был вынужден ежедневно решать десятки и сотни проблем, которые наваливались на него не только как на директора построенной им Бюраканской обсерватории, но и как президента Академии наук Армении. А это и финансы, и строительство, и распределение квартир, и многое, многое другое. И надо сказать, что со всеми своими многотрудными задачами он справлялся образцово. Недаром армянская Академия много раз признавалась самой лучшей из республиканских академий! “Если вы не видели Бюракан - значит, вы ничего не видели”

...Зимы в Армении хотя и холодные, но бесснежные. Кроме того, астрономам надо забраться как можно выше в горы, к Солнцу и звездам. Видимо, этим и руководствовался Амбарцумян, когда выбирал место для будущей обсерватории. Это место оказалось вблизи села Бюракан, на высоте 1500 метров над уровнем моря, на склоне потухшего вулкана Арагац, что на 35 километров севернее Еревана. Место было, мягко говоря, неприглядное: камни, совсем мало земли, засохшие виноградники да пожухлая прошлогодняя трава. И вот за несколько лет все это преобразилось до неузнаваемости, превратилось в райский сад. И в этом несомненная заслуга Амбарцумяна. Только ему, с его непререкаемым авторитетом в Армении, да и за ее пределами, по силам было сотворить это чудо. Если вы не видели сегодняшнего Бюракана, значит, вы ничего в этой жизни на нашей прекрасной планете не видели. И не только на Земле, но и вообще в нашей Солнечной системе и даже в нашей Галактике. Тысячи роз всяких мыслимых и немыслимых цветов и запахов, красных и белых, желтых и чайных, фиолетовых и... А кусты, жасмин и сирень, бугенвилеи и прочие... А пальмы, кедры, кипарисы, сосны, березы... Те самые березы, которые специально были высажены на главной бюраканской аллее по просьбе жены академика Амбарцумяна Веры Федоровны. Той самой хрупкой блондинки, которую академик вывез из холодной России и привез в солнечную Армению.

* * *

Когда не были еще построены башни телескопов, а сами эти инструменты стояли под открытым небом, к Амбарцумяну подошел его ученик из первого выпуска астрофизиков Ереванского университета Беньямин Маркарян с новой сверхчувствительной фотопластинкой, полученной им на первом телескопе. — Посмотрите, пожалуйста, Виктор Амазаспович! Что-то здесь странное. Ну, не могли все эти яркие звезды оказаться здесь все вместе случайным образом! В.А. посмотрел. И увидел. И понял то, что до него видели многие, но не понимали. Воистину, для этого надо было обладать гениальной прозорливостью!

А это были те самые группы звезд, которые В.А. назвал впоследствии звездными ассоциациями. Он предположил, что эти ассоциации образовались не путем конденсации изначально разреженного космического газа, а наоборот, путем распада неких дозвездных тел неизвестной природы или, как он назвал их, Д-тел.

Открытие всколыхнуло весь научный мир. Сразу же появились новые исследования этих объектов. Голландец Блаау подтвердил существование ассоциаций и даже как будто обнаружил их расширение и распад. Подтвердил все это и известный московский астроном П.Н.Холопов. Но были и иные голоса. Другой известный московский астроном профессор Б.А.Воронцов-Вельяминов с самого начала обрушился на В.А. с резкой критикой.

Словом, развернулась бурная дискуссия в научной печати. Иногда отголоски этих баталий выплескивались даже в газеты. Но, так или иначе, вскоре Амбарцумян и Маркарян были удостоены Сталинской премии “за открытие и исследование звездных группировок ранее неизвестного типа — звездных ассоциаций”. А сам В.А. был избран академиком Союзной Академии наук.

* * *

Амбарцумян был тот самый блистательный лектор, на лекции которого сбегались студенты и профессора со всех факультетов Тбилисского и Ереванского университетов — и филологи, и математики, и астрономы. Боже, что это были за лекции!.. Он никогда не читал по бумажке. Какие конспекты! О чем вы говорите! Он даже не мог устоять за кафедрой больше пяти минут. Вместо этого он выбегал в аудиторию, хватался обеими руками за переднюю парту и, закрывая глаза и брызгая слюной, выпевал свои бесконечные рулады. Слушателей поражали и глубина проникновения в самую суть предмета, и энциклопедичность, и оригинальность и нестандартность мышления. Так, он ни в грош не ставил Толстого, зато всячески превозносил Шекспира. Как это ни покажется странным или, может быть, даже непатриотичным, но он не слишком жаловал и корифеев армянской литературы, таких, как Аветик Исаакян. Что уж тут говорить о современниках! Сюда относилась и любимая мною Сильва Капутикян...

Мне и самому довелось пару раз слушать его лекции. Помню, что сидел как завороженный и выскакивал потом в коридор с квадратными глазами...

