Недавно исполнилась первая годовщина смерти одного из авторов нашей газеты, писателя и военного историка Гайка АЙРАПЕТЯНА. Знание военного дела и литературный талант позволили ему написать ряд интереснейших книг, посвященных армянским военачальникам, подчас неизвестным или умалчиваемым, и ратной истории новой Армении. “Легендарный Гай”, “Командующий армией Восканов”, “Последний спарапет” — обилие фактов, живой сюжет сделали их очень популярными у читателя.
Гайк Айрапетян обладал отличной памятью, которую использовал сполна — написал очерки и рассказы. Предлагаем вниманию читателей один из них, о герое гражданской войны Якове МЕЛКУМОВЕ.
Праведный гнев армян за 1,5 миллиона невинно убиенных соотечественников обрушился-таки на головы главных организаторов и палачей геноцида. Счет справедливого отмщения открыл Согомон Тейлерян, застреливший 15 мая 1921 года скрывавшегося в Шарлоттенбурге Талаат-пашу. 6 декабря того же года на людной улице Рима Аршавир Ширакян прикончил Саида Аалима. Одна из вышедших в тот же день римских газет писала: “В роскошном дворце жило чудовище. Это он, премьер Османской империи, подготовил и осуществил в годы войны программу уничтожения благородной нации. Но никто не сомневался, что оружие отмщения истерзанного армянского народа в конце концов обратится и против главных виновников, а затем и против всех соучастников этого страшного преступления”. В апреле 7-й годовщины геноцида опять же Аршавир Ширакян и Арам Ерканян застрелили в Берлине идеолога Иттиада Бехаэддина Шакира и “палача Трапезунда” Джемаля Азми. Через три месяца Петрос Тер-Погосян и Арташес Геворкян убили в Тифлисе Джемала-пашу. На полторы недели дольше прожил бывший военный министр Османской империи. 4 августа 1922 года недалеко от Бухары справедливая кара настигла и “праверного” убийцу сотен тысяч армян Энвера-пашу, которого зарубил в рукопашной схватке Яков Мелкумов.
1958 год. Центральный дом Советской Армии. Торжественный вечер, посвященный 40-летию Военной академии имени Михаила Фрунзе. В президиуме прославленные военачальники в парадных мундирах с позолоченными погонами. От орденских иконостасов рябит в глазах. Несколько необычно выглядит среди этого президиумного парада человек в довоенной еще форме: в петлицах — по три “забытых” ромба, на груди —редкие для наших дней ордена.
— Кто этот чужой среди своих? — спросил я у сидящего рядом полковника Леопольда Альтговзена.
— Наоборот, он свой среди чужих, — ответил замначальника кафедры военного искусства. — Тем более что он ваш соотечественник.
— Как же его зовут?
— Азиатский Мюрат! Так величали его в огненные годы Гражданской войны. А ныне — Яков Аркадьевич Мелкумов...
После торжественной части сразу же начался концерт. Мой большой друг Александр Долуханов выступил с новой песней, ставшей затем весьма популярной. Были в ней и такие слова: “Парень хороший, парень хороший, по-армянски — Ованес, а по-русски — Ваня...” Премьера явно удалась, аплодисменты не смолкали, даже после нескольких повторных исполнений. Едва радостный Долуханов, загруженный донельзя букетами цветов, покинул сцену, как и я, в свою очередь, направился к выходу. Я спешил в буфет, твердо зная, что растроганный маэстро уже там. И в который раз не ошибся. Вместе с ним за столом сидел и тот самый “свой среди чужих”. Я поздравил Александра с успехом, и мы крепко обнялись. Затем Долуханов со свойственной ему манерой принялся знакомить соотечественников:
— Яков Аркадьевич, этот молодой капитан имеет честь быть моим земляком и большим другом. Заметили, как он мгновенно сориентировался и нашел нас?! А это человек из легенды! Бывший командир корпуса, бывший “враг народа” и недавно вырвавшийся из лагерной клетки горный орел. Прошу любить и жаловать друг друга.
Яков Мелкумов — красивый человек: широколобый, без единого седого волоска. Главное в нем глаза — живые, цвета спелого каштана. Надо иметь силу воли, чтобы выдержать этот проницательный взгляд.
В буфете мы засиделись. Затем наши мужские “посиделки” продолжились в квартире Долуханова на Первой Мещанской. Только здесь я решился приступить к “допросу” своего именитого собеседника.
— Сколько вам лет, Яков Аркадьевич?
— Мы с вами почти одногодки.
— Как?
— Я появился на свет в конце 1885 года по старому стилю, а по новому — в начале 86-го. Следовательно, мне идет то ли 71-й, то ли 72-й. Отними-ка двадцать лет войны.
