Nazel Posted October 9, 2008 Author Report Share Posted October 9, 2008 ТЕЛОХОРОНИТЕЛИ Охрана VIP-персон обеспечивает их безопасность от нас. Кто обеспечит нашу безопасность от охраны? В 00.40 (в ночь с 21 на 25 сентября) в центре армянской столицы, в модном кафе «Поплавок», был убит 43-летний Погос Погосян из грузинского района Ниноцминда. Убийством нынче мало кого удивишь — время, знаете ли, кровожадное, совсем неподходящее для вегетарианцев. Но это убийство совсем-совсем особое В этот день президент Армении Роберт Кочарян пригласил в «Поплавок» Шарля Азнавура послушать джаз, мелодии дудукиста Дживана Гаспаряна, музыку приехавшего на побывку из своего постоянного местожительства — Сан-Франциско — народного артиста СССР Константина Орбеляна. По свидетельству приятеля, атмосфера была на редкость умилительная — Дживан льет печаль, Шарль грустно уронил голову на руку, публика вся как бы просветленная от этого чудного вечера, тихого и теплого. За полночь VIP-персоны покидают помещение, а еще спустя несколько минут некий презентабельный господин в бабочке стал возмущенно кричать: «Что за страна! Рядом убивают, а люди слушают джаз! Я буду стоять до тех пор, пока сюда не явится английский посол!» Всполошились. Оказавшегося среди посетителей бывшего министра здравоохранения Гагика Стамболцяна подводят к потерпевшему, которого двое поддерживали под руки в туалете: «Он был совершенно белый, с посиневшими губами, его постоянно обливали водой». Из фрагментарных сведений очевидцев, просивших не называть их, вырисовывается следующая картина. Этот самый потерпевший в течение чудного вечера несколько раз порывался близко познакомиться то ли с президентом Кочаряном, то ли с Шарлем Азнавуром. Ну хотел и хотел, подумаешь. Его, разумеется, не подпускали к VIP-особам. Тогда он вроде бы спьяну или от легкомыслия веселой души сказал: «Привет, Роб» или «Трепачи», или что-то в подобном роде. Точно сие никому не известно. Кто знает, на что горазд сорокатрехлетний мужчина чудным вечером, когда в одной компании с самим президентом и с самим великим шансонье! Он мог и Шираза процитировать, и Есенина, если хотите, и даже Байрона, если бы знал. Но он слабо махнул рукой: «Привет, Роб» или «Привет, Шарль», и этим жестом он делал им прощальный привет или вообще прощался, как оказалось, со своей молодой жизнью. Кочарян со свитой ушел, и, похоже, кое-кто из его охраны, которой докучал этот беспокойный грузинский армянин, проводив шефа, вернулся в кафе, затащил Погоса Погосяна в сортир и стал бить смертным боем. Замочил. Потом были шотландец с бабочкой, «скорая», поспешное заметание следов и глупые версии. Одна из них, появившаяся там же по свежим следам преступления: «Этот парень был в большом восторге от президента и Шарля и от душевной радости получил инфаркт». Выходит, увидел Кочаряна — и умер. По словам некоторых посетителей, врачи «скорой» отчего-то тоже определили смерть от сердечной недостаточности. Без судмедэкспертизы. Царапины и синяки на голове, груди, ногах действительно имелись. В момент, когда назойливого посетителя увидел экс-министр здравоохранения, он был промокший до нитки — его окатывали водой не то для того, чтобы привести в сознание, не то для того, чтобы смыть следы крови. Так или иначе возбуждено дело по статье «Преднамеренное убийство». Парламентские силы, несмотря на свою разношерстность, едины в одном: это — убийство. Более того, руководитель дашнакской фракции заявил, что убитый являлся членом их партии и они будут держать под контролем ход расследования. Один из депутатов бросил реплику: «А если бы не был он дашнаком, отмолчались бы и самоустранились?» Что касается президента Роберта Кочаряна, то он до завершения следствия отстранил от исполнения обязанностей охранников, обеспечивавших его безопасность в тот самый вечер в кафе «Поплавок». Сейчас главу государства охраняют телохранители, ранее стоявшие на внешнем периметре. Теперь доподлинно известно, что в тот вечер в кафе развлекались-отдыхали более двух сотен ереванцев. Преимущественно элита. Бывшие и нынешние министры, в том числе и министр юстиции, композиторы и художники, депутаты Национального собрания. Сегодня у них клещами не вытянешь слова. Будто тень Остапа Бендера смутила душу вопросом: свидетелем кто будет? Безмолвен телефон следователя, воздерживается от комментариев и начальник Управления национальной безопасности, молчат даже те, кто без умолку верещал на всех телеканалах и радиочастотах. Отсутствие информации дает простор воображению оппонентов и приверженцев власти. Первые чеканят в духе старого римского легионера: дескать, где Кочарян — там смерть. Вторые простодушно журчат в мотиве «Мой ласковый и нежный зверь». Общественные авторитеты добровольно приняли обет молчания, равнодушны и сотни VIP-особ, чрезвычайно важных, именитых донельзя, восходящих и угасших звезд. Утомленных славой, вознесенных ветрами времени и поветрием сиюминутности. Они и есть самое опасное, ибо их безразличие делает из тело- хранителей душегубов. Телоистребителей. То ли в конце 97-го, то ли в январе 98-го начальник охраны тогдашнего президента Левона Тер-Петросяна генерал Роман Казарян (кличка Будо) устроил сам на себя… покушение и был изобличен. Бежал, до сих пор ищут. Много позже был осужден за убийство начальник охраны спикера армянского парламента. Знающие люди говорят, что он теперь разгуливает на свободе. А теперь вот черное дело члена службы безопасности действующего президента. Это что — рок? Это что — их так подбирают, чтобы — звериная сущность, неистребимое желание кого-то непременно замочить, застрелить? Если не кого-то, то хоть себя, изображая покушение на собственную жизнь? По замыслу, телохранители должны охранять высокое государственное лицо от нас, от неуправляемых из числа нас, а получается, что нас, в том числе и не совсем предсказуемых, следует защищать от них. Защита от защитников, опасность — от безопасности… Вы встречали что-нибудь подобное? Я — да. Иосиф ВЕРДИЯН 04.10.2001 Quote Link to post Share on other sites
