08 Июля 2009
напечатать РЕАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА
Карен Агекян
Человек бессмертен, спасение души ждет его впереди. Государство же бессмертием не обладает, оно может спастись либо теперь, либо никогда. (кардинал Ришелье)
Последнее время мы слышим обвинения в адрес властей РА за их готовность к важнейшим стратегическим уступкам. По азербайджанскому направлению речь идет в первую очередь о возможном согласии на сдачу большей части освобожденных территорий в Арцахе, отложенный статус НКР, массовое вселение на армянские земли азербайджанцев под видом «беженцев» при полном закрытии темы беженцев армянских. По турецкому направлению - это признание Карсского договора, означающее де-юре отказ от большей части Армении, открытие границы для турецкой экономической экспансии, а также создание совместной комиссии историков, ставящее под вопрос реальность Геноцида.
Перечисленные уступки действительно ключевые и могут иметь далеко идущие последствия как для Армянских государств, так и для всего Армянства. Одни оправдывают такую политику как единственно возможную, другие считают, что логическим и неизбежным ее концом станут потеря всего Арцаха, развал единой армянской нации и ликвидация де-факто суверенности РА. В связи с этим нередко обращаются к понятию realpolitik - явно или неявно, в позитивном или негативном контексте.
Следует иметь в виду, что весь инструментарий, с помощью которого анализируются прошлое, настоящее и будущее международных отношений, внешняя политика государств, национальный фактор в политике и т.д. разработан в недрах крупных держав и определяется целями и задачами державной политики. Объективность смешана с крайней необъективностью не только в посылах и выводах отдельных авторов, но в самих законах, во всей терминологии политических наук. Поэтому весь накопленный мировой опыт, практический и теоретический, следует изучить и проанализировать в первую очередь для упорядочения собственной системы ценностей, выстраивания своей системы координат, коррекции и приспособления понятийного аппарата к нашим политическим целям и задачам.
Что же такое realpolitik? Не претендуя на полноту и научность обзора, можно вспомнить, что в широкий обиход этот термин вошел в связи с фигурой германского канцлера Бисмарка и означал политику, не скованную какими-либо идеалами и принципами, кроме принципа стратегической пользы государства. Такая политика противопоставлялась политике «Священного Союза» Меттерниха, основанной на панъевропейских идеалах монархического легитимизма и предотвращении революций. Противопоставлялась она точно так же и религиозным, в частности, христианским, принципам в политике и общеевропейским революционным идеалам, нашедшим свое выражение в событиях 1848 года. Другой знаменитый государственный деятель, с которым связывают понятие realpolitik, - консерватор Бенджамин Дизраэли – в отличие от своего соперника, лидера либеральной партии Гладстона, считал совершенно лишними для интересов Великобритании поддержку и защиту христиан в Османской империи. Он исходил сугубо из стратегических интересов государства, в свете которых Османскую империю следовало поддерживать и укреплять в качестве противовеса России на Востоке.
Сущность realpolitik состоит вовсе не в компромиссах, уступках и движении по максимально бесконфликтному пути, а в подчеркивании первичности в политике реальной силы, прежде всего военной. «Не речами и постановлениями большинства решаются великие современные вопросы — это была ошибка 1848 и 1849 годов, — а железом и кровью», - говорил Бисмарк в 1862 г. Когда Сталин в связи с упоминанием об авторитете Папского престола язвительно поинтересовался, сколько танковых дивизий у Папы в распоряжении, это было проявлением именно такого видения мировой политики.
Существует ли idealpolitik, которую можно было бы противопоставить realpolitik? Для этого нужно обратиться к более ранней эпохе, к первой половине XVII века - той точке, где два принципа были, как принято считать, в явном виде противопоставлены друг другу в ходе борьбы между Францией и Габсбургами. Противопоставляют политику Фердинанда II Габсбурга, будто бы продиктованную исключительно религиозными принципами, и прагматическую политику кардинала Ришелье - будучи католиком и духовным лицом, он считал само собой разумеющимся во имя интересов французского государства воевать против императора Священной Римской империи в союзе то с протестантами, то с турками-османами.
Здесь, как и во многих других случаях, намеренно или ненамеренно путают разные вещи: действительный смысл политики, идеологическое представление о нем самих участников конфликта и риторическое оформление ими этого смысла. Можно приводить сколько угодно цитат самого Фердинанда и его советников о том, что «войну следует начинать не ради самого себя, но во имя Господа». Но с равным успехом можно приводить цитаты британских империалистов XIX века о цивилизаторской миссии Британии, сталинские цитаты о борьбе за торжество коммунистических идей, цитаты о свободе для Ирака Буша-младшего и считать всех перечисленных «товарищей» идеалистами, жертвующими государственным интересом во имя принципов.
На самом деле независимо от личных убеждений Фердинанда II его политику неправомерно называть идеалистичной. Не углубляясь в подробности, можно сказать, что избираемый курфюрстами император Священной Римской империи обладал номинальной властью над номинальной империей. После перехода титула в руки Габсбургов его обладатели, начиная с конца XV века, пытались построить сильное государство на основе либо всех имперских территорий, либо наследственных владений династии. Сильное государство в ту эпоху можно было создать только в качестве абсолютной монархии, и единственным способом легитимации такого авторитета императоров Священной Римской империи был именно католицизм. Габсбурги не могли строить крепкое и эффективное государство на равновесии и дуализме двух духовных начал – католического и протестантского, - каждое из которых видело в другом воплощение абсолютного зла. Только защита Вселенской Церкви и католической веры могла быть идейной основой их панъевропейских имперских амбиций. Во Франции к тому времени реальная монархия уже существовала. Именно поэтому Ришелье имел возможность открыто применять принцип государственного интереса (raison d'etat) - благополучие государства оправдывает применение любых средств. Прежде чем заключать внешнеполитические союзы с протестантами, кардинал сам встал во главе королевского войска, сурово подавил сопротивление протестантов-гугенотов во Франции, лишил их политических и военных привилегий.
