Satenik Posted August 24, 2003 Report Share Posted August 24, 2003 ԱՓ ՄԸ ՄՈԽԻՐ, ՀԱՅՐԵՆԻ ՏՈՒՆ... Ա Ավա՜ղ, սպարանքի մը պես մեծ էիր և շքեղ, ՈՒ ես` երդիքներուդ սպիտակ կատարեն, Աստղածորան գիշերներու լույսին հետ, Վարեն, ահեղավազ Եփրատին կ'ունկնդրեի...: Բ Արցունքո՜վ, արցունքո՜վ լսեցի որ ավերակ առ ավերակ Քու լայնանիստ պատերդ իրարու վրա կործանեցին, Սարսափի օր մը, կոտորածի օր մը, օր մը արյունի... Զքեզ եզերող պարտեզիդ ծաղկըներուն վրա: Գ ՈՒ մոխրացա՜վ այն սենյակը կապույտ, Որուն որմերուն ետև և գորգերուն վրա Իմ երջանիկ մանկությունս կը հրճվեր, Եվ կյանքս կ'աճեր և հոգիս իր տևերը կ'առներ... Դ Փշրեցա՞վ, ուրեմն, այն հայելին ոսկեծիր, Որուն եթերային խորությանը մեջ, Երազներս, հույսերս, սերերս և կամքս կարմիր, Տարիներով, մտածումիս հետ, ցոլացին...: Ե ՈՒ բակին մեջ երգող աղբյուրը մեռա՞վ, ՈՒ կոտրտեցա՞ն պարտեզիս ուռին և թթենին. Եվ այն առվակը որ ծառերուն մեջեն կը հոսեր, Ցամքեցա՞վ, ըսե', ո՞ւր է, ցամքեցա՞վ, ցամքեցա՞վ... Զ Օ', այն վանդակին կ'երազեմ հաճախ, Որուն մեջ գորշագույն կաքավս, առավոտուն, Արևածագին հետ և վարդի թուփերուն դիմաց, Զարթնումի ժամուս` հստակորեն կը կարգճեր...: Է Հայրենի՜ տուն, հավատա' որ մահես հետո, Քու ավերակներուդ սևին վրա իմ հոգիս Պիտի գա, որպես տատրակ մը տարագիր, Իր դժբախտի երգն և արցունքը լալու...: Ը Բայց ո՜վ պիտի բերե, ո՜վ պիտի բերե, ըսե, Քու սրբազան մոխիրեդ ափ մը մոխիր, Մահվանս օրը, իմ տրտում դագաղիս մեջ, Հայրենիքս երգողի իմ աճյունին խառնելու... Թ Ափ մը մոխի՜ր աճյունիս հետ, Հայրենի տուն, Ափ մը մոխի՜ր քու մոխիրեդ, ո՜վ պիտի բերե, Քու հիշատակե'դ, քու ցավե'դ, քու անցյալե'դ, Ափ մը մոխիր... իմ սրտիս վրան ցանելու...: ГОРСТЬ ПЕПЛА - РОДНОЙ ДОМ Увы! ты, как дворец, велик был и богат, И с плоской высоты твоих беленых крыш, Звездоточивой лишь настанет ночи тишь, Внимал я, как внизу, шумя, бежит Евфрат... Я плакал, плакал я, узнав, что ныне ты - Развалина, лежат обломки лишь одни... То был день ужаса, и крови, и резни... А около тебя цвели в саду цветы. Теперь спаленная, там комната была Вся голубая. В ней я ползал на ковре, Там детство проводил в веселье и в игре, И за спиной росли два радостных крыла. Увы, то зеркало разбито, чей кристалл, Сиявший золотом, в своих лучах таил Мои мечты, любовь, и чаянья, и пыл, Где воля красная, где разум мой блистал. Ах, умер ли родник, поющий во дворе? Ах, ива сломлена ль и мой зеленый тут? И под деревьями ужели не текут Источника струи, стекая по горе? И клетку помню я, и куропатку в ней... Напротив - роз кусты... Когда горел восток, На утренней заре журчащий голосок Дремоту с глаз сгонял мне песенкой своей. О, дом мой, верь! Едва засну я вечным сном, Душа свободная к развалинам родным, Как голубь, прилетит, чтоб волю дать своим И песням, и слезам. О, верь, родимый дом! Но кто, когда умру, кто принесет с собой Святого пепла горсть от пепелищ твоих И бросит на парчу покровов гробовых И с ним смешает прах певца земли родной? Горсть пепла, отчий дом! О, с прахом горсть твоим, Горсть пепла из немой развалины твоей, Из прошлых дней твоих, от горя и скорбей Горсть пепла, - чтоб мое осыпать сердце им!.. Перевод С. Шервинского http://www.armenianhouse.org/shiraz/epics-...u/siamanto.html http://www.genocide.ru/april24.html http://www.noev-kovcheg.ru/article.asp?n=50&a=31 http://users.freenet.am/~poetry/ Quote Link to post Share on other sites
Satenik Posted October 14, 2003 Author Report Share Posted October 14, 2003 ԱՐՑՈՒՆՔՆԵՐՍ Ա Եվ մաքրաթև երազիս հետ մինակ էի, հովիտներուն մեջ հայրենի, Քայլերս էին թէթև, ինչպես քայլերը խարտիշագեղ եղնիկին, Եվ զվարթությամբ կը վազեի, կապույտեն և օրերեն բոլորովին գինով, Աչքերս ոսկիով և հույսով` և աստվածներով լեցուն... Բ Եվ ահա բարեբեր Ամառն իր պտուղները զամբյուղ առ զամբյուղ, Մեր պարտեզին ծառերեն դեպի հողը և դեպի զիս կ'ընծայեր, Եվ ես լռությամբ` գեղուղեշ ուռիին ներդաշնակ հասակեն, Երգերս ստեղծելու համար խորհրդավոր սրինգիս ճյուղը կը կտրեի... Գ Կ'երգեի... Ադամանդյա առվակն և թռչուններն հայրենագեղ, Աստվածային աղբյուրներուն հստակահոս մեղեդիներն անդադրում, Եվ առավոտյան զեփյուռը, քրոջական գորովներու այնչափ նման, Այս բոլորն իմ երջանիկ երգերուս թոթովումին կը ձայնակցեին... Դ Այս գիշեր երազիս մեջ, ձեռքս առի զքեզ, ո՜վ քաղցրախոս Սրինգ, Շրթունքներս զքեզ ճանչցան` ինչպես համբույր մը հին օրերու, Բայց շունչս` հիշատակներու զարթնումեն, հանկարծորեն մեռավ, Եվ երգիս տեղ` շիթ առ շիթ , շիթ առ շիթ, արցունքներս էին, որ ինկան վար... МОИ СЛЕЗЫ Я с грезой один меж родимых долин проводил свой младенческий день. Был легок мой шаг, как на горных лугах белокурый прекрасный олень. Я, радостный, бегал, была моя грудь от лазурного неба пьяна. В глазах было золото, в сердце - надежда, душа была богом полна. Пришел и роскошный, дарующий блага румяного лета, закат, И мне и земле за корзиной корзину дарил плодородный наш сад. И молча я срезал со стройного стана ветлы из прекрасных ветвей, Одну - для свирели, для тайной свирели, для будущей песни моей. Я пел, и ручей, адаманта светлей, и знакомые птиц голоса, И ропот источников с чистой волной, и шумящие вечно леса, И утренний ветер, зефир легковейный, нежнее, чем ласка сестры, - Мне все отвечало на лепет певучий, на звуки свирельной игры. Сегодня во сне я коснулся рукой сладкозвучной свирели моей. К губам трепетавшим прильнула она поцелуем утраченных дней, - Но память проснулась, прервалось дыханье, и, скрытая тьмою ночной, Не песня лилась, а катилась слеза, а катилась слеза за слезой. Перевод С. Шервинского Quote Link to post Share on other sites
Satenik Posted December 7, 2003 Author Report Share Posted December 7, 2003 ԵՍ ԵՐԳԵԼՈՎ Կ'ՈՒԶԵՄ ՄԵՌՆԻԼ Ա Սպասումիս և Հույսիս Քաղցրությանը հետ մինակ էի այդ իրիկուն, Եվ Փրկության ու Տառապանքի նժարովը` Հայրենիքին բախտը կը կշռեի... Երբ` հեռակա տանս դուռը, գիշերվան սարսափին մեջեն, ուժգնապես բախեցին. Եվ ժպտուն` ընկեր մը ներս մտավ, շքեղորեն գեղեցիկ, եղբայրադեմ և ահավոր... Բ Երիտասարդ էր: Աչվըներուն կայծը երկնքի աստղերեն էր որ կը ծորեր, Եվ հասակին ձևերը մարմարներու զորություններեն էր կերտված... Մտածումը մարդկային արդարության էջերեն հստակորեն ջահավառյալ... ճակտին վրա իրենց ցավի և բարության ծաղկներն ունեին: Գ Մտերմաբար քով քովի, Հայրենիքին տառապանքեն կը խոսեինք, Իր ծանրախոհ գլուխը սգավոր կիսաստվածի մը արյունոտ սրտին կը նմաներ... Նայվածքները նայվածքներուս մեջ, նույն ճակատագրին խորհրդանիշը փնտռեցին... Եվ մեր տրտում ժպիտները հոգիե հոգի մեղմորեն ճառագայթվեցան: Դ Ժամերով լռին էր: Լռին էի: Հիշատակի հեծեծանքներ մեր աչքերը թրջեցին... Եվ լամպարիս կապույտ լույսը, սեղանիս վրան, այլևս արյուններու նման վար կը թորար... Դժգունեցա ես` ինչպես երազ մը որ առավոտին երևումեն կ'անհետի... Բայց ինք` հերոսատիպ և հպարտ, ձեռքս ձեռքին մեջ` ոտքի` ինծի ըսավ... Ե - "Այս իրիկուն` հավատքի և հրաժեշտի իրիկունս է, ընկե'ր, Երիվարս թամբած եմ արդեն` և կյանքի ու կռվի տենդեն` դուռիդ առջևը կը վրնջե... Եվ տե'ս հասակես վար անբիծ սուրս մերկ է, մերկությամբը գերմարդկային վճիռներուն: ճակատդ շրթունքիս մոտեցո'ւր... հավատքի և հրաժեշտի իրիկունս է, ընկե'ր: Զ "Եվ դուն սա' մաքրափայլ թերթերուդ վրան, ցեղին ցավը և ցեղին ուժը բանաստեղծե, Ապագա սերունդներուն և մեր անցյալին տխրությանն ի նվեր. Ես որբ մըն եմ և ըմբոստ մը, մնա՜ս բարյավ, կորուսյալներս փնտռելո՜ւ կ'երթամ... Քու երգերեդ երգ մը տուր ինձ, երգ մը, ես երգելո՜վ կ'ուզեմ մեռնիլ...": Quote Link to post Share on other sites
Serouj Posted December 11, 2003 Report Share Posted December 11, 2003 ԱՆԴՐԱՆԻԿ Ինքն էր, որ Երազիս մարմարեայ եզերքներուն վրայ, այս գիշեր, Ապառաժի մը նման անյաղթելիօրէն ոտքի, Իր ըմբոստացողի հրեղէն գլուխն աստղերուն մէջ մխրճելէն, Ու իր ձեռքը ատելութեան սուրերովը զինած, Հողին փրկութեան սիրովը հրաշացած եղբօր մը նման, Որ եղբօր մը օտարացումէն իր հոգին կ’արիւնէ, Խօսեցաւ ինծի ան, եւ իր բառերը իրարու ետեւէ, եւ կարգ առ կարգ, Խիստ էին եւ քաղցր եւ ճշմարիտ եւ քինայոյզ եւ առնական... «Եւ ահաւասիկ ես եմ, ո՜վ մեղկութեան ու անշարժութեան զաւակ, Որ աղմկայոյզօրէն՝ այս իրիկուն հեռուներէն կու գամ, Քու երազուն եւ անտարբեր ու անգործօն ու եսական ու տկար Երիտասարդի մարմինդ ու էութիւնդ ու հոգիդ, Բազուկիս հարուածովը ու սուրերուս շառաչին հետ, Կռիւներու հարկադրիչ ժամերուն համար, վերջնականապէս ցնցելու... Ունկնդրէ՛ իմ ձայնիս, որ այս վճռականութեան օրերուն Մեր ցեղին, մեր վրէժին ու մեր արիւնին աղաղակն է ահարկու, Ու խառնուէ՛, ընկերացի՛ր, եղբայրացի՛ր սա՛ մեր հզօրաքայլ ամբոխին հետ՝ Եթէ դեռ քու հոգիիդ մէջ ազատութեան որեւէ կայծ վառ մնաց, Եթէ դեռ քու բազուկներդ քաջութիւնը ունին թշնամիներ հարուածելու, Եթէ սիրտդ գէթ անգամ մը խոցոտուեցաւ մեր մայր-հողին մահացումէն, Եթէ ցեղիդ տառապանքէն ու անմեղներու կոտորածին մղձաւանջէն Քու ներսիդիդ ատելութեան ու բարկութեան անտառները բարձրացան... Եթէ դուն դեռ կեանքիդ մէջը պիտի կրնաս նպատակի մը փաթթուիլ, Եթէ դեռ քու աչուըներդ այս անօգուտ արցունքներէն չկուրցան... Եթէ դուն քու աղօթքներդ Ատելութեան գոռումներու փոխեցիր, Եթէ ցեղիդ ռազմական ու արեգակէ արիւնին Երակներուդ եւ գլխուդ մէջ բորբոքուիլը դեռ կը զգաս, Եթէ դեռ Արամին, Տիգրանին, Արտաշէսին եւ Վարդանին Յաղթանակող զօրութենէն քու մէջդ շունչ մը մնաց, Դիւցազնական քայլերէն քու երազողի նայուածքներուդ առջեւ Անձնուիրութեան, վրէժի եւ ազատութեան ճանապարհ մը բացուեցաւ, Ոտքի՛ կեցիր այն ատեն, եղբայրացի՛ր խումբերուս ու մրրկուէ՛ անոնց հետ, Որովհետեւ, գիտցիր որ այս զոհաբերումի, ընդվզումի եւ յոյսի օրերուն Մեր ամէն մէկուն համար անկողնի մէջ հոգի տալը վատութիւնն է վատութիւններուն...»: Յանկարծ խումբերը հեռացան արեւածագին կրակներուն մէջէն, Ու իրենց կամաւորի գիտակից ու վճռական քայլերուն հնչիւնը երկաթեայ Մարմարակոյտեր փշրող անհամար կռաններու հնչիւնը ունէր... Մինչդեռ թշնամիներէն անջատուած գլուխներ ջահերու պէս կը բոցավառէին՝ Իրենց ուսերուն վրայ բարձրացուցած սուրերուն կատարներէն... Եւ ես այն ատեն՝ նախանձութեամբ ու տարփանքով հողին վրայ ծնրադիր՝ Իրենց հերոսի քայլերուն հետքը երկիւղածօրէն համբուրեցի... 1903 Փարիզ ՍԻԱՄԱՆԹՕ Quote Link to post Share on other sites
Satenik Posted December 12, 2003 Author Report Share Posted December 12, 2003 Serouj, բարև ու բարի գալուստ: Quote Link to post Share on other sites
Serouj Posted December 13, 2003 Report Share Posted December 13, 2003 Բարեւ Սաթենիկ, Շնորհակալ եմ: Ի՜նչ լաւ կայքէջ (website) մըն է այս, որովհետեւ այցելուները կրնան կայքէջը զարգացնել: Խենթանալիք գաղափար մըն է (նման ամերիկեան «open source» շարժումին - տե'ս նաեւ «http://www.wikipedia.org»ը): Կը կարծեմ թէ հայ գրականութիւնը նման էջի մը կարիքը ունէր, ծանօթացնելու համար զինք հայ երիտասարդ սերունդին եւ որպէսզի մնայուն արխիւ մըն ալ ըլլայ այս գրականութեան համար... Սէրուժ Quote Link to post Share on other sites
Satenik Posted December 13, 2003 Author Report Share Posted December 13, 2003 Անշուշտ, Սէրուժ, այսպիսի մի էջի կարիք վաղուց էր զգացվում: Ցավոք, հնարավորություն չկար հայերեն տպելու: Այդ հնարավորությունը ստեղծեցին "genocide.ru" կայքէջի (չգիտեի էլ որ website-ը հայերեն կայքէջ է) տղաները, որոնք այստեղ, մեր ֆորումում, մասնակից են` Տարագիր ու Արին-Բերդ ծածկանուններով: Օրհնվեն իրենք: Երբ հայտնվեց այդ հնարավորությունը, հայերովս խենթացել էինք երջանկությունից : Դե հիմա, փառք Աստծո, մնում է միայն զարգացնել այս էջը միացյալ ջանքերով: ՈՒ ըմբոշխնելով : Quote Link to post Share on other sites
Satenik Posted May 30, 2004 Author Report Share Posted May 30, 2004 ԳՅՈՒՏԻՆ ՓԱՌՔԸ Մեսրո'պ, հայ դարերուն դիմաց կեցող՝ Դուն ադամանդյա ապառաժ, Դուն մանուկներու մերկ ուղեղեն Մինչև հանճարը ցոլքեր ցանող, Գիտակցությանց անգյո'ւտ փարոս... Դուն, որուն կոփյունը կռանին, Ժամերուն պես, րոպեին հետ անդադար, Իմացական թանգարանի՜ն արձանները մեզ կը ձուլե... Դուն աննինջ հսկող, դուն տիտանյան Տեսանող, Դուն Օրորոցեն մինչ գերեզման, Մեր մեն մի խոսքին մեն մի շունչին, Գեղեցկաձայն բացատրիչ... Դուն բարբառի արարիչ, Բանի իշխան, Դուն անբավ բավիղ տևողության, Դուն գոյացության արգավանդ հայր, Դուն լույսի անիվ, դուն հավատքի հրավեր, Դուն հայրենի հողին վրա մրրկին պես բարձրացող Անտա՜ռ անհուն, անտա՜ռ սրտի, Որուն մեր մի հաստատաբուն ծառերն հսկա, Մեկ մեկ քնար, մեկ մեկ փանդիռ են մեր շունչին... Մեկ մեկ շեփոր մեր հագագին ռազմական, Մեկ մեկ պատնեշճակատագրի՜ պատուհասին... Դուն անվատնելի ցորյանի դաշտ, դուն ձրի՜ հաց, Դուն հունձք հարուստ, և դուն հնձան հրաշեկ, Դուն արբեցությանց և գինիի ավազան, Որուն մեջ ե'ս ալ ոսկի սափորս եմ մխրճեր... Արևներու ծարավես խենթ... Quote Link to post Share on other sites
avjyan Posted May 31, 2004 Report Share Posted May 31, 2004 (edited) а как эти квадратики читат а Edited May 31, 2004 by avjyan Quote Link to post Share on other sites
Satenik Posted June 1, 2004 Author Report Share Posted June 1, 2004 avjyan, посмотрите тут http://forum.hayastan.com/index.php?showtopic=2883&st=0 Quote Link to post Share on other sites
