[attachmentid=26422][attachmentid=26423][attachmentid=26424]ПАРАДЖАНОВ
Судьба легендарного кинорежиссера была трагична...
Ставший важной городской достопримечательностью, Параджанов иногда возникал в самом людном обществе. Я сталкивался с ним на больших выставках, в том числе антикварных. Правда, в их горячке Сергей Иосифович бывал до неприличия суетен и суетлив, на его лице было написано жадное желание скорей, скорей проникнуть в запасники, в закрома. Он в эти мгновения не хотел видеть никого. Знать не знал людей, увлеченный только красивыми вещами. Нехотя узнавал знакомых, нехотя снимал «маску» и воссоздавал свое истинное лицоИосиф Параджанов, отец гения, был ювелиром и потомственным торговцем драгоценностями. Сын унаследовал и эту генетику. Семья была богатая. В сундуках у матери лежало много дорогих шуб, и отец время от времени заставлял ее надевать ту или другую и выгонял на плоскую крышу - проветривать, ходить туда и сюда...
Повертев в руках мою первую, только что вышедшую книжку стихов «Облака и птицы», Параджанов заглянул мне в глаза и предложил кольцо с бриллиантом в подарок. Мое равнодушие к этому неожиданному предложению учел, удержал в русле памяти и немедленно приступил к обстоятельным тюремным и детским воспоминаниям. Подбоченясь, он сидел в окружении очень красивых вещей разного достоинства и назначения и говорил. И по ходу этой сбивчивой речи я вдруг вспомнил историю, поведанную мне поэтом Цыбулевским... В конце сороковых и в начале пятидесятых годов в подмосковных православных храмах можно было часто видеть юношу-студента восточной наружности, молившегося с большим чувством. Плача, он проливал шумные реки слез и целовал старые иконы, страстно впиваясь в них большими пухлыми губами. Молодыми же зубами перегрызал тонкие проволочки в окладах, скрепы, удерживавшие в гнездах драгоценные камни... Все-таки страсть к сокровищам была неизлечимым недугом. А в детстве... Во время обысков отец заставлял маленького Сергея заглатывать ценнейшие ювелирные камни.
Параджанов любил и неутомимо создавал необходимый ему творческий хаос. Обрастая вещами, он создавал кучу и что-то непрерывно из нее выуживал. Другое в ней топил. Вновь и вновь без устали ломая, соединял. Вдруг встряхивался, воодушевлялся: «А сейчас едем в Ереван! Делаем подарок одному художнику. Берем, Гаянэ, твою новую картину, мой ковер, бриллиантовое ожерелье, но главное - гранаты! Вот я их кладу на бронзовое блюдо, так и повезем!»
Гранаты... При первом знакомстве создатель «Цвета граната» научил меня умело обращаться с этими любимыми им плодами. Давить их, не снимая кожуры, жать, что есть силы, но осторожно. Как бы выжимать внутрь... Параллельно было преподано и другое простейшее, однако пригодившееся в жизни умение: делить шоколадную плитку на квадратики, не снимая обертки. В общем, здесь были родственные приемы. Ломкой формы незримо сгущалось содержание.
То вдруг он хватался за ножницы и начинал безжалостно резать дивные бархатистые лиловые ирисы, чтобы сделать из них что-нибудь другое. Так из мяса делали рыбу, а из рыбы мясо - повара Трималхиона...
Заговорил о цветах. Он любил их безумно. Но цветы цветам рознь: «Ланка Гогоберидзе мне утром принесла гладиолусы! Позор! Кто это научил ее дарить гладиолусы? Гладиолусы - тому на могилу!»
- Гладиолухусы! - подхватил я.
Параджанов вслушался и улыбнулся. Мне кажется, что реплика ему понравилась. Хотя, вообще говоря, каламбур - низшая форма юмора. Самая общедоступная. Но без нее не обойтись на Кавказе.
Вот хозяин встал и велел гостям собираться - идти фотографироваться на балкон. Нас быстро засняли: Гаянэ, двух искусствоведок из Армении, меня, самого Параджанова, вдохновенно потрясающего тонкой моей книжкой. Я считал тогдашнюю бурную заинтересованность Сергея Иосифовича открытием кредита доверия. Того, что я делаю, он еще не знал, и не факт, что оно пришлось бы ему по душе. Очевидно, он привык доверяться чутью, обмену взглядами, первому впечатлению.