— Целых двадцать?
— Да. Начал воевать на фронтах Первой Мировой, а закончил свою военную кампанию лишь в 34-м, когда смолкли бандитские выстрелы в Средней Азии. Теперь можешь отминусовать еще два десятка богом проклятых лет сталинских лагерей. Вот и останется чуть больше тридцати. Так что я молод, мой капитан. А вам сколько?
— Тридцать.
— Вот и прекрасно. Встреча сверстников.
На следующий день я с утра засел в библиотеке академии. В 4-томнике “Герои гражданской войны” отыскал описание подвигов кавалеров единственного по тем временам боевого ордена Красного Знамени. У Якова Мелкумова их было целых три. Приказы следуют один за другим. Но вот документ, который магнитом притягивает к себе, заставляет с трепетом вникать в суть лаконичных как выстрел слов. “Награждается вторично орденом Красного Знамени командир Первой Отдельной Туркестанской кавалерийской бригады товарищ Мелкумов Яков Аркадьевич за разгром БАНДЫ ЭНВЕР ПАШИ в 1922 году”. Под приказом за N 82 от 31 марта 1924 года — Реввоенсовет Республики.
Сразу же звоню Якову Мелкумову. Хозяин — дома и, как мне показалось, рад звонку.
— Приезжай, капитан, в субботу. Захвати свою книгу о славном Гае. Кстати, почему ничего не сказал о ее выходе?
— Вы тоже промолчали о разгроме банды Энвера...
Большой старинный стол в рабочем кабинете Мелкумова завален книгами, схемами боевых операций, картами Средней Азии. Я уже знаю, что Мелкумов работает над книгой мемуаров под общим названием “Туркестанцы”. Об этом мне рассказал все тот же полковник Альтговзен, который свою служебную карьеру начинал вестовым у Мелкумова. Однако меня сегодня интересует лишь крах небезызвестного Энвера паши. Об этом же решительно заявляю хозяину кабинета.
Старый солдат довольно улыбается, взгляд теплеет. Его каштановые глаза мягко поблескивают из-под кустистых бровей. Но в них же одновременно угадывается настороженность умудренного жизнью и много испытавшего человека.
— Младотурок за их злодеяния впервые судили сами же турки в далеком 19-м году. Главарей Иттиада — Талаата, Джемала и Энвера в Стамбуле приговорили к смертной казни. Только заочно. Кровавые оборотни успели скрыться. Так что приговор турецкого Военного трибунала... привели в исполнение наши смельчаки, армяне-мстители. Парадокс, но факт. В марте 1921 года Согомон Тейлерян покончил с преступником Талаатом. Через год в Тифлисе два отважных хоторджурских мстителя Петрос Тер-Погосян и Арташес Геворкян средь бела дня на улице Петра Великого, возле местного Чека, несколькими выстрелами послали к аллаху другого важного преступника, адмирала Джемала. На мою долю выпал главный из них, богом проклятый Энвер паша...
Я не выдержал и перебил старого солдата:
— В декабре двадцать первого года храбрейший Аршавир Ширакян в центре Вечного города прикончил небезызвестного Саида Алима, когда тот вояжировал на фаэтоне. Через год тот же Аршавир Ширакян с Арамом Ерканяном в центре Берлина уничтожили двух отъявленных бандитов, организаторов и вдохновителей Трапезундского погрома армян — Бахаэддина Шакира и Джемаля Азми.
— Это не тот ли Арам Ерканян, который в двадцатом году в Тифлисе укокошил премьера мусаватского правительства Хан-Хойского?
— Тот самый, Яков Аркадьевич. А вот министра внутренних дел того же правительства Джеваншира Бебут хана годом позже в Стамбуле приговорил к смерти другой мститель Мисак Торлекян, сполна заплатил этому ублюдку за то, что тот организовал армянский погром в Баку после падения Коммуны... Извините, перебил вас...
Мы закурили, закрыв кабинет на ключ. Оказываертся, Якову Аркадьевичу с некоторых пор врачи запрещали курить, а супруга его зорко следила за выполнением антиникотинового предписания. Теперь же мы как старые заговорщики с удовольствием нарушали запрет эскулапов. При этом на лице старого солдата и зека блуждала детская озорная улыбка.
— Вспоминая былые дни, я почему-то всегда расстраиваюсь. Люди моего поколения допустили много промахов, слишком много непростительных ошибок. Дай бог, чтобы вы оказались умнее нас... Не торопитесь, расскажу об Энвере, вернее, о его крахе. Но почему же не могли назвать тех, кто казнил предателей нации Амаяка Арамянца и Аршавира Есаяна. Ведь они же передали туркам списки прогрессивной армянской интеллигенции в Стамбуле, а также двадцать боевиков-гнчакистов, которых турки повесили. Среди них были мои близкие. Отважные были ребята.