andrej1804 Posted November 4, 2004 Report Share Posted November 4, 2004 ВМЕСТО РОЗЫ СВОБОДЫ — ЛОЗА ГНЕВА Так раненое древо источало слова и кровь... Данте Между рождением поэта и его бессмертием есть миг, сотканный из тончайших капилляров памяти, сострадания, борьбы. Миг творчества. Таков и Миг западноармянского поэта Атома Ярджаняна, известного литературному миру под именем Сиаманто, чей сборник стихов вы, уважаемый читатель, сейчас открыли. В древних горах Бюракн, что в сердце Армении, берут свое начало четыре великие реки — Тигр, Ку¬ра, Евфрат и Араке. Об этих сказочно красивых и суровых местах сложено бесчисленное множество стихов, легенд, песен и сказок. Уходят реки вдаль, уходят, чтобы набрать силу, дать Земле Армянской жизнь, и, как добрые, могучие и щедрые люди, вхо¬дят во владения наших соседей, где они всегда желанные гости. На этих крутых берегах родилось немало прекрасных поэтов, чей путь можно сравнить с могучими реками, которые спокойно и уверенно вливаются в океан общечеловеческой культуры, а по сути — общечеловеческого братства. Евфрат-Река величия и скорби, река легенд и страдания, река плодородия и бесплодия, великая армянская река. Евфрат, ты мечта и глубинная боль Атома Ярджаняна, великого поэта-гражданина, чья огненная лира и короткая, как летняя ночь, жизнь были отданы Армении — ее Родникам и Будущему, ее Скалам и Мужеству, ее Трагедии... Поэт сам пал жертвой этой Трагедии ֊ первого в XX веке геноцида. В 1878 году в живописном и уютном городе Акн, что находится на правом берегу Евфрата, в образованной купеческой семье родился будущий поэт. Кстати, через семь лет после рождения Сиаманто близ Акна появился на свет еще один великий поэт Армении — Мисак Мецарснц, чья трагическая жизнь и нежнейшая лира вызывают и горечь и восхищение. Акн был всегда одним из центров армянской культуры. Здесь а конце XIX века родились, жили и творили выдающиеся умы — поэт-переводчик, литературовед Аршак Чобанян, прозаик, депутат турецкого парламента Григор Зограб, художник-график Эдгар Шаин, епископ, первый собиратель и исследователь национального эпоса «Давид Сасун-ский» Гарегин Срвандзтян и многие другие. С одними из них Сиаманто дружил, с другими был близок, сотрудничал, у третьих — учился... Начальную школу будущий поэт окончил в родном Акне, а продолжил образование, по настоянию семьи, в Константинополе. Так мальчик навсегда покинул город своего детства. Величественный Евфрат уходил вдаль, унося в волнах щемящую тоску упрямых глаз. Это его река. Евфрат вот сейчас исчезнет за поворотом дороги, чтобы возникнуть, словно реальная вечность, в стихах... Тягучая, мудрая, яростная музыка Евфрата связала весь духовный мир Сиаманто, став основой его поэтической стихии. И где бы ни был поэт, здесь, на берегах Евфрата, будет цвести его Лоза Гнева. Лоза, чьи корни уходят в трехтысячелетнюю историю армянского народа. Лоза поэта, листья и плоды которой набирают силу и дают человечеству осязаемую душевную хронику древнего народа в критический период его истории, ибо опыт поэта неотделим от судьбы народа. Однажды молодой Сиаманто, говоря о назначении поэта, сказал, что единственная цель художника видеть и любить прекрасное. Но он стал поэ¬том геноцида, где спрессованы голоса призыва и ужаса, отчаяния и тревоги, где нет места даже мечтательной грустной улыбке. Аветик Исаакян называет Сиаманто «уникумом в мировой литературе». Справедливо задать вопрос: почему Сиаманто стал поэтом геноцида, изменив своему идеалу? В 1894 — 1896 годах коварный и слабоумный турецкий султан Абдул Гамид II, чтобы как-то про¬держаться на троне и тем самым продлить существование своей прогнившей империи, учинил в Кон¬стантинополе и Сасуне резню армян. Предвидя эти события, друзья отца посоветовали вывезти совсем еще юного Атома из тогдашней столицы Турции. Будущий поэт впервые оказался в вынужденной эмиграции. Он почти год прожил в Египте, куда неисчислимыми толпами стекались беженцы. Перед открытой и легкоранимой душой Атома во весь рост встали призраки ужаса и бессмысленной смерти. Я хочу всмотреться в огромные грустные и наив¬ные глаза юноши, когда его взгляд вспыхивал яростью, когда неосознанная мудрость давала силу гневу. Сиаманто и теперь напряженно смотрит сквозь прост¬ранство Времени, сквозь пласт другого языка и от¬крывает русскому читателю полную благородства и боли судьбу самого поэта, поэзию борьбы. Символично и то, что первое стихотворение, ко¬торое решается предложить застенчивый юноша из¬дававшемуся в Манчестере на армянском языке журналу «Завтрашний голос», было «Сосланная свобо¬да». Это произошло в 1898 году, когда поэт поки¬нул свою родину и отправился продолжить учебу в университетах Женевы и Парижа. Так в армян¬скую поэзию вошел поэт высокого гражданского дол¬га, чья лира и жизнь стали олицетворением судьбы целого поколения, призывом к надежде... Но до гибели поэта, до гибели целого мира бы¬ло еще далеко. Была борьба, мучительная и ярост¬ная, за обыкновенное существование, была пора по¬стижения и прозрения, была Боль, что равна Па¬мяти, Судьбе, Творчеству... «В художественном творчестве, — писал в одном из писем Томас Манн, — есть нечто символическое. Оно представляет собой новое образное воплощение унаследованных и с молоком матери впитанных свойств личности. Человек, — продолжает Манн, — ставший мыслителем или художником, «вырождается меньше, нежели среда, от которой он эмансипирует, и меньше, нежели он сам думает. Он не перес¬екает быть тем, чем были его отцы, — напротив, он воспроизводит их опыт в иной, более свободной, одухотворенной, образно-символической форме». Эта мысль находит блестящее подтверждение в творчестве Сиаманто. Его поэзия — это сгусток многовекового уклада жизни народа, его древнейшей культуры. Ведь замкнутый мир Акна концентрировал в себе все лучшее и характерное для прошлых веков и, быть может, в предчувствии своей близкой гибели (турецкие власти в 1896 году разорили Акн до основания, учинив там бесчисленное множество зверств), вручил все это маленькому мальчику, как бесценный дар... Миропонимание поэта несет в себе черты родового начала. Сиаманто действительно впи¬тал это с «молоком матери». Отсюда и та языче¬ская ясность и твердость духа, романтизм, которые в сочетании с опытом армянской средневековой ли¬рики и французского символизма дали неповтори¬мый поэтический сплав. Но язычником Сиаманто можно считать условно, ибо он похож на того язычника, который уже принял христианство. Это очень важно чувствовать, потому что всю поэтическую ткань его творчества питают эти два начала. Сиаманто получил превосходное образование, он много ездил по странам Западной Европы, подол¬гу жил в Париже и Женеве, глубоко изучая ис¬кусство, историю и, конечно же, литературу этих стран и народов. Поэт более года лечился от тубер¬кулеза в горах Швейцарии. Здесь к нему пришла настоящая любовь, а вскоре и измена. Сиаманто в это время узнает и о самоубийстве отца. Скромный, мол¬чаливый юноша был загадкой и магнитом для живу¬щих во Франции. Германии и Швейцарии студентов-армян. Он поддерживал тесные контакты с учеными-мхитаристами из армянской конгрегации мхитари-стов, что в Вене и на острове Святого Лазаря близ Венеции. Поэт дружил со многими крупнейшими деятелями армянской культуры. Кроме названных А. Чобаняна и Г. Зограба, хочется отметить еще нескольких — поэтов Даниэла Варужана, Ваана Теке-яна, Аветика Исаакяна, актера Ваграма Папазяна, драматурга Александра Ширванзаде... Именно в эти годы поэт прошел школу политической науки, здесь, в Европе, он ясно понял роль своего поколения в контексте истории народа. Тогда же Сиаманто воспри¬нял культуру Армении как мощный духовный пласт в мировой культуре, который со временем будет оценен человечеством. И не случайно, что именно в эти десятилетия увидели свет фундаментальные ис¬следования в области армянской истории, языка и архитектуры, я имею в виду работы армянских ученых Тороса Тороманяна, Овсепа Орбели, Акопа Манандяна, Манука Абегяна, Рачия Ачаряна, русского академика Николая Марра, австрийского ученого И. Стржиговского, литовского исследователя Юргиса Балтрушайтиса (Младшего), в области литературы — знаменитые поэтические антологии — «Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней», которая вышла на русском языке под редакцией Валерия Брюсова, и трехтомник «Розы Армении», увидевший свет на французском языке в Париже. В области музыки несомненны открытия гениального Комитаса. Для Сиаманто Армения великого прошлого и есть Армения будущего. Дух Сиаманто, его роман¬тический порыв, его оптимизм убеждают читателя, что светлый час в истории народа наступит, пото¬му что возмездие для армянского народа означает — справедливость. 1901 год... Он медленно идет по улицам уснувшего города. Чужого города. Его кроткий взгляд полон нежной грусти и необъяснимой тревоги. Глаза поэта... Я хочу понять внутреннее состояние его тревоги, хо¬чу найти импульс его сомнения, вскрыть те неуло¬вимые переживания, где зыбки границы между по¬знанием и откровением... Сиаманто легко шагает по полуночной Женеве, и его тень, словно мутное око врага, преследует поэта, скользя по мокрым мостовым. Но вот взгляд юноши замирает на черных ветвях безлистого оди¬нокого дерева. Он на какое-то мгновение останавливается, и тусклый свет газового фонаря освещает черные ветви молчаливого дерева и худую руку по¬эта, сжимающую тонкую книжку — первый сборник его стихотворений. Именно в Женеве в 1901 году вышел сборник стихов Сиаманто «Героическое», где впервые в армянской поэзии поднята до вершин высокой литературы тема геноцида, где в полной мере прояви¬лась связь молодого поэта с его духовным отцом, гениальным армянским поэтом X века Григором Нарекаци. Сиаманто одним из первых армянских поэтов XX века обратился к опыту средневековой армянской лирики. Все самобытное и сложное его творчество читается как грандиозная поэма, где каждое сти¬хотворение входит в определенный цикл, а все они имеют внутреннюю логику развития, где наряду с реальными героями присутствуют языческие боги, цари и вымышленные образы, где — и это важнее всего — зримо, полнокровно живет народ. Освобо¬дительная борьба армянского народа против ту¬рецких завоевателей постоянно волновала поэта. И он говорит возвышенно об уже ставших легендарными народных героях этой священной борьбы — Ахпюре Серове, Андранике, Католикосе всех армян Хримяне Айрике... Сиаманто трезво видит победы, просчеты и пора¬жения этой борьбы, он ощущает себя рядовым во¬ином своего мужественного и многострадального народа. Он призывает, заклинает всех рассеянных по миру армянских сыновей и дочерей жить и бо¬роться совместно за светлые идеалы своей Отчиз¬ны, когда в мирных садах на берегу Евфрата будет тяжелеть виноград, когда молодое вино будет иг¬рать, как улыбка юноши, когда благородная свобо¬да не покинет ее никогда. Влияние Сиаманто на всю армянскую поэзию XX века огромно. Взять хотя бы Даниэла Варужана и Егише Чаренца, двух гениев армянской поэзии, ко¬торые испытали сильное влияние его огнеподобной лиры. Сиаманто был также первым среди тех, кто разглядел в младотурках будущих палачей армянско¬го народа. В 1909 году (то есть ровно через год после прихода к власти младотурок) в Стамбуле вышел новый сборник стихов поэта «Кровавые вес¬ти от друга», где Сиаманто разоблачает, клеймит позором этих лжереволюционеров. Правы армянские и зарубежные исследователи творчества Сиаманто, когда говорят, что нежнейший лиризм поэта, его страстный, неповторимый харак¬тер придают его поэзии особое обаяние. Без этих качеств стихи воспринимались бы как холодные лозунги-призывы. И неудивительно, что литературная общественность Европы высоко оценила творчество армянского поэта, выдвинув за несколько месяцев до его гибели на Нобелевскую премию. И где бы ни был поэт, а он побывал, кроме стран Западной Европы, в США (кстати, в 1910 году в Бостоне вышел том его собрания стихотворений), на Кавказе (в Тифлисе в 1913 году вышла отдель¬ной книжкой поэма «Святой Месроп»), он высоко нес честь и достоинство своего свободолюбивого народа. Последняя поездка Сиаманто была в Восточную Арме¬нию. Это произошло в 1913 — 1914 годах. Свою поездку поэт завершил R Стамбуле, не подозревая, что этот город для него станет Голгофой. Поэт в полной мере разделил судьбу своего наро¬да, когда в 1915 году младотурки стали планомер¬но осуществлять свой чудовищный акт истребления целой нации. В расцвете творческих и жизненных сил, наряду с лучшими представителями интелли¬генции — Комитасом, Д. Варужаном, Рубеном Сева¬ком, Г. Зограбом, Еруханом, Келекяном и многими другими, был арестован, а через несколько месяцев зверски убит и Сиаманто. Но поэт погиб, оставив нам посаженную на бе¬регах Евфрата Лозу Гнева, которая, по страстному убеждению Сиаманто, однажды прорастет Розой Свободы. Рубен Ангаладян. Quote Link to post Share on other sites