Творчества, хотя бы самой малости творческого усилия он и ждал и требовал от всех встреченных. Вселял в них неизъяснимые импульсы. Так и своих соседей по камере С.И. просил рисовать и собрал весьма замечательную коллекцию созданных каторжниками портретов. Один молодой убийца и насильник заявил, что лицо нарисовать не может, а может ногу. Никогда не забыть мне той невероятной ступни, словно мастером Высокого Возрождения, словно самим Леонардо нарисованной. Не автором ли «Записок из Мертвого дома» замечено, что в тюрьме находится лучшая часть русского народа?
Параджанов из тюрьмы, где просидел четыре года, привез 300 альбомов зарисовок и 8 готовых сценариев. А тюрьма эта не была санаторием.
Почти все удавшиеся выставки обязаны своим успехом умелому отбору. Но с экспозицией работ Параджанова система кажется невозможной, его работы как будто подчинены закону древнекитайской эстетики: «Хаос - основа композиции».
Однажды советская власть твердо решила посадить Параджанова и уже не выпускать. Раздражение уж слишком было велико. И фильмами его, и манерой поведения, и всякого рода вольностями и фантазиями. К тому же, как утверждают слухи, «жертвой» старого соблазнителя стал сын самого Щербицкого, правителя Украины. Дело, начатое как «ювелирное», рассыпалось за отсутствием улик, но тут была плавно подключена роковая и, в общем, редкостная 121-я статья... Это вызвало взрыв негодования в свободно мыслящих странах Запада, но грешник был уже в цепких руках инквизиции. Добродетельная Украина его не миловала: Параджанов сидел в тюрьмах при Хрущеве, при Брежневе, а потом и при Андропове. При посадке (странно - в итоге она оказалась не последней!) дела стали совсем плохи. Не помогали протесты международных культурных организаций, Бергмана и Феллини. Однако подученному Лилей Брик Луи Арагону удалось вымолить у советских вождей жизнь и свободу Параджанову...
Сначала последовало послабление: Сергея Иосифовича оформили в тюрьме пожарником. А в камере по-прежнему его окружали самые страшные, отпетые преступники, чуть не людоеды.
- Это Лиля Брик! - сказал Параджанов решительно. Мы увидели висящую на стене мятую рогожу и две бисеринки на месте, отведенном для глаз... Остальное было несущественно. Но это была настоящая Лиля Брик.
О, эти куклы, сделанные из дырявых сахарных мешков! Носовой платок, превратившийся в «плащаницу». Самодельные марки и открытки. Кефирные крышечки, ставшие благородно-тусклыми дукатами, дублонами и цехинами... «Я пошлю их Кобе Гурули и другим нашим чеканщикам, которые запрудили всю Грузию своими писающими младенцами!»
Его натуралистическая откровенность бывала упоительной. Лиле Брик, негодовавшей, что Параджанов совсем не знает Маяковского - ни стихов, ни поэм, - он заявил, что это правда: в школе Маяковского проходили, но он лично не мог присутствовать именно на этих утренних уроках. Ибо каждое утро в ожидании очередного визита ЧК приходилось глотать бриллианты, а потом родители часами ждали, когда камни выйдут наружу...
Каким разным он мог быть! В этом гении было лукавство печального, многократно обжегшегося пройдохи. Иногда я заставал его в исключительно молодежном обществе. Толпились и пили мед божественных речей красивые девочки и еще более красивые мальчики... Походило на то, что девочками он «прикармливал» мальчиков. В какие-то мгновения казалось: это слюнявый неопрятный старик с разжижением мозгов. Вдруг он бубнил бессмысленно и меланхолически. «Шли по лесу дровосеки, оказались гомосеки...» Я отворачивался, а когда вновь встречался взглядом с Параджановым, его лицо уже успевало превратиться в барельеф. И веяло жгучим холодом нечеловеческого величия. Доброжелательный лик, но всевластный, исполненный страшной силы. Глаза, прокалывающие насквозь.
Или нечто совсем противоположное: бредовые разговоры о Париже, о необходимости туда ехать и хорониться на Пер-Лашез, демонстрация писем Феллини, каких-то автографов, дипломов, грамот - неких патентов на благородство... И опадание, вялость, глухая тоска.
