Nazel

Оффтоп удален.Просьба вспомнить название темы.

Господа,выясняйте отношения по ПМ. Тема закрывается.

Муж при родах: оно нам надо? В последние годы среди молодых семей становится все более популярным присутствие «сильной половины» при появлении младенцев на свет. О такой возможности задумываются практически все молодые женщины, собирающиеся стать мамами. Однако медики и сами «молодые мужья» такую практику расценивают неоднозначно. Психологи высказывают точку зрения, согласно которой мужья в родовой палате – неоценимая поддержка для роженицы. Но от увиденного они могут испытать шок, который может несколько испортить дальнейшую интимную жизнь супругов. Между тем сами «смельчаки» утверждают, что никаких такого рода нарушений не испытывают.Молодые пермячки, которые в ближайшем времени собираются завести детей, к присутствию мужа при появлении ребенка на свет относятся преимущественно положительно. Причем такую точку зрения высказывают и женщины старшего возраста, имеющие уже взрослых детейВсе опрошенные представители «сильной половины» утверждают, что их присутствие позволит «мобилизировать» врачей, удвоит их внимание, сведет к минимуму вероятность врачебных ошибок. С этой же целью мужчины, присутствующие при родах, иногда снимают происходящее на камеру.

Муж при родах....Мне вот интересно,есть ли у нас такие смельчаки и как вы к этому относитесь.

Очень люблю все его работы,но больше всего "Одинокую орешину" и "Братьев Сароян".Талантище!!!!!

ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИВышла как-то мать на улицу. Льет дождь. Зонтик остался дома. Бредет она по лужам. Вдруг навстречу ей алкаш, тоже без зонтика. Кричит: – Мамаша! Мамаша! Чего это они все под зонтиками, как дикари?! * * *Выносил я как-то мусорный бак. Замерз. Опрокинул его метра за три до помойки. Минут через пятнадцать к нам явился дворник. Устроил скандал. Выяснилось, что он по мусору легко устанавливает жильца и номер квартиры. В любой работе есть место творчеству. * * *– Напечатали рассказ? – Напечатали. – Деньги получил? – Получил. – Хорошие? – Хорошие. Но мало. * * *Гимн и позывные КГБ: "Родина слышит, родина знает..." * * *Когда мой брат решил жениться, его отец сказал невесте: – Кира! Хочешь, чтобы я тебя любил и уважал? В дом меня не приглашай. И сама ко мне в гости не приходи. * * *Атмосфера, как в приемной у дантиста. * * *Я болел три дня, и это прекрасно отразилось на моем здоровье. * * *Убийца пожелал остаться неизвестным. * * *– Как вас постричь? – Молча. * * *"Можно ли носом стирать карандашные записи?" * * *Выпил накануне. Ощущение – как будто проглотил заячью шапку с ушами. * * *В советских газетах только опечатки правдивы. "Гавнокомандующий". "Большевистская каторга" (вместо "когорта"). "Коммунисты осуждают решение партии" (вместо – "обсуждают"). И так далее. * * *Моя жена говорит: – Комплексы есть у всех. Ты не исключение. У тебя комплекс моей неполноценности. * * *Как известно, Лаврентию Берии поставляли на дом миловидных старшеклассниц. Затем его шофер вручал очередной жертве букет цветов. И отвозил ее домой. Такова была установленная церемония. Вдруг одна из девиц проявила строптивость. Она стала вырываться, царапаться. Короче, устояла и не поддалась обоянию министра внутренних дел. Берия сказал ей: – Можешь уходить. Барышня спустилась вниз по лестнице. Шофер, не ожидая такого поворота событий, вручил ей заготовленный букет. Девица, чуть успокоившись, обратилась к стоящему на балконе министру: – Ну вот, Лаврентий Павлович! Ваш шофер оказался любезнее вас. Он подарил мне букет цветов. Берия усмехнулся и вяло произнес: – Ты ошибаешься. Это не букет. Это – венок. * * *Сидели мы как-то втроем – Рейн, Бродский и я. Рейн, между прочим, сказал: – Точность – это великая сила. Педантической точностью славились Зощенко, Блок, Заболоцкий. При нашей единственной встрече Заболоцкий сказал мне: "Женя, знаете, чем я победил советскую власть? Я победил ее своей точностью!" Бродский перебил его: – Это в том смысле, что просидел шестнадцать лет от звонка до звонка?! * * *Как-то пили мы с Иваном Федоровичем. Было много водки и портвейна. Иван Федорович благодарно возбудился. И ласково спросил поэта Рейна: – Вы какой, извиняюсь, будете нации? – Еврейской, – ответил Рейн, – а вы, пардон, какой нации будете? Иван Федорович дружелюбно ответил: – А я буду русской... еврейской нации. * * *Хрущев принимал литераторов в Кремле. Он выпил и стал многословным. В частности, он сказал: – Недавно была свадьба в дому товарища Полянского. Молодым подарили абстрактную картину. Я такого искусства не понимаю... Затем он сказал: – Как уже говорилось, в доме товарища Полянского была недавно свадьба. Все танцевали этот... как его?... Шейк. По-моему, это ужас... Наконец он сказал: – Как вы знаете, товарищ Полянский недавно сына женил. И на свадьбу явились эти... как их там?.. Барды. Пели что-то совершенно невозможное... Тут поднялась Ольга Бергольц и громко сказала: – Никита Сергеевич! Нам уже ясно, что эта свадьба – крупнейший источник познания жизни для вас! * * * В Союзе писателей обсуждали роман Ефимова "Зрелища". Все было очень серьезно. Затем неожиданно появился Ляленков и стал всем мешать. Он был пьян. Наконец встал председатель Вахтин и говорит: – Ляленков, перестаньте хулиганить! Если не перестанете, я должен буду вас удалить. Ляленков в ответ промычал: – Если я не перестану, то и сам уйду. * * *Шкляринский работал в отделе пропаганды Лениздата. И довелось ему как-то организовывать выставку книжной продукции. Выставка открылась. Является представитель райкома и говорит: – Что за безобразие?! Почему Ахматова на видном месте? Почему Кукушкин и Заводчиков в тени?! Убрать! Переменить!.. – Я так был возмущен, – рассказывал Шкляринский, – до предела! Зашел, понимаешь, в уборную. И не выходил оттуда до закрытия. * * *Прогуливались как-то раз Шкляринский с Дворкиным. Беседовали на всевозможные темы. В том числе и о женщинах. Шкляринский в романтическом духе. А Дворкин – с характерной прямотой. Шкляринский не выдержал: – Что это ты? Все – трахал, да трахал! Разве нельзя выразиться более прилично?! – Как? – Допустим: "Он с ней был". Или: "Они сошлись..." Прогуливаются дальше. Беседуют. Шкляринский спрашивает: – Кстати, что за отношения у тебя с Ларисой М.? – Я с ней был, – ответил Дворкин. – В смысле – трахал?! – переспросил Шкляринский. * * *Это произошло в Ленинградском Театральном институте. Перед студентами выступал знаменитый французский шансонье Жильбер Беко. Наконец выступление закончилось. Ведущий обратился к студентам: – Задавайте вопросы. Все молчат. – Задавайте вопросы артисту. Молчание. И тогда находившийся в зале поэт Еремин громко крикнул: – Келе ре тиль? (Который час?) Жильбер Беко посмотрел на часы и вежливо ответил: – Половина шестого. И не обиделся. * * *Генрих Сапгир, человек очень талантливый, называл себя "поэтом будущего". Лев Халиф подарил ему свою книгу. Сделал такую надпись: "Поэту будущего от поэта настоящего!" * * *Роман Симонова: "Мертвыми не рождаются" * * *Подходит ко мне в Доме творчества Александр Бек: – Я слышал, вы приобрели роман "Иосиф и его братья" Томаса Манна? – Да, – говорю, – однако сам еще не прочел. – Дайте сначала мне. Я скоро уезжаю. Я дал. Затем подходит Горышин: – Дайте Томаса Манна почитать. Я возьму у Бека, ладно? – Ладно. Затем подходит Раевский. Затем Бартен. И так далее. Роман вернулся месяца через три. Я стал читать. Страницы (после 9-й) были не разрезаны. Трудная книга. Но хорошая. Говорят. * * *Валерий Попов сочинил автошарж. Звучал он так: Жил-был Валера Попов. И была у Валеры невеста – юная зеленая гусеница. И они каждый день гуляли по бульвару. А прохожие кричали им вслед: – Какая чудесная пара! Ах, Валера Попов и его невеста – юная зеленая гусеница! Прошло много лет. Однажды Попов вышел на улицу без своей невесты – юной зеленой гусеницы. Прохожие спросили его: – Где же твоя невеста – юная зеленая гусеница? И тогда Валера ответил: – Опротивела! * * *Губарев поспорил с Арьевым: – Антисоветское произведение, – говорил он, – может быть талантливым. Но может оказаться и бездарным. Бездарное произведение, если даже оно антисоветское, все равно бездарное. – Бездарное, но родное, – заметил Арьев. * * *Пришел к нам Арьев. Выпил лишнего. Курил, роняя пепел на брюки. Мама сказала: – Андрей, у тебя на ширинке пепел. Арьев не растерялся: – Где пепел, там и алмаз! * * *Арьев говорил: – В нашу эпоху капитан Лебядкин стал бы майором.