...Я больше десяти лет регулярно приезжал на месяц-два в Армению на консультацию к Виктору Амазасповичу. Однажды это случилось летом, которое выдалось совершенно нетипичным для этих благодатных мест. Дожди, да не такие, как обычно, ливневые, а моросящие, как во Львове или Ленинграде. Именно в то время в Москве проходил матч на первенство мира по шахматам между Михаилом Ботвинником и Тиграном Петросяном. Все площади Еревана были украшены огромными демонстрационными досками. И перед каждой из них стояла толпа тесно прижавшихся друг к другу болельщиков. Почему-то большинство из них составляли женщины, которые и в шахматах-то почти наверняка ничего не понимали. Редкие фигурки понимающих окружались тесным кольцом: “А что Ботвинник здесь сделает? А чем наш Тигран ответит?” Сам Виктор Амазаспович Амбарцумян после случайного проигрыша Петросяна — попав в цейтнот, зевнул фигуру — послал правительственную телеграмму в Москву: “За Вами стоит трехмиллионная Армения и многомиллионная армянская диаспора. Наше дело правое, победа будет за нами. Академик Амбарцумян”.

И дошла телеграмма, и дошли телепатические сеансы связи! И выиграл-таки Петросян, и маленькая Армения стала центром всего шахматного мира.

* * *

Виктор Амбарцумян и астроном Иосиф Шкловский были вечными оппонентами, постоянно спорили между собой. Мне кажется, что они даже нуждались друг в друге. Эдакие друзья-враги... Они спорили друг с другом всюду — на всяких конференциях, совещаниях. Правда, до полемики в научной печати, насколько мне известно, не доходило.

Однажды мне довелось присутствовать при их очередном споре. Дело было в кабинете Амбарцумяна, а речь шла о проблемах сталкивающихся галактик. Сам я был очень далек от этой тематики и интересовался ею чисто платонически, так что меня интересовала главным образом внешняя сторона их спора. Привлекала внимание, прежде всего, их манера ведения дискуссии, а также, конечно, их внешний вид. Этот вид очень отличался. Амбар — благодушный, спокойный, говорит неторопливо, тихим голосом. А Шкловский, взъерошенный, явный холерик, вскакивает со стула, хватает Амбара за локоть или за пуговицу и что-то горячо ему втолковывает. Амбарцумян: “Да, вот тут Вы правы, Иосиф Самойлович, тут я с Вами совершенно согласен”. И Шкловский, торжествующе: “Ага! А что я Вам говорил! Если галактика А подходит к галактике В на достаточное расстояние, вот тогда-то и будет взрыв!” И Амбарцумян: “Все это так, дорогой Иосиф Самойлович, но вот только какова вероятность такого сближения и такого столкновения? Ведь ядро галактики наверняка очень мало. А тогда эти две галактики, А и В, просто пройдут друг через друга, как два комариных роя, и никакого взрыва не будет. Разве не так? Или, может быть, я чего-то не учел, а, Иосиф Самойлович?”

И тут, на моих глазах, Шкловский замолкает, стушевывается и как-то бочком выползает из кабинета. Мне даже жалко его стало. Ну, на кого ты, бедолага, руку поднимаешь? Ведь он тебя проглотит и выплюнет! Н-да, думаю, дела...

Ну а теперь, когда с ассоциациями, в основном, покончено, позвольте сказать еще несколько слов об их авторе, а также, конечно, и вообще об Армении. Это будет несколько перекликаться с предыдущим разделом, так что уж извините...

Шкловский и Амбарцумян были похожи в основном — оба были настоящими учеными. Учеными с большой буквы. Оба они уважали и ценили друг друга — за талант, за смелость, за бескомпромиссность в отстаивании своих убеждений. Но было и немало такого, что резко отличало их друг от друга. Например, публичные выступления и, вообще, популяризаторский талант. У Шкловского — поистине блестящий, а у Амбарцумяна, увы, совсем наоборот. Помню его доклады на научных семинарах и конференциях. Уткнется, бывало, носом в доску, что-то невразумительное бормочет, а потом вдруг и взвизгнет на самом неподходящем месте. Зато статьи научные, предназначенные для специалистов, писал блестяще — глубокие, с четкими и ясными формулировками, с далеко идущими выводами, с каким-то фантастическим даром предвидения. Он мог сразу, буквально сразу, через какую-нибудь пару минут проникнуть в самую суть какой-нибудь проблемы, о которой он раньше вообще ничего никогда не слышал. Один-два наводящих вопроса, и все, он попадает в самое слабое место. И так было всегда, с самого начала его научной, да и ученической деятельности. Очевидцы вспоминали, как они, будущие корифеи физики и астрономии, бывало, обсуждали какую-то проблему или же какую-нибудь задачу. А корифеями этими были те, чьи имена ныне широко известны — Виктор Амбарцумян, Лев Ландау, Георгий Гамов, Дмитрий Иваненко, Николай Козырев и еще несколько человек, студентов Ленинградского университета. Так вот, пока Лева Ландау взъерошит свою роскошную шевелюру, пока Коля Козырев выпрямит свой богатырский стан, так Амбар уже выдает правильное решение, будь то из теории тензорного исчисления, или интегральных уравнений математической физики, или особенностей расширения Вселенной. А по широте познаний вообще не было Амбарцумяну равных — с ним можно было обсуждать почти все разделы астрономии. Разве что великий итальянский физик Энрико Ферми мог составить ему конкуренцию...