— Знаю, что этих предателей наши же и казнили. К сожалению, не знаю имен поднявших меч справедливости. Не назову и тех, кто умертвил подлых доносчиков Ваге Есаяна из Хафе и мухтара Артина Мкртчяна из Ортагюха. Мой долг — уточнить имена наших славных мстителей. При следующей встрече доложу вам.
— Буду весьма признателен. Теперь поговорим об Энвере. Этот маньяк был женат на дочери турецкого султана и поэтому пользовался особым положением на мусульманском Востоке. Здесь турецкий султан почитался в качестве Магомета на земле. После поражения Турции в войне Энвер бежал из страны и нашел прибежище не где-нибудь, а у Кремлевских властелинов. Два года он скитался по странам Востока, выискивая новые возможности для своих авантюр. А вынашивал он планы создания из народов Персии, Афганистана, Средней Азии нового мусульманского государства. Себя, конечно же, видел во главой этой империи. Большевики пригласили его на съезд народов Востока в Баку, где Энвер обратился к делегатам с письменным заявлением, которым объявлял себя сторонником национальной политики большевиков. Это был ловкий ход мошенника. Но главари большевиков поверили ему. Через год, в ноябре двадцать первого, Энвер стал главнокомандующим вооруженных сил Бухары и там же подготовил восстание.
Яков Аркадьевич хватает со стола старую, двадцатых годов, карту Бухары, разворачивает ее:
— Вот здесь, в Восточной Бухаре, расположил свои войска Энвер. Ставка его находилась в кишлаке Кафрун, где и начал формирование регулярных частей. Отсюда он распространял многочисленные фирманы, то есть манифесты, которые призывали “правоверных” к свержению сатанинской власти и объединению под зеленым знаменем ислама. Через верных прислужников Энвер усиленно распространял слухи, что к нему на помощь идет кавалерия англичан и многочисленные полки турецких добровольцев с артиллерией на боевых слонах. Для любого военного специалиста было ясно, что слоны совершенно непригодны для военных действий в горах. Но чем невероятнее были слухи о слонах, тем настойчивее их повторяли: ведь и Александр Македонский, по преданию, пришел в Среднюю Азию со слонами, а чем Энвер паша хуже Македонского?
За дверью послышались громкие возбужденные голоса. Яков Аркадьевич бросил карандаш на карту и пошел навстречу. В кабинет хлынула целая ватага пожилых людей в цветастых халатах, тюбетейках:
— Ай салям алейкум, Якуб тюра. Не ожидал земляков?
Это были среднеазиатские друзья Мелкумова, те джигиты, с которыми “начальник Якуб” добивал Энвера.
Сколько интересных событий воскресит эта встреча старых боевых друзей. Сколько эпизодов, рядовых и значительных, перескажут друг другу ветераны. Жаль, но мне пришлось уйти.
Прошли дни и недели, выстроились в ряд месяцы. Супруга Якова Аркадьевича, полька Франческа Яковлевна, на мои звонки отвечает — вдруг взял и поехал в родное село Хырхан, дней этак через десять-пятнадцать покинет Карабах, оттуда путь его лежит через Красноводск в Ашхабад. А там... что в голову взбредет старому солдату и зеку...
Бывает же так, договариваемся о встрече в Москве... а встречаемся в далеком Самарканде. Телеграмма в часть, где в те дни я проходил службу, была неожиданная: “К вам вылетает ветеран Туркестана Яков Мелкумов. Встречать лично. Создать все условия для работы и отдыха. Лященко”.
Командующий войсками Туркестанского военного округа генерал-полковник Лященко в двадцатых годах служил под началом Якова Аркадьевича, участвовал в боях и походах. Я же командовал мотострелковым полком в Самарканде, а других воинских частей в городе не было. Именно поэтому телеграмма командующего была адресована мне. О приезде славного туркестанца были уведомлены также местные партийные и советские властелины...
С Яковом Аркадьевичем встретились как старые друзья.
— Хорошо бы скакуна и в горы, — сказал он, едва ступив на самаркандскую землю.
— Скакуна не обещаю, но вездеход будет: не хуже коня поднимет и промчит нас по горам и перевалам.
Юркий “ГАЗ-67” со скоростью аллюр четыре креста мчит нас по горной дороге. Поднимаемся на Тахта-Карачинский перевал. Вокруг горы до самого неба. Отвесные, черные скалы. Хаос громадных, лоснящихся изумрудным мехом валунов, редкие кусты темно-зеленой арчи. Вздыбленный, величественный мир. И какая-то неправдоподобная тишина. Изредка дрогнет воздух от пушечного грома сорвавшейся где-то лавины, спрыгнет сверху и с мертвым стуком промчится по каменной осыпи кусок скалы, отзываясь по ущельям грозным эхом. И снова таинственная, тревожная тишина. Забрались высоко, до вечных снегов рукой подать. Сидим на валуне бок о бок и оглядываем в бинокль скалистые кручи. Яков Мелкумов чем-то похож на эти скалы. Крупные, грубовато вытесанные черты лица, серебряные кустистые брови, узловатые кисти рук.
В бинокль отчетливо видны серпантины Термезского тракта.
— Кто только не проходил по этой старой военной дороге... По ней через Восточную Бухару вторгся в Среднюю Азию Александр Македонский. Этой же дорогой, но в обратном порядке проходили Чингис-хан и Тамерлан, — сказал Яков Мелкумов, не отрываясь от бинокля.
Мне же не терпится вернуть его из глубин седой старины в наш беспокойный двадцатый век.
— По ней и вы прошли в конце двадцатого года да раздолбили войска Бухарского эмира. По ней же в июле двадцать второго года повели своих конников на богом проклятого Энвера.
Яков Мелкумов опускает бинокль. Всепонимающая, мудрая улыбка сгоняет мечтательность из глубин его глаз.
— Энвер был необычный главарь басмачей. Военное академическое образование, полученное в Германии, боевой опыт Первой мировой войны и, наконец, огромное численное превосходство в силах, делали его серьезным противником. Но я твердо решил на этот раз не выпускать его живым. Дело в том, что первого января пятнадцатого года под Сарикамышем Энвер был разгромлен и ретировался с поля сражения. Я во главе казачьего эскадрона погнался за ним. Но, услышав армянскую речь, остановил погоню. Не знал я тогда, что личная охрана Энвера целиком состояла из армян. Крик Ованеса Чауша, мол, свои, свои... остановил меня. Ту роковую ошибку пришла пора исправлять. На то и судьба еще раз свела меня с Энвером. Ты, мой молодой друг, должен понять разницу в уничтожении Талаата, Джемала и прочих подонков с Энвером. Те были не у дел. Энвер же имеет солидное войско, за его спиной Восток. А Восток, как ты знаешь, дело тонкое, коварное, фанатичное. Да и Москва настаивала брать этого ублюдка только живым. Телеграммы шли то за подписью Троцкого, то Ленина. Вмешался в это дело и Дзержинский. У всех просьба-требование — Энвера брать только живым. Дудки! Этому преступнику, этому заклятому врагу моего народа — никакой пощады! Легендарный Гаспар Карапетович Восканов в те дни командовал войсками Туркестанского фронта, заменив на этом посту Семена Буденного. Он тоже прислал телеграмму, которая была лаконична: “Мне нужен мертвый Энвер. Прочти. Думай. Немедленно сожги”. Спасибо тебе, Гаспар Карапетович, этот приказ мне по душе...
Не буду рассказывать все подробности разгрома банды Энвера и его самого. Замечу лишь, что на рассвете мои полки внезапным ударом еще до утренней молитвы ворвались в Кофрун. Началась жестокая рубка. Басмачи не выдержали нашего дерзкого, ошеломляющего удара. Энвер без халата и сапог — он еще нежился в постели, когда под его окном засверкали наши клинки, ускакал в горы. Нет, не уйдешь, кровавый шакал, на твоей совести кровь моего народа! Двадцать пять верст гнался за ним. Достиг его в большом кишлаке Чаган. В кровавой рукопашной схватке прикончили всю банду “правоверных” убийц. Энвера зарубил лично. По праву победителя оставил себе его личную печать: огромную, серебряную, с надписью — “Верховный главнокомандующий всеми войсками ислама, зять халифа и наместник Магомета”. А вот личный Коран и позолоченный халат Энвера отправил в Москву...
— Энвер пережил кровавого собрата Джемала всего-то на десять суток.
— Да, я прикончил Энвера летом 1922 года на окраине кишлака Чаган, недалеко от мечети. Приговор турецкого Военного трибунала приведен в исполнение в Берлине, Тифлисе, в кишлаке Чаган! Возмездие неминуемо!
Когда я дописывал эти строки, турецкий президент заявил, что останки Энвера перезахоронили на родной земле, и что, мол, преступления младотурок должны быть забыты, ибо они в далеком прошлом... с тех пор было совершено много новых. Это заявление турецкого президента наводит на размышление: убийство может быть в прошлом только для убийцы. Для отца убитого сына, для сына убитого отца — оно всегда в настоящем. Турецких палачей История судит не по законам их памяти, а по законам памяти его жертв...
www.nv.am