Nazel Posted October 9, 2008 Author Report Share Posted October 9, 2008 «МОЧИТЬ В СОРТИРЕ» ПО-ЕРЕВАНСКИ О том, как в сортире ереванского кафе «Поплавок» в ночь с 24 на 25 сентября обнаружили труп, «Новая газета» рассказала в одном из последних номеров в корреспонденции своего собкора Иосифа Вердияна «Телохоронители». Напомним, что сорокатрехлетний Погос Погосян, судя по всему, стал жертвой сотрудников личной охраны президента Армении, проводившего свой вечерний досуг вместе с известным парижским бардом Шарлем Азнавуром в упомянутом кафе. Спустя несколько минут после ухода VIP-персон публика в ужасе нашла мертвеца Почти месяц прошел с того трагического вечера. Факт происшествия на все лады использовала оппозиционная пресса, работая на грани фола, порой унижаясь до прямого оскорбления президента. Одна из газет зло, но не без остроумия прокомментировала посещение главы государства картинной галереи: «Вчера Роберт Кочарян посетил Ереванскую картинную галерею. Жертв нет». А как идет следствие по делу? Я связался с известным адвокатом Рубеном Саакяном, представляющим интересы правопреемника Погоса Погосяна, жертвы скорбного инцидента. — Со дня на день ждем результатов судмедэкспертизы. Они позволят следователю правильно ориентироваться в деле. Пока я не владею достаточной информацией, на предварительном следствии права потерпевших и их представителей ограничены, они имеют право знакомиться со всеми материалами расследования лишь по окончании предварительного следствия. — Но в службе охраны работают офицеры. Неужели никто не признался в содеянном? — Насколько мне известно, нет. Нужны доказательства, дело это непростое. Один из крупных армянских юристов, предпочитающий анонимность, сказал автору этих строк, что не исключено воскрешение первоначальной версии о внезапном сердечном приступе, повлекшем летальный исход. Или же сработает схема, как бы подсказанная популярной кинокомедией, но с другим финалом. Поскользнулся. Упал. И — не очнулся. Если этот мрачный прогноз сбудется, то информация о завершении расследования вполне оправданно может быть названа «Делохоронители телохоронителей». Тем временем остается в силе указание президента об отстранении от исполнения обязанностей на время следствия двух сотрудников службы безопасности, находившихся в тот вечер в кафе «Поплавок». Прочие детали малоинтересны, ибо попахивают мелким жульничеством: близкие потерпевшего утверждали, что в кармане покойного находилось 5000 долларов, а милиция обнаружила половину указанной суммы и т.д. Чем закончится эта печальная история? Я мог бы сказать нечто вроде «поживем — увидим», «время прояснит» или что-то подобное. Однако предпочитаю задать риторический вопрос: а чем кончаются такие истории? Тоже мне, маленький секрет для большой компании. Иосиф ВЕРДИЯН, наш соб. корр., Ереван 22.10.2001 Quote Link to post Share on other sites
Pandukht Posted October 12, 2008 Report Share Posted October 12, 2008 ПОХВАЛА МАНУСКРИПТУ Говорить об истории Матенадарана — все равно, что описывать историю истории. Создаваться начал в пятом веке при резиденции Верховного патриарха Армении, в Эчмиадзине. Век пятый, шестой, десятый... Библия, эпос, страх перед молнией, церковная темень, магнетизм алтаря. И рядом с евангелическими рукописями ровесники им — сочинения по астрономии и философии. Отважный старец Ширакаци со страстной проповедью о шарообразности Земли, с первым дошедшим до нас учебником «Арифметики». «Человеческая природа создана богом свободной, — вслух думал Мхитар Гош, автор первого светского «Судебника», — зависимость же от господ возникла из-за нужды в воде и земле». В XII веке мыслитель в положении прав фиксировал несправедливость. Великий труд заключен в вековых рукописях. Велик он содержанием и тонкой иллюстраторской работой. Велик подвижничеством мастеров-каллиграфов и ценностью накопленного опыта. Велик и самоотверженностью народа его сохранившего. Тем полнокровней и живей философская и эстетическая мысль, чем больше артерий ее питают. Национальный частокол отчужденности обрекает на худосочие. Эту непреложную истину еще раз доказывает история становления и развития армянской культуры. Местопребывание матенадаранских рукописей — армянская земля, перо же их создателей не знает границ. Читаешь имена и будто совершаешь путешествие по древним странам: Иосиф Флавий, Сократ, Аристотель, Платон, Филон Александрийский, Галилей, грамматик Дионисий Фракийский. Геометрия Евклида, советы Гиппократа, Галена, рецепты Авиценны и Абдул Фараджа... Все бережно и любовно собрано и хранится со времен оных. С пятого века начиная, армянские переводчики перекладывали на родной язык сочинения и трактаты иноязычных авторов. Благодаря этим переводам до нас дошли утерянные оригиналы сочинений Филона Александрийского, трактат Зенона «О природе», «Опровержение» Тимофея Элура, «Хроника» Евсения Кесарийского, «Антиохские эскизы». И хоть абсолютное большинство рукописных единиц на древнеармянском языке, Матенадаран располагает 2463 рукописями на арабском, персидском, греческом, польском и других языках мира. Желтые, иссохшиеся книги-старушки — первые письменные монологи интеллекта, первое философствование ума, его заблуждения и ошибки, и его светлые взлеты. Древний манускрипт — это пракнига. И она нам дорога не только как свидетель человеческого поиска Истины и Добра. Дороги и близки сердцу современника явственно ощущаемая в рукописях страждущая душа и вечная устремленность людей к совершенству. Глас, зовущий к подвигу. «Смерть неосознанная есть смерть, смерть осознанная есть бессмертие» (историк пятого века Егише). Завитки букв и суровые росчерки пера доносят до нас гул ропота и мятежа, мерную речь начетчика, ликования народа-победителя и безмолвие покоренных. Письмена на телячьих шкурах повествуют о бесконечной тревоге совести, потрескавшаяся, обожженная по краям рукопись поет о прелести любви и женских чарах. — У нас, — рассказывает заместитель директора Матенадарана Бабкен Левонович Чукасзян, — три сектора: научной библиографии, изучения и публикации рукописей, рожденных до XII века, и сектор изучения и публикации текстов и архивных документов XIII-XVIII веков. Этим заняты научные работники — профессора, кандидаты наук. Кроме того, создана лаборатория реставрации и лечения древних рукописей. Огромного внимания и забот, бережного ухода требуют манускрипты. Но Матенадаран видит главную цель не только в сохранении богатств, их систематизации и исследовании. Сотрудники уникального книгохранилища готовят экспедиции, ведут переписку с союзными и зарубежными организациями, отдельными лицами в надежде выявить новые адреса армянских рукописей, убедить в необходимости сохранения письменных памятников в лоне Матенадарана. Даже колофон (памятная запись-концовка рукописи), — продолжает Бабкен Левонович, — многое подскажет специалисту. Надо ли говорить о бесценности цельных манускриптов? 15 столетий матенадаранские рукописи странниками блуждали по свету, уходили в изгнание, оказывались в плену у неразумных владельцев. Пылали в кострах, и к человеческому праху прибавлялся щепоток другого — рукописи. Они в полной мере разделили тяжкую и славную, скорбную и великую судьбу народа. 15 веков и шесть десятилетий. Сопоставимы ли эти величины? Но за шестьдесят лет Советской власти совершилось то, что не смогли сделать полтора горьких тысячелетия. Расцвела земля Армении, возродился к жизни маленький угнетенный народ. И щедро распахнул врата сокровищницы древних рукописей — Матенадаран. Иосиф Вердиян, из очерка "О слове", 1980 г. Quote Link to post Share on other sites
Pandukht Posted October 13, 2008 Report Share Posted October 13, 2008 (edited) ГЛАЗАМИ ДРУЗЕЙ, И ЕЩЕ ЭСКИЗЫ Вечером, после митинга, в городском саду эриванская молодежь показывала танцы сасунских армян, нечто совершенно исключительное по оригинальности и красоте. ...Танцы сасунских армян не поражают затейливостью и разнообразием фигур и не стремятся к этому, в них есть нечто другое, более значительное и глубокое... Никогда я не видел и не мог представить себе картину такой совершенной слитности, спаянности многих в едином действии... «Сколько талантов вызвала к жизни наша эпоха, сколько красоты воскресила живительная буря революции!» — думал я по пути из Эривани. М. ГОРЬКИЙ. 1928 г. Сквозь все творчество Героя Социалистического Труда Николая Тихонова могучим ключом бьет армянская тема — тема любви к нашей республике, ее истории и народной судьбе, ее необыкновенным обитателям, трудом своим излечившим раны земли. Как весомое дополнение к собственным творениям лежат на весах тихоновского творчества переводы армянских литераторов и из армянской народной поэзии. В лучших переводах поэт бережно доносит до русского читателя высокий дух и красоту армянской поэзии. Москва, 1971 год. Кабинет. На стенах — снимки черно-белых гор, хачкар, картины художников. Многое из них напоминает Армению. Тихонов вспоминает свой первый приезд в Ереван, встречи с жителями горных деревень, энтузиазм переустройства, которым тогда была охвачена молодая республика. — Жил я в свой первый приезд на улице Астафьевской, у родственников Александра Таманяна. В первый же вечер засиделся с Сарьяном в кафе до полуночи: новая обстановка, восточный колорит, сазандари, приятные собеседники. Возвращался домой поздно, особняк не запомнился. Потеряв надежду найти дом,. я лениво прохаживался по улице, проклиная свою неосмотрительную засидку в кафе. И вдруг осенило: ведь на ставнях дома вырезано сердце! Так и окрестил дом в душе: «Сердечный». Впрочем, эпитет подходил в переносном смысле... — Я в конце шестидесятых годов побывал в Ереване, — продолжает Николай Семенович, — город неузнаваемо изменился. Раньше на улицах прыткие мальчишки выкрикивали: сары джур! сары джур! Теперь на каждом шагу фонтанчики холодной воды. Она у вас лучшая в Европе, лучше даже венской. Ереван вырос, раздался в плечах. От той нищей, захолустной Эривани не осталось и следа. Главное мне видится не только в том, что республика поднялась, возродилась, словно птица Феникс из руин и пепла, но и поделилась с человечеством веками накопленной культурой, великими духовными ценностями. Я всегда в шутку говорю, что Армения как колыбель культуры должна быть человеческим заповедником. Армения созвучна песенной душе советских поэтов и писателей. В разное время тропа любви и преклонения приводила в нашу республику К. Паустовского и М. Кольцова, И. Эренбурга и П. Павленко, Л. Славина и Ф. Абрамова, Е. Евтушенко и В. Звягинцеву... Николай Тихонов эту тропу назвал дорогой от сердца к сердцу: «Узы дружбы, связывающие наши литературы, — это крепкие, проверенные временем и всеми испытаниями, узы. В