И еще. Амбарцумяна отличала внешняя скромность, пусть даже и показная. Кроме того, он очень точно понимал, что и для чего говорит его собеседник, какова его настоящая цель. И Амбарцумян не поддавался ни на какие комплименты, ни на какую лесть. А вот тут уж Шкловский был полным антиподом.

* * *

Амбарцумян был действительно уникальной личностью по своим способностям, как реализовавшимся, так и оставшимся в тени, невостребованными ни той страной, ни той эпохой.

Он ведь наверняка тяготился, осознанно или нет, той ролью, которую ему послала судьба. Ему были явно малы и узки все эти его должности и звания — академика, дважды Героя социалистического труда, Президента республиканской академии, основателя и директора Бюраканской обсерватории, и прочее, и прочее, и прочее. При всей своей внешней скромности он был, по моему глубокому убеждению, чудовищно честолюбив. Зачем ему были все эти регалии, все эти звания и должности? Зачем нужна ему была эта Нобелевская премия, к которой его представляли? Ведь, получив ее, он стал бы в один ряд с другими нобелевскими лауреатами и был бы среди них равным из равных, а отнюдь не первым и единственно-первым.

Мне рассказывали очевидцы, как Амбарцумян учился в Ленинградском университете. Уже с первого курса он привлекал внимание профессуры — своими математическими способностями, трудолюбием и — last not least — быстротой реакции. Там у них, у корифеев будущих, образовалась прекрасная команда — сам Амбарцумян, Ландау, Козырев, Иваненко, Гамов и другие, опять же выдающиеся и неординарные личности. Могу похвастать — к ним в те годы принадлежал и мой отец Морис Семенович Эйгенсон, будущий профессор астрофизики.

Мне рассказывали, как Амбарцумян стал Амбарцумяном, то есть как он учился и работал. Он обшаривал все уголки всех главных наук, перерешал дважды все существующие задачи из всех существующих задачников на всех языках, которые только были в университетской библиотеке — на немецком, который в то время был основным языком всех естественных и точных наук, а также, конечно, на русском, французском и английском. Недаром же потом первые его научные работы выходили на этих языках. Вначале он хотел стать чистым математиком, но потом, на втором курсе, после знакомства с профессором Аристархом Апполоновичем Белопольским сделал окончательный выбор — астрономия. А в ней, в астрономии, он выбрал новое направление — астрофизику. И вскоре стал ведущим специалистом в этом направлении, по сути, заложил основы совсем новой науки — теоретической астрофизики. В этом, в теоретической астрофизике, он был ведущей фигурой во всем мире, от Японии до Америки, от Кейптауна до Кембриджа и от Петрограда до Владивостока (простите, я, кажется, увлекся. Ведь Петроград к тому времени уже стал Ленинградом).

Но после войны он полностью переменил сферу своих интересов, занялся звездными ассоциациями и внегалактической астрономией, где нужны были, конечно, совсем другие познания, совсем иная сфера исследования. Это даже вызывало непонимание его коллег и учеников. “Не узнаю Виктора Амазасповича. Совсем не те работы, совсем нет не то что уравнений, нет даже формул”, сказал его любимый ученик Виктор Викторович Соболев, ставший впоследствии академиком и признанным главой ленинградской астрономии. А Амбарцумян в это время был уже в солнечной Армении, проводил свои исследования звездных ассоциаций, а затем ядер активных галактик, а затем вспыхивающих звезд и вообще нестационарных объектов во Вселенной. И одновременно был вынужден ежедневно решать десятки и сотни проблем, которые наваливались на него не только как на директора построенной им Бюраканской обсерватории, но и как президента Академии наук Армении. А это и финансы, и строительство, и распределение квартир, и многое, многое другое. И надо сказать, что со всеми своими многотрудными задачами он справлялся образцово. Недаром армянская Академия много раз признавалась самой лучшей из республиканских академий!

Алексей Эйгенсон, доктор наук, астрофизик