Именно демонстративное пренебрежение всякой иной риторикой, кроме государственного интереса, отличает Ришелье от других политиков эпохи, как прежде выделило Макиавелли из числа прочих авторов, писавших о политике. Но если иметь в виду не слова, а дела, мы увидим, что realpolitik или raison d'etat – это обозначение естественных принципов внешнеполитической практики любого государства во все времена. То, что иногда выглядит как idealpolitik, не есть жертвы, приносимые государством или его правителями во имя духовных принципов или сакральной миссии. Такая «реальная политика» просто-напросто отличается иным масштабом стратегического видения, ориентированным на более длительный срок. Например, в соответствии с принципами Священного Союза Российская империя долгое время отказывалась поддерживать греческое восстание против Османской империи, позднее помогла другому своему военно-политическому сопернику, Австрийской империи, подавить национально-освободительное движение венгров. Это означало лишь то, что в распространении революционных, антимонархических, национальных принципов российские власти видели гораздо более важную в перспективе угрозу для империи Романовых, чем в соседних монархиях, с которыми казалось возможным сосуществование в духе естественного соперничества.
Вместе с этим на протяжении XIX века Россия проводила долговременную политику панславизма, основанную на совершенно иных принципах поддержки антиимперских национально-освободительных движений – она нашла свое яркое выражение, в частности, в 1877 году, при поддержке болгарского восстания и объявлении войны Османской империи. Казалось бы, линия «этнического родства» как нельзя лучше подходит под определение idealpolitik, однако мы опять-таки имеем дело не с какой-то сакральной миссией, а с политикой трезвой, рассчитанной на длительную перспективу. Речь шла о поддержке тех народов, которые (в отличие от венгров или греков) могли быть в той или иной степени устойчиво инкорпорированы в Российскую империю с укреплением ее православно-славянской основы.
Говоря о мало-мальски вменяемой власти, невозможно привести примеры idealpolitik как таковой, если не путать политику с ее риторическим оформлением. Конечно же, сплошь и рядом вполне «реальная» политика представляется миру и обществу в качестве некоей «идеальной миссии», битвы Сил Добра против Сил Зла – например, демократии против тирании. Можно ли на основе этого утверждать, что конфронтационная линия в отношении СССР и «мирового коммунизма» формировалась на основе idealpolitik, а компромиссно-примирительная - на основе realpolitik? Нет, имели место разные оценки степени угрозы, баланса сил, общей стратегической ситуации и перспектив ее развития при общем понимании необходимости противостояния СССР и «коммунистической угрозе» до победного конца.
Кто-то возразит, что само это противостояние диктовалось некими идеальными принципами «защиты свободы». Однако количество диктаторских режимов, поддерживаемых Западом в странах «третьего мира» в период «холодной войны», с трудом поддавалось подсчету. Враждебность диктовалась не идейными причинами, а борьбой за мировое господство. После поражения нацистской Германии остались две силы, претендующие на глобальную гегемонию, на переделку всего мира под себя. Даже если бы между ними на тот момент не было непримиримых идейных противоречий, реальность противостояния неминуемо привела бы к скорейшей идеологической поляризации.
Итак, во внешней политике мы имеем не realpolitik и idealpolitik, а различные оценки угроз и рисков, разные виды планирования в зависимости от временного интервала – краткосрочного, среднесрочного и долгосрочного. Имеем правильный или ошибочный выбор, ведущий к успеху или поражению. Именно неудача в реализации поставленных задач позволяет задним числом представить сами задачи как идеалистичные, а цели - как несбыточные. Проблема в том, возможно ли вообще в политике адекватное долгосрочное планирование при огромном количестве случайных факторов и их сочетаний.
Вернемся к венгерскому восстанию против Габсбургов. С одной стороны, противостояние Российской империи европейскому революционному движению выглядит оправданным, поскольку мы знаем, что именно революция похоронила империю Романовых. С другой стороны, к 1913 году империя, казалось, справилась с внутренним революционным движением. Непосредственной причиной его новой вспышки стали катастрофические неудачи на фронтах первой мировой. А если бы политика Николая I в середине XIX века не спасла монархию Габсбургов от краха, сложилась бы в Европе к 1914 году мощная австро-германская коалиция?
Насколько реалистичными были задача построения коммунизма во всем мире, славянофильская политика России или пантюркизм младотурок? Считается, что эти идеи были призрачными и слабо учитывали реальные обстоятельства. На это можно ответить, что в истории человечества осуществлялось самое несбыточное и невероятное. Возьмем даже такой, казалось бы, объективный, привязанный к разного рода ресурсам, параметр как мощь. Стремительный крах политической мощи и столь же стремительное ее созидание постоянно имеют место в истории – в последний период времени мы, к примеру, были очевидцами краха СССР, созидания мощи Китая и возрождения исламского фактора в международной политике. Конечно, ретроспективный анализ позволит выстроить долговременную цепочку, ведущую к взрывному росту или разрушению. Но достижения политического прогнозирования всегда уступали и будут уступать такой «мудрости» задним числом.
Многое говорит о принципиальной невозможности сведения долгосрочного стратегического планирования к набору простых или сложных алгоритмов. Когда о политике говорят как об искусстве, подразумевается именно этот существенный элемент, который не поддается рационализации, требует интуиции, иногда граничащей с гениальностью. В этом смысле претензии геополитики (которую на Нюрнбергском процессе собирались объявить «преступной наукой») на научность остаются большим блефом - уже потому, что она не в состоянии предвидеть стремительной трансформации малых и бесконечно малых сил и факторов в глобально значимые и наоборот.
На уровне обывательских рассуждений «реалистичной» называют «осторожную», «неконфронтационную» политику, в отличие от политики «жесткой» и «бескомпромиссной». Такие расплывчатые характеристики каждый волен трактовать как хочет, и с реализмом они связаны мало. Мюнхенское соглашение вряд ли было более реалистичным, чем война, объявленная Германии Великобританией и Францией после нападения Гитлера на Польшу. Нередко, как в случае второй мировой войны, попытка уменьшить краткосрочные риски ведет к огромному скачку долгосрочных рисков – в итоге к десяткам миллионов жертв и колоссальным разрушениям.