Еще далек был час его окончательного торжества. Но этот час пришел... Рассказывают, что однажды ночью Сергей Иосифович постучался в окно живущей на той же улице пожилой армянки. Она отворила окно. Он сказал: «Ну, Сатан, я же тебе обещал, что приведу к тебе на ночь Марчелло Мастроянни. Пожалуйста!» Сатан ахнула. Неподалеку стоял ничего не соображающий, переминающийся с ноги на ногу Марчелло...
Тбилиси и Ереван, соревнуясь, восхищенно несли ему дары - все новые. Параджанов отвечал ювелирными изделиями и коврами, новыми сценариями, фантасмагорическими тюремными повестями, замыслами и вымыслами, глубокомысленными афоризмами и колкими остротами. Конечно, он был великий враль.
Однако щедрость художественной лжи сочеталась с особой чуткостью к художественной истине. О жизни, самой низменной и физиологичной, он всегда говорил, не зная страха, с откровенным, но каким-то одухотворенным бесстыдством. Кто мог быть ему судьей!
Над тбилисской площадью Героев (как же она сейчас называется? А в брежневские годы народ называл находящуюся в ее центре клумбу, недоступную ввиду бурного автодорожного движения, «Малая Земля») высится сияющее монументальное здание, круглыми своими очертаниями несколько напоминающее замок Святого Ангела в Риме. Непосвященным, тем, кто приехал сюда впервые, мнилось, что это Совет министров или Верховный Совет. Но это цирк. Помещение прекрасное, а показать в нем, собственно говоря, нечего. Параджанов пришел в дирекцию с восхитительным проектом: все помещения изнутри, весь купол обить пиросманиевскими черными «клеенками», создать труппы дрессированных слонов, носорогов, жирафов и, наконец, буйволов (вот уж истинно грузинское цирковое животное, если вспомнить фольклорных многотерпеливых быков Нишу и Никору!). Параджановский проект потрясенная администрация одобрила. Но глаза на лоб полезли, когда была представлена смета - семьдесят миллионов! В советские годы такой размах впечатлял!
На годы главным аттракционом, а говоря серьезно и возвышенно, - объектом паломничества, Меккой и Мединой для приезжих, сколько-нибудь причастных к искусству, стал дом Сергея Параджанова.
Тбилисская элита вся перебывала там. Только один мой друг все не хотел пойти... Тифлисский живописец Роберт (Робик) Кондахсазов живет в древнем авлабарском доме, на котором могла бы висеть мемориальная доска: «Здесь родился Рубенс». Или: «Здесь жил Шекспир». Когда-то семье принадлежало все это благородное каменное строение, но в год армянской резни отец Робика дал приют беженцам из Турции. Они остались навсегда, заняв половину дома. Я все-таки затащил его в параджановский дом. Сергей Иосифович его очаровал учтивой и изысканной речью, которая заключалась словами: «Ну разве нужно было оттягивать на столько лет свидание с самым обаятельным человеком в городе?» (Понятно, С.И. имел в виду себя.)
Первым делом надо было чем-нибудь удивить гостя, что-то выпятить, что-нибудь диковинное показать... Параджанов протянул Кондахсазову свежеполученное письмо от Майи Плисецкой, которое начиналось с фразы: «Сергей, ты - подлец!..» Вглядевшись в прекрасное матово-прозрачное лицо и прелестное платье Дины, дочери Робика, Сергей Иосифович нашел, что к этому лицу и платью очень подошли бы жемчуга или гранаты. Кинулся на поиски какого-нибудь фамильного сокровища и обыскал все закоулки дома. Подходящего не нашел.
Последние годы Параджанова были омрачены новой попыткой судебного преследования. Его пытались засадить, инкриминируя дачу взятки: якобы Сергей Иосифович хотел помочь любимому племяннику поступить в университет и в простоте душевной избрал для этого традиционный путь. Это было во времена, когда была известна твердая такса за каждый экзамен.
Встречи с Параджановым, не бесследно прошедшие разговоры с ним - значительное событие в моей жизни. Он был одним из самых талантливых людей, в этой жизни встреченных. Может быть, самым талантливым. Его гениальность угадывалась. И все же, увы, как сказал один друг Гете, мы не готовы к зрелищу звездного неба!!!
Михаил СИНЕЛЬНИКОВ
писатель