Из Вены я написал Леопольду. Мой дядя позвонил в гостиницу. Сказал, что прилетит в конце недели. Точнее – в субботу. Остановится в "Колизеуме". Просит меня в субботу не завтракать. – Я угощу тебя в хорошем ресторане, – сказал он... Рано утром я сидел в холле "Колизеума". Выглядела эта гостиница куда шикарнее нашей. По залу разгуливали изысканные собаки. Гардеробщик был похож на киноактера. Ровно в одиннадцать спустился дядя. Я сразу узнал его. Леопольд был так похож на моего отца – высокий, элегантный, с красивыми искусственными зубами. Рядом шла моложавая женщина. Я знал, что должен обнять этого, в сущности, незнакомого человека. Мы обнялись. Я поцеловал Хелене руку, в которой она держала зонтик. – До чего ты огромный! – закричал Леопольд. – А где мама? – Она нездорова. – Как жаль! Я видел ее фотографии. Ты очень похож на мать. Я протянул ему сверток. Там была икра, деревянные матрешки и холщовая скатерть. – Спасибо! Мы оставим вещи у портье. Я тоже имею подарки для вас... А сейчас мы пойдем в ресторан. Ты любишь рестораны? – Как-то не задумывался. – Там приятная музыка, красивые женщины... Мы шли по направлению к центру. Леопольд говорил, не умолкая. Хелена молча улыбалась. – Посмотри, сколько машин! Ты когда-нибудь видел заграничные машины? – В Ленинграде много туристов... – Вена – маленький город. Да и Брюссель тоже. В Америке машин гораздо больше. А какие там магазины! В Ленинграде есть большие магазины? – Магазины-то есть, – говорю. – Какой же ты огромный! Тебя, наверное, любят женщины? – Это скоро выяснится. – Я понимаю. Твоя жена в Америке. Мы посетили ее в Риме. У нее был пластик вместо сумочки. Я подарил ей хорошую сумку за шестьдесят долларов... Стоп! Здесь мы позавтракаем. По-моему, это хороший ресторан. Мы вошли, разделись, сели у окна. Заиграла негромкая музыка общею типа. Красивых женщин я что-то не заметил. – Заказывай все, что хочешь, – предложил Леопольд, – может быть, стейк или дичь? – Мне все равно. На ваше усмотрение. – Говори мне, пожалуйста. – "ты". Я же твой дядя. – На твое усмотрение. – Что-нибудь из деликатесов? Ты любишь деликатесы? – Не знаю. – Я очень люблю деликатесы. Но у меня больная печень. Я накажу тебе рыбный паштет и немного спаржи. – Отлично. – Что ты будешь пить? – Может быть, водку? – Слишком рано. Я думаю. – белое вино или чай. – Чай, – сказал я. – И фисташковое мороженое. – Отлично. – Что ты будешь пить? – обратился Леопольд к жене. – Водку, – сказала Хелена. – Что? – переспросил Леопольд. – Водку, водку, водку! – повторила она. Подошел официант, черноволосый, коренастый, наверное – югослав или венгр. – Это мой племянник из России, – произнес Леопольд. – Момент, – произнес официант. Он исчез. Внезапно музыка стихла. Раздалось легкое шипение. Затем я услышал надоевшие аккорды "Подмосковных вечеров". Появился официант. Его физиономия сияла и лоснилась. – Благодарю вас, – сказал я. – Он получит хорошие чаевые, – шепнул мне Леопольд. Официант принял заказ. – Да, я чуть не забыл, – воскликнул Леопольд, – скажи, как умерли мои родители? – Деда арестовали перед войной. Бабка Рая умерла в сорок шестом году. Я ее немного помню. – Арестовали? За что? Он был против коммунистов? – Не думаю. – За что же его арестовали? – Просто так. – Боже, какая дикая страна, – глухо выговорил Леопольд, – объясни мне что-нибудь. – Боюсь, что не сумею. Об этом написаны десятки книг. Леопольд вытер платком глаза. – Я не могу читать книги. Я слишком много работаю... Он умер в тюрьме? Мне не хотелось говорить, что деда расстреляли. И Моню я не стал упоминать. Зачем?.. – Какая дикая страна! Я был в Америке, Израиле, объездил всю Европу... А в Россию не поеду. Там шахматы, балет и "черный ворон"... Ты любишь шахматы? – Не очень. – А балет? – Я в нем мало разбираюсь. – Это какая-то чепуха с привидениями, – сказал мой дядя. Потом спросил: – Твой отец хочет ехать сюда? – Я надеюсь. – Что он будет здесь делать? – Стареть. В Америке ему дадут небольшую пенсию. – На эти деньги трудно жить в свое удовольствие. – Не пропадем, – сказал я. – Твой отец романтик. В детстве он много читал. А я – наоборот – рос совершенно здоровым... Хорошо, что ты похож на мать. Я видел ее фотографии. Вы очень похожи... – Нас даже часто путают, – сказал я. Официант принес мороженое. Дядя понизил голос: – Если тебе нужны деньги, скажи. – Нам хватает. – И все-таки, если понадобятся деньги, сообщи мне. – Хорошо. – А теперь давайте осмотрим город. Я возьму такси... Что мне нравилось в дяде – передвигался он стремительно. Где бы мы ни оказывались, то и дело повторял: – Скоро будем обедать. Обедали мы в центре города, на террасе. Играл венгерский квартет. Дядя элегантно и мило потанцевал с женой. Потом мы заметили, что Хелена устала. – Едем в отель, – сказал Леопольд, - я имею подарки для тебя. В гостинице, улучив момент, Хелена шепнула: – Не сердись. Он добрый, хоть и примитивный человек. Я ужасно растерялся. Я и не знал, что она говорит по-русски. Мне захотелось поговорить с ней. Но было поздно... Домой я вернулся около семи. В руках у меня был пакет. В нем тихо булькал одеколон для мамы, галстук и запонки я положил в карман. В холле было пусто. Рейнхард возился с калькулятором. – Я хочу заменить линолеум, – сказал он. – Неплохая мысль. – Давай выпьем. – С удовольствием. – Рюмки взяли парни из чешского землячества. Ты можешь пить из бумажных стаканчиков? – Мне случалось пить из футляра для очков. Рейнхард уважительно приподнял брови. Мы выпили по стакану бренди. – Можно здесь и переночевать, – сказал он, – только диваны узкие. – Мне доводилось спать в гинекологическом кресле. Рейнхард поглядел на меня с еще большим уважением. Мы снова выпили. – Я не буду менять линолеум, – сказал он. – Я передумал, ибо мир обречен. – Это верно, – сказал я. – Семь ангелов, имеющие семь труб, уже приготовились. Кто-то постучал в дверь. – Не открывай, – сказал Рейнхард, - это конь бледный... И всадник, которому имя – смерть. Мы снова выпили. – Пора, – говорю, – мама волнуется. – Будь здоров, – с трудом выговорил Рейнхард, – чао. И да здравствует сон! Ибо сон – бездеятельность. А бездеятельность – единственное нравственное состояние. Любая жизнедеятельность есть гниение... Чао!.. – Прощай. – сказал я, – жизнь абсурдна! Жизнь абсурдна уже потому, что немец мне ближе родного дяди... С Рейнхардом мы после этого виделись ежедневно. Честно говоря, я даже не знаю, как он проник в этот рассказ. Речь-то шла совсем о другом человеке. О моем дяде Лео... Да, линолеум он все-таки заменил... Леопольда я больше не видел. Некоторое время переписывался с ним. Затем мы уехали в Штаты. Переписка заглохла. Надо бы послать ему открытку к Рождеству...

Дядя Роман подал свои бумаги в университет. Шел экзамен по русской литературе. Дядя останавливал выходящих абитуриентов, спрашивая: – Прости, дорогой. Что за вопрос тебе достался? – Пушкин, – сказал один. – Прекрасно! – воскликнул дядя. – Именно этого я не учил. – Лермонтов, – сказал второй. – Прекрасно! – воскликнул дядя. – Именно этого я не учил. – Гоголь, – сказал третий. – Прекрасно! – воскликнул дядя. – Именно этого я не учил. Наконец, вызвали дядю Романа. Он шагнул к столу, вытащил билет и прочел: "Творческий путь Грибоедова". – Вай! Горе мне! – крикнул дядя. – Именно этого я не учил... Когда началась война, дядя обрадовался. На войне ценились такие люди, как он. Дядя и в мирное-то время любил поскандалить. Вернулся он подполковником. Война сделала его человеком. Как все отставные подполковники, мой дядя заведовал техникой безопасности на фабрике "Луч". (Полковники возглавляют отделы кадров.) Возможно, он разбирался в технике безопасности, это не исключено. Однако все его силы уходили на физкультурно-массовую работу. Дядя организовывал коллективные заплывы. Учреждал традиционные лыжные кроссы. Проводил волейбольные матчи. О нем писали в газетах. В свои шестьдесят три года дядя отлично бегал на лыжах и мог успешно подраться. – В здоровом теле – соответствующий дух! – часто повторял он. Меня дядя Роман искренне презирал. Я не делал утренней гимнастики. Не обливался ледяной водой. И вообще ненавидел резкие движения. А если мне хамили, шел на компромисс. Впрочем, меня оскорбляли довольно редко. За всю жизнь раза три. И все три раза – мой дядя. – Интеллигент! – кричал он. – Баба! Дохлый шпак!.. На вопрос, кто его любимый писатель, дядя быстро отвечал: – Мартин Иден. О своих кулачных подвигах рассказывал часами. Причем довольно много фантазировал. Когда же я расспрашивал его о войне, дядя упорно молчал. Не любил говорить об этом. Не знаю, почему... У него были дети от Сухаревой Анны Григорьевны. Мальчик и девочка. Дядя регулярно навещал их. Просматривал школьные тетради, расписывался в дневнике. И неизменно повторял: – В здоровом теле – соответствующий дух! Как-то раз Анна Григорьевна возилась на кухне. Дети играли с отцом. Неожиданно мой дядя пукнул. Дети стали хохотать. На шум пришла Анна Григорьевна. Остановилась в дверях, сложила руки на груди и значительно произнесла: – Все-таки детям нужен отец! Как они весели играют, шутят, смеются... У дяди Романа была жена – Галина Павловна. Как она себя называла – медработник. Дядя ее любил и уважал. Поскольку она разделяла его философское кредо: "В здоровом теле – соответствующий дух".

Дед но материнской линии отличался весьма суровым нравом. Даже на Кавказе его считали вспыльчивым человеком. .Жена и дети трепетали от его взгляда. Если что-то раздражало деда, он хмурил брови и низким голосом восклицал: – АБАНАМАТ! Это таинственное слово буквально парализовало окружающих. Внушало им мистический ужас. – АБАНАМАТ! – восклицал дед. И в доме наступала полнейшая тишина. Значения этого слова мать так и не уяснила. Я тоже долго не понимал, что это слово означает. А когда поступил в университет, то неожиданно догадался. Матери же объяснять не стал. Зачем?.. Мне кажется, тяжелый характер деда был результатом своеобразного воспитания. Отец-крестьянин бил его в детстве поленом. Раз опустил на бадье в заброшенный колодец. Продержал его в колодце около двух часов. Затем опустил туда же кусок сыра и полбутылки напареули. И лишь час спустя вытащил деда, мокрого и пьяного... Может быть, поэтому дед вырос таким суровым и раздражительным. Был он высок, элегантен н горд. Работал приказчиком в магазине готовой одежды Эпштейна. А в преклонные годы был совладельцем этого магазина. Повторяю, он был красив. Напротив его дома жили многочисленные князья Чикваидзе. Когда дед переходил улицу, молоденькие – Этери, Нана и Галатея Чикваидзе выглядывали из окон. Вся семья ему беспрекословно подчинялась. Он же – никому. Включая небесные силы. Один из поединков моего деда с Богом закончился вничью. В Тифлисе ожидали землетрясения. Уже тогда существовали метеорологические центры. Кроме того, имелись разнообразные народные приметы. Священники ходили по домам и оповещали население. Жители Тифлиса покинули свои квартиры, захвати ценные вещи. Многие вообще ушли из города. Оставшиеся жгли костры на площадях. В богатых кварталах спокойно орудовали грабители. Уносили мебель, посуду, дрова. И лишь в одном из домов Тбилиси горел яркий свет. Точнее, в одной из комнат этого дома. А именно – в кабинете моего деда. Он не захотел покидать свое жилище. Родственники пытались увещевать его, но безрезультатно. – Ты погибнешь, Степан! – говорили они. Дед недовольно хмурился, затем угрюмо и торжественно произносил: – К-а-а-кэм!.. (Что переводится, уж извините, – "Какал я на вас!".) Бабка увела детей на пустырь. Они унесли из дома все необходимое, захватили собаку и попугая. Землетрясение началось под утро. Первый же толчок разрушил водонапорную башню. В течение десяти минут рухнули сотни зданий. Над городом стояли клубы розовой от солнца пыли. Наконец, толчки прекратились. Бабка устремилась домой, на Ольгинскую. Улица была загромождена дымящимися обломками. Кругом рыдали женщины, лаяли собаки. В бледном утреннем небе тревожно кружились галки. Нашего дома больше не существовало. Вместо него бабка увидела запорошенную пылью груду кирпичей и досок. Посреди руин сидел в глубоком кресле мой дед. Он дремал. На коленях его лежала газета. У ног стояла бутылка вина. – Степан, – вскричала бабка. – Господь покарал нас за грехи! Он разрушил наш дом!.. Дед открыл глаза, посмотрел на часы и, хлопнув в ладоши, скомандовал: – Завтракать! – Господь оставил нас без крова! – причитала бабка. – Э-э, – сказал мой дед. Затем пересчитал детей. – Что мы будем делать, Степан? Кто приютит нас?!.. Дед рассердился: – Господь лишил нас крова, – сказал он, – ты лишаешь пищи... А приютит нас Беглар Фомич. Я крестил двух его сыновей. Старший из них вырос бандитом... Беглар Фомич – хороший человек. Жаль, что он разбавляет вино... – Господь милостив. – тихо произнесла бабка. Дед нахмурился. Сдвинул брови. Затем наставительно и раздельно выговорил: – Это не так. Зато милостив Беглар. Жаль, что он разбавляет напареули. – Господь вновь покарает тебя, Степан! – испугалась бабка. – К-а-а-кэм! – ответил дед... К старости его характер окончательно испортился. Он не расставался с увесистой палкой. Родственники перестали звать его в гости – он всех унижал. Он грубил даже тем, кто был старше его, – явление на Востоке редчайшее. От его взгляда из рук женщин падали тарелки. Последние годы дед уже не вставал. Сидел в глубоком кресле у окна. Если кто-то проходил мимо, дед выкрикивал: – Прочь, ворюга! Сжимая при этом бронзовый набалдашник трости. Вокруг деда наметилась опасная зона радиусом полтора метра. Такова была длина его палки... Я часто стараюсь понять, отчего мой дед был таким угрюмым? Что сделало его мизантропом?.. Человек он был зажиточный. Обладал представительной внешностью и крепким здоровьем. Имел четвертых детей и любящую верную жену. Возможно, его не устраивало мироздание как таковое? Полностью или в деталях? Например, смена времен года? Нерушимая очередность жизни и смерти? Земное притяжение? Контрадикция моря и суши? Не знаю... Умер мой дед при страшных обстоятельствах. Второй его поединок с Богом закончился трагически. Десять лет он просидел в глубоком кресле. В последние годы уже не хватался за трость. Только хмурился... (О, если бы взгляд мог служить техническим орудием!..) Дед стал особенностью пейзажа. Значительной и эффектной деталью местной архитектуры. Иногда на его плечи садились грачи... В конце нашей улицы за рынком был глубокий овраг. На дне его пенился ручей, огибая серые мрачные валуны. Там же белели кости загубленных лошадей. Валялись обломки телег. Детям не разрешалось приближаться к оврагу. Жены говорили пьяным мужьям, вернувшимся на заре: – Слава Богу! Я думала, ты угодил в овраг... Однажды летним утром мой дед неожиданно встал. Встал и твердой походкой ушел из дому. Когда дед переходил улицу, замужние толстухи Этери. Нана и Галатея Чикваидзе выглядывали из окон. Высокий и прямой, он направился к рынку. Если с ним здоровались, не реагировал. Дома его исчезновение заметили не сразу. Как не сразу заметили бы исчезновение тополя, камня, ручья... Дед стал на краю обрыва. Отбросил трость. Поднял руки. Затем шагнул вперед. Его не стало. Через несколько минут прибежала бабка. За ней – соседи. Они громко кричали и плакали. Лишь к вечеру их рыдания стихли. И тогда сквозь неумолкающий шум ручья, огибавшего мрачные валуны, донеслось презрительное и грозное: – К-А-А-КЭМ! АБАНАМАТ!..

НАШИ (отрывки из повести)Наш прадед Моисей был крестьянином из деревни Сухово. Еврей-крестьянин – сочетание, надо отметить, довольно редкое. На Дальнем Востоке такое случалось. Сын его Исаак перебрался в город. То есть восстановил нормальный ход событий. Сначала он жил в Харбине, где и родился мой отец. Затем поселился на одной из центральных улиц Владивостока. Сначала мой дед ремонтировал часы и всякую хозяйственную утварь. Потом занимался типографским делом. Был чем-то вроде метранпажа. А через два года приобрел закусочную на Светланке. Рядом помещалась винная лавка Замараева – "Нектар, бальзам". Дед мой частенько наведывался к Замараеву. Друзья выпивали и беседовали на философские темы. Потом шли закусывать к деду. Потом опять возвращались к Замараеву... – Душевный ты мужик, – повторял Замараев, – хоть и еврей. – Я только по отцу еврей, – говорил дед, – а по матери я нидерлан! – Ишь ты! – одобрительно высказывался Замараев. Через год они выпили лавку и съели закусочную...Престарелый Замараев уехал к сыновьям в Екатеринбург. А мой дед пошел на войну. Началась японская кампания. На одном из армейских смотров его заметил государь. Росту дед был около семи футов. Он мог положить в рот целое яблоко. Усы его достигали погон. Государь приблизился к деду. Затем, улыбаясь, ткнул его пальцем в грудь. Деда сразу же перевели в гвардию. Он был там чуть ли не единственным семитом. Зачислили его в артиллерийскую батарею. Если лошади выбивались из сил, дед тащил по болоту орудие. Как-то раз батарея участвовала в штурме. Мой дед побежал в атаку. Орудийный расчет должен был поддержать атакующих. Но орудия молчали. Как выяснилось, спина моего деда заслонила неприятельские укрепления. С фронта дед привез трехлинейную винтовку и несколько медалей. Вроде бы имелся даже Георгиевский крест. Неделю он кутил. Потом устроился метрдотелем в заведение "Эдем". Как-то раз повздорил с нерасторопным официантом. Стал орать. Трахнул кулаком по столу. Кулак очутился в ящике письменного стола. Беспорядков мой дед не любил. Поэтому и к революции отнесся негативно. Более того, даже несколько замедлил ее ход. Дело было так. Народные массы с окраин устремились в центр города. Дед решил, что начинается еврейский погром. Он достал винтовку и залез на крышу. Когда массы приблизились, дед начал стрелять. Он был единственным жителем Владивостока, противостоявшим революции. Однако революция все же победила. Народные массы устремились в центр переулками. После революции мой дед затих. Опять превратился в скромного ремесленника

Я вынужден сообщать какие-то детали моей биографии, иначе многое останется неясным. Сделаю это коротко, пунктиром. Толстый застенчивый мальчик... Бедность... Мать самокритично бросила театр и работает корректором... Школа... Дружба с Алешей Лаврентьевым, за которым приезжает "форд"... Алеша шалит, мне поручено воспитывать его... Тогда меня возьмут на дачу... Я становлюсь маленьким гувернером... Я умнее и больше читал... Я знаю, как угодить взрослым... Черные дворы... Зарождающаяся тяга к плебсу... Мечты о силе и бесстрашии... Похороны дохлой кошки за сараями... Моя надгробная речь, вызвавшая слезы Жанны, дочери электромонтера... Я умею говорить, рассказывать... Бесконечные двойки... Равнодушие к точным наукам... Совместное обучение... Девочки... Алла Горшкова... Мой длинный язык... Неуклюжие эпиграммы... Тяжкое бремя сексуальной невинности... 1952 год. Я отсылаю в газету "Ленинские искры" четыре стихотворения. Одно, конечно, про Сталина. Три - про животных... Первые рассказы. Они публикуются в детском журнале "Костер". Напоминают худшие вещи средних профессионалов... С поэзией кончено навсегда. С невинностью - тоже... Аттестат зрелости... Производственный стаж... Типография имени Володарского... Сигареты, вино и мужские разговоры... Растущая тяга к плебсу. (То есть буквально ни одного интеллигентного приятеля. ) Университет имени Жданова. (Звучит не хуже, чем "Университет имени Аль Капоне")... Филфак... Прогулы... Студенческие литературные упражнения... Бесконечные переэкзаменовки... Несчастная любовь, окончившаяся женитьбой... Знакомство с молодыми ленинградскими поэтами - Рейном, Найманом, Бродским... 1960 год. Новый творческий подъем. Рассказы, пошлые до крайности. Тема - одиночество. Неизменный антураж - вечеринка. Выпирающие ребра подтекста. Хемингуэй как идеал литературный и человеческий... Недолгие занятия боксом... Развод, отмеченный трехдневной пьянкой... Безделье... Повестка из военкомата... За три месяца до этого я покинул университет. В дальнейшем я говорил о причинах ухода - туманно. Загадочно касался неких политических мотивов. На самом деле все было проще. Раза четыре я сдавал экзамен по немецкому языку. И каждый раз проваливался. Языка я не знал совершенно. Ни единого слова. Кроме имен вождей мирового пролетариата. И наконец меня выгнали. Я же, как водится, намекал, что страдаю за правду. Затем меня призвали в армию. И я попал в конвойную охрану. Очевидно, мне суждено было побывать в аду... (Материал взят с dovlatov.newmail.ru)

“Я родился в не очень-то дружной семье. Посредственно учился в школе. Был отчислен из университета. Служил три года в лагерной охране. Писал рассказы, которые не мог опубликовать. Был вынужден покинуть родину. В Америке я так и не стал богатым или преуспевающим человеком. Мои дети неохотно говорят по-русски. Я неохотно говорю по-английски. В моем родном Ленинграде построили дамбу. В моем любимом Таллине происходит непонятно что. Жизнь коротка. Человек одинок. Надеюсь, все это достаточно грустно, чтобы я мог продолжать заниматься литературой...”

օրինակ,Թամարա Գվարցիտելիին կլսեք:t_gverdtsiteli_verni_mne_muziku.mp3

MENAVOR @NKUZENIN Mojete nayti?

Matrasinski, спасибо большое

Կարծում եմ,ավելի լավ է,խոսակթյանը տանք այլ ուղղություն և շփվենք,առանց այդ էլ քիչ ենք,եկեք միանաք և լինենք ներողամիտ:

շատ շնորհակալութուն

Чингиз Айтматов: Это великая история любви в моей жизни... ...Те три аксакала, которые в 1942 году в дальнем киргизском селении Шекер прямо с урока увели 14-летнего Чингиза Айтматова работать секретарем сельсовета («потому что больше некому»), наверняка понимали, что уводят его из детства. Все дальнейшие три года войны ему пришлось разносить похоронки. Но аксакалы не могли знать, что, идя с ними в сельсовет, Айтматов начал свой путь в мировую литературу... Вот как он вспоминал об этом в интервью, данном мне в 1998 г.: «Я разносил похоронные извещения, черные бумаги по домам, вручал их. Вы знаете что это такое? Не дай Бог! А сбор военного налога?! Каждая семья обязана была платить его безусловно, никаких льгот, никаких отсрочек. Поэтому последнюю козу семья продает, чтобы уплатить военный налог. А деньги надо собрать и отвезти в Госбанк - тогда был только один банк во всем районе. Это же надо было все пропустить через себя...». Он пропустил. И воплотил в своих произведениях, принесших ему мировую славу. Не буду их перечислять - их список выдаст любая поисковая система. Упомяну только роман «И дольше века длится день» («Буранный полустанок»), ставший потрясающим гимном мужеству своего народа, противостоящего обутому в энкавэдистские сапоги сталинскому тоталитаризму. Думаю, не будет преувеличением сказать, что, благодаря Чингизу Торекуловичу Айтматову, о маленькой Киргизии узнал весь мир. Мне посчастливилось дважды брать у него интервью, опубликованные в 1998-м в газете «День» и в 2003-м в «Зеркале недели». Предлагаю читателям «попурри» из неопубликованных отрывков интервью 1998 года, воспоминания о первой любви из интервью 2003-го и отрывок из малоизвестного в Украине «Плача охотника над пропастью» (беседы Чингиза Айтматова с казахским поэтом Мухтаром Шахановым). О пути в литературу - В «Белом пароходе» потрясает столкновение детской души, еще не защищенной иммунитетом жизненного опыта, с несовершенством мира. Чтобы так пронзительно написать, надо нечто подобное пережить? - Ну, не впрямую, конечно. Не в прямом понимании, что нечто такого свойства, такого рода события или случаи в жизни были, и я это пережил. Все идет непосредственно от авторского опыта, личного. Но это совсем не обязательно. То, что есть в «Белом пароходе», впрямую ко мне не относится. Это какое-то косвенное восприятие, наблюдение через судьбы других, себе подобных по возрасту. Потом рассказы. Люди часто рассказывают, что, когда, с кем было и т. д. Вот у меня бабушка была... Сейчас в Швейцарии вышла небольшая книжка, которая называется «Детство в горах Киргизии». Попросили меня издатели рассказать о том, как я пришел в литературу. Так вот, я начинал с того, что моя бабушка явилась первопричиной. Потому что она была сказочница, великая сказочница. Много сказок она знала. И она мне всегда их рассказывала. Маленького в горы водила с собой и все время мне рассказывала сказки. Идем мы по тропинке, ведет она меня за руку, а мне было лет пять, все думают, мы о чем-то серьезном разговариваем, а она все продолжает свои сказки рассказывать. Но более того, не знаю, что на это ее подвигало, но она часто просила меня пересказать то, что она рассказала. «А ну-ка, расскажи теперь ты мне ту же самую сказку». И это было очень увлекательно. И потом вот в процессе пересказа я уже ощущал, что это сюжет, что здесь есть свои образы, герои, события, развязка и т. д. и т. д. Интуитивно, конечно. Вот даже таким образом можно прийти в литературу и принести нечто из мира своего детства. - Выходит, ваша бабушка сделала Вас писателем? - Возможно, возможно... Она сама создала для меня культ сказки. И сама от этого страдала. Я стал страшно любознательным, надоедливым. В моем детстве еще даже понятия о телевизоре не могло быть. Но, оказывается, она уже в то время была для меня телевизором. Моя бабушка. Теперь все сидят у телевизора с утра до вечера, и теперешние бабушки освобождены от этого. В этом есть и преимущества, но и свои большие недостатки. Они не могут непосредственно войти в, так сказать, формирование духовного мира своих потомков, повлиять на это. А моя - влияла. Она для меня создала культ сказки. Сказки были очень интересные, оригинальные. Вон несколько из них в Швейцарии издали. И дело доходило до того, что я просто надоедал ей, она пыталась отдохнуть, говорила: «Поиграй, я вот немножко посплю, увижу сон, я тебе расскажу». Но не проходило и несколько минут, как я ее уже теребил: «Бабушка, расскажи мне сон». А она еще и глаза не успела закрыть. Потом она еще придумала такое. К соседке уходит и говорит: «Я пойду сон взаймы возьму и тебе расскажу». И, пока она уходила и приходила, видимо, что-то придумывала. Приходила и мне рассказывала. О психологии творчества - В одной из статей Вы упомянули, что участники читательских конференций в Европе приходят к выводу, что вы пессимист. Вы действительно считаете, что ближайшее будущее человечества окрашено в темные тона? - Само понятие пессимист имеет для меня несколько иное значение. Да, меня действительно называют пессимистом, особенно европейские читатели. Часто у меня бывают такие встречи, и вот многие читатели спрашивают: «Почему вы так пессимистически завершаете свои сочинения, свои истории»? Ну, с одной стороны, это, наверное, потому, что они привыкли к иному. Все-таки американский штамп - «хэппи энд» - он очень живуч и очень соблазнителен. Каждый хочет счастья. Хотя бы таким вот образом поучаствовать в счастливой концовке. Я же думаю несколько иначе. Для того, чтобы оценить по-настоящему оптимизм, чтоб вы понимали, что такое оптимистическое явление, надо, наряду с этим, и знать, и чувствовать пессимистическое состояние. Понимаете? Для того, чтобы вы оценили, поняли и сказали: «Да. Это действительно прекрасно! Это действительно великолепно!». Вы можете это сказать тогда, когда вы узнаете и другую сторону жизни. Тут своя, так сказать, диалектика. А если бы, например, у меня с самых малых, молодых лет судьба вот так вот сложилась, что было бы полнейшее благополучие, не озабоченная жизнь, потом, если я бы столкнулся с какими-то действительно высокими проявлениями счастья, я бы это не совсем даже уловил. А эта разница - пессимизм-оптимизм - она дает возможность это сделать. Это в моем понимании. Может быть, это не совсем так... - Как работает ваше воображение? Вы как бы видите то, о чем пишите, или происходящее в произведении, минуя зрительные образы, ложится на бумагу в языковой форме? - Я об этом не задумывался. Ну, не знаю, а что, разве есть образы, которые не языкового, так сказать, выражения могут быть? А, что б то ни было, даже любая фантастическая картина, видение, мгновение - все равно оно находит свое выражение, так сказать, в слове. В этом величие слова. Слово - оно само по себе вселенское значение имеет. Это элемент вселенности. Именно слово. О людях, встреченных в жизни - А кто из встретившихся в жизни и ушедших из нее оставил в вашей душе наибольший след? Таких людей было много? - Не знаю, много или мало, но мне приходилось встречаться с людьми, которые как-то благотворно воздействовали. Сейчас с ходу трудно выделить кого-то. Это были разные люди в разные года... - Есть ли люди, с которыми вы дружите с детства? - Ну, многих уже нет. Был у меня двоюродный брат Баисбек, учитель, на год старше меня. Мы с ним с детских лет всегда были вместе. Он был очень мыслящий, он видел, что происходит с моей семьей, с нами, и сочувствовал, старался как-то компенсировать. Я восхищался им, много раз его вспоминал - он, к сожалению, не дожив до 50-ти, ушел из жизни. Мы два года жили в Москве - в 35-37 годы, отец мой учился в Университете красной профессуры - было такое партийное заведение. И для Баисбека Москва была никогда не виданная, и он не имел представления... По приезде он спросил: «Ты видел Сталина?» - я говорил: «Нет». - «Ну что ж ты там делал? Надо было сказать ему, какой он плохой человек!» Уже тогда, в детстве, он это понимал. Он видел: нас ведь просто изгнали из Москвы, и мы вернулись прямо в Шекер, туда, в мое селение. - Сколько ему лет тогда было, когда он такое сказал? - Лет десять. Потом он однажды спросил меня: «Ты видел, какие у него сапоги?» Я говорю: «А что?» - «Ну, сапоги, наверное, из шкуры быка?» Раньше некоторые пастухи носили такие сапоги. Может, он с чем-то это ассоциировал, не знаю даже... Вот это я запомнил. Я говорю: «Да ты что, там не носят таких сапог». Вот с этого начиналось тогда наше общее мировосприятие. А потом он оказался учителем, в военные годы уже начальные классы учил, а я пошел дальше. Я уже рассказывал о техникуме, где я учился, - он часто, когда у него была возможность, наезжал в Джамбул. Разыскивал меня каким-то образом, находил меня в техникуме, в студенческой среде... И один друг детства есть. Он потом долгие годы был директором нашей школы - Сейтал. Он совсем недавно оказался на дне рождения сына моего двоюродного брата - кстати, совсем недавно, несколько дней тому назад. Вспоминали, что и как было. О любви - Вы помните свою самую первую любовь? И когда впервые влюбились в Вас? - Я из семьи, попавшей под каток сталинских репрессий. Когда отца арестовали, то в школе я считался сыном «врага народа». Правда, все ко мне нормально относились. Но однажды пришел какой-то комсомольский вожак и сказал, что я не должен сидеть в этом классе и должен уйти. Я в одиночестве вышел на пустынный школьный двор... Идут занятия... Стоял один, прислонившись к стене, и не знал, куда себя девать... Раздается звонок. Думаю: «Вот куда мне теперь деваться?» Первой выбежала во двор одна девочка - она училась в нашем классе. Крутит головой, смотрит по сторонам. Увидев меня, подбежала и говорит: «Пошли в класс, теперь уже можно». - Как ее звали? - Теперь уже не помню. Годы стерли из памяти ее имя. Какое лицо у нее было - помню, а имя, к своему стыду, - нет. Удивительное лицо у нее было в тот момент, когда она подбежала: было видно, что она сострадает, хочет помочь как-то... Мне хотелось взять ее за руку и убежать с ней куда-нибудь... Вот это был первый яркий эпизод в этом плане. Ну, а дальше был институт в Бишкеке (тогда город Фрунзе). Телевизоров в те годы не было. Жил я на окраине города. Пойти в кинотеатр - это было большое событие. Железную дорогу надо было перейти, потом аллею Дзержинского и дойти до кинотеатра «Алатоо». Так вот, по пути у меня все время было такое ожидание, что в зале Она подойдет, сядет рядом, и мы будем вместе смотреть кинофильм. - Она - это была конкретная девушка? - Да, не буду называть ее имени. Она училась в другом институте. Потом семья их куда-то переехала, и наши пути разошлись. До сих пор помню этот порыв: подбежать вовремя под кинотеатр, ожидать, встретиться и вместе посмотреть фильм... - Меня потрясла история вашей любви с Бюбюсарой Бейшеналиевой, описанная Вами в книге «Плач охотника над пропастью». Как Вы думаете, почему безоглядно, с полной самоотдачей мы, как правило, влюбляемся только один раз в жизни? - Видимо, наступает такой момент созревания духовного, созревания чувств. Это вершина духа, вершина самопонимания. Понимания того, что дается жизнью. Да, это великая история любви в моей жизни. Незабываемая. И это было вершиной... Но что было, то было... Валентин ПУСТОВОЙТ

В субботу, 14 июня в Киргизии объявлен национальный траур. В этот день будут хоронить Чингиза Айтматова - писателя, благодаря которому мир узнал об этой маленькой стране...

Я согласна с Гнелом.Французов полиглотами не назовешь.

в таких вопрос серьезность первый враг

тебя ждет,а я не первый год замужем

я про горы

Асатрян,на меня намекаешь? :lol: :lol:

LAV A HISHECIR