andrej1804 Posted November 4, 2004 Report Share Posted November 4, 2004 Извините, пожалуйста, за номера страниц. Сколько в мире зорь, что доселе не расцвели. Ригведа ДОРОГА НАДЕЖДЫ Те, кто шел впереди, кто изранил свои лбы о скалы сопротивления, — гиганты мраморной Надежды, не отступавшие пред несказанным страхом, — те, кто собственными зубами крошил огненные мечи разрушителей, — этим вечером окинули взором мое лицо, в котором не было ни кровинки, и держали такую речь: «О закрывший перстами очи! О ярящийся опрометчиво и отважно в час борьбы, в неистовом вихре бури! Ты, чьи губы летели к горю, а усталые руки простирались в молитве с ночи до ночи, с утра и до утра,— брат, каменеющий в скорби над трупами братьев и несущийся в бешеном танце, — 17 очи твои превратились в язвы, ток из твоих очей не слезный, — кровавый... Подними ж безнадежно опущенные веки, — и узри беззаветное пламя факелов наших, изгоняющих тьму, — и внемли душою. Ведомо нам: ты — мечтатель, расставшийся с чуждой песнью, содрогнувшись от зрелища страшных пыток, ты набрасываешь на изуродованные тела тихое покрывало траурных слов, возлагаешь на них умиротворяющие длани... Только — забудь о своем многоценном горе! Пусть оно остается наедине с душою... Знай же, о бледный отрок: испытанный пламенем — жив. Даже когда родники окрасились кровью и — в упор, не мигая, глядят на нас из земли, — и тогда не должно тревожить павших! Есть у тебя Мудрость, — учись у нее ваянию слова. Преисполнись божественной стати мраморных глыб. Пожелай — и, покорный предначертанью славы, быстрою мыслью запечатлей веками наше Страданье, 18 и не забудь об одном: губы его и душу, думы его и очи — устремить в объятья Борьбы! А затем — и превыше всего затем, чтобы сбыться, в эти дни чаяний и страданий землю, знакомую тени твоей, обручи с душою. Ляжет путь твой далече — деревнями, долами и полями, лишенными сна, к селам, градам и весям, от края до края, — не сбивайся с него, но иди вперед, неустанно иди, выходя неизменно к началу дороги: так шагай по нему, наполняясь смертью! Знаешь сам: неминуема ваша встреча на твоей дороге, — чтобы вихрями из-под копыт скакуна Надежды, чтобы статуями по вершинам встали победы! ...и тогда — всего только на секунду! — воротись из тени, с которою ты сольешься. ...и тогда — хотя бы одним только глазом! — посмотри, как будут вставать из тлена убиенные братья! От погостов и сожженных городов, от полей неслыханного боя, где вознагражденье павшим — жизнь, — 19 их не сосчитать! Они смешались с нами! С каждым мигом их больше и больше! Вот они вступают на простор площадей Надежды... Взгляни, какая вера и любовь! Взгляни, — и больше ничего не бойся. ...Вот надгробия их и распятья из почерневших досок на плечах, что согнулись под тяжкой ношей; саваны в пятнах засохшей крови развеваются на ветру. Видишь? Видишь?!—склоняются друг перед другом, видишь?!! — клянутся погибнуть снова и снова ради братьев... И да будут сегодня с нами слепые и расслабленные, и те, кто подставил шеи под лезвия боя ради своих ближних, и они — герои наших сражений, и слова, ныне вставшие с нами, и паренье вечное душ... Есть, однако, другие. Их — сонмы и сонмы. Где они — там ужас. Если ты не познал его, ты — счастливец. Но мы знаем, что тела их — тела чудовищ, 20 что глаза их и жесты — нечеловечьи! Это — кровь. Кровь из разрубленных глоток, наяву или в мыслях, в черепах этих вранов, хмельных от похоти власти, хлынув, хлопаньем крыл тревоги объяла слух! ...но да здравствуют матери наших детей! Ибо есть и матери! — сильные, простоволосые, там, высоко, в шатрах ожидают вновь приближенье родов. Бедра их крепки, и щедро материнское лоно. Новых непобедимых героев рождают они на битву, дабы прославить грядущие наши зори! ...наши души отныне тебе открыты. В преддверии светлого утра, — брат наш! брат, окрыленный нашей мечтою! Приходи! — и губы коснутся губ, и навеки обнимем друг друга. Днесь — карающий меч прими на свои рамена, не обагренный доселе святой и страшною кровью. Братья, клянитесь! Блеснут в звездном сияньи, крест очертив, молнии ваших мечей. ...сможешь ли ты положить свою душу на жертвенник Битвы? Сможешь — с нами иди! Ибо ЗДЕСЬ ДОРОГА». 21 БОГОТВОРЕНИЕ На рассвете сонмы непокоренных двинулись в путь к новым схваткам, к священной Цели, страшные, как шагающие по холмам леса, одолевая чудовищные горизонты. И возникли на их пути два Смысла, два воина, тяжело вооруженных, с подъятыми к солнцу мечами. И когда они заговорили, лица их были тяжелы и суровы. «Братья! День Дней настал! Вы — ко всему готовы. Но, прежде чем нацелить в сердца врагов железные руки копий,— здесь, на хачкарах разрушенного храма, здесь, где покоится прах ваших братьев, 22 внемлите голосу славы, достойной самих богов. Мы пропоем ее вам и душам погибших. О вы, что, спасая ближних, обагрили кровью свои души, не знающие пределов, вы, что в любви обрели бессмертье, бравшие перевал Идеала стальною волей к свободе, чьи непокорные души и взоры устремлены к Надежде! Наше общее горе, разрушения черных дней, сочащиеся мукой, всемогущий светоч веры, горящий у вас в очах, отраженный зрачками неприкаянной, юной Свободы, — вот в чем сила согласия наших душ! С этой минуты нет ничего дороже самоотреченья, шлифующего алмазы доблести. Ваши грозные имена дрожью кошмара измучат ваших убийц, — так могучие бури терзают чело утесов с четырех сторон горизонта... Это вы провозвестили свободу 23 от оков и решеток, это вы ударили в колокол, когда грянул железный год смертей и спасений, и стоял колокольный гром от башни до башни! Гром — по тюрьмам! Благовест — по темницам, гаваням и крепостям, по городам рабов... Но когда потребовалась жертва, и пора самоотреченья постучалась в двери жилищ, — вы покинули путь свободы, расстилавшийся перед вами. Вы своими руками собрали хворост и, под нашим бесстрастным взором, возвели для себя костры, и зажгли роковое пламя! ...Но сегодня, позабыв и простив минувшее, благословляем вас и поем вам славу: нашим мраморным божествам, нашим сияющим святым, вам — грозным, вам — ввергающим в трепет, вам — великанам, — благословляем вас — и поем вам славу! 24 И сегодня, припадая к вашей земле, с глазами, полными молитвы, просим вас — мы: дайте нам саваны ваши распеленать, дайте возвысить голос за ваши жизни; мы — всего лишь паломники, но доверьте нам погребенье павших. Будем кадить вам, — и будем взирать на мир сквозь засохшую кровь страданья на ресницах. Но когда и для нас приблизится время вступить в сраженье, и когда нам придется пойти в атаку, — ваши смерти не заступят нам совести и дороги! Благословляем вас! Слава!» — ...и снова, снова мы восклицаем, прежде чем вас оставить: «С этого утра отцы и сыны — едины в общем движеньи. Ваша вера — едина с яростью боготворивших вас: тех, кто не смог противиться гневу 25 видя груды и груды бездыханных тел на пепелищах, громоздящихся выше самих руин, — о, страшные горы, достигающие звезд! ...Ваша вера — едина с яростью тех, кто идет вперед! ...кто предречет — какие еще предстоят победы? Славные пораженья какие еще грядут?» 26 ЗОРИ Над скалистыми кручами встали войска отмщенья, сами горному кряжу подобны. И тогда раскатился в ущельях голос мрачного хора, голос близкий и жуткий, — это мертвые звали живых, это мертвые пели живым' Так летела их песня, словно горькая память народа; песня, в общем шуме смятенья окрыленная странным восторгом. «Остановитесь, завтрашние герои с гордо поднятыми головами! Оглянитесь на тех, кто в годину славы не считался со смертью ради вашей победы. Мы погибли, — мы с вами этим утром! Мы — изведали злобу дракона. 27 Мы — слыхали, как проламывают черепа. Мы хотим вам иного. Не имеют крова цветы — но взрастают к солнцу. Так и мы убежали гробов и склепов. Вопиющая весть восстает перед вами. Как и при нас, густо замешано время на тумане и глине разочарований. Но поднимутся наши веки, и раскроются губы растоптанных лиц, бесконечно чужих вам, огненнолобым... Но — услышьте! Услышьте! ...На наших могилах окровавленные камни стоят и распятья, — сострадавшие в смерти, совоскресшие к жизни. Погодите, — еще оцепенеют над ними ваши души! Страх заставит забыть усталость и огнем пожжет равнодушье! Мы же вам пропоем о тех, кто в решающий день спасенья принес себя в жертву, и о тех, кто, уже задыхаясь под грудой мрачных развалин, не тягался с пленом, но душа не могла смириться, — 28 и доныне живы ваши сердца высокой и грозной песнью, сложенной ими. Голоса наши нынче сольются в хоре, братья. Медь мечей засверкает, выхвачена из ножен, — так, что станет светло, как днем, на дороге к цели! на пути безжалостном, каменистом, мрачном...» Я, бессменно стоящий над горным краем, словно башня баснословной крепости предков, видел тысячи черноволосых жен, видел я их сыновей, едва рожденных на свет; гордые матери плакали и смеялись в исступленьи восторга, и протягивали младенцев к солнцу, посвящая их великому бою, — и лучи зари пеленали их в багряницу! И — повсюду чисто и сильно грянули хоры. «Славьтесь, матери, новорожденные, славьтесь, радуйтесь, познавшие Утро еще в утробе! Пейте же этот свет, алый, как кровь отцов. Память о них жива! 29 Вы же, прильнув к материнской груди, скоро станете богатырями и замените ваших отцов... Вы — плоть от плоти нашей и кость от кости. Вы — наша жизнь и наша душа. Славьтесь! Вы — оратаи юные пахоты древней, вы впрягаете в плуг буйнорогих железных быков, вам засеять алмазное поле зорь, и несметен ваш урожай — в грядущем!!» 30 СРАЖЕНИЕ Где скалы те, что дали мрамор для ваших тел? Где та лоза, где яд, где кровь огня, вскормившие безумье душ? Где кузня, молот, наковальня, что выковали не мечи, но молньи для наступления ночного? И, наконец, поведайте, — где луг, вспитавший тьмы железных скакунов, добытых вами в мраке неба? Не их ли объезжаете? ...и вот, со всех концов земли, со всех сторон, пылая дикой местью торжества, стекаются несметные полки, — не сам ли Ад послал их на подмогу? - всё множатся и множатся ряды; мы — пьяны от лучей рассвета: настал тот день, 31 что все решает. «День Дней», — так звали мы его. Суровая стезя была для всех одна. И в час, когда луна брела по небу похорон, и свет ее стоял окрест расселин мрака, на горизонте показался призрак. Кто знает, — может, был он посланием самой земли? — облик его говорил о глубокой печали. Был он вооружен: щит, готовый встретить удары слепил, как солнн Был он обликом сходен с ослепшим, но грозным богом говорящим суровую правду, тяжелея лицом: «Дети мои! Обернитесь ко мне и дождитесь моих глаголов. Очи мои впитали землю могил ныне же плачут и плачут жел1Ою глиной, не давая молвить... Я узнаю вас по знакам огня на челе. В ваших жилах течет кровь моего рода. 32 Ведомы мне ваши беды, — но страстная мука горя претворится сегодня в правую месть отпора, Я держу в ладонях собственный череп, опираюсь на стенку гроба, но и в недра земли доносятся ваши стоны, слезы невинных жертв Избиенья... И когда горячая кровь просочилась ко мне сквозь землю, обожгла мне холодный лоб, — знал я: горе! ...Сыны мои, не дожидайтесь гибели ужасной. Глядите на восток, — там стяг Победы, что вашими отцами водружен, полощется на утреннем ветру. Крылатый голос золотой трубы даст вам сигнал идти в атаку. Так в бой, мои возлюбленные! В бой! Вы — дети брани, чада исступленья, в День Дней вы — Буря Бурь! И это так, но грянет битва эта — ради жизни, и ради жизни гибнет — ваша жизнь... Но нет, не все падут на этом поле! 33 Вернетесь вы — и воспоете дом, и мир, и труд под безмятежным небом...» Он молвил... и пропал. И лишь на горизонте зловеще багровел край савана его, казался он на золотистом небе ужасным иероглифом былого... Знак, багровея, мерк и искажался... Так пусть же грянет золотой призыв! И, стиснуты железными ногами, пускай взовьются кони на дыбы! Пускай, как две горы, сшибутся рати Резни и Справедливого Отмщенья! И трупы упадут на трупы, и день затмится, и поблекнет тьма от дыма и огня великой сечи! О, мольбы о пощаде! О, корчи кичливых врагов, хруст ломающихся ребер, черная поросль воронов, собирающихся под вечер на телах, поверженных в схватке! Не успело начаться кровавое пиршество Смерти, где гостей хоронили в крови и хватало на всех угощенья, — 34 сколько раненых! сколько роняющих меч, не успев занести его для удара! Клич запекся у них на устах и силы иссякли, но они поднимаются нечеловеческой силой, и зубами крушат смертоносную сталь оружья, и на гребне высокой надежды уходят навеки. ...Караваны зол — испытанье для крепкой воли. Ожидают нас рубежи из меди и стали. В лютый час ужасного униженья наши братья слагали себе костры и в удушливой копоти рабства погибали, храня надежду на нас. Но серебрян туман рассвета, мы спешим к вожделенной заре Свободы, и в зловещем безмолвии кары наши кони под алыми чепраками устремились вослед врагу... Будет моря дыханьем дыхание наше. Солона, горяча, опускается и вздымается кровь Резни. 