Ереван издалека не приходят пешком, как и вообще в Армению. Но кто захочет пережить незабываемое, тот, как в старину, пусть пройдет от ручья к ручью, от селения к селению, от города к городу, через долины и горы, — и он не пожалеет об этом. Наоборот, он будет всю жизнь помнить эту дорогу от сердца к сердцу!». «Поэт Исаакян первоклассный. Может быть, такого свежего и непосредственного таланта теперь во всей Европе нет». А. БЛОК. 1916 г. Москва, 1978 год. В гостях у Ираклия Андроникова. — Отец мой, как адвокат был тесно связан с армянами. Не раз в Петербурге он выступал на процессах, сопряженных с армянскими делами. Помню его рассказ о встрече с Комитасом. Поводом послужил акт о конфискации имущества армянских церквей царским правительством в 1903 году, вызвавшим массовые волнения среди кавказских армян. В Эчмиадзине отца познакомили с композитором, который на фисгармонии исполнил для гостя вступление к «Лоэнгрину» Вагнера, свои обработки народных мелодий. Отец частенько вспоминал Комитаса, говорил о нем с высоким уважением... «Почему Вагнер? — подумалось мне, когда умолк Ираклий Луарсабович. — Сказались годы берлинской учебы или тоска, безысходность человеческой мечты, чистота помыслов в «Лоэнгрине» отвечала его тогдашнему состоянию духа?» Как известно, Комитас свободно говорил по-русски, питал огромное уважение к русской музыкальной школе. Тогда, в квартире замечательного советского литературоведа, я пожалел, что с гениальным композитором встретился не сын, а отец-Андроников. Вспомнились комитасовские мелодии, старая запись голоса великого музыканта, провозгласившего «Армянин имеет свою самобытную музыку», мелодии, в которых скорбь и надежда, нежность к живому, истинно народные песни, вьющиеся около сердца. «Ираклий Андроников блестяще описал бы Комитаса, — наивно думалось дальше, — и блестяще показал бы его в черной сутане с ниспадающими складками, с головой несколько как бы запрокинутой назад, грустно-тревожным взглядом, теряющимся в дальней дали...». Теперь передо мной лежит четвертое издание книги И. Андроникова «Лермонтов. Исследования и находки» с надписью «На память... После разговора о Комитасе. Хорошего разговора!». Комитас озвучил армянскую судьбу. «Армения — это край искусства. Стоит посмотреть на развалины храма V века, на скульптуру средневековья или, много позднее, на портреты Овнатаняна в картинной галерее Еревана, увидеть собрание древних миниатюр, чтобы понять не только творчество Сарьяна, но особенности армянского глаза, веками воспитанного на подлинном искусстве». И. ЭРЕНБУРГ. 1966 г Иосиф Вердиян. Из очерка "О слове", 1980 г. Edited October 13, 2008 by Pandukht Quote Link to post Share on other sites
Pandukht Posted October 14, 2008 Report Share Posted October 14, 2008 (edited) КРАСОТА ДРЕВНЯЯ, ВЕЧНАЯ Армению нередко называют музеем под открытым небом. Действительно, она щедра на памятники архитектуры незапамятных времен, ее площади увенчаны мемориалами и монументами, гранитными постаментами, которые держат на себе и несут в века, в грядущее память о тех, кто могуч и прекрасен духом. Но музей ассоциируется с тихими залами, экспонатами, отторженными от внешней суеты посетителей стеклом. А памятники на земле армянской можно смело назвать действующими. Вот герой национального эпоса Давид Сасунский; вот под сенью пышных парковых деревьев любимый народом литературный персонаж Пепо; вот стойкий Шаумян, который мечтал о единственной звезде на небосклоне, — красной пятиконечной; вот набатные колокола Сардарапатското мемориала; вот тонкий белокаменный профиль бессмертного певца Саят-Новы: Не всем мой ключ гремучий пить — особый вкус ручьев моих! Не всем мои писанья чтить — особый смысл у слов моих! Не верь, меня легко свалить — гранитна твердь основ моих! Вечен отважный порыв юноши Давида Сасунского, дерзость вольнолюбия рыбака Пепо, неувядаем революционный облик Степана Шаумяна и несмолкаем бой колокольни и чистый звон высоких поэтических строф... Потому и по сегодня горяча память, что ничто не забыто, все — в сердце народном. И если как киноленты намотать дороги Армении и продемонстрировать на экране, то глазу предстанут сотни родников-памятников в честь погибших в Великую Отечественную бойцов. И если отверзать уста немых камней в ровной кладке стародавних стен, то они заговорят о мастерах, из глыб сотворивших совершенство. Потому и по сегодня горяча память, что нетленны и никогда не остынут страсти человеческие, породившие гениальные росписи Тороса Рослина, жгучие, как ожог, сарьяновские холсты, неповторимые хачкары и еще много других чудес света. Армения советская обрела постоянную культуру: пришел конец случайной жизни разрозненных трупп покорявших мир талантливой игрой актеров, но терпевших не одни акты унижений. Во дворце кровожадного деспота султана Гамида, вспоминал народный артист СССР Ваграм Папазян, существовал театр, куда приглашали разных «потешников», от третьестепенных затейников с бубенцами и медведями до Сары Бернар, дабы развеять тоску «тени аллаха», «ока и уха пророка». Однажды пригласили и армянского артиста: «Я начал представление, твердо памятуя, что в этом театре выход намного уже, чем вход, по крайней мере, для актера-армянина...». «Даже спустя годы, — пишет Папазян, — в республиканской Турции не удалось осуществить чаяний армянской общественности. Национальный театр может быть создан лишь самой нацией, а какой нацией были армяне в чуждой им Турции! Театр — верное зеркало жизни народа, его сердце и совесть...» В блокадном Ленинграде армянский трагик потрясал зал терзаниями короля