После прихода к власти младотурок крупнейшая партия Дашнакцутюн и в целом армянские общественные силы Османской империи сделали неконфронтационный выбор в пользу сотрудничества для построения «общего османского отечества» с равноправием всех подданных. От политики сотрудничества с властью не отошли ни в 1909 году после резни в Адане, ни в 1912 году, когда османская армия терпела поражение за поражением в Первой Балканской войне.
Уже в 1912 году стало ясно, что идея «общего отечества» провалилась, а империя находится на грани развала. Однако армянские общественно-политические силы опять решили свести к минимуму риск и вместо вооруженного восстания с неизбежными жертвами предпочли обратиться к великим державам с целью реанимировать Армянский вопрос в мировой политике. Цена такого движения к цели с минимальным риском выяснилась в 1915 году. Строго говоря, этот пример не относится к нашей теме, поскольку мы до сих пор говорили о политике государств, а не партий или национальных общественных сил. Однако он как нельзя лучше иллюстрирует универсальный на всех уровнях и во всех измерениях политики факт, что осторожная, избегающая открытой конфронтации политическая линия вовсе необязательно позволяет уменьшить опасность, а в некоторых случаях резко ее увеличивает.
Иногда рассуждают о слишком «нереалистичной» политике Первой Республики, которая полагалась на помощь Антанты в создании Армении от моря до моря, вместо того чтобы пойти по компромиссному пути, умерить свои территориальные притязания и согласиться стать мостом между большевиками и кемалистами. Это обычная историческая спекуляция: понятно, что в таких условиях большевики еще раньше советизировали бы свою часть Армении и вряд ли пошли бы на конфронтацию с Кемалем, главным и единственным своим союзником, из-за Карса и других армянских территорий, обозначенных в «национальном обете» как неотъемлемые от Турции. Если говорить о внешних по отношению к региону силах – кто бы стал предоставлять хоть минимальную помощь Армянскому государству, претендующему быть только лагерем для беженцев, лишенному всяких политических амбиций, готовому подчиниться практически любому ультиматуму соседей?
Речь необязательно идет о тотальной бескомпромиссности – в конце концов, Нжде со своими воинами ушел из Сюника. Но ушел тогда, когда убедился, что новая империя не оторвет этот край от остальной Армении. Конечно, советская власть могла спокойно отказаться от своих обязательств и делала это постоянно. Но она не создавала для себя лишних проблем. Именно воля к обреченному сопротивлению, проявленная Нжде и его воинами в Сюнике, сформировала у большевиков мнение о том, что область рациональнее оставить в советской Армении.
В 1991 году после начала операции «Кольцо» всякому разумному человеку стало ясно, что Центр сделал окончательный выбор, практически не оставив карабахскому движению даже минимальных шансов на успех. Казалось, у армянской стороны есть единственная рациональная стратегия – отказаться от своих требований, чтобы предотвратить полную депортацию населения из НКАО. Продолжение борьбы выглядело совершенно абсурдным – стало ясно, что времена «бесед по душам» в Политбюро с деятелями культуры прошли, и Центр любой ценой наведет в регионе нужный ему порядок. Однако армяне Арцаха сделали выбор в пользу кажущегося абсурда, и очень скоро вдруг сломалась сама система координат, относительно которой отсчитывались реалистичность и нереалистичность, в одночасье рухнуло то, что казалось нам, советским людям, более прочным и нерушимым, чем сам земной шар, чем таблица умножения.
Выше было сказано, что все политические науки, включая историю международных отношений, разрабатывались, по сути, крупными державами для своих целей. Они предполагают наличие не просто суверенитета, но значительного ресурса обеспечения политического действия – как минимум мощного военного и экономического потенциалов. В этом смысле они похожи на руководство автомобилиста – свод практических и теоретических знаний для того, кто имеет в своем распоряжении машину.
Случаи нехватки ресурса чаще всего рассматриваются с позиции «водителей» - постольку, поскольку «пешеходы» присутствуют на «дорогах». Самим «пешеходам» предлагают удовольствоваться единственным принципом – принципом наименьшего зла. В мировой политике такое государство может быть только объектом: территорией военных действий, буферной зоной, точкой противоборства интересов, а чаще всего – сателлитом, продающим по частям свой суверенитет в обмен на безопасность или экономические преференции. Возможно, ему некоторое время удается имитировать независимость, играя на державных противоречиях, лавируя между Сциллой и Харибдой, но это не может продолжаться долго, поскольку не устраивает ни один из «центров силы». Такие теории выступают для «пешехода» в роли средства гипноза, внушающего, что ему нечего мечтать о своей «машине» и не стоит вылезать на «проезжую часть». Лучше всего стоять на обочине, предлагая автомобилистам или свеженадоенное молоко в стеклянных банках или свежесорванные абрикосы в ящиках в надежде получить деньги на жизнь.
К политике «малых стран» последнее время применяют понятие «мягкой силы» («soft power»). Однако концепция «мягкой силы» разработана для крупных держав в дополнении к концепции «жесткой силы» и подразумевает использование обеих сил в комплексе. Применение такой терминологии к небольшим государствам искажает суть дела и представляет собой ничем не обоснованную универсализацию теории.
Политическая стратегия малых стран и наций может опираться только на некоторый особенный, отсутствующий у других, ресурс. В военных условиях - это чаще всего готовность идти на жертвы и терпеть лишения во имя победы, превышающая готовность противника (алжирцы - против Франции, вьетнамцы - против США, афганцы - против СССР и т.д.). Такая готовность определяется широким распространением в обществе сильного и отчетливого убеждения в правоте своего дела. Помощь того или иного центра силы «врагу моего врага» в подобных случаях определяется не лоббированием, а в первую очередь оценкой этого ресурса. На постоянной основе используется та же политика – например, в виде «нишевой стратегии» - притязаний на уникальную значимость для всего мира или региона. Например, еврейство заняло «нишу» сообщества, которое тысячелетиями исповедует особые ценности глобального значения и подвергалось из-за этого жесточайшим репрессиям мирового тоталитаризма во всех его обличьях – от Вавилона и Римской империи до «третьего рейха» и СССР. Поэтому силы борьбы с тоталитаризмом должны поддерживать еврейство и государство Израиль как архетипические символы такой борьбы. Государство Ватикан тоже занимает нишу в сфере символического, позиционируя себя как политическую оболочку центра «мирового христианства». Швейцария позиционирует себя в реальной, финансовой, сфере как идеальное место хранения сбережений.
Бессмысленно вести абстрактные споры об обоснованности или необоснованности таких притязаний – подобные стратегии можно поддерживать, можно им противостоять, можно оценивать их с точки зрения успешности. Безусловно, каждая ниша активно оспаривается с попытками вытолкнуть ее «обитателя» и лишить его соответствующих преимуществ. Здесь можно вспомнить и юдофобию с ее аргументацией, и попытки дискредитировать Ватикан через масс-культуру, связав с ним представление о мракобесии, интригах, тайных орденах. Памятна и недавняя серия скандалов, связанная с банками Швейцарии и других европейских «карликов», - хранение «нацистского золота», незаконных доходов должностных лиц и т.д.
С момента политического возрождения Армянства постоянно допускались принципиальные ошибки. Недооценивалась главная составляющая стратегии в чрезвычайных обстоятельствах - массовая готовность к продолжительной борьбе и самому тяжелому урону. Недооценивалась опасность того, что в рамках лоббирования легко скатиться от лоббирования армянских интересов в стране Х к лоббированию интересов страны Х на армянском политическом поле. Недооценивался и главный фактор «нишевой стратегии» - притязания на уникальность. Армянство не смогло определить для себя и занять особую глобально значимую нишу в идейно-символическом пространстве, аргументированно предложить миру концепцию собственной уникальности. Наоборот, оно пыталось представить себя как нечто родственное «центрам силы» - с упором на христианство, индоевропейское происхождение, цивилизованность и пр. В качестве уникальных характеристик мировому общественному мнению предлагались слабость, страдания, порабощенность и т.п. Это ни в коей мере не способствовало созданию уникального или просто позитивного образа и могло иметь результатом в лучшем случае сочувствие, ограниченное гуманитарными рамками.
Мы так долго представляли себя миру именно в подобном качестве, что сейчас никто не может понять, почему армяне не готовы удовлетвориться простым правом на существование. Залог нашей силы - чувство собственного достоинства, требующее возмездия за Геноцид, – видится провинциальной, неуместной в политике эмоциональностью. Нам говорят, что реалистичная политика не может основываться на эмоциях, на застарелых традициях враждебности, должна сбросить груз истории и опираться на реальности сегодняшнего дня. При этом приводят примеры государств и наций (Япония и США, Франция и Германия), которые смогли переступить через «мрачные страницы истории, перейти к взаимовыгодному сотрудничеству. Во всех подобных примерах речь идет либо о войнах обычных, не направленных на истребление народа, либо о тяжких военных преступлениях, которые привели к адекватному возмездию, политическому возмещению потерпевшей стороне и полномасштабному национальному раскаянию. Вся нынешняя политическая система в Германии и Японии была создана победителями или под их наблюдением. Это определяющий фактор в сотрудничестве, которое пришло на смену вражде.
В истории невозможно найти аналог проблемам постгеноцидных армяно-турецких отношений. Приблизительным аналогом могли бы служить, например, гипотетические отношения еврейства и неонацистской Германии. В такой Германии у власти до сих пор находились бы идейные последователи гитлеризма при активной поддержке держав-победителей, а Израиль был бы предоставлен сам себе в условиях оккупации Германией девяти десятых его территории, отрицания Холокоста и активной политики, направленной против еврейского государства на осколке Земли обетованной. Представьте, что в этих условиях израильтянам и еврейству в целом советуют избавиться от «гнета прошлого» и «трезво» подойти к реалиям жизни, – и вы получите приблизительное соответствие тому, что предлагается гражданам РА и Армянству.
При недостатке веры в собственную ценность и вообще в высшие метафизические ценности как таковые нет ничего удивительного, что в качестве царя и Бога нам предлагают поклоняться «объективным обстоятельствам». На самом деле нет более эластичной вещи на свете – в политической сфере каждый волен подводить под «объективность» любой посыл, оправдывающий нужные выводы.
Допустим даже существование ясного и однозначного «объективного расклада» в применении к сиюминутному стоп-кадру мира, государства, общества. Все равно нельзя забывать о простой вещи – если бы все решали объективные обстоятельства, человечество до сих пор существовало бы в пещерах. На самом деле за таким аргументом обычно скрывается вектор движения по пути наименьшего сопротивления, вектор приспособления, мимикрии. Однако сущность человека и человеческих сообществ - в преодолении объективных обстоятельств силой духа и воли. Преодолении не за счет игнорирования, а за счет познания и использования в решении поставленных задач. Это не только ежедневно осуществлялось на протяжении тысяч лет человеческой истории, это бесчисленное число раз осознавалось и формулировалось. «Там, где присутствует дух, как свидетельство нравственной силы, практически теряют свое значение численное превосходство, камень, металл. Союз с духом означает союз с нравственными силами, чьи возможности вырастают до невероятных высот, становятся неисчерпаемыми», - писал Гарегин Нжде.
Напоминая кому-то о «реальных обстоятельствах», ему фактически указывают на слабость духа. Мы уже говорили, что в истории есть бесчисленное число примеров стремительного созидания мощи из малого зерна и столь же стремительного обрушения пирамиды мощи, казавшейся непоколебимой и вечной. Не меньше примеров того, как всякие попытки «слабого звена» изменить положение вещей заканчивались неудачей и торжеством силы. Но важно понимать, что чаще всего слабое бывало растоптано и раздавлено просто потому, что оставалось пассивно лежать на дороге – под копытами коней или под гусеницами танков - или надеялось уцелеть на обочине.
Для оправдания той или иной политической линии всегда найдется множество примеров. Важен исходный импульс – приспособления или борьбы. Что окажется сильнее - страх выйти из состояния объекта приложения чужих сил или непреодолимая потребность стать субъектом истории.
Но как же старая истина о том, что политика есть «искусство возможного», «наука компромиссов»? Эту истину полезно вспоминать вместе с другой: «Политика есть продолжение войны другими средствами». Действительно «войну» в широком смысле этого слова редко удается выиграть одним махом, часто приходится вести долгие «позиционные бои», выходить из «окружения», готовить «прорыв». Но при этом никогда не упускается из виду конечная стратегическая цель.
В советском государстве до самых последних лет его существования власти Азербайджанской ССР не могли позволить себе изгнать армян из НКАО, других городов и сел республики. Однако они последовательно из года в год делали все возможное для экономического, культурного, образовательного и прочего ослабления Армянства в подведомственных границах – в крупных (НКАО, Шаумяновский район, Баку, Кировобад) и мелких его очагах. И при первой возможности постарались в полном объеме реализовать поставленную перед собой цель. Одна и та же цель реализовывалась разными методами в 1905-м, 1918-м, 1920-м и после советизации – в 1920-х, 1930-х, 1970-х. Во время операции «Кольцо» в 1991-м и последней провалившейся попытки азербайджанского наступления в начале 1994-го. Даже после полного военного разгрома азербайджанская сторона не стала обсуждать варианты предоставления армянам Арцаха независимости хотя бы в рамках НКАО. Именно Баку, отказываясь от компромиссов, стал выдвигать Еревану постоянные ультиматумы – редкий случай ультиматумов проигравших в мировой истории. Через 15 лет после разгрома упрямство начало приносить плоды. Армяне, привыкшие хвастать своей тысячелетней цивилизацией и не менее древним патриотизмом, начинают терпеть поражения на самых разных фронтах – дипломатическом, информационном и др. – от тех, кого они называют вчерашними кочевниками.
Конечно, нам могут напомнить историю великих держав. Напомнить, как Британия ушла из Индии, Франция – из Алжира, как США вывели войска из Вьетнама, а СССР – из Афганистана. Налицо отказ от проектов, на которые были затрачены огромные силы и средства. Но во всех перечисленных случаях мы имеем дело с совершенно иными политическими субъектами – субъектами борьбы за глобальные цели. Когда она ведется на внешнем поле, отдельный форпост или рубеж не приобретают самодовлеющего значения. Державная мощь позволяет холодно взвесить на весах затраты и дивиденды удержания конкретного рубежа, перегруппировать силы, чтобы многократно компенсировать временное отступление в одной точке земного шара продвижением в другой. Иногда происходит переформатирование способов своего доминирования, которое вовсе необязательно предполагает наличие военных гарнизонов и колониальной администрации.
Иное дело – национальные государства, которые ведут борьбу не на чужих континентах, не на дальних подступах к ядру собственно национальной территории, а непосредственно за свое Отечество. Борьба за Отечество коренным образом отличается от глобального соперничества держав. Здесь неприменима метафора рафинированных игроков за шахматной доской размером с земной шар, где целая страна может запросто оказаться пожертвованной пешкой. Здесь применим образ перепачканного в крови человека, который стреляет с порога собственного дома, имея за спиной беременную жену. Здесь нации некуда отступать: теряя территории, она теряет части собственного тела и оказывается в положении инвалида среди здоровых; уступая суверенитет по частям или целиком, она оказывается в статусе ущербной, пораженной в правосубъектности личности среди нормальных граждан. Кто сейчас может предсказать всю глубину кризиса, к которому приведет изменение статус-кво в Арцахе для неустоявшейся государственности РА?
Для национальных государств каждый рубеж гораздо важнее, чем для мировых держав, и область компромисса гораздо уже. Неудивительно, что проявления такой принципиальности вызывает неприкрытое раздражение крупных «игроков» на мировой арене – не важно, выступают они для нации в качестве противников, союзников или посредников. «Как это так, мы с нашими возможностями и нашим потенциалом постоянно идем на компромиссы то в Африке, то в Юго-Восточной Азии, а эти «нацмены» вцепились в свои чертовы горы и отнимают наше драгоценное время – приходится их убеждать, разрабатывать для них какие-то документы, давить на них». Такой нации стараются навязать вышеупомянутое представление о шахматной доске, представить порог ее дома просто черной или белой клеткой, живых членов семьи - пешками, которыми можно запросто пожертвовать.
Что означает, например, стремление международных посредников, в первую очередь США, к ближневосточному урегулированию? Неужели столько усилий тратится ради «светлого будущего» евреев Израиля или арабов Палестины? Главный удар направлен против патриотизма (национализма) как такового, против представлений о сакральности Отечества, о «земле обетованной» - не важно, арабских или еврейских. Цель – привести регион к некоему ближневосточному Общему рынку, снивелировать его к «обществу потребления», где все и вся приобретет товарный статус, где все конфликты сведутся к конкуренции экономических субъектов на рынке товаров и услуг, где Стену Плача или мечеть Аль-Акса можно будет использовать в качестве декораций для оперных постановок или показа мод. Только в условиях такой деградации будут в полную силу работать новые механизмы власти над миром.
Однако и евреи Израиля, и арабы Палестины находятся в гораздо лучшем положении, чем Армянство, хотя бы потому что (при владении политкорректной риторикой) ни то, ни другое общество пока не собирается принимать мораль «большого цивилизованного мира», не жаждет влиться в этот мир в качестве «своих». В Армянстве (если говорить о доминирующей тенденции) происходит самое худшее – мы не столько принимаем мораль «большого мира» как духовную ценность, сколько как правила сильных, правила жизненного преуспеяния. Мы пытаемся имитировать чужое, не пройдя соответствующий путь. Для нас важнее именно практический результат – получить статус «своих», перестать быть «чужими».
Согласно доминирующим в мировой политике представлениям, «малым» государствам и народам отказывают в праве иметь какие-либо стратегические задачи, цели, принципы. Якобы единственным принципом для них могут быть выживание и ориентация на тот или иной «полюс» внешней силы. Такие народы признаются хозяевами земли только в простом физическом смысле частной собственности населения на свои дома и участки. Даже при номинально суверенном государстве его суверенитет воспринимается как «геополитический вакуум». Настоящие войны, осмысленные конфликты имеют место только между державами, у которых есть миссия, политические принципы, неизменные стратегические цели. На войну (или просто спор) между двумя недержавными противниками взирают с недоумением и некоторой брезгливостью. Такая война — всего лишь длинный ряд грабежей, разрушений и отвратительного насилия. Реального смысла она не имеет, поскольку у «малых» народов по определению не может быть собственного политического содержания, политических интересов, а, значит, нет никакого оправдания для применения насилия. Не только война, но всякое проявление даже отдельным лицом активного недержавного патриотизма сразу объявляется вещью дикой, опасной, ведущей к резне и хаосу. В то время как державный патриотизм — вещь святая, некий Абсолют в мире преходящих ценностей.
При всем уважении первых лиц России к суверенитету постсоветских государств «мейнстрим» российской политической мысли – научной и публицистической, – как правило, рассматривал и продолжает рассматривать их в качестве политически и экономически несостоятельных образований, плода амбиций местных элит, пожелавших приватизировать власть в ущерб интересам собственных народов. Например, Сергей Переслегин в своем объемистом геополитическом трактате пишет о Беларуси, которую можно считать едва ли не самым состоявшимся из «малых» государств на постсоветском пространстве:
«Отсутствие реального опыта государственности не помешало Верховному Совету Республики Беларусь принять 27 июля 1990 года Декларацию о суверенитете и начать строительство новой территориально-административной системы. Однако быстро выяснилось, что никаких ресурсов для такого строительства на территории Беларуси нет… Кремлю ясно, что Беларусь не сможет избежать присоединения к РФ и что обсуждению со стороны Минска подлежат только детали интеграционного процесса. Вопрос, требующий стратегического анализа, заключается в другом. Может ли Россия избежать присоединения к себе Беларуси? В действительности те экономические ресурсы, которыми владеет Беларусь, уже находятся в полном распоряжении России. Интеграция, конечно, упростит оформление транзакций и ускорит товарооборот, но с позиции крупного российского бизнеса такой результат вряд ли окупит вложения… Единственной приемлемой государственной целью Республики Беларусь является объединение с Россией. Само по себе это означает, что провозглашение белорусского суверенитета было стратегической ошибкой: стоило ли добиваться независимости, если через двенадцать лет (писалось в 2002 году. – К.А.) приходится решать задачу - как бы эту независимость отдать или при особо благоприятных обстоятельствах продать?»
При всем различии американских и российских стратегических интересов на постсоветском пространстве анализ положения вещей совпадает в главном. Открыто или неявно предполагается, что будущее (с некоторыми оговорками относительно Западной Европы как колыбели современной цивилизации) имеют только сверхкрупные государственные образования, остальные представляют собой питательную среду для постоянных внешних конфликтов и внутренних беспорядков.
«Частично потрясения, связанные с возникновением нового мирового порядка, проистекают из факта взаимодействия, по крайней мере, трех типов государств, зовущих себя «нациями», но обладающих, однако, слишком малым числом исторических атрибутов государства-нации, - пишет бывший госсекретарь США Генри Киссинджер в своей книге «Дипломатия». - С одной стороны, это этнические осколки распавшихся империй типа государств-преемников Югославии или Советского Союза. Одержимые историческими обидами и вековым стремлением к самоутверждению, они в первую очередь стремятся взять верх в старинных этнических соперничествах. Цели международного порядка находятся за пределами их интересов, а часто и за пределами их воображения. Подобно мелким государствам, порожденным Тридцатилетней войной, они стремятся оградить свою независимость и увеличить собственную мощь, не принимая во внимание более космополитические соображения международно-политического порядка».
В знаменитой работе «Великая шахматная доска» другой бывший госсекретарь США Збигнев Бжезинский называет регион постсоветских Южного Кавказа и Средней Азии «Евразийскими Балканами»: «В связи с доступом к этим ресурсам (запасам природного газа и нефти. – К.А.) и участием в потенциальных богатствах этого региона возникают цели, которые возбуждают национальные амбиции, мотивируют корпоративные интересы, вновь разжигают исторические претензии, возрождают имперские чаяния и подогревают международное соперничество. Ситуация характеризуется еще большим непостоянством вследствие того что регион не только является вакуумом силы, но и отличается внутренней нестабильностью. Каждая из стран страдает от серьезных внутренних проблем. Все они имеют границы, которые являются либо объектом претензий соседей, либо зонами этнических обид, немногие из них являются однородными с национальной точки зрения, а некоторые уже вовлечены в территориальные, этнические и религиозные беспорядки».
Речь не о том, насколько эти оценки соответствуют реалиям сегодняшнего дня. Здесь не просто констатируются факты, здесь отрицается право «малого» народа быть политическим сообществом – нацией. Вот характерные детали, касающиеся нас, армян. Говоря о тех, кого используют для продвижения в мире советской политики «на неофициальном или подпольном уровне», то есть для подрывной деятельности против Запада, поверенный в делах США в СССР Дж. Кеннан (знаменитая телеграмма государственному секретарю США от 22 февраля 1946 г.) наряду с компартиями, международным рабочим движением и Русской Православной Церковью упоминает «общеславянское движение и другие движения (армянское, азербайджанское, туркменское и др.), базирующиеся на национальных группах в рамках Советского Союза». Через два года, в 1948 году, в переписке Сталина с секретарем ЦК Маленковым говорится об «американских агентах» и «американских разведчиках» из числа армянских репатриантов, в связи с чем принято решение остановить процесс репатриации - в следующем году тысячи новоприбывших семей ссылаются в Алтайский край. В конце XIX – начале XX века британские МИД и разведка рассматривали армянское национальное движение в Османской империи как следствие российских интриг. В переписке соответствующих российских ведомств оно, наоборот, чаще всего рассматривается как инструмент британской политики. Это и есть последовательное отрицание политической субъектности армянского и других народов, от которого рукой подать до открытого пренебрежения к их государственному суверенитету при наличии такового. В рамках существующего мирового порядка - совершенно естественная тенденция, поэтому ее не стоит демонизировать. Но опасность ее нужно видеть отчетливо.
Подобное мировоззрение представляет для нас самих тем большую опасность, что в современном мире не осталось преград для мощных информационных потоков. Наше политическое видение мира и себя в нем – это во многом видение чужими глазами. Мы судим обо всем, в том числе и о себе, на основании чужих критериев. Именно тех, по которым не существует армянской нации как политического субъекта, а есть народ - сообщество с определенным языком, культурой и психологическими типами, которое в силу исторического недоразумения приобрело несвойственный и неуместный для себя атрибут, национальную государственность. Нам внушают, что в политике – как внешней, так и внутренней – подобное «псевдогосударство» обязано подчиняться спускаемым извне правилам с той же неизбежностью, с какой отдельный его гражданин, эмигрируя в чужую страну, обязан соблюдать принятые там нормы поведения.
Все это напоминает законы социальной психологии, с которыми каждому из нас приходилось сталкиваться. Как только человек попадает в какую-то компанию, в какой-то «мирок», его сразу пытаются «поставить на место», отыскав в нем ущербную сторону, пытаются навязать определенную мораль этого «мирка» - мерку, по которой он сам должен себя оценивать. Попадешь в общество людей побогаче, тебе попытаются навязать мораль, по которой человек определяется стоимостью его машины и наручных часов. Попадешь в круг людей победнее, тебя постараются унизить и высмеять за то, что на твоих руках нет следов постоянного физического труда и ты брезгуешь дешевым пойлом. В тюрьме тебя сочтут «лохом», если ты до сих пор никого не убил, не изнасиловал и не ограбил. В среде неграмотных твоя грамотность станет таким же клеймом, каким стало бы невежество среди знатоков. При всей внешней «доброжелательности» приема в мировое сообщество страны, подобные Республике Армения, попадают туда, как чужак в один из перечисленных «мирков». «Сколько там у вас ракет? А территории? А валового продукта? Громче, не слышно!.. И что? Вы претендуете на то, что у вас тоже есть какие-то темы, по которым вы не готовы отступать? Да не смешите. Какие там у вас могут быть принципы?»
Нам навязывают представление, по которому все измеряется количеством, цифрами. Согласно ему наше государство должно уподобиться младшему приказчику в мировой лавке с надеждой получить «прибавку к жалованию» в виде займа и когда-нибудь в далеком будущем дослужиться до рядового менеджера. Такая картина мира выглядит убедительно, логично, кажется плодом научного осмысления, цивилизованного подхода. Поскольку мы дорожим имиджем культурной и цивилизованной нации по соседству с потомками кочевников, большинству из нас, в первую очередь нашим «деятелям», хочется показать себя не «дикарями», но «комильфо», людьми из общества, которые понимают его правила и нормы. Пусть только в этом «большом цивилизованном мире», в этом клубе уважаемых персон меня считают за своего, считают за человека (mardu tegh e dnum). А ведь «большой цивилизованный мир» на самом деле обычный «мирок», где новичка стремятся сразу деморализовать и поставить на место «в прихожей». И если новичок демонстрирует всеми силами, что принимает действующую в «мирке» мораль, хочет выслужиться до своего, ему придется дорого за это заплатить и долго терпеть унижения.
Борьба Армянства за Отечество, за землю – это одновременно важнейшая борьба и за переворот в собственных и чужих головах, за признание в мире армянской нации как политического субъекта со своей миссией, стратегическими принципами и правом на войну. В этой борьбе у нас не может быть даже временных и конъюнктурных союзников. Существующие полюса силы хотят вести глобальную «игру» совсем по другим правилам, и подъем национального сознания, превращение мнимой политической субъектности наций в полноценную для них объективно гораздо опаснее, чем распространение ядерного оружия. Рубежи, отвоеванные «малым народом» ценой лишений и жертв, не могут быть признаны законными независимо от того, насколько они справедливы. Рубежи имеют право проводить только «центры силы» - по обоюдному согласию или без него – в рамках игры на «мировой шахматной доске».
Политические науки чаще, чем какие-либо другие, протаскивают под видом научного описания, отображения (description) реальности предписание (prescription) того, какой мы должны видеть реальность, какой «картиной мира» мы должны руководствоваться в своих действиях. Этот навязываемый нам образ «мировой шахматной доски» родился в недрах раздутых аппаратов державных политических ведомств и аналитических центров с целью повысить собственную значимость, оправдать свои огромные бюджеты. На самом деле это всего лишь попытка внушения мыслей и предписания действий. Чтобы стать удобным объектом «шахматной игры», одним народам нужно поверить в свое призвание определять правила мироустройства, другим - поверить в свою несамодостаточность, неспособность к политическому действию, в свой, природой определенный, статус пешки.
Существующая терминология не позволяет ввести в политические теории те идеи, ценности и факторы, которые сейчас целенаправленно игнорируются. Наряду с рациональными (исчислимыми и прогнозируемыми) факторами в политике существуют не менее значимые сверхрациональные. Говоря о становлении наций, о борьбе народов за Отечество, за национальное освобождение, следует расширить терминологию за счет понятий, относящихся к коллективной психологии и коллективной воле – всему тому, что позволяет метафорически говорить о больших и малых человеческих общностях как о человеческих существах с собственным «Я». Это не массовое сознание толпы, которым действительно легко манипулировать, нажимая с пульта на разноцветные кнопки, но гораздо более глубинные силы, неподвластные политической инженерии. «Главную роль в истории играют не внешние условия, не политическая ориентация, не случайности, а психологический облик каждого народа, - писал Нжде. - Внешние условия существования народа тесно связаны с его внутренним психологическим состоянием. Иначе говоря, каждый народ достигает того, что позволяет ему импульс его нравственных сил».
Именно существенный элемент неопределенности и непредсказуемости окружающего мира диктует внешней политике государства важные ограничения. Внешнеполитическая доктрина должна прежде всего защищать фундаментальные основы национальной безопасности и национальной идеологии. Она не должна допускать обмен ни одной из частей этого невосполнимого «золотого запаса» на «стеклянные бусы» подачек, обещаний и гарантий. Кризисы и потрясения мировой экономической и политической системы могут быть еще более мощными, чем нынешний. Это может вызывать отмену и ревизию гораздо более серьезных вещей, чем обещания «малым» странам, которые за последние полвека нарушались бессчетное число раз.
В вопросах государственной безопасности и идеологии действует принцип тотальности. Сдача одной из башен делает всю крепостную стену бесполезной, даже если та опоясывает город по периметру. Выход из строя крохотной детали приводит к авиакатастрофе.
Нам говорят, что мы не владеем некоей «закрытой информацией», не посвящены в тонкости политической игры и не должны раньше времени совать в нее свой нос. В итоге, мол, все будет хорошо. Но даже если бы все перечисленные в начале статьи уступки являлись хитрым блефом, даже если бы в данном конкретном случае армянской стороне удалось как-то выкрутиться из ситуации без потерь, наивно думать, что такие вот «невинные уловки» остаются без последствий.
Важно не только то, что мы допускаем или не допускаем на деле. Важно и то, что мы позволяем или не позволяем себе на словах. Когда человек позволяет себе использовать в качестве игральной карты честь и безопасность своей семьи, память о преступно умерщвленных родителях, когда он пусть даже на словах превозносит в качестве единственного смысла бытия материальные удобства и выгоды завтрашнего дня, это формирует мнение о нем у окружающих людей, у друзей и недругов, у семьи и близких родственников.
В долгой политической истории Армении находились деятели, готовые на любые политические компромиссы, и те, кто ни разу не уронил ни свою, ни национальную честь. Сменяются поколения, и каждое заново ищет опору в прошлом, моральный авторитет. В одном случае оно наталкивается на хитрость, блеф, прислуживание чужой силе, которые в перспективе всегда ведут к поражению, в другом – даже при поражении – каждое очередное поколение, по крайней мере, находит точку опоры для веры в свой народ, его будущее и возможность победы. Имея точку опоры, можно, как известно, перевернуть мир.
В конце концов, с военной точки зрения Аварайр был поражением. Можно говорить о том, что соотношение сил давало мало шансов для победы, разумнее было временно, для видимости, отказаться от христианской веры, принять шахские условия и дождаться более удобного момента для начала восстания. При этом забывается одна важная вещь – согласившись на компромисс, отрекшись, ни общество, ни его элиты не остаются прежними. Вполне возможно, что через каких-то десять-пятнадцать лет никто уже не воспользуется «удобным моментом», поскольку не будет ощущать ни унижения, ни дискомфорта. Избегнув уступками поражения при Аварайре и разорения страны, Армянство могло исчезнуть как нация. Тогда как поражение при Аварайре при всех его отрицательных последствиях создало на многие века вперед духовную основу национального существования.
Имеет смысл различать угрозу как открытый и сконцентрированный вызов или постоянное, растянутое во времени, меняющееся по способам, не столь радикальное по форме давление. И, наконец, как внутренние силы саморазрушения.
Как правило, нации легче противостоять открытому вызову. Вторжение нацистов в Югославию породило мощное партизанское движение, втянувшее оккупантов в полномасштабную войну. Если бы в случае конфликта вокруг Косова силы НАТО осуществили прямое военное вторжение, уровень национальной мобилизации сербов наверняка оказался бы совершенно иным. Однако американская стратегия сочетала различные формы давления – военного, политического, экономического. Все указывало на то, что подобной стратегии можно придерживаться достаточно долго с минимальными для себя рисками и потерями. Такой форме агрессии сербские государство и общество оказались не готовы противостоять.
Вторжение советских войск в Афганистан вызвало массовое сопротивление. Вывод войск оставил афганское общество наедине с самим собой – и тут оказалось, что его собственные разрушительные тенденции гораздо мощнее созидательных.
Ультимативное требование шаха о смене веры привело армян на поле Аварайра. Продолжавшееся из века в век «тихое» выхолащивание Византийской империей армянского суверенитета, политика отрыва нахараров от наследственных земельных владений, превращения их в византийских должностных лиц с постепенной ассимиляцией всего рода привели к самым катастрофическим последствиям.
Это правило применимо и к державам, империям. Найдя ответ на вызовы второй мировой и «холодной» войн, Советский Союз не смог справиться с внутренними негативными тенденциями в эпоху мирного сосуществования, когда открытые вызовы сменились неявным постоянным давлением. Новый вызов при рейгановской администрации породил неадекватный ответ и крах.
Резня в Сумгаите, погромы и изгнание армянского населения из других городов и сел на территории Азербайджанской ССР, операция «Кольцо», когда депортация армянского населения стала осуществляться при поддержке советских войск, стали мощным открытым вызовом, мобилизовавшим Армянство. Военная победа привела к длительному перемирию, когда в отсутствие непосредственной угрозы армянская государственность и армянское общество оказались перед лицом в первую очередь внутренних негативных тенденций и только во вторую - давления извне, направленного на ограничение суверенитета государства и включение его в новую систему региональной безопасности в качестве слабейшего звена с гарантией «сохранения жизни».
Важно понять, что сегодня нам не предъявляет ультиматум грозная неодолимая сила. Мы пугаемся не врага, а собственного отражения в зеркале. В нашем собственном чреве родилось желание свернуть до минимума армянский политический проект, о котором столько твердили как о «вековой мечте армянского народа». Родилось от временного помрачения - усталости, упадка сил, паралича воли, равнодушия, скептицизма, страха, себялюбия и других ненадолго возобладавших чувств.