35 ПОСЛЕ ПОБЕДЫ На груду тел упал неверный свет, державший одинокий факел сушил от крови платье на ветру. И речь его из мглы была сладка. Он обращался к нам: «Как новая заря, что брезжит за пределом темноты, во тьме горит на вас венец победы, соратники отважные мои! Но ранд нам увенчивать чело. Глаза еще хмельны от вида крови. Мы возвратимся к нашим матерям, но дан нам краткий отдых до рассвета, и мы успеем возвестить Победу. Взойдем же на отроги славы, — пускай блистанье окровавленных одежд и молнии услышанных молитв могучим светом озарят долину, — пусть озарят затоптанные трупы, отрубленные головы и руки, 36 и саван, что покрыл страну, и все развалины, подернутые смертью, и сердцевину самоё земли. Огнем мечей вы рассекали бездны мрака, — пускай же мрак мечи от вас приимет и погребет в себе — навеки. Внемлите мне! Я говорю о покаяньи вод, что приняли в себя тела отцов и бременем безмерным тяготятся. О сильные! Я поведу вас к водам: кровь каплет с наших рук, омоем их в струе, что смертью освятилась. Над нами властен радостный удел: мы возвратимся к древнему призванью и воплотим мечты первоначальных лет... И чист и светел труд на отчих землях. Я — возвещаю истину: отныне нет более нужды в победах, несущих нам освобожденье, нет более нужды в том, чтобы текли зловещие кровавые потоки». Он кончил. В это же мгновенье взмахнул крылами ветер утра, 37 объяв священным трепетом сердца. И руки, что день и ночь сжимали рукояти, разжались. И взвились плащи над алым ужасом резни, над полем битвы, над телами мертвых, взвились, подъятые порывом урагана. И там, где край земли, на горизонте, блеск ратной стали радугой восстал. 38 СЫНЫ АРМЕНИИ ГОЛОС ЗЕМЛИ О, друзья плача и ненависти, скажите, что значит этот ужас, О котором говорят, что придет он с огненными мечами На города мук, надежд и разрушений? Что такое этот ужас, о друзья плача и ненависти? — Это вечный голос Земли, призывающей к борьбе, Голос, подобный медному звону колоколов смерти, Голос Земли, переполненной местью и гневом, при¬зывающей к высшей борьбе. Слушайте пахнущее смертью эхо ее спасительных слов: — О, сыновья мои, паломники и скитальцы, изгнанные из городов и небес, Слушайте Землю вашу, древнюю, плодоносную и овдовевшую, Слушайте речи ее, напоенные мукой и кровью, плачем и ненавистью, Отчаяньем и дрожью агонии... Если хотите, чтоб древний ваш род не исчез, Чтобы отечество не превратилось в руины, Если хотите, чтоб дети Свободы рождались из чрева ее, 41 Чтобы реки мои, напоенные горем, не нянчили трупы, Если хотите, чтоб звезды сияли и цветы по¬крывали холмы, Если хотите, чтобы родники как мечты засверкали, Если хотите, чтобы на тучных полях колосилась пшеница, Если хотите, чтоб ваши поля как младенцев грудных я вскормила, Если хотите, чтоб солнце всходило и зори сверкали, Если хотите, чтобы долины мои не оплакивали мертвых, Если хотите, чтобы колена рода сменяли одно другое и на лице моем вдовьем можно было увидеть улыбку, Если хотите мира над вашими кровлями, Если хотите камни дорог моих кровью горячей своей не пятнать, Если хотите, чтоб Месть отомстила за вас и на¬сытилась Ненависть, Если хотите, чтоб властвовала Справедливость и был ваш город воздвигнут, Если хотите, чтобы возродились Айкашен и Ар¬мавир, Тигранакерт и Арташат, Если хотите, чтобы души ваши укрепились и ра¬зум прояснился, Если хотите, чтобы угрызения совести не рыли вам могил, Тогда, яростные, с оружием в руках, идите ко мне на помощь, 42 Руки простирая к могучим непокорным ветрам, И, подставляя грудь всем опасностям, Повторяйте призывы к Ненависти, пригодные для жестоких дней битвы, Вселяющие надежду, победоносные и бесстрашные, Повторяйте их напоколебимо и грозно, Повторяйте всем и везде — потому что после ре¬шительных битв Вселяющие ужас памятники Победы будут созданы вашими руками Из костей моих врагов... Гневом вашего духа сзывайте на помощь, И армяне, мои сыновья, рассеянные по миру, Пусть вновь обретут братство и воспламенятся Призывом к мести, завещанной им отцами. И пусть ваши руки будут подобны молниям, А сердца и ум полнятся надеждой, И пусть сверкают обнаженные мечи, Так же, как искры, летящие из-под копыт ваших коней, Пусть освещают факелы поля битв и вершины гор, Придите на помощь моим сыновьям и спасите Землю надеждой. И чтобы исполнились ваши души храбростью и тела наливались силой, Чтобы ненавистью полнились сердца, Чтобы стали тверды ваши шаги и крепла воля, 43 Чтобы мысль о гибели вашей Земли пронзала ваш мозг, как удар кинжала, Чтобы ваши руки и грудь стали тверды как медь, Посмотрите на толпы моих сыновей, преданных забвению, молящих о помощи, На тела их; истерзанные зверствами, На души их, уязвленные сиротством, Отторжением от Родины и вечных горных вершин, Посмотрите в глаза их, испуганные приближением смерти, Услышьте их мольбы и крики, и слезные просьбы, Когда с надеждой и вожделением глядят они на вас, Вспомните обо всех страждущих, изгнанных, На чужбине живущих сыновьях, И о тех, кто окрылен надеждой и отчаяньем, Обо всех, кто по праву братства ждет от вас помощи. Умоляю вас, спешите, потому что рушатся жизни, Все мы овдовеем, а вдовы умрут, И новорожденные, под окровавленными пеленами Не познавшие жизнь, глаза закроют. И трепы в холщовых саванах еще и еще раз будут растерзаны и исколоты мечами... И плодоносные поля и золотые утренние жатвы, Вместе с садами и благоуханными лугами, станут пеплом, Спешите, иначе все храмы и купола их превратятся в руины, 44 Крепости и валы, и старинные башни станут гру¬дой обломков, Спешите, о бесстрашные сыновья дней отмщения, К вашей священной Земле, спешите с открытой грудью, с острыми стрелами, Подставляя свой щит ветру борьбы, а меч нацелив на своего врага. Спешите свирепо, и бурно, и мстительно К непокорным скалам, материнским скалам моим... — И вот что еще хочу сказать вам, сомневающиеся мои сыновья, На смену раскаленной и справедливой ненависти Придет священная, божественная любовь к Жизни, Придет, чтобы жить на безграничной материнской груди Земли... Потому что только я знаю, какие, потоки крови Текут во мраке земных глубин, как глубоко они про¬никают, как глубоко. Только я знаю ужасающий, неотвязный, проника¬ющий в душу мою Скрип полуоткрытых гробов... Только я знаю, какими голосами молят о пощаде, кричат перед смертью, Только я помню трепет тех, кто умолял солнце посветить еще хоть мгновенье, Только я знаю отчаянье тех, кто любил друг друга, Знаю стоны матери, потерявшей своих сыновей, 45 Только я помню страшный скрежет ломающихся костей, И сводящее с ума падение отсеченных от тел голов, Только я знаю, как медленно опускается топор палача на голову жертвы, И только я помню о грудах костей тех, Кто в глубине моего сердца уже столько времени, столько времени! И они разрастались, стали густым лесом, И земля нежданно услышала вести от героев... «Но сейчас, вы, так упорно стремящиеся к моему телу и моей душе, Вы, Верные, вы — паломники, вы, безупречные со¬племенники мои, Вы, оплакивающие гибель моих сыновей, Отдававшие кровь свою без сожаления, Не знавшие позора отступничества, К вам обращаюсь я! Ободритесь, воспламенитесь надеждой, креститесь, Потому что скоро Совесть приведет вас От Ненависти к прекрасной, исполненной любви Жизни, И в отблесках Зари сильные руки братьев ваши руки найдут...» 1902 Париж 46 КРЕСТНЫЙ ХОД ПОКАЯНИЯ В вечер сопротивления и избиения мечами, Когда божественная кровь героев Восставала с измученного лона земли, Как багровое солнце победы и надежды, Пришли устрашенные, пришли побежденные, пришли одинокие, Бежавшие из градов и весей в поля и горы, Бежавшие к ядовитым рекам горькой чужбины... Тысячи было их, тысячи, тыячи, Тысячи потерявшихся, тысячи не решивших Бежать или биться, и если бежать, то куда. И вот потянулись они по дорогам агонии, пепла и плача, Безумные, вместе с бесславно разбитыми — с теми, кто шел, Власы раздирая и тщетно скликая без вести пропавших... 47 И ночью, и днем из Отчизны бежали они — Кто долу пригнувшись под тяжестью тел своих близких, Кто камень дорог попирая кровавой пятою — И клочьями красной материи эти казались следы, — Кто просто ползком — от набата сражений и света пожарищ... Как буря степная, метались они по земле, Как молнией, все на пути выжигало их бегство, В том страшном походе из всех закоулков страны, В том страшном исходе о помощи тщетно взывая, Молитвой и стоном и взмахами рук на ветру, И были, все вместе, слепых одичавшей ордою, Во гневе, и в бешенстве, и с безнадежной отвагой Решившей на скалы обрушиться — чтоб их крушить и крушить... Но Некто, чей ум истязуем был их слепотою — И кровоточила душа, и Призвание в сердце зажглось, — Как башня, восстал на пути у постыдно бегущих и начал Недрогнувшим голосом, твердо, как воля сама, призывать Ослепших и пламенем взора внушать Упованье оглохшим, — 48 И бегство замедлилось, кончилось бегство, и сила проснулась в сердцах... «Ступайте обратно, ступайте обратно, ступайте обратно! На что уповая бежите? чьей жалости ищете или заботы? Не дрогнут твердыни утесов, не сгинет жестокость земная — И тщетно вы будете здесь караваном несчастья бродить, И тщетно взывать и молить у врагов милосердья... Просить — у врагов? у кровавых, кровь нашу несчетно проливших врагов? Пить желчь их подачек в отравленной чаше измены? От жажды застывшие губы к колодцам презренья начнем прижимать? Их богу служить, что призвал их к расправе над нами? И ваши восторги, и слезы, и кровь — все им в дар отдадим? Поклонимся варварству, пред деспотией тирана склонимся? И тем нашу душу спасем? или нашу Отчизну спасем? Под солнцем каким? в чьей ночи? у каких берегов униженья? 49 Куда же, в позоре бесчестья, сегодня бежим и бредем— На тропы какого несчастья, к вершинам какого зло¬действа? Тела наши бегством объяты и рабской рукою при¬крыты глаза, В ничтожестве нашем, — и небытие перед нами... А там, позади, там, откуда бежим, там для нас и за нас Сражаются братья — и гибнут под знаком На¬дежды, — Свободы апостолы и знаменосцы священной борьбы, Великие витязи, волей своею всесильны, войну не кончают вовеки... Ступайте обратно, ступайте обратно, ступайте обратно! Проснемся от слабости нашей, от ужаса нашего — ужас былой обратим Во ужас врагам нашим, морю подобно, волна за волною падем, Обрушимся, схватим за горло и в горло вопьемся зубами, Горящие камни поднимем с постыдных дорог И пламенем мести голодной на головы страха обрушим, Да будет лишь вестником вечного воинства наш караван, Сыны наши встанут, дома наши встанут за нашей спиною, 50 Да будет наш плач грозным кличем грядущих побед, Да будет наш подвиг в борьбе нескончаемой новым векам благородным уроком, Да будут те раны, что вспыхнут у нас на челе и в груди в дни борьбы, Символами сопротивленья, свободы и праведной схватки... Ступайте обратно, ступайте обратно, я истинно вам говорю, — Не будет Отчизны другой, вы на свете нигде не найдете Ни гор, равных этим, ни рощ, ни садов и полей, — И каждый родник будет ядом поить на чужбине, И каждая дверь перед вами закроется, каждая щель, И звезды надежды погаснут, и ясное солнце погаснет, И хлеб будет смолот из костной муки наших братьев, И память о предках священная будет бесславно забыта, И тяжким железом обрушатся плуги чужбины на наши главы— И всех нас задавят, раздавят, сомнут, уничтожат...» Умолк благородный — и, вместе с собратьями, смело стремится вперед. И, пав на колени, покаялись те, кто в постыдное бегство стремился. 51 «Прости нас, прости нас, прости нам грехи наши, Матерь-Земля. Прости, что грешили, тебя, твою боль и борьбу за тебя забывая. Прими нас назад, ибо нашим телам, нашим душам и нашим сердцам Апостолы истины прежнюю мощь и решимость вернули. Отчаянье умерло и, пред кончиной, надежду оно породило. Прими нас назад, мы теперь понимаем, что наше спа¬сенье — лишь только в спасенье твоем...» И весь караван повернул и на камни Отчизны вступил, Слезами любви, покаянья и новой решимости путь устилая. 52 АХПЮР СЕРОБ ВАРДАНЯН О ты, великан цареподобный, воинственный и могучий, Прости меня за то, что к тебе обращаюсь, как к брату, И огнедышащей лирой мученика и возлюбленного в этот вечер О тебе твоим обожателям я песнь свою пою. Хотя мне не хватает дыхания, чтобы пропеть славу твоей победы, Хотя мой скромный разум никогда не поднимется до вершин твоего имени, Хотя душа моя недостойна постичь душу героя, Хотя моя мысль скудна, а слог мой прост, Хотя не освящена еще тебе посвященная ризница, и ладан, курившийся в твою честь, пока еще чужой, Ибо я жалкий плакальщик над пеплом и судьбой Отчизны своей, Хотя я не был с тобой в твоих походах смелых, ибо рабская суета сковала мои дни, Ибо в ратных делах твоей борьбы не смогли бы выдержать ни руки мои, ни грудь, Ибо в мыслях моих не родилась до сих пор ни одна искра бунта. 