Лира: «Меня задушит этот приступ боли! Тоска моя, не мучь меня, отхлынь! Не подступай с такою силой к сердцу!», - веселил ополченцев, защитников, ослабевших от голода горожан, похождениями плутоватого Труффальдино, а стекла дребезжали от грохота вражеской артиллерии и взрывов бомб, и никто из публики не покидал своего места, потому что актер вкладывал личный гнев в гнев прозревающего старика, и свою веру и оптимизм в смех над лукавым слугой. А, гримируясь под мавританского полководца, он чувствовал жуткое изнурение и видел, как непомерно просторны стали одеяния героя на исхудалых плечах. И эти страшные годы в окруженном фашистами городе на Неве Папазян позднее вспоминал как «счастливейшие моменты жизни». Это слова актера-бойца... Непостоянные, порой бродячие труппы армянских артистов обрели постоянный государственный кров в 1921-м. Чистое зеркало народной жизни по сей день отражает надежды и чаяния человека, его тревогу за судьбы планеты, его негаснущие чувства любви... Сундукяновский театр обрел младших братьев — русский драматический театр им. Станиславского, азербайджанский, театр музкомедии, театр юного зрителя, Ереванский драмтеатр. А еще ленинаканский и кироваканский театры, другие городские и районные. Шире стала армянская сцена и многолюдней театральный зал взыскательной армянской публики. И спектакли играются не для «тени», даже аллаха, а для живых и темпераментных людей, кои сами герои и сами творцы. Так что, скажем смело: это и овладение скрипичным ключом детьми некогда забитых крестьян, и полотна безвременно ушедшего от нас сына джаджурского крестьянина Минаса и ленты Генриха Мальяна, и Академическая капелла народного артиста СССР Оганеса Чекиджяна, завоевавшая мировую славу и народное признание. Многое другое, обозначаемое скупым и примелькавшимся словосочетанием «расцвет культуры». Аветик Исаакян, обращаясь к счастливой родине, говорил: «Тебя я вижу новую и ясную, с чертами древней, вечной красоты». Метафорично выражаясь, древняя медлительная струя мудрости слилась с могучим, фонтанирующим родником народных талантов горного края. Дом народного творчества, коллективы художественной самодеятельности — показатели раскрепощенного художественного творчества масс, культурный потенциал, росту которого нет предела. Картины, написанные художниками-любителями, украшения народных умельцев, вдохнувших молодую жизнь в традиции, унаследованные от старых армянских варпетов, гончары, оживляющие мертвую глину тонкими продолговатыми пальцами художника и буйной фантазией, мастерицы карпетов, переносящих на суровое полотно жаркие краски родных камней... Рисуют преклонных лет люди и совсем еще дети. Я видел картины умудренных прожитыми годами семидесятилетних стариков - любителей живописи, акварели юных в Ереванской детской картинной галерее, и вот какая мысль осенила: водит кистью не зрелость, а восхищение, которому все возрасты покорны. Сердце не только группа мышц, объект изучения кардиологии; сердце — страсть человека, его чувства и темперамент. Отсюда — живописный отклик на жизнь: пир, торжество красок на холсте, веселый бег карандаша по бумаге... Искусство Армении живо и бессмертно. И земля армянская никогда не оскудеет талантами. Художник — эхо своего времени. В его творчестве находят отзвук замечательные свершения в народной жизни. А большие явления, известно рождают темы значительные, крупномасштабные. Кинорежиссер Генрих Мальян сделал фильм «Наапет» — художественно осмыслил духовный подъем армянина; Левон Токмаджян одушевляет мертвую материю — холодный камень, чтобы воплотить в нем человеческий поиск прекрасного, его радости и страдания; Эдгар Оганесян написал оперу-балет «Давид Сасунский». Эпический герой призван показать безбрежность и мощь человеческого духа. «Я люблю эту мудрость веков, Лебединые женские пляски, Медь горячих тяжелых стихов И полотен сарьяновских краски» — это восторженное признание в любви Веры Звягинцевой звучит как аплодисменты искусству Армении, ее прекрасной стати с «чертами древней, вечной красоты». И снова прикоснемся к истокам, медлительным струям мудрости. Под стеклами матенадаранских залов покоятся благородные сочинения. Я видел, как смотрят рукописи посетители. Они смотрят так, будто вглядываются в зеркало. Что отражает оно — зеркало прошлого? Смиренный лик согбенного переписчика, выводившего в жутком мраке древних ночей вязь армянских букв, четкие линии старославянского, взлеты и неожиданные падения арабских знаков, аскетический шаг незнакомого мне древнего словесного рисунка… Тянется строка, ведомая рукой каллиграфа. И нет остановки каравану мудрости — лишь препинание на мягком полукруге запятой да передышка — двоеточие. Познание бесконечно... «Познать мудрость и наставление, понять изречение разума; усвоить правила благоразумия, правосудия, суда и правоты, простым дать смышленность, юноше — знание и рассудительность», — напутственные слова, коими открывается первая страница армянской книжности. Иосиф ВЕРДИЯН Edited October 14, 2008 by Pandukht Quote Link to post Share on other sites
Pandukht Posted October 15, 2008 Report Share Posted October 15, 2008 (edited) КРАСНАЯ СТРОКА Эпидемии, голод, разруха... Но воля к жизни сотворила достойное бытие, не дав погаснуть головешке первого очага. Человек остался верен очагу, связывал с ним продолжение рода, черпал силы. Он всегда верил и верит в надежность непреложных понятий: дом, семья - очаг человека, Родина - очаг народный, Земля - человечества очаг. Нет лучшей доли, чем ощущать каждой живой клеткой курение мирного и уютного дымка над родным очагом. Народам, и армянам в частности, веками грезился прочный очаг, не поддающийся разору. Такой фанатичной, едва ли не исступленно-обостренной жажде родного крова объяснение, - в прошлом. Песнь об очаге нашем - суровая проза истории и экономической географии. И баллада о чудотворном возрождении. Площадь, истыканная островерхими скалами, пространство, на котором разлеглись могучие горы. Здесь узрели, выражаясь по-современному, сферу своих жизненных интересов римские императоры и парфянские цари, жадные до чужого сельджуки, ордынцы, всадники на арабских скакунах. Словами Энгельса сказать - угнетенный армянский народ метался между Сциллой и Харибдой деспотизма. Этот пятачок на карте древнего мира вполне сходил за стадион, где шла кровавая игра в одни ворота. Но «народ, который хочет жить, не умрет». Он не погиб: рассеченный надвое кривым ятаганом, он рассеялся по белу свету. Массовый народный поток устремился к первому очагу своему - Араратской долине, в русскую Армению. Армяне начали жизнь с красной строки. Иосиф Вердиян. Отрывок из очерка "Песнь об очаге", 1980 г. Edited October 15, 2008 by Pandukht Quote Link to post Share on other sites
Pandukht Posted October 16, 2008 Report Share Posted October 16, 2008 ВЕЛИКОЕ ТЕПЛО Нравственная стойкость человека в Памяти. Он помнит - он должен помнить, иначе обнищает духовно — и ласковые руки матери, и золотую поэтическую строфу, и - сознательно и безотчетно - свое предназначение творца на земле... И гневной памятью сохраняет трагические отметины истории - инквизицию, жуткие ночи фашистского разгула, истребления мирных народов. Память сродни колодцу, на дне которого плещется светлая вода. Ты вглядываешься в нее, и на дрожащей глади отражается твой облик, но впечатление, будто из глубины веков на тебя пристально смотрит предок. Глаза, обращенные из прошлого в настоящее. И ты черпаешь чистую воду, чудодейственную, придающую словно бы мифическую силу. Потому что это прошлое - твои корни и твоя крона, и чем больше, глубже осознаются корни, тем сильнее нравственное сродство поколений. Ведь сегодня в наших рядах гомеровская мудрость и пушкинская милость к падшим, терьяновская нежность и мужество орлеанской девы... Ни одно доброе звено не должно выпасть из нравственной цепи времен. А скрепляет эти звенья - Память. Добрая память, которая помогает жить и творить, закладывать великий духовный код в мир входящему. «Гордиться славою своих предков, - писал Пушкин, - не только можно, но и должно». Именно отражение памяти созидающей в родных названиях жилых массивов и поселков - Малатия, Нор Ареш, Себастия, Зейтун, Киликия... И еще Нор Аджн - живое, дышащее продолжение мертвого Аджна, оставшегося лишь на сумрачных снимках да горячих сердцах. Биография этого рабочего поселка Наирийского района такова: он родился в 1968 году вокруг завода точных технических камней. Построили завод, построили жилые дома. Обыкновенная последовательность: цех, дом, дерево перед домом, детсад, поликлиника. Дальше, как повелось, - кинотеатр. Дворец культуры, комбинат бытового обслуживания. Поселок обрастал атрибутами населенного пункта. И оброс солидно, хоть и торопливо. Теперь здесь имеются музыкальная и художественная школы, несколько детсадов и средних школ, стадион, больница, плавательный бассейн. …Нор Аджн означает «Новый восход». Как нельзя точно название отвечает содержанию. Нор Аджн, как память о потухшем очаге, взошел на армянской земле добрыми всходами возрождения. В 1973 году на средства жителей по проекту народного архитектора СССР Р. Исраеляна в поселке возвели памятник из красного туфа. В честь героических соплеменников. В цоколе мемориала размещен музей. Немудреные экспонаты, панорама Аджна, предметы быта - медные чайники, плошки, мыльницы, молоток, щипцы, огромный казан, часы с цепочкой, защитник города по ним следил за временем, они отсчитывали последние минуты отважных сограждан. И еще несколько нумизматических раритетов, кинжалов, одна сабля с ножнами, газетный лист «Аджн» марсельского выпуска 1928 года, книги по истории героической обороны, аргентинская фотография, на которой запечатлено торжественное собрание «Союза нораджнцев», посвященное 150-летию революционера-демократа Микаела Налбандяна. И очень много снимков - отдельных, групповых. Упрямый взгляд, лихо закрученные усы, дуло винтовки торчит из-за плеча – крестьянин такой-то, храбрый защитник; добровольцы числом около ста, похожие друг на друга - мобилизованные на оборону родной земли отмечены общей печатью решимости отстоять каждую пядь; сироты, подростки, в центре - преклонных лет седой мужчина с бородкой клинышком; футбольная команда - это снято в мирные дни... Я задаю себе вопрос: к чему подробно описывать эту любительскую экспозицию? Были и не были. Нет, никто, ничто не забыто. И жадно строя и отстраиваясь, преобразуя каменные плоскости в плодородные земли, серую скалу в цветущий куст, создавая очаги жизни, соотечественник помнит то, что было, и сравнивает с тем, что есть и будет. …Перед уходом я с незначительными сокращениями переписываю в блокнот текст, встречающий посетителя музея на русском, армянском и английском языках. «8 месяцев ожесточенной борьбы за жизнь и свободу при героической обороне Аджна стали одной из самых волнующих страниц истории армянского народа. Поверив лживым обещаниям англо-французских империалистов о создании Киликийского армянского государства под опекой Франции, 6000 аджнцев, спасшихся от геноцида 1915 года, вернулись в Аджн, полные решимости начать новую жизнь на руинах сожженного города. Но радоваться им пришлось недолго. Французы предали своего «маленького союзника», оставив беззащитный народ на произвол судьбы. Кемалистская армия уничтожила армянские города и села. Героически пали Мараш, Зейтун, Айнтап и Урфа. В начале марта 1920 г. Аджн оказался в смертельном кольце. Невооруженные, страдающие от голода аджнцы решили стоять насмерть, 600 отважных бойцов, вооруженных самодельными винтовками, под предводительством Саркиса Дебеджяна 220 дней сражались с десятками тысяч регулярных войск... 15 октября 1920 г., истощенный неравной борьбой, Аджн пал. За одну ночь погибло почти все население города, из 6000 спаслось лишь 400 человек». Выходим на солнечный свет, и меня осеняет - сопоставить фотографии аджнцев и нораджнцев. Внимательно разглядываем снимки на витрине местного фотоателье. Нораджнцы смотрят в объектив улыбчиво, спокойно: мальцы, потешно вылупившие глаза, красивый женский профиль, благородное лицо старого человека, парень в матросском бушлате, молодожены... Армянский рабочий поселок счастлив, уверен и горд… Иосиф Вердиян. Отрывок из очерка "Песнь об очаге", 1980 г. Quote Link to post Share on other sites
Pandukht Posted October 17, 2008 Report Share Posted October 17, 2008 (edited) ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА ИОСИФА ВЕРДИЯНА Отрывок из неопубликованного интервью автора с Мариэттой Сергеевной Шагинян. — Какие интересные встречи Вы имели за границей? - В последнее десятилетие мне приходилось выезжать за рубеж почти ежегодно — в основном в капиталистические страны. Из этих поездок выросла книга «Зарубежные письма», выходящая уже пятым изданием, и каждый раз с новыми дополнениями. В этих поездках я редко встречалась с писателями Европы, а с армянскими зарубежными писателями ни разу не довелось встретиться. Две встречи с соотечественниками, живущими за рубежом, запомнились больше всего. Несколько лет назад по приезде в Лондон я получила приглашение на обед в армянскую семью с английской фамилией Эпрехемен. Это была семья Абрамянов, переселившаяся более ста лет назад в Англию. Она состояла из старушки-матери и трех сыновей: крупного бакалейщика, музыкального репортера газеты «Санди таймс» Феликса и коммуниста Френсиса (Фрэнка), тогда бывшего секретарем профессора Бернала, теперь он, кажется, работает редактором одного из научных английских журналов. С ним мы подружились, и он бывал у меня, в Москве. Десятилетия жизни на чужбине не изменили мать этого семейства, она осталась истинной армянкой, говорила на родном языке, соблюдала национальные обычаи. У нее в садике росли рехан, тархун, киндза, угощала она меня вкуснейшим армянским обедом с мацуном. Надо сказать, что именно армянская женщина-мать-«майрик» — в далеких чужих странах сохраняет верность армянским традициям в быту, обычаях, вере. Верность своей крови. А еще, будучи в Италии, я постоянно встречаюсь с моим кузеном - крупным художником Григором Шелтяном, чья «Мадонна» стоит в алтаре Эчмиадзинского собора и чью выставку видели в Москве. Edited October 17, 2008 by Pandukht Quote Link to post Share on other sites
SAS Posted October 17, 2008 Report Share Posted October 17, 2008 А еще, будучи в Италии, я постоянно встречаюсь с моим кузеном - крупным художником Григором Шелтяном, чья «Мадонна» стоит в алтаре Эчмиадзинского собора и чью выставку видели в Москве. Разве в Эчмиадзине не Мадонна Вардгеса Суренянца стоит? Quote Link to post Share on other sites
Pandukht Posted October 17, 2008 Report Share Posted October 17, 2008 Разве в Эчмиадзине не Мадонна Вардгеса Суренянца стоит? Не буду спорить, потому что не знаю. В очерке написано так - наверно, неспроста. А может уважаемая Stefi знает точно? Quote Link to post Share on other sites
Pandukht Posted October 18, 2008 Report Share Posted October 18, 2008 (edited) ЗАПИСИ В БЛОКНОТЕ 1978 год, октябрь. Заключительный концерт, посвященный празднованию 150-летия вхождения Восточной Армении в состав России. Выступает народная артистка СССР, лауреат Ленинской премии Людмила Зыкина. — В прошлом году я гастролировала в Лос-Анджелесе. Выхожу на сцену, зал набит битком. И где-то с передних рядов раздаются истерические выкрики хулиганствующих антисоветчиков. Другие возмущаются поведением молодчиков, шикают, словом, шум, гам. Стою и выжидаю. И вдруг слышу могучий зрительский хор: «Давай, Люда-джан, начинай!» То были местные армяне, которые Советскую Армению, Россию, Советский Союз воспринимали слитно, в одном кадре, олицетворявшем родину. Оперный зал, стоя, аплодировал замечательной певице. 1979 год, май. Советский дипломат, работающий в ООН, получил письмо, в которое была вложена фотография. «Я стар и немощен, я не могу приехать в Советскую Армению. В пятнадцатом году вместе с другими сиротами очутился здесь, за океаном. Мытарствовал — долгая история... Прошу самую малость: показать Арарату эту карточку. Чтобы глаза мои видели его вершину...». Ностальгия, тоска по очагу. Он хотел с фотографии взглянуть на гору, он хотел сказать: я жив, твой сын, Айастан, и никогда не забуду дом, где родился. 1977 год, декабрь. Мне хотелось одним единственным, точным словом обозначить восприятие Оганесом Чекиджяном Советской Армении. Разговоры вели продолжительные и о музыке, и о друзьях-товарищах, и о приезде в Советский Союз. Знал уже биографию блестящего маэстро назубок, не было того, единственно верного слова, выражающего душевную метаморфозу репатрианта... И однажды он сказал просто и мудро: «Вот стоит дерево, я чувствую — растет мое дерево». 1975 год, август. Раннее утро. Мы за городом. Везем друзей очаровывать республикой. Дорога вьется, поднимаясь все выше, и с каждым ее поворотом все новые виды открываются взору. Одно неизменно — Арарат. Только в особенно крутом вираже на миг теряешь этого сопутчика и не веришь, что его нет рядом, и с недоумением оглядываешься: неужто отстал? Машина вынырнула из шоссейной петли, и вновь он рядом. И сколько ни мчись, расстояние между тобой и им не уменьшается. Мы останавливаемся, и приглашаем гостей выйти из машины. Перед вами Арка Чаренца. Два старичка — он и она — стояли под Аркой и тихо плакали. Потом мы спросили их, кто они, откуда. Армяне (это было ясно), из Австралии. Держат крошечную бакалейную лавку. Всю жизнь копили деньги, чтобы приехать сюда. Но ради этого часа стоило плыть по океану, преодолевать самолетом континент. Теперь они вознаграждены за все. — Щедрая родина, — заплакала вновь старушка, — она делает счастливыми даже заблудших своих детей. Один вопрос Уильяму Сарояну. — Каково значение Советской Армении для зарубежных армян? - Мы — народ горный, вольнолюбивый, покорить наш дух не удалось никому. Армянский народ отстоял свою самобытность, великие культурные ценности. Наша древняя культура известна всему миру, она — наша гордость. Армения растет сегодня, творит на своей свободной и счастливой земле. Этого отрицать никто не в силах. Я рад успехам моих соотечественников. Я родился не здесь, но не могу прожить без этих камней, архитектуры моего народа, это — моя родина. Я чувствую постоянную потребность приобщения к моей древней земле. Не будь Советской Армении, зарубежные армяне через несколько десятилетий ассимилировались бы. Душа их здесь. Советская Армения — их душевное здоровье. Она надежда и мечта рассеянных по свету армян, ибо на этой земле хранится национальный очаг и от его огня греются и те, кто находится далеко от него. Ее здоровье, красота и величие поражают всех. Для меня, зарубежного армянина, Армения, моя Армения — невыразимая радость и счастье. Иосиф Вердиян Edited October 18, 2008 by Pandukht Quote Link to post Share on other sites
Pandukht Posted October 19, 2008 Report Share Posted October 19, 2008 (edited) ДОРОГА ЖИЗНИ «Крунк» — песнь песней. Это сравнение принадлежит поэту Геворгу Эмину. Точность поэтическая и историческая. Песнь изгнанника о журавле звучит с давних пор, щемя душу чужбинной печалью. Крунк! Куда летишь? Крик твой — слов сильней! Крунк! Из стран родных, нет ли хоть вестей? Стой! Домчишься вмиг до семьи своей. Крунк! Из стран родных, нет ли хоть вестей? Наши светлые мечты журавлем парят в поднебесье — отчего так? Отчего самая грустная из народных песен едва ли не самая массовая? От того, что все еще за порогом Дома родного миллионы сыновей и дочерей. А репатриация началась в массовом порядке сразу же после установления Советской власти в Армении. В 1924-ом потянулись к большому очагу первые караваны скитальцев. Михаил Кольцов в «Правде» в те годы писал: «Приходится с армянским трагиком из Парижа изъясняться по-французски, с армянским беллетристом из Нью-Йорка договариваться по-английски, с музыкальным критиком из Вены спорить по-немецки. А для хозяина, что так отечески меняет чашки у спорщиков, — надо вспомнить хоть несколько турецких слов. Здесь люди из всех стран, сюда все дороги ведут друзей армянских тружеников». Дорога возвращения стала воистину дорогой жизни. В родном языке появились новые понятия «спюрк», «зарубежный армянин». Репатриант... Это слово заносилось в официальные бумаги, оно ложилось в графу чеканом былой скорби, но не привилось к народной речи. Теплая волна чувств выплеснула другое — братья. Братья по горю стали братьями по счастью. Армения восставала из тысячелетней пыли, прочерчивая небо высоковольтными линиями, раздаваясь в плечах новостроек, примеривая рабочую спецовку созидателя. Сарьяновской кистью и чаренцовским пером она писала свою новейшую историю. Республика приютила сотни тысяч зарубежных армян, дала им кров и работу. Повсюду, в любой точке республики, да и страны, живут тысячи приезжих — делают станки в Чаренцаване, выращивают виноград в Араратской долине, лечат больных, учат детей в горных селах... И много строят. Возводят очаги. Об одном из приезжих армян мне рассказали несколько лет назад. Изящный, улыбчивый, мягкий, всегда поигрывающий тростью, пересыпающий армянские слова французскими, он был очень экзотичен в нищем селе. Школы Цовагюх не имел. Никогда. И хоть рабоче-крестьянская власть построила школу даже раньше здания сельсовета, когда в село пришел Ерванд Овасепян, школы еще не было. Он собрал всех босоногих цовагюхских мальчишек и девчонок и, близоруко щурясь и беспрерывно поправляя пенсне, объявил: — Как в Платоновой академии, будем заниматься на открытом воздухе. И с тех пор его высокую фигуру в клетчатом пиджаке можно было видеть лишь в центре пестрой ватаги ребят. Вот учитель и ученики у самой синевы Севана. Быстрые взмахи тростью — на мокром песке появляются буквы. Вот хор малышей под единственным в селе деревом во дворе дедушки Асканаза. Мелькает трость, вроде дирижерской палочки, ученики постигают основы композиции. Первое слово просвещения, прозвучавшее в армянском селе, было «Платонова академия». Потом ученики узнали: Сорбонна — университет их учителя. Свет знания хлынул из самых сильных источников. — Проучившись четыре года, - вспоминает заслуженный архитектор республики, выходец из Цовагюха, Сос Мнацаканович Манукян, - в городе мы без труда сдавали экзамены за семь классов. К тому же знали французский язык. Немало врачей, музыкантов, искусствоведов, партийных и хозяйственных деятелей вышли из учