Любимое Стихотворение

[F. Virabeau]

Служить для всех предметом поклоненья -

мечтают все красавицы о том:

алтарь перестает быть алтарем,

коль иссякают жертвоприношенья.

Бледнеет красота, коль восхищенье

она зажжет лишь в ком-нибудь одном:

ведь чтобы красоте стать божеством,

нужны ей многих страстные моленья.

Меня ж толпа поклонников страшит,

и мне милее в чувствах соразмерность:

пусть тот, один, меня боготворит,

кому нужны моя любовь и верность.

Любовь - как соль, и ей всегда вредит

как недостаточность, так и чрезмерность.

[F. Virabeau]

И снова Бунин --

[F. Virabeau]

ЛБП, -

Февраль. Достать чернил и плакать!

Писать о феврале навзрыд,

Пока грохочущая слякоть

Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,

Чрез благовест, чрез клик колес,

Перенестись туда, где ливень

Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,

С деревьев тысячи грачей

Сорвутся в лужи и обрушат

Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,

И ветер криками изрыт,

И чем случайней, тем вернее

Слагаются стихи навзрыд.

[F. Virabeau]

Не поправить дня усильями светилен,

Не поднять теням крещенских покрывал.

На земле зима, и дым огней бессилен

Распрямить дома, полегшие вповал.

Булки фонарей и пышки крыш, и черным

По белу в снегу — косяк особняка:

Это — барский дом, и я в нем гувернером.

Я один, я спать услал ученика.

Никого не ждут. Но — наглухо портьеру.

Тротуар в буграх, крыльцо заметено.

Память, не ершись! Срастись со мной! Уверуй

И уверь меня, что я с тобой — одно.

Снова ты о ней? Но я не тем взволнован.

Кто открыл ей сроки, кто навел на след?

Тот удар — исток всего. До остального,

Милостью ее, теперь мне дела нет.

Тротуар в буграх, меж снеговых развилин

Вмерзшие бутылки голых черных льдин.

Булки фонарей, и на трубе, как филин,

Потонувший в перьях, нелюдимый дым.

[F. Virabeau]

С порога смотрит человек,

Не узнавая дома.

Ее отъезд был как побег,

Везде следы разгрома.

Повсюду в комнатах хаос.

Он меры разоренья

Не замечает из-за слез

И приступа мигрени.

В ушах с утра какой-то шум.

Он в памяти иль грезит?

И почему ему на ум

Все мысль о море лезет?

Когда сквозь иней на окне

Не видно света Божья,

Безвыходность тоски вдвойне

С пустыней моря схожа.

Она была так дорога

Ему чертой любою,

Как морю близки берега

Всей линией прибоя.

Как затопляет камыши

Волненье после шторма,

Ушли на дно его души

Ее черты и формы.

В года мытарств, во времена

Немыслимого быта

Она волной судьбы со дна

Была к нему прибита.

Среди препятствий без числа,

Опасности минуя,

Волна несла ее, несла

И пригнала вплотную.

И вот теперь ее отъезд,

Насильственный, быть может.

Разлука их обоих съест,

Тоска с костями сгложет.

И человек глядит кругом:

Она в момент ухода

Все выворотила вверх дном

Из ящиков комода.

Он бродит, и до темноты

Укладывает в ящик

Раскиданные лоскуты

И выкройки образчик.

И наколовшись об шитье

С невынутой иголкой,

Внезапно видит всю ее

И плачет втихомолку.

[F. Virabeau]

Я кончился, а ты жива.

И ветер, жалуясь и плача,

Раскачивает лес и дачу.

Не каждую сосну отдельно,

А полностью все дерева

Со всею далью беспредельной,

Как парусников кузова

На глади бухты корабельной.

И это не из удальства

Или из ярости бесцельной,

А чтоб в тоске найти слова

Тебе для песни колыбельной.

[F. Virabeau]

Так начинают. Года в два

От мамки рвутся в тьму мелодий,

Щебечут, свищут, — а слова

Являются о третьем годе.

Так начинают понимать.

И в шуме пущенной турбины

Мерещится, что мать — не мать

Что ты — не ты, что дом — чужбина.

Что делать страшной красоте

Присевшей на скамью сирени,

Когда и впрямь не красть детей?

Так возникают подозренья.

Так зреют страхи. Как он даст

Звезде превысить досяганье,

Когда он — Фауст, когда — фантаст?

Так начинаются цыгане.

Так открываются, паря

Поверх плетней, где быть домам бы,

Внезапные, как вздох, моря.

Так будут начинаться ямбы.

Так ночи летние, ничком

Упав в овсы с мольбой: исполнься,

Грозят заре твоим зрачком,

Так затевают ссоры с солнцем.

Так начинают жить стихом.

[F. Virabeau]

Жизнь вернулась так же беспричинно,

Как когда-то странно прервалась.

Я на той же улице старинной,

Как тогда, в тот летний день и час.

Те же люди и заботы те же,

И пожар заката не остыл,

Как его тогда к стене Манежа

Вечер смерти наспех пригвоздил.

Женщины в дешевом затрапезе

Так же ночью топчут башмаки.

Их потом на кровельном железе

Так же распинают чердаки.

Вот одна походкою усталой

Медленно выходит на порог

И, поднявшись из полуподвала,

Переходит двор наискосок.

Я опять готовлю отговорки,

И опять все безразлично мне.

И соседка, обогнув задворки,

Оставляет нас наедине.

Не плачь, не морщь опухших губ,

Не собирай их в складки.

Разбередишь присохший струп

Весенней лихорадки.

Сними ладонь с моей груди,

Мы провода под током.

Друг к другу вновь того гляди,

Нас бросит ненароком.

Пройдут года, ты вступишь в брак,

Забудешь неустройства.

Быть женщиной - великий шаг,

Сводить с ума - геройство.

А я пред чудом женский рук,

Спины, и плеч, и шеи

И так с привязанностью слуг

Весь век благоговею.

Но как ни сковывает ночь

Меня кольцом тоскливым,

Сильней на свете тяга прочь

И манит страсть к разрывам.

[F. Virabeau]

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме.

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка

Со стуком на пол,

И воск слезами с ночника

На платье капал.

И все терялось в снежной мгле

Седой и белой.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

[F. Virabeau]

Никого не будет в доме,

Кроме сумерек. Один

Зимний день в сквозном проеме

Незадернутых гардин.

Только белых мокрых комьев

Быстрый промельк моховой,

Только крыши, снег, и, кроме

Крыш и снега, никого.

И опять зачертит иней,

И опять завертит мной

Прошлогоднее унынье

И дела зимы иной.

И опять кольнут доныне

Неотпущенной виной,

И окно по крестовине

Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере

Пробежит сомненья дрожь,-

Тишину шагами меря.

Ты, как будущность, войдешь.

Ты появишься из двери

В чем-то белом, без причуд,

В чем-то, впрямь из тех материй,

Из которых хлопья шьют.

[F. Virabeau]

Robert Bridges

The day begins to droop,—

Its course is done:

But nothing tells the place

Of the setting sun.

The hazy darkness deepens,

And up the lane

You may hear, but cannot see,

The homing wain.

An engine pants and hums

In the farm hard by:

Its lowering smoke is lost

In the lowering sky.

The soaking branches drip,

And all night through

The dropping will not cease

In the avenue.

A tall man there in the house

Must keep his chair:

He knows he will never again

Breathe the spring air:

His heart is worn with work;

He is giddy and sick

If he rise to go as far

As the nearest rick:

He thinks of his morn of life,

His hale, strong years;

And braves as he may the night

Of darkness and tears.

[F. Virabeau]

Andrew Marvell

My Love is of a birth as rare

As 'tis for object strange and high

It was begotten by Despair

Upon Impossibility.

Magnanimous Despair alone

Could show me so divine a thing

Where feeble Hope could ne'r have flown

But vainly flapt its tinsel wing.

And yet I quickly might arrive

Where my extended soul is fixt

But Fate does iron wedges drive,

And always crowds it self betwixt.

For Fate with jealous eye does see

Two perfect Loves; nor lets them close:

Their union would her ruin be,

And her Tyrannic pow'r depose.

And therefore her Decrees of Steel

Us as the distant Poles have plac'd,

(Though Love's whole World on us doth wheel)

Not by themselves to be embrac'd.

Unless the giddy Heaven fall,

And Earth some new Convulsion tear;

And, us to join, the World should all

Be cramp'd into a Planisphere.

As Lines so Loves oblique may well

Themselves in every Angle greet:

But ours so truly Parallel,

Though infinite can never meet.

Therefore the Love which us doth bind

But Fate so enviously debars,

Is the Conjunction of the Mind,

And Opposition of the Stars.

[F. Virabeau]

Arthur Rimbaud

A noir, E blanc, I rouge, U vert, O bleu, voyelles,

Je dirai quelque jour vos naissances latentes,

A, noir corset velu des mouches éclatantes

Qui bombillent autour des puanteurs cruelles,

Golfe d'ombre: E, candeur des vapeurs et des tentes,

Lance des glaciers fiers, rois blancs, frissons d'ombelles

I, pourpres, sang craché, rire des lèvres belles

Dans la colère ou les ivresses pénitentes;

U, cycles, vibrements divins des mers virides,

Paix des pâtis semés d'animaux, paix des rides

Que l'alchimie imprime aux grands fronts studieux;

O, suprême Clairon plein de strideurs étranges,

Silences traversés des Mondes et des Anges:

--O l'Oméga, rayon violet de Ses Yeux!

[F. Virabeau]

Par les soirs bleus d'été, j'irai dans les sentiers,

Picoté par les blés, fouler l'herbe menue:

Rêveur, j'en sentirai la fraîcheur à mes pieds.

Je laisserai le vent baigner ma tête nue!

Je ne parlerai pas, je ne penserai rien;

Mais l'amour infini me montera dans l'âme,

Et j'irai loin, bien loin, comme un bohémien

Par la Nature,--heureux comme avec une femme.

[F. Virabeau]

Je m'en allais, les poings dans mes poches crevées;

Mon paletot aussi devenait idéal;

J'allais sous le ciel, Muse! et j'étais ton féal;

Oh! là là! que d'amours splendides j'ai rêvées!

Mon unique culotte avait un large trou.

--Petit Poucet rêveur, j'égrenais dans ma course

Des rimes. Mon auberge était à la Grande-Ourse;

--Mes étoiles au ciel avaient un doux frou-frou.

Et je les écoutais, assis au bord des routes,

Ces bons soirs de septembre où je sentais des gouttes

De rosée à mon front, comme un vin de vigueur;

Où, rimant au milieu des ombres fantastiques,

Comme des lyres, je tirais les élastiques

De mes souliers blessés, un pied près de mon coeur!

[F. Virabeau]

Des nuits du blond et de la brune

Pas un souvenir n'est resté;

Pas une dentelle d'été,

Pas une cravate commune.

Et sur le balcon, où le thé

Se prend aux heures de la lune,

Il n'est resté de trace aucune,

Aucun souvenir n'est resté,

Au bord d'un rideau bleu piquée,

Luit une épingle à tête d'or

Comme un gros insecte qui dort,

Pointe d'un fin poison trempée,

Je te prends, sois-moi préparée

Aux heures des désirs de mort.

[F. Virabeau]

Из Набокова, -

Будь со мной прозрачнее и проще:

у меня осталась ты одна.

Дом сожжен и вырублены рощи,

где моя туманилась весна,

где березы грезили и дятел

по стволу постукивал... В бою

безысходном друга я утратил,

а потом и родину мою.

И во сне я с призраками реял,

наяву с блудницами блуждал,

и в горах я вымыслы развеял,

и в морях я песни растерял.

А теперь о прошлом суждено мне

тосковать у твоего огня.

Будь нежней, будь искреннее. Помни,

ты одна осталась у меня.

[F. Virabeau]

О, светлый голос, чуть печальный,

слыхал я прежде отзвук твой,

пугливый, ласково-хрустальный,

в тени под влажною листвой

и в старом доме, в перезвоне

подвесок-искорок... Звени,

и будут ночи, будут дни

полны видений, благовоний;

забуду ветер для тебя,

игравший в роще белоствольной,

навек забуду ветер вольный,

твой лепет сладостный любя...

Очарованье звуковое,

не умолкай, звени, звени.

Я вижу прошлое живое,

между деревьями огни

а усадьбе прадеда, и окна

открыты настежь, и скользят,

как бы шелковые волокна,

цветные звуки в темный сад,

стекая с клавишей блестящих

под чьей-то плещущей рукой

и умолкая за рекой,

в полях росистых, в синих чащах.

[F. Virabeau]

Стоишь ли, смотришь ли с балкона,

деревья ветер гнет и сам

шалеет от игры, от звона

с размаху хлопающих рам.

Клубятся дымы дождевые

по заблиставшей мостовой

и над промокшею впервые

зелено-яблочной листвой.

От плеска слепну: ливень, снег ли,

не знаю. Громовой удар,

как будто в огненные кегли

чугунный прокатился шар.

Уходят боги, громыхая,

стихает горняя игра,

и вот вся улица пустая -

лист озаренный серебра.

И с неба липою пахнуло

из первой ямки голубой,

и влажно в памяти скользнуло,

как мы бежали раз с тобой:

твой лепет, завитки сырые,

лучи смеющихся ресниц.

Наш зонтик, капли золотые

на кончиках раскрытых спиц...

[F. Virabeau]

Ничем не смоешь подписи косой

судьбы на человеческой ладони,

ни грубыми трудами, ни росой

всех аравийских благовоний.

Ничем не смоешь взгляда моего,

тобой допущенного на мгновенье.

Не знаешь ты, как страшно волшебство

бесплотного прикосновенья.

И в этот миг, пока дышал мой взгляд,

издалека тобою обладавший,

моя мечта была сильней стократ

твоей судьбы, тебя создавшей.

Но кто из нас мечтать не приходил

к семейственной и глупой Мона Лизе,

чей глаз, как всякий глаз, составлен был

из света, жилочек и слизи?

О, я рифмую радугу и прах.

Прости, прости, что рай я уничтожил,

в двух бархатных и пристальных мирах

единый миг, как бог, я прожил.

Да будет так. Не в силах я тебе

открыть, с какою жадностью певучей,

с каким немым доверием судьбе

невыразимой, неминучей --

[F. Virabeau]

О чем я думаю? О падающих звездах...

Гляди, вон там одна, беззвучная, как дух,

алмазною стезей прорезывает воздух,

и вот уж путь ее — потух...

Не спрашивай меня, куда звезда скатилась.

О, я тебя молю, безмолвствуй, не дыши!

Я чувствую — она лучисто раздробилась

на глубине моей души.

[F. Virabeau]

Из Давида Самойлова

И вот однажды ночью

Я вышел. Пело море.

Деревья тоже пели.

Я шел без всякой цели.

Каким-то тайным звуком

Я был в ту пору позван.

И к облакам и звездам

Я шел без всякой цели.

Я слышал, как кипели

В садах большие липы.

Я шел без всякой цели

Вдоль луга и вдоль моря.

Я шел без всякой цели,

И мне казались странны

Текучие туманы.

И спали карусели.

Я шел без всякой цели

Вдоль детских развлечений -

Качелей, каруселей,

Вдоль луга и вдоль моря,

Я шел в толпе видений,

Я шел без всякой цели.

[F. Virabeau]

- Ты моей никогда не будешь,

Ты моей никогда не станешь,

Наяву меня не полюбишь

И во сне меня не обманешь...

На юру загорятся листья,

За горой загорится море.

По дороге промчатся рысью

Черноперых всадников двое.

Кони их пробегут меж холмами

По лесам в осеннем уборе,

И исчезнут они в тумане,

А за ними погаснет море.

Будут терпкие листья зыбки

На дубах старинного бора.

И останутся лишь обрывки

Их неясного разговора:

- Ты моим никогда не будешь,

Ты моим никогда не станешь.

Наяву меня не погубишь

И во сне меня не приманишь.

[F. Virabeau]

Повтори, воссоздай, возверни

Жизнь мою, но острей и короче.

Слей в единую ночь мои ночи

И в единственный день мои дни.

День единственный, долгий, единый,

Ночь одна, что прожить мне дано.

А под утро отлет лебединый -

Крик один и прощанье одно.

[F. Virabeau]

Не торопи пережитого,

Утаивай его от глаз.

Для посторонних глухо слово

И утомителен рассказ.

А ежели назреет очень

И сдерживаться тяжело,

Скажи, как будто между прочим

И не с тобой произошло.

А ночью слушай — дождь лопочет

Под водосточною трубой.

И, как безумная, хохочет

И плачет память над тобой.