53 Прости меня, брата твоего, который в этот вечер поклоняется тебе, Цепляется, как безумный, за могучую тень твою, что шагает от горизонта и до горизонта. И пусть я опьянею от твоего героического дыхания, И пусть я изменюсь от идей твоих, и дел твоих свершенных, И от крылатого имени твоего, словно тростник, я буду дрожать, И пусть я омоюсь верой твоей и следовать буду твоим приказам, Потому что твой образ с грустной кротостью глаз, Вместе с мечтами твоими и боевыми картинами твоих побед Способны воспламенить кровь мою, исправить заблудшего, Сделать мои руки и грудь железными... Все эти годы ты был устрашением для орд варварских. Ты — меч справедливости, подобно молнии сверкающий... Под взглядом твоим орды преступников отступали и становились на колени. Ты солнцем Родины был для всех несчастных. Ты был пророком воли и надежды, чью душу увидев, Весь Сасун, Муш, Багеш причащались к вере твоей... Ты защитником был всемогущим сиротского народа, 54 И символом мира ты был для городов и сел армянских, И заступником был безвинно осужденных жизней. Ты полем благодатным был и плодоносным зо¬лотистым садом, И светлым родником, над которым мы с трепетом головы свои склоняем, Чтобы увидеть утреннюю зарю наших грядущих дней... Ты был одним из краеугольных камней того дворца свободы, На который множество счастливых и победонос¬ных рук, Трудясь неустанно, поднимут мраморные плиты надежды... И однажды утром далекие черноволосые, грустные наши сестры в память твоего сладкого имени Тебя с благоговением и святостью назовут Родником. И почтенные старцы со слезами на глазах во имя славы И жизни твоей во время молебнов поклоняются тебе. И, наконец, ты, о бесстрашный, в жизни всего народа Напряжением воли своей рассеял все бедствия и мир возвратил родному очагу. Вместе с тобой шли в бой, и с тобой погибли сорок твоих отменных бойцов, Чьи души горели от слов твоих, 55 Чьи души были зажжены искрой твоей незабвенной души. Они были чудесными священниками твоей религии освобождения, И в каждом жило обаяние твоей неукротимой души. Сорок твоих молодцов, опьяненные твоими идеалами, сильные твоей мощью, В решающее утро, в утро восстания в неистовстве борьбы смогли Свою арийскую кровь смешать с кровью неверных врагов. И жива была твоя божественная и смиренная Сосе, Чьи обнаженные плечи носили твою винтовку и меч. Когда ранен ты был, или когда тяжелая одолевала дума, Твою царственную и непокорную голову она баюкала на своей Томящейся и любвеобильной груди. ...И были братья твои, и дети твои: И в первых рядах боевых они устремлялись в бой, И кровь раскаленная их, что кровью Варданянов была, они пролили За свой народ, за святую свободу пред взором твоим... Но скажу я тебе, о брат, о герой, о Ахпюр, И пусть твои святые мощи на ложе цветущего поля освятятся, И пусть твой лоб просветлеет новой надеждой, И пусть твои месть и гнев усмирятся 56 Ибо твой свирепый палач в памятный день Славы и торжества твоих воинов Справедливой рукой безжалостно обезглавлен. После... после поднялись новые герои, они сражались и погибли На Голгофе твоей, в твоих горах, Защищая твой род беззащитный, И вновь поднялись молодые, безутешные от твоей гибели, И были они яростны и мужественны, и были они Преисполнены любовью к земле, и любовью к свободе... Но я не знаю, где увековечится во всем величье Тело твое, отсеченное от солнцеподобной головы, — Под мстительной звездой, злобной или братской? Однако имя твое, легендарное имя твое, о Сероб, Взойдет, воцарится, подобно прохладной и ясной заре, На тоске наших душ и во всех уголках Родины нашей, Как необъяснимое и ниспосланное богом, непокорное имя Надежды... 1904 Лейзен Quote Link to post Share on other sites
Ani Posted March 18, 2005 Report Share Posted March 18, 2005 ՍԻԱՄԱՆԹՈ 1878 - 1915 Սիամանթո (Յարճանյան Ատոմ Հովհաննեսի) — հայ բանաստեղծ — ծնվել է Ակնում (Արեւմտյան Հայաստան) վաճառականի ընտանիքում։ 1891-ին հոր հետ տեղափոխվել է Կ. Պոլիս, կրթություն ստացել նախ Գում-Գափուի Միրիճանյան դպրոցում, այնուհետև՝ Սկյուտարի Պերպերյան վարժարանում։ 1894–96-ի հայկական ջարդերի հետևանքով պատանի Ատոմը նետվել է օտար հորիզոններ։ Որոշ ժամանակ մնալով Կահիրեում, 1897-ին մեկնել է Ժնև, ապա՝ Փարիզ, որտեղ եղել է Սորբոնի համալսարանի գրական բաժնի ազատ ունկնդիր։ Եվրոպայում Սիամանթոն սերտ կապեր է հաստատել «Եվրոպայի հայ ուսանողների միության» և հայ ազգային կուսակցությունների հետ։ Այս մթնոլորտում էլ կազմավորվել են նրա աշխարհայացքային և գրական-գեղարվեստական հակումները... Quote Link to post Share on other sites
Ani Posted March 18, 2005 Report Share Posted March 18, 2005 ԿԵՆՍԱԳՐՈՒԹՅՈՒՆ 1878 - 1915 Սիամանթոն (Ատոմ Յարճանյան) ծնվել է Ակնում, ծառայողի ընտանիքում։ Նախնական կրթությունն ստացել է տեղի վարժարանում, ապա ընտանիքի հետ տեղափոխվել է Կոնստանդնուպոլիս։ 1896 թվականի ջարդերի ժամանակ 18 տարեկան պատանին, որ նոր էր սկսել գրական փորձերը, հեռանում է արտասահման։ Ամբողջ 12 տարի նա դեգերում է օտար ափերում, լինում է Հունաստանում, Կահիեում, Շվեյցարիայի զանազան քաղաքներում, ապա Փարիզում և Լոնդոնում։ Փարիզում նա որպես ազատ ունկնդիր հաճախում է Սորբոնի Համալսարան։ Օտարության մեջ շատ ծանր է եղել երիտասարդ բանաստեղծի կյանքը: Նյութական զրկանքները, հարազատների և հողի կարոտը, երկրից եկած սարսափելի լուրերը խոր կնիք են դնում զգայուն հոգու վրա, որոշելով նրա գրական հետագա ուղին։ Արտասահմանում լույս են տեսնում Սիամանթոյի ժողովածուները` «Դյուցազնորեն», «Հայորդիներ», «Հոգևարքի և հույսի ջահեր» խորագրերով։ Այդ գրքերը նվիրված են բացառապես հայ ժողովրդի ողբերգությանը։ Հարուստ երևակայության և նուրբ զգացումների տեր բանաստեղծը երգում է հայրենիքի զավակների արյունոտ ճակատագիրը, ստեղծում ցնցող տրամադրությունների մթնոլորտ։ Նրա էությունը հասկանալու համար շատ բնորոշ է «Արցունքներս» բանաստեղծությունը։ Բանաստեղծները ծնվում են` երգելու կյանքի գեղեցկությունները, հայրենական հողի և բնության քնքշանքները, ապրելու պայծառ երազներով. Եվ մաքրաթև երազիս հետ մինակ էի, հովիտներուն մեջ հայրենի, Քայլերս էին թեթև, ինչպես քայլերը խարտիշագեղ եղնիկին: Եվ զվարթությամբ կը վազեի, կապույտեն և օրերեն բոլորովին դինով, Աչքերս ոսկիով ու հույսով` և հոգիս աստվածներով լեցուն... ... Կերգեի... Ադամանդյա տովակն ու թռչուններն հայրենագեղ, Աստվածային աղբյուրներուն հստակահոս մեղեդիներն անդադրում, Եվ առավոտյան զեփյուռը, քրոջական գորովներու այնչափ նման, Այս բոլորն իմ երջանիկ երգերուս թոթովումին կը ձայնակցեին... Այս գիշեր երազիս մեջ ձեռքս առի զքեզ, ո'վ քաղցրախո'ս Սրինգ, Շրթունքներս զքեզ ճանչցան՝ ինչպես համբույր մը հին օրերու, Բայց շունչս հիշատակներու զարթնումեն, հանկարծորեն մեռավ. Եվ երգիս տեղ` շիթ առ շիթ, շիթ առ շիթ արցունքներս էին, որ ինկան վար... Մի շարք բանաստեղծություններում Սիամանթոն կրկին խոսում է հայ բանաստեղծի հոգեկան դրամայից, որ ծագում է հայրենիքի ծանր բախտի պատճառով։ «Արյուն է, որ կը տեսնեմ», – գրում է բանաստեղծը։ Սիամանթոն պատկերում է չարչարանքի երազներ, ավերումի գիշերներ, մահվան և կոտորածի ցնցող տեսիլներ, դառնալով հայկական ողբերգության ամենախոշոր երգիչը: Գիշերեն մեջեն արյուններուն ալիքը կը բարձրանա Սառերուն հետ շատրվաններ ուրվադծելով, Եվ ամեն կողմե սոսկումով կը սուրան հալածված՝ Նախիրները հրդեհվող ցորյաններուն մեջեն... Փողոցներուն մեջ մորթված սերունդներ կը տեսնեմ, Եվ ամբոխներ անպատմելի սիրածութենե դարձող, Արևադարձային տաքություն մը կը բարձրանա Հրդեհի տրված ազնվական քաղաքներեն: («Մահվան տեսիլք») Երևակայության ուժով մեծացած այս պատկերը ջարդերի, բռնության, հալածանքի և մորթված սերունդների պատմությունն է: Հայրենիքի ողբերգության դրամատիկ պատկերն է «Ափ մը մոխիթ, հայրենի տուն» բանաստեղծությունը։ Անտուն, թափառական մարդը հեռվից ողբում է ավերված տունը, կորցրած ծննդավայրը, հայրենական պայծառ հիշատակները։ Տունը դառնում է հայրենիքի խորհրդանշան. Հայրենի՜ տուն, հավատա՛, որ մահես հետո, Քո ավերակներովդ սևին վրա իմ հոգիս Պիտի գա, որպես տատրակ մը տարագիր, Ւր դժբախտի երգն և արցունքը լալու... Բայց ո՜վ պիտի բերե, ո՜վ պիտի բերե, ըսե', Քու սրբազան մոխիրեդ ափ մը մոխիր, Մահվանս օրը, իմ տրտում դագաղիս մեջ, Հայրենիքս երգողի իմ աճյունին խառնելու... Ափ մը մոխի՜ր աճյունիս հետ, Հայրենի՛ տուն, Ափ մը մոխի~ր քու մոխիրեդ, ո՜վ պիտի բերե Քու Հիչաւտակե'դ, քու ցավե'դ, քու անցյալե'դ Ափ մը մոխիր... իմ սրտիս վրան ցանելու... Այս բանաստեղծությունը արտահայտում է հայ մարդու արտակարգ սերը և ներքին կապը իր հողի հետ։ 1908 թ. վերադառնալով Պոլիս, Սիամանթոն գրում է նոր բանաստեղծություններ. լույս են տեսնում «Կարմիր լուրեր բարեկամես» և «Հայրենի հրավեր» ժողովածուները։ Սիամանթոյի ստեղծագործությունը, ողբերգական պատկերների հետ միասին, ունի նաև լավատեսական բովանդակություն: Նա գրել է հերոսական բանաստեղծություններ, բարձրացրել հերոսներին, հողի պաշտպաններին։ «Ես երգելով կ'ուզեմ մեոնիլ» բանաստեղծության մեջ, օրինակ, Սիամանթոն արծարծում է այն միտքը, որ երգը պետք է արդար կռվի տանի հերոսներին։ Հերոսական բանաստեղծություններից են կազմված «Դյուցազնորենը» և «Հոգեվարքի և հույսի ջահերի» մի մասը։ «Հայրենի հրավերում» արդեն, համեմատաբար խաղաղ տարիներին (1910 թ.) Սիամանթոն արծարծում է խոր մտքեր, հայ մարդիկ պետք է վերադառնան երկիր, ցրված հայությունը կարող է ապրել միայն հարազատ հողի վրա, աշխատանքով ու ստեղծարար ոգով: 1912 թ. գրած «Սուրբ Մեսրոպ» պոեմում Սիամանթոն լավատեսությամբ երազում էր մի ազատ հայրենիք, ուր պետք է ծաղկեք, միտքն ու հոգին, խոր հավատ էր հայտնում հայրենիքի հավերժության մասին։ 1913 թվականին Սիամանթոն եղավ Կովկասում, ջերմ ընդունելություն գտնելով հայ գրողների և մտավորականների կողմից: Ոգևորված բանաստեղծն ապրում էր նոր երկունք։ Բայց ճակատագիրը ողբերգականորեն ընդհատեց այդ մեծ կյանքը։ 1915 թվականին նա գտնվում էր այն խմբի մեջ, որին, Անկարա քաղաքից ոչ հեռու մի ձորում, թուրք խուժանները տանջեցին վայրենաբար` զենքով, բրիչներով, քարերով, կացիններով։ Պատմում են, որ մյուս օրը թուրք բաշիբոզուկները Անկարայի փողոցներում շրջում էին հայ մտավորականների եվրոպական տարազներով։ Սիամանթոյի ստեղձագործությունը ազգային երևույթ է, բայց հենց դրա շնորհիվ ունի համամարդկային բովանդակություն։ Նա մեծ տաղանդով երգել է իմպերիալիզմի դարաշրջանում ոչնչացող փոքր ժողովրդի ողբերգությունը, ատելություն տածելով ամեն տեսակ բռնության նկատմամբ։ Quote Link to post Share on other sites
Unregistered - M Posted August 13, 2005 Report Share Posted August 13, 2005 ՄԱՀՈՒԱՆ ՏԵՍԻԼՔ Կոտորա՜ծ, կոտորա՜ծ, կոտորա՜ծ... Հայրենի քաղաքներուն մէջ եւ քաղաքներէն դո՜ւրս, Եւ բարբարոսներն աւարով եւ արիւնով կը դառնան, Մեռելներուն ու ոգեվարներուն վրայեն, Ագռաւներու բազմութիւններ կ'անցնին վերերէն, Արիւնոտ բերաններով ու գինովի քրքիջներով... Ցամաքահով մը կիսամեռները զայրոյթով կը խղդէ, Ու պառաւներու անձայն կարաւաններ Շտապով կը փախչին լայն ճամփաներէն...: Գիշերին մէջէն արիւններուն ալիքը կը բարձրանայ Ծառերուն հետ շատրուաններ ուրուագծելով, Ու ամէն կողմէն սոսկումով կը սուրան հալածուած Նախիրները հրդեհուող ցորեաններուն մէջէն... Փողոցներու մէջ մորթուած սերունդներ կը տեսնեմ, Եւ ամբոխներ անպատմելի սրածութենէ դարձող, Արեւադարձային տաքութիւն մը կը բարձրանայ Հրդեհի տրուած անզուական քաղաքներէն... Ու մարմարներու ծանրութիւնով իջնող ձիւնին տակ, Աւերակներուն եւ մեռելներուն մենութիւնը կը մսի... Օ՜, մտիկ ըրէք սա սայլերուն ճռնչիւնը ահաւոր, Իրենց վրայ դիզուած դիակներու ծանրութեան տակ, Ու սգաւոր մարդերուն աղօթքներն արցունքոտ, Որ կածանէ մը դէպի համայնափոսերը կ'երկարին... Մտի՜կ ըրէ՛ք հոգեվարքներուն ձայները վերջին, Հովին հարուածներուն մէջ, որ ծառերը կը ջարդէ, Օ՛, մի՛ մօտենաք, մի՛ մօտենաք, մի՛ մօտենաք, Չըլլայ որ մօտենաք գերեզմաննոցներուն եւ ծովուն, Կարմիր ջուրերուն վրայ նաւեր կը նշմարեմ հեռուն, Մեռելներու կուտակումներ անոնց մէջ կան, Ու ցաւեն գալարուող ալիքներուն վրայ, Գանկեր ու սրունքներ ինծի կ'երեւան... Մտիկ ըրէ՜ք, մտիկ ըրէ՜ք, մտիկ ըրէ՜ք Փոթորիկին գոչը ծովուն ալիքներուն մէջ, Կոտորա՜ծ, կոտորա՜ծ, կոտորա՜ծ... Մտիկ ըրէ՜ք, մտիկ ըրէ՜ք, մտիկ ըրէ՜ք Մահաձայն ոռնումը զարհուրեալ շուներուն, Հովիտներէն ու գերեզմաններէն ինծի հասնող, Օ՜, պատուհանները փակեցէք ու աչքներիդ ալ, Կոտորա՜ծ, կոտորա՜ծ, կոտորա՜ծ...: Quote Link to post Share on other sites
Unregistered - M Posted August 13, 2005 Report Share Posted August 13, 2005 ՉԱՐՉԱՐԱՆՔԻ ԵՐԱԶ Գարնան ու կոտորումներու իրիկուն, Հոգիս վրէժի շատրուան մըն է նորէն կատաղօրէն դեպի վեր, Ու տերեւներ յուսահատ հոգիներու նման` Աւազաններուն պայծառութեանը մէջ ու բոլորին վրայ կ'իջնան, Անդունդներու մէջէն սրածումներու ձայն, Ու դէպի հոն օգնութեան աճապարող, Արդէն մեռնող ճիչէր, արդէն մեռնող կեանքեր: Ու նորէն այս գիշեր, Տաճարներուն մէջ անմեղներու դիակներ անհամար, Ու տանիքիս վրայ տեղատարափ մը երկաթեայ, Հրդեհներու մրրիկ մը գանկիս տակ, Ու տեղափոխուող ջուղերուն վրան Խաչուած նահատակներ կ'երեւան... Ու անձրեւի ու պատուհասի իրիկունով` Վերահաս խողխողումներու արհաւիրք մը կը մրրկի... Պարապ դագաղ մը մի խեղճ ձեռներուս հպումին տակ, Ու մարմարեայ անսահման սանդուխներու կատարներէն... Օ՜, օգնութեան եկէ՜ք, գլխատուած մարմիններ դէպի զիս կ'արշաւեն... Բայց, ո՜վ դուք երեկոներու եւ չարչարանքի եղբայրական հոգիներ, Փոթորիկին եւ բարբարոսներու խուժումէն առաջ, այս գիշեր, Յամառօրէն ու արիաբար դուք ձեր ճամբան վճռեցէք...: Quote Link to post Share on other sites
Unregistered - M Posted October 12, 2005 Report Share Posted October 12, 2005 ՍՈՒՐԲԻՆ ԱՂՕԹՔԸ Լո՜յս տուր ինծի, Աստուա՜ծ անհերքելի, Տիեզերքի անմեկնելի ճարտարապետ, Ճակատագրի եւ ճանաչման ստեղծի՛չ, Շունչի՛ մրրիկ, կեդրոնական կարողութիւն, Սուրբ Սեղանիդ սարկաւագն Մեսրոպ` Իր մշուշապատ մեծ երազին` Քու ձեռքերէդ յստակութիւն կ'աղերսէ... Օգնէ՜ ինծի, մեծապարգե՜ւ իմաստութիւն, Ես` անցուպ հովիւ մեծ քարոզիդ, Ես` եղկելի մահկանացու, ես տժգոյն տնտես` Հայկազնեան ահեղ ցեղին… Ես` տգէտ դպիր եւ անվաւեր վարդապետ, Ես` անծածան դրօշ հաւատացեալ ամբոխներուդ, Ես` անօժիտ վերածնո՛ղ եւ անանձրեւ այգեպան, Ես` կոյր աղբիւր եւ կորաքամակ ճանապարհորդ, Ես` անարժան օրհնաբան անվերջ փառքիդ, Իմ անդպիր հօտիս համար լո՜յս կ’աղերսեմ… Օգնէ՜ ինծի, Աստուա՜ծ բիւրեղ… Ես` ողորմելի որոնիչ եւ անհետեւանք խուզարկու, Ես` անքանքար քննիչ եւ անբերրի հիւլէ, Ես` անաստիճան ճգնաւոր եւ անթռիչ հռետոր, Դառնաժպիտ թափառական եւ աշակերտ անբանիբուն, Երազատես մոլորեալ եւ անտաղանդ անրջող, Ես` սահմանափակ պատուհան եւ փակեալ դուռ, Ես` իմ հոգիիս հանդէպ փշրող երկա՜թ ալիք, Ես` գերեզմանի՜ պահապան եւ մեռելո՜ց հաշուակալ, Ես` հրեղէն հացիդ կարօ՜տ ցորենաքաղ... Ես` աներդիք գիշերող եւ անսափոր ծարաւի, Ես` մենաւոր մշակ տատասկներու մէջ կորուսեալ, Ես` անճառագայթ աղջամուղջ. ես անլար քնար, Դեռ անբարբառ Հայկազնեաց հոգիին` Բացատրութեան Բանալի՜ մը կ’աղերսեմ… Օգնէ՜ ինծի, Տարրերու հայր, Ես` աչք աղօտ եւ տեսողութիւն անթափանց, Ունայնամիտ ունկնդիր եւ չարալուր ականջ, Աններդաշնակ երաժիշտ եւ մեղկաձայն երգիչ… Ես` անհողագործ դաշտօրայ, շտեմարան թափուր, Մեղանասպաս անհաց եւ ցամաքեալ գինեբաշխ, Ես` անկոչ հրաւիրեալ Յիսուսական հարսանիքին, Ես` անձէթ լուսարար եւ անմատեան մտածող, Եւ անգորով գգուիչ եւ սիրազուրկ սիրահար, Ես` անհրապոյր քարոզիչ եւ քարկոծեալ քրիստոնեայ, Օժիտաբեր աղքատ եւ անոսկի հարուստ… Ես` անհամբոյր շրթունք եւ հոգեզուրկ հեծեծող, Ես` սի՛րտ անսէր եւ կուսութիւն անկատար, Ես` անբեւեռ քալող եւ երերուն ուղեւոր... Քու փրկութեան փարոսներէդ կաթի՜լ մը լոյս տուր ինծի… Եւ երկնային դուռներուդ հետ հոգեկան Կեանքին դռները դրախտին պէս թող բացուին… Օգնէ՜ ինծի, անծի՜ր Աստուած… Ես` անկարկաջ առուակ եւ խափանեալ ջրվէժ… Ես` ուսուցիչ անուս եւ վարանեալ վարդապետ, Ես` դպրութեանց դեռ անպսակ տնօրէն, Ես` խեղճերու հանդէպ ինկո՜ղ վարագոյր... Ես` որմ մթաշէն, գեհենական բանտարկեալ, Ես` շիւղ կորուսեալ, հո՜ւն անպարգեւ… Մացառապատ կածան, օձապտոյտ գետնուղի… Ես` անհիւրընկալ օթեւան եւ անբազմոց մահամերձ… Լապտերիդ լոյսը մի՛ մերժեր ինձ…: Օգնէ՜ ինծի, համագումար Սկզբունք, Մկրտութեան ես անմիւռոն աւազան, Ես` աղօթքի կիսակործան գաւիթ, Ես` անօրազուրկ հողագործ, անգերանդի հնձող, Ես` անբոյր օծանող եւ դառնահամ իւղ, Ես` անբալասան բժիշկ եւ պապակեալ պատրոյգ, Ես` հողմակոծ անտառ եւ արտասուաթոր ուռենի… Ես` անտ ատաղձ եւ բորբոսեալ գերան, Ես` հողաշէն բուրվառ եւ անծխելի խունկ, Ես` անողկոյծ որթառունկ եւ վարակեալ վարսակ, Ես` անճշմարիտ ճակատ եւ անուղիղ ձեռք, Ես` անկարող կարգաւոր եւ աննշխար քահանայ, Ես` մենութեանս մէջ մխացող անկարաւան անապատ, Այցելութիւ՜ն տուր ինձի...: Օգնէ՜ ինծի, ո՜վ անբաղդատ Օրէնք, Ես` վարանոտ մարդ եւ յուսահատ անձ… Ես` ահաբեկ անհատ եւ շուարած շնչաւոր, Ես` տարակոյսին մէջ տատանող հողմահալած, Անլսելի աղաղակ եւ անարձագանգ շեփոր… Ես` գօս տերեւ` աշուններէն վա՜ր ինկող... Ես` չորացեալ ճիւղ եւ անհոտաւէտ վարդենի, Ես` ուշիմութեան ուրուական, Ես` կարճիմաստ իմացական եւ խոնարհած խելք, Եկեղեցիիդ կամարներուն տակ հեծեծող` Քրիստոնեայ ժողովուրդիդ դէմ յանդիման Ես` Աստուածաշունչ մեծ Մատեանիդ Օդարալեզու ընթերցող եւ անհարազատ թարգմանիչ... Օգնէ՜ ինծի, անծայրածիր Ծանօթութիւն, Գերազծօր Տէր, անհուն հնարիչ, Լոյսի զենիթ, անկնճիռ իմաստ, Ջուր երկնային, անանջրապետ հոգի, Անհաշիւ բաշխող, երազներու սահանք, Ճանաչումի դու ծածկողդ լուսեղէն Իմ կործանեալ ուսիս վրա թող ծածանի, Եւ` հսկումներու, հեծեծանքի, աղօթքներու Այս իրիկուան, քառասներորդ գիշերին` Աստուա՜ծ անյեղլի, Աստուա՜ծ անափունք, Արարչագործ ձեռքդ իմ ուղեղիս երկարէ, Հոն իմ գիւտս խմորելու…: Quote Link to post Share on other sites
SAS Posted October 12, 2005 Report Share Posted October 12, 2005 Սիամանթոյի լավագույն և իմ սիրած բանաստեղծություններից մեկը... ՆԱՒԱՍԱՐԴԵԱՆ ԱՂՕԹՔ ԱՌ ԴԻՑՈՒՀԻՆ ԱՆԱՀԻՏ Ո՜վ Դիցուհի, ես մեղկութեան կրօններէն ահա իմ խիղճս լուացի Ու պերճօրէն դէպի զՔեզ կը քալեմ։ Հողաթափներս դեռ սուրբ են։ Բաց մարմար դուռը մեհեանիդ, անոր դիմաց ես ճակատդ թող արիւնեմ... Բա՛ց բագինըդ եւ տուր ինծի շէկ զօրութիւնը Արտաշիսեան նախնիքներուս...։ Լսէ՛ ինծի, Ոսկեղեն մա՛յր, Քո՛յր արգաւանդ, քո՛յր բարութեան, Առատութեւանց պարգեւիչ եւ Տիրուհիդ հին հայոց, Նաւասարդի առաւօտով Քու նախկին ցեղդ ահաւասիկ կը ցնծա՜յ... Թոյլ տուր որ ես, ծնրադիր՛ ձեւիդ աչջեւ աղօթեմ...։ Լսէ՛ ինծի Հրաշքի՛ Վարդ, ոսկի ոտքով աստուածուհի, Գիշերային սպիտակ Հարս եւ Տարփուհիդ Արեգական Եւ լուսամարմին մերկութիւն Արամազդեան Առագաստի, Արեւն իր մէկ ճառագայթով թո՛ղ քու բագինդ դարձեալ վառէ...։ Կը հաւատամ ես ի Քեզ։ Բագրեվանդեան բլուրներուն վրայ կանգուն, Ե՛ս բազմադարեան դիցապաշտ եւ նիզակազէն քու որդիդ, Իբր առաքեալ եւ խնդրարկու Քեզի կուգամ վեհօրէն,- Լսէ՛ ինծի, Հայկեան բամբիռս ողթան հողէն է ծներ... Ուխտի կու գամ։ Քղամիտ մը հասակէս վար եւ բարսամունքի դալար ոստեր ի ձեռիս, Ահավասիկ արծաթ ցնցուղ մը վարդահիւթով՛ ստինքներդ օծելու... Ահավասիկ խնկաման մը սափորաձեւ, ուր կործանոումդ իմ արցունքովս ես լացի... Ու ստուերիս հետեվող եղնիկներով նուիրական՛ Քեզ կը քալեմ...։ Բագրեւանդեան բլուրներէն հեթանոս կեանքը հոսի, Արեւորդիք գեղահասակ, բեհեզներով պարեգօտուած, Աղեղներու, նիզակներու եւ նետերու վարժէն յետոյ, զոհարանիդ սեմին վրայ Յաղթ ցուլերու պարանոցին իրենց սուրերը թող՛ սեւեռէն... Թող՛ պտղաւորեալ հայ հարսներուն ուսերէն յստակ տարմը տատրակներուն Դէպի անդրիդ թռիչք առնեն։ Վարդավառի ջրախաղերը թող բացուի՜ն... Եւ վեշտասնամեա աղջիկներ բագինիդ շուրջ պարի ելած, Իրենց մարմինը մոգական, ո՜վ զգաստութեանց Տիրամայր, թող քե՛զ բաշխեն... Քսան դարու Քու վրէժդ թո՛ղ որ այսօր ես լուծեմ, Ո՛վ աստուածուհիդ Անահիտ։ Ահավասիկ քու բագինիդ կրակներուն մէջ նետեցի Իմ խորտակուած խաչափայտիս թեւերը թունավոր, Եւ ցնծա՛ դուն, ո՛վ Ոսկեմայր, Լուսավորչի կողերէն, ժանտ ոսկոր մը քեզ կը ծխեմ...։ Կը պաղատիմ ես Քեզի, ո՛վ զօրութեանց Դուն աներկրորդ գեղեցկութիւն... Դուն քու մարմնինդ արեգակին ընծայելով՛ բեղմնաւորուէ անոր տարրէն Եւ անյաղթելի ահեղ Աստուած մը պարգեվէ դուն Հայութեան... Քու ադամանդեայ արգանդէդ, ո՛վ Դիցուհի, ահեղ Աստուած մը ծնանէ՛ մեզ... 1914 Quote Link to post Share on other sites
SAS Posted November 11, 2005 Report Share Posted November 11, 2005 (edited) :flag: ՀՈՒՅՍԻՆ ՀԱՄԱՐ :flag: Ա Գաղափարներու ո՞ր հովիտներեն պիտի գաս և ե՞րբ պիտի լուսնաս, ո՜վ Հույս, Ե՞րբ, որպեսզի ես ալ իմ երկու Ձեռքերս, կարոտեն ու սպասումեն դողդոջուն, Արշալույսիդ քրքումներուն երկարեմ, կյա՜նք պաղատողի մը պես, երկարե՜մ... Անոնց հոսանքին առջև իմ ազատության առաջին նայվածքս բանալու համար: Բ Եվ ի՜նչ ծովերեն խոր հուզում պիտի թափես մեր հոգիներուն աշխարհներեն ներս, Ի՜նչ կնճիռներ պիտի ջնջվին մեր վշտակոծ ու տժգունած այտերեն, Ո՜րչափ ժպիտ պիտի ծաղկի, հրեշտակորե՜ն, ո՜րչափ ժպիտ մեր աչքերուն մեջ, Ո՜րչափ հառաչ պիտի մեռնի, ո՜րչափ արյուն և ո՜րչափ արցունք պիտի ցամքին... Գ Մոխիրներու հողը ծաղկաստան մը պիտի դառնա, դրախտային և անթառամ, Եվ բազմահազար աղբյուրները, իրենց հեծեծանքը՝ հովիվներուն հետ՝ երգերու պիտի փոխեն, Սև անձրևներուն տեղ՝ հայրենի աստղերեն, կապույտ եթերն է որ վար պիտի թորա, Եվ գառնուկներ պիտի ծնին առվակին եզերքը և մարմանդներուն վրա... Դ Գեղուհիներու է՛ն գեղանին քու քղանցքիդ առջև իր խունկը և իր ծաղիկը պիտի թափե, Եվ կեղծիքին տաճարները պիտի քանդենք քու Տաճարդ կերտելու համար. Ժպիտե, այրի ցեղը վերջապես կանաչ պիտի հագնի, և դառնասիրտ թշնամին՝ սև... Եվ գերեզմանները, մեր քայլերուն տակ, կմախքի անտառներե՜, դանդաղորեն պիտի շարժին: Ե Երազուն ճակատիս համար ամառվան տերևանքեն պսակներ պիտի հորինեմ, Եվ ծիածանե վերարկուս, հովերուն հետ, ուսերուս վրա, արծիվի մը պես պիտի ծփա... Ու եբենոսե սրինգս՝ շունչիս, կամ գեղաքանդակ քնարս՝ ձեռքս առած, Ոսկիե դաշխուրանես, աստուածներու գինիեն, գինի՜, գինի՜, գինի՜ պիտի ըմպեմ... Զ Եվ հետո ես ցնծության և Հույսերու կարմիր Ջահերը կռապաշտորեն պիտի վառեմ... Եվ անտառներուն համանվագը քու փառքիդ համար մրրիկներ պիտի երգե, Սուրերը, մեր ծունկերուն դիմաց կոտրտելեն՝ արյունոտ կամ անբիծ, անցյալին պիտի նետենք, Եվ Հայ զինվորին պղինձե շեփորը պիտի պատռի հաղթանակի Ռազմերգին որոտումեն... Edited November 11, 2005 by SAS Quote Link to post Share on other sites
Pandukht Posted September 21, 2009 Report Share Posted September 21, 2009 (edited) Единственная любовь поэта Сиаманто Почему я написала книгу с библейским названием «Время любить и время ненавидеть»? А потому, что такое время было и будет всегда с одним народом или с другим. Ярче всего это время проявляет себя в ситуациях крайних, экстремальных, когда одна противостоящая сторона звереет, откинув кружева морали, а другая, не будучи в состоянии сопротивляться, способна только ненавидеть всей душой и беззаветно любить и помнить то, что безвозвратно потеряно. Геноцид яркий тому пример. Об армянском геноциде 1915 года, организованном правительством Османской империи, когда в течение нескольких месяцев погибло около полутора миллионов человек нашего небольшого древнего народа, мы, жившие на территории бывшего Советского Союза, почти ничего не знали. Пресса безмолвствовала, уцелевшее старшее поколение молчало, поскольку велика была еще опасность отведать «жизни» в Ухтинских, Колымских и прочих лагерях. Но все проходит, прошло и то время. Как-то в начале восьмидесятых годов мне попал в руки сборник стихов западноармянских поэтов; даты смерти некоторых были помечены 1915 годом. Как известно, 24 апреля 1915 года вся армянская интеллигенция, проживавшая на исконно своей территории, захваченной Турцией, была арестована и уничтожена самыми изощренными способами. Армянский народ был обезглавлен и затем согнан со своих земель в мрачные пустыни, имя которым смерть. Среди западноармянских поэтов я нашла фамилию мощного поэта Сиаманто и прочитала впервые его зажигательные стихи - стихи-предсказания, стихи-призывы. Поэт был тяжело болен туберкулезом, но не болезнь точила его, а страшная опасность, нависшая над его народом. Это был мощный поэт одной темы. И тут меня осенило. Имя Сиаманто редкое, может быть, редчайшее, но ведь я его не раз слышала в детстве от матери (мне было не более десяти лет), и мать всегда связывала это имя с именем старшей сестры Сатеник Джагетян (Саркисян); слышала я это имя и в шепоте других близких родственников, пока еще существовала наша семья, жившая в Тифлисе. Из урывков разговоров я уловила, что поэт Сиаманто и Сатеник познакомились в Швейцарии и Париже (Сорбонне), где вместе учились... Что Сатеник была единственной большой любовью в короткой жизни Сиаманто, завершившейся страшной насильственной смертью. Сатеник сама любила его так, как любят только раз, и пронесла эту любовь через всю свою долгую и очень трудную жизнь. В этой жизни Сатеник потеряла все - первым погиб ее возлюбленный поэт, затем одни братья погибли в гражданскую войну, другие братья, ее муж и зятья - в сталинских лагерях. Единственный сын и невестка погибли в годы Отечественной войны. Лично я, ее родная племянница, уехала навсегда из Закавказья. В суете повседневной нелегкой борьбы за жизнь история позабылась, обросла мхом времени. В начале восьмидесятых годов, заведуя кафедрой генетики в Ташкентском университете, я была командирована в Ереван и разыскала там свою тетушку Сатеник. Ей было далеко за восемьдесят, но она сохранила девичью (в хорошем смысле слова) память и каллиграфический почерк. Она рассказала мне многое. Меня более всего интересовали ее отношения с поэтом. Оказалось, что бесконечно любимый ею поэт с самого начала их знакомства был тяжко болен туберкулезом и учеба в Сорбонне перемежалась с лечением в санаториях. Сатеник по молодости не придавала серьезного значения его болезни, наоборот, сочувствие усиливало любовь. Он был красив, всегда элегантен даже в единственном костюме. Как и она, он любил Верхарна, импрессионистов, благоговел перед Роденом. Их объединяло слишком многое, «при чем тут болезнь», думала совсем еще молодая девушка. А его, больного, привязывали к жизни только две силы - это огромная любовь к Родине, которая была в беде, и любовь к Сатеник. Однако судьба разлучила их. Когда родители узнали о ее любви к крупнейшему, но больному поэту, они воспротивились ей. Путь в Париж из Закавказья был закрыт. Тем не менее они долго переписывались. Сиаманто признавался, что «время и расстояние между ними ужасает его». Люди действительно думали, что время разобьет сон любви. Но это только так казалось. «Любовь даже не замирала», - признавалась тетя Сатеник лично мне. Сиаманто, будучи разлучен с Сатеник, полностью отдался работе, немного окреп. Он надеялся увидеть ее. И увидел спустя много лет. Накануне первой мировой войны и геноцида Сиаманто вырвался на Кавказ, где тайно встретился и попрощался с Сатеник. По ее словам, они побывали в Армении, куда он рвался всей душой и был очарован дорогой через Дилижан, Севан до Эчмиадзина. Они вернулись через Тифлис в Батум, откуда на паруснике он добрался до Трапезунда и через бушующую ненавистью Турцию - в Константинополь. Она провожала его. Это был конец, и оба знали об этом. Сатеник прочитала о смерти поэта из газет. Что было между ними за этот короткий промежуток времени - это их тайна, я не могла проникнуть в нее. И был мальчик. А может быть, мальчика не было и это был чужой мальчик. Что можно узнать из полунамеков старой женщины. Доказательством нашего свидания с Сатеник был натюрморт, подаренный ей моей матерью-художницей и передаренный мне. По сути дела повесть «Время любить и время ненавидеть» посвящена не только Сиаманто, но и его возлюбленной женщине Сатеник. Ведь он прожил всего 37 лет, а она около 90. В ее жизни любовь к Сиаманто была лишь эпизодом, но Главным эпизодом, протянувшимся красной нитью через всю ее жизнь и освещавшим ее вечным светом. Ведь без него она прожила более пятидесяти лет. Поскольку имеется ряд разночтений о судьбе и датах встреч Сиаманто и Сатеник, то в повести я заменила имена героев, назвав его Сирано, а ее Шамирам, изменив также имена и фамилии братьев. А разве «Луна и грош» Сомерсета Моэма - это точная биография Гогена? За годы, прожитые после гибели поэта, Шамирам постигали удары за ударами. Когда семья окончательно распалась, Шамирам, чтобы выжить, смирилась и вышла замуж. Он обожал ее, зная всю предысторию, она была холодна, но в меру благожелательна. Потом наступили тридцатые годы. Ее муж и двое оставшихся в живых братьев также были репрессированы и сошли со сцены. Шамирам осталась с подростком-сыном и двумя племянницами - круглыми сиротами. И тут начались ее злоключения, человек преобразился, ей надо было выжить и сберечь своего родного сына любой ценой, которого она в душе или в действительности считала сыном Сиаманто. Она так хотела. Теперь в этом был смысл ее жизни. Ради мальчика она, не стыдясь, переступала через любые моральные ценности и просто человеческую совесть. Перед арестом старшего брата (управляющего банком Закфедерации) она намеренно спровоцировала острый приступ шизофрении у его жены и навсегда отправила ее в психиатрическую лечебницу. Зачем больной человек в доме? Затем изгнала сирот-племянниц из их квартиры и отправила к престарелой бабушке. На суде заявила, что они - дети репрессированного члена семьи (ее родного брата) и их присутствие отрицательно сказывается на воспитании ее сына. Другая племянница, оказавшись в таком же положении - без родителей, попросила у нее приюта- Шамирам отказала и ей под тем же предлогом. Жизнь ожесточила Шамирам. После ареста мужа она с легкостью расторгла с ним брак и даже не проводила уходивший на Север поезд с заключенными. Что стало с Сатеник-Шамирам? И спасло ли все это ее? Нет, конечно. Более того, судьба нанесла ей последний жесточайший удар, такой же жестокий, как гибель Сиаманто. Наступила война 41-го года. Сына, как офицера, призвали на фронт, перед отправкой он женился. Спустя полгода пришло сообщение, что сын погиб. А спустя еще полгода невестка погибла от сыпного тифа, оставив грудного младенца на руках пятидесятилетней женщины. Мальчик вырос, она раскаялась в своих поступках. Таков был финал ее тяжкой жизни, и возможно, ее последняя мысль: «Нельзя совершать зло даже во имя добра и спасения близких». Наталия Саймон (Симонгулян) Edited September 21, 2009 by Pandukht Quote Link to post Share on other sites
shun Posted November 23, 2009 Report Share Posted November 23, 2009 Hrashali e' Satenik. Siamanton darazkzbin angleni e' thargmanvel. Hataqrqir kliner tesnel ayd orinakner^ ays ej'um. Armen Melikian (Shun Shan Vordi) Quote Link to post Share on other sites
gayan-ori Posted November 25, 2009 Report Share Posted November 25, 2009 Siamanton darazkzbin angleni e' thargmanvel. Hataqrqir kliner tesnel ayd orinakner^ ays ej'um. Armen Melikian (Shun Shan Vordi) MY TEARS. I WAS alone with my pure-winged dream in the valleys my sires had trod; My steps were light as the fair gazelle's, and my heart with joy was thrilled; I ran, all drunk with the deep blue sky, with the light of the glorious days; Mine eyes were filled with gold and hopes, my soul with the gods was filled. Basket on basket, the Summer rich presented her fruit to me From my garden's trees—each kind of fruit that to our clime belongs; And then from a willow's body slim, melodious, beautiful, A branch for my magic flute I cut in silence, to make my songs. I sang; and the brook all diamond bright, and the birds of my ancient home, And the music pure from heavenly wells that fills the nights and days, And the gentle breezes and airs of dawn, like my sister's soft embrace, United their voices sweet with mine, and joined in my joyous lays. To-night in a dream, sweet flute, once more I took you in my hand; You felt to my lips like a kiss—a kiss from the days of long ago. But when those memories old revived, then straightway failed my breath, And instead of songs, my tears began drop after drop to flow. թարգմ.Alice Stone Blackwell Quote Link to post Share on other sites
gayan-ori Posted November 25, 2009 Report Share Posted November 25, 2009 THE SONG OF THE KNIGHT. THE sun is up, the hour has come for starting, O my steed! A moment wait till I pass my foot through thy stirrup glittering clear. I read my Aim in thy shining eyes, that know and understand. Oh, joy of joys! Oh, blest be thou, my steed, my steed so dear! My body still is firm and light with the joy and spring of youth, And on thy saddle I shall perch like an eagle, proud and free. The golden oats that I gave to thee in plenty, O my steed! Have made mad life through thy form flame up; how fleet thy course will be! Galloping thou wilt fly along, fly ever upon thy way, And sparks from the strokes of thy brazen shoes will blossom as we go past. Let us grow drunk with our rapid course like heroes, O my steed! And, infinitely wing'ed like the wind, drink in the blast! The boundless space before thy pace recedes and disappears, The sinful cities with all their crimes bow down beneath thy tread. Black flocks of crows that tremble thy swiftness to behold Are seeking shelter in the clouds, the thick clouds overhead. The sad earth seems below us and we up among the stars; Thou no abyss nor downward slope dost heed, with eyes aflame; There is no obstacle, no rock that can thy flight impede; Impatient, fain wouldst thou attain the summit of the Aim. My fleet, fleet steed! My idol of snow-white marble fair! With all my soul I worship thee! As on our course we fly, My dreamy brow is burning with the flames of mine Ideal; Oh, spur me onward to my Aim! Slave of thy footsteps I! I am the slave of thy fleet steps, child of the hurricane! Speed on, athirst for vengeance, O swift, swift steed of mine! A needless halt I spurn and hate, with all my anger's might. Ours are the summits, and the wreath of victory is thine! Thy delicate cream-white body boils with thine ardent fire of life; Thy tail is a cataract; rushing down, like a hurricane it blows. Within thine eyes, so bright and keen, there shine two flaming stars; The ring of thy swift shoes forges fear, as onward our journey goes. I told thee that I am thy slave, for liberty athirst. Oh, bear me swiftly toward the South, away from this frontier! We shall be clothed with suns and blood, beyond the stately heights Of Ararat and Aragatz. Speed on, my courser dear! I hold no whip within my hand, my courser, thou art free; Upon thy back, that glistens like a lily white and fair, I only shed sweet touches of my fingers as we go. They touch thy bright flesh like a stream of honey dropping there. Thou hast no bridle upon thy neck, no bit within thy mouth; Enough for me one wave of hair from thy full mane backward flung, I have no need of stirrup-irons for my feet to grip thy sides; A silver saddle thou hast alone, a saddle with pearls bestrung. For my native valleys I yearn, I yearn, the valleys that hold my home, But halt thou never, my courser swift, the star-strewn heavens below! Away by the mouths of caverns deep like a shadow thou must pass, From forests, vineyards and gardens green still farther and farther go. Who knows, perchance a maiden fair by the side of a running brook Might hand me a cluster of golden grapes, and proffer a draught of wine; My soul might understand her, and she like a sister smile on me— But I do not wish to be lost in dreams; halt not, swift steed of mine I Thou wilt pass by the shadowy bowers of my birthplace, Eden-fair; The nightingale, the nightingale, fain would I drink her song! The rose-scent, on my pilgrimage, I have dreamed of many a year. Oh, how my heart is yearning! But halt not, speed along. And in my pathway haply old corpses might arise, Their shrouds upon their shoulders, their hands held out to me, Approach me—me the wretched!—and breathe upward to mine ear Their loves and vengeance ne'er to be forgot—but onward flee! I shudder at the ruins and at barren, helpless pangs. My courser, near the ashes of the cities make no stay! Oh, tears, the tears of others, they choke me without ruth; The woe, the griefs of others drive me mad, upon my way! Oh, do not halt, my courser, where these corpses scattered lie! Fly far away from graveyards, where white shades of dead men be. I cannot bear, I tell thee, I cannot bear again The death of my dear native land with anguished eyes to see! Behold the landscape of the place in which I had my birth! At sight of it my longing glance with tears grows moist and glows. But yet I would not shed them; nay, do not pause or stay, My steed, my steed of swiftest flight! My Aim no weakness knows. Lo! 'tis Euphrates sounding. Why, river, dost thou roar? Thy son is passing. Why so dark the flood thy shore that laves? I am thy son. Oh, do not rage! Hast thou forgotten me? I with thy current would speed on, and would outstrip thy waves. The memory of my childhood draws from me tears of blood; A dreamy youth who used to stray along these banks of thine, All full of hope, with sunlight mad, and happy with his dreams— But ah! what am I saying? Pause not, swift steed of mine! Behold the glorious autumn, which vaguely dies around! Upon my brow a yellow leaf has fallen like a dream. Is it my death it stands for, or the crowning of my faith? What matter? On, my neighing steed, sweep onward with the stream! Perchance it was the last sere leaf of my ill-omened fate That fell upon us even now. What matter? Speed away! From the four corners of the land are echoing the words, "Ideal, O free-born Ideal, halt not, halt not nor stay!" I worship thee! Now like a star thou shootest on thy course; Thou art as fleet, thou art as free, as is the lightning's flame; And through the wind and with the wind like eagles now we soar. I am thy knight, I am thy slave; oh, lift me to my Aim! Down from the summits of the rocks, the dread and cloudy peaks, The cataracts, the cataracts are falling in their might! Their currents white are pure, my steed, as thine own snow-white form, And their imperious downward sweep is savage as thy flight. But why now doth a shudder through all thy body run? Oh, what has chanced, my hero? Why do thy looks grow dark? Oh, turn thine eyes away from me, thine eyes with trouble filled; Past the horizons fly along, fly like a wind-borne bark! I heard the wailing and the cries, entreaties and laments, From ruined huts and cities that reached us on our way. But ah! what use in pausing all powerless before pain? Our task is to relieve it; then do not halt nor stay. Through the death-agony, my steed, we passed with tearless eyes. Oh, do not halt! Oh, do not stay! Brave be that heart of thine! From this time onward, I will burn Hope's torches blazing bright. To halt means death to us; pause not, O gallant steed of mine! Aloft on thy galloping form, full oft, in our journey ere to-day I have heard how thy swift, spark-scattering hoofs, as ever we forward flee. Have many and many a time crushed bones, that fell beneath their tread, And the skulls with their empty sockets dark gazed at me—didst thou see? I tell thee, under thy shoes I heard the skeletons break and crash, But I kept silence. My lips are dumb. Halt not, halt not, my steed! I will bury my sobs and sighs of grief in my soul's abysmal depths. Let nothing live but my anger hot! Pause not, but onward speed! Oh, pause not, falter not in thy course, wild creature of marble white! Tears will not banish the Pain of Life, nor drive out its woe and wrong. Nay, the Ideal shall toll, shall toll the bells of glowing wrath. The cranes, far flying, will call to us; oh, follow their distant song! But where does thy path lead? What is this? My steed, hast thou lost thy mind? The ashes! Oh, the desolate plains of ashes and ruins gray! Like fog the gray dust rises up to stifle and choke our breath. Oh, tear thy way through these frightful mounds, break through them and speed away! Lift up thy forehead, lift up thine eyes, let me cover them with my hand! Halt not, 'tis the Crimson, the Crimson dread; red blood beneath us lies. Across my face to blind mine eyes I have pulled my fluttering scarf; Halt not! What good would it do, my steed, to pause here with useless sighs? Ah, once, accompanied by my griefs, my lyre shed tears of blood; Weeping I hate from this time on; thou only art my soul. Thou breathest battle, for glory keen, and I am thy prince, thy slave! Thy form was worshipped by glorious Greece. Oh, lift me to my Goal! The sound of the wind is like a horn that is winded far away; The forests, ranged like troops of war, stood ready as we passed. At the wild ringing of thy hoofs, old hopes like giants woke; Old laws are crushed, old tears are shed, old sounds are dying fast. And in thy flight, at daybreak, on a lofty table-land, New giants, new insurgents, new heroes we shall spy. The sons of suffering are they, who in this hostile age Were born in blood, are wroth with blood, and wish in blood to die. When we see columns rolling up, armed with the hurricane, We by their side will march along the pathway to the Aim. Of glory and the crowning of the martyrs I shall sing; My lyre will play, that gallant day, my Torches burn and flame! The day has dawned, has dawned at last! I am thy knight, thy slave! The slope is difficult and steep, but, breathing heavily, Thou must fly on—one effort more, amid the fires of morn! I am athirst for victory, my noble steed, like thee. A few more ringing steps, my steed, and one last bound! and then What a procession, what a host, all glad and full of might! 'Tis Freedom's pioneers; their swords flash out life-giving rays, And Brotherhood they celebrate in morning's glorious light. Here may'st thou halt. Be blest, my steed! Worthy of God art thou! Tears fill my soul as mine Ideal I gaze on and admire. Thy triumph is the mighty law of beauty infinite. Lo, there six sombre centuries are standing, armed with fire! I, armed already, will arm thee. O'er my shoulder burns thy torch. They like the tempest wish to walk, under the dawning's glow, Laden with justice. Oh, the land is barren and athirst! Lo, from our flight the giant Hope sparks in the paths will sow! թարգմ.Alice Stone Blackwell Թարգմանությունների այլ նշումների ևս կարող եք ծանոթանալ հետևյալ կայքում.http://armenianhouse.org/blackwell/armenia...s/siamanto.html Quote Link to post Share on other sites
gayan-ori Posted November 25, 2009 Report Share Posted November 25, 2009 THE SONG OF THE KNIGHT. THE sun is up, the hour has come for starting, O my steed! A moment wait till I pass my foot through thy stirrup glittering clear. I read my Aim in thy shining eyes, that know and understand. Oh, joy of joys! Oh, blest be thou, my steed, my steed so dear! My body still is firm and light with the joy and spring of youth, And on thy saddle I shall perch like an eagle, proud and free. The golden oats that I gave to thee in plenty, O my steed! Have made mad life through thy form flame up; how fleet thy course will be! Galloping thou wilt fly along, fly ever upon thy way, And sparks from the strokes of thy brazen shoes will blossom as we go past. Let us grow drunk with our rapid course like heroes, O my steed! And, infinitely wing'ed like the wind, drink in the blast! The boundless space before thy pace recedes and disappears, The sinful cities with all their crimes bow down beneath thy tread. Black flocks of crows that tremble thy swiftness to behold Are seeking shelter in the clouds, the thick clouds overhead. The sad earth seems below us and we up among the stars; Thou no abyss nor downward slope dost heed, with eyes aflame; There is no obstacle, no rock that can thy flight impede; Impatient, fain wouldst thou attain the summit of the Aim. My fleet, fleet steed! My idol of snow-white marble fair! With all my soul I worship thee! As on our course we fly, My dreamy brow is burning with the flames of mine Ideal; Oh, spur me onward to my Aim! Slave of thy footsteps I! I am the slave of thy fleet steps, child of the hurricane! Speed on, athirst for vengeance, O swift, swift steed of mine! A needless halt I spurn and hate, with all my anger's might. Ours are the summits, and the wreath of victory is thine! Thy delicate cream-white body boils with thine ardent fire of life; Thy tail is a cataract; rushing down, like a hurricane it blows. Within thine eyes, so bright and keen, there shine two flaming stars; The ring of thy swift shoes forges fear, as onward our journey goes. I told thee that I am thy slave, for liberty athirst. Oh, bear me swiftly toward the South, away from this frontier! We shall be clothed with suns and blood, beyond the stately heights Of Ararat and Aragatz. Speed on, my courser dear! I hold no whip within my hand, my courser, thou art free; Upon thy back, that glistens like a lily white and fair, I only shed sweet touches of my fingers as we go. They touch thy bright flesh like a stream of honey dropping there. Thou hast no bridle upon thy neck, no bit within thy mouth; Enough for me one wave of hair from thy full mane backward flung, I have no need of stirrup-irons for my feet to grip thy sides; A silver saddle thou hast alone, a saddle with pearls bestrung. For my native valleys I yearn, I yearn, the valleys that hold my home, But halt thou never, my courser swift, the star-strewn heavens below! Away by the mouths of caverns deep like a shadow thou must pass, From forests, vineyards and gardens green still farther and farther go. Who knows, perchance a maiden fair by the side of a running brook Might hand me a cluster of golden grapes, and proffer a draught of wine; My soul might understand her, and she like a sister smile on me— But I do not wish to be lost in dreams; halt not, swift steed of mine I Thou wilt pass by the shadowy bowers of my birthplace, Eden-fair; The nightingale, the nightingale, fain would I drink her song! The rose-scent, on my pilgrimage, I have dreamed of many a year. Oh, how my heart is yearning! But halt not, speed along. And in my pathway haply old corpses might arise, Their shrouds upon their shoulders, their hands held out to me, Approach me—me the wretched!—and breathe upward to mine ear Their loves and vengeance ne'er to be forgot—but onward flee! I shudder at the ruins and at barren, helpless pangs. My courser, near the ashes of the cities make no stay! Oh, tears, the tears of others, they choke me without ruth; The woe, the griefs of others drive me mad, upon my way! Oh, do not halt, my courser, where these corpses scattered lie! Fly far away from graveyards, where white shades of dead men be. I cannot bear, I tell thee, I cannot bear again The death of my dear native land with anguished eyes to see! Behold the landscape of the place in which I had my birth! At sight of it my longing glance with tears grows moist and glows. But yet I would not shed them; nay, do not pause or stay, My steed, my steed of swiftest flight! My Aim no weakness knows. Lo! 'tis Euphrates sounding. Why, river, dost thou roar? Thy son is passing. Why so dark the flood thy shore that laves? I am thy son. Oh, do not rage! Hast thou forgotten me? I with thy current would speed on, and would outstrip thy waves. The memory of my childhood draws from me tears of blood; A dreamy youth who used to stray along these banks of thine, All full of hope, with sunlight mad, and happy with his dreams— But ah! what am I saying? Pause not, swift steed of mine! Behold the glorious autumn, which vaguely dies around! Upon my brow a yellow leaf has fallen like a dream. Is it my death it stands for, or the crowning of my faith? What matter? On, my neighing steed, sweep onward with the stream! Perchance it was the last sere leaf of my ill-omened fate That fell upon us even now. What matter? Speed away! From the four corners of the land are echoing the words, "Ideal, O free-born Ideal, halt not, halt not nor stay!" I worship thee! Now like a star thou shootest on thy course; Thou art as fleet, thou art as free, as is the lightning's flame; And through the wind and with the wind like eagles now we soar. I am thy knight, I am thy slave; oh, lift me to my Aim! Down from the summits of the rocks, the dread and cloudy peaks, The cataracts, the cataracts are falling in their might! Their currents white are pure, my steed, as thine own snow-white form, And their imperious downward sweep is savage as thy flight. But why now doth a shudder through all thy body run? Oh, what has chanced, my hero? Why do thy looks grow dark? Oh, turn thine eyes away from me, thine eyes with trouble filled; Past the horizons fly along, fly like a wind-borne bark! I heard the wailing and the cries, entreaties and laments, From ruined huts and cities that reached us on our way. But ah! what use in pausing all powerless before pain? Our task is to relieve it; then do not halt nor stay. Through the death-agony, my steed, we passed with tearless eyes. Oh, do not halt! Oh, do not stay! Brave be that heart of thine! From this time onward, I will burn Hope's torches blazing bright. To halt means death to us; pause not, O gallant steed of mine! Aloft on thy galloping form, full oft, in our journey ere to-day I have heard how thy swift, spark-scattering hoofs, as ever we forward flee. Have many and many a time crushed bones, that fell beneath their tread, And the skulls with their empty sockets dark gazed at me—didst thou see? I tell thee, under thy shoes I heard the skeletons break and crash, But I kept silence. My lips are dumb. Halt not, halt not, my steed! I will bury my sobs and sighs of grief in my soul's abysmal depths. Let nothing live but my anger hot! Pause not, but onward speed! Oh, pause not, falter not in thy course, wild creature of marble white! Tears will not banish the Pain of Life, nor drive out its woe and wrong. Nay, the Ideal shall toll, shall toll the bells of glowing wrath. The cranes, far flying, will call to us; oh, follow their distant song! But where does thy path lead? What is this? My steed, hast thou lost thy mind? The ashes! Oh, the desolate plains of ashes and ruins gray! Like fog the gray dust rises up to stifle and choke our breath. Oh, tear thy way through these frightful mounds, break through them and speed away! Lift up thy forehead, lift up thine eyes, let me cover them with my hand! Halt not, 'tis the Crimson, the Crimson dread; red blood beneath us lies. Across my face to blind mine eyes I have pulled my fluttering scarf; Halt not! What good would it do, my steed, to pause here with useless sighs? Ah, once, accompanied by my griefs, my lyre shed tears of blood; Weeping I hate from this time on; thou only art my soul. Thou breathest battle, for glory keen, and I am thy prince, thy slave! Thy form was worshipped by glorious Greece. Oh, lift me to my Goal! The sound of the wind is like a horn that is winded far away; The forests, ranged like troops of war, stood ready as we passed. At the wild ringing of thy hoofs, old hopes like giants woke; Old laws are crushed, old tears are shed, old sounds are dying fast. And in thy flight, at daybreak, on a lofty table-land, New giants, new insurgents, new heroes we shall spy. The sons of suffering are they, who in this hostile age Were born in blood, are wroth with blood, and wish in blood to die. When we see columns rolling up, armed with the hurricane, We by their side will march along the pathway to the Aim. Of glory and the crowning of the martyrs I shall sing; My lyre will play, that gallant day, my Torches burn and flame! The day has dawned, has dawned at last! I am thy knight, thy slave! The slope is difficult and steep, but, breathing heavily, Thou must fly on—one effort more, amid the fires of morn! I am athirst for victory, my noble steed, like thee. A few more ringing steps, my steed, and one last bound! and then What a procession, what a host, all glad and full of might! 'Tis Freedom's pioneers; their swords flash out life-giving rays, And Brotherhood they celebrate in morning's glorious light. Here may'st thou halt. Be blest, my steed! Worthy of God art thou! Tears fill my soul as mine Ideal I gaze on and admire. Thy triumph is the mighty law of beauty infinite. Lo, there six sombre centuries are standing, armed with fire! I, armed already, will arm thee. O'er my shoulder burns thy torch. They like the tempest wish to walk, under the dawning's glow, Laden with justice. Oh, the land is barren and athirst! Lo, from our flight the giant Hope sparks in the paths will sow! թարգմ.Alice Stone Blackwell թարգմանությունների այլ նշումների ևս կարող եք ծանոթանալ հետևյալ կայքում.http://armenianhouse.org/blackwell/armenia...s/siamanto.html Quote Link to post Share on other sites
gayan-ori Posted November 25, 2009 Report Share Posted November 25, 2009 Արմեն, ես բավականաչափ ազատ չեմ տիրապետում անգլերենին.Խնդրում եմ կիսել Ձեր տպավորությունները թարգմանության վերաբերյալ.կարելի՞ է դրանք համարել հաջողված: Quote Link to post Share on other sites
Recommended Posts
Join the conversation
You can post now and register later. If you have an account, sign in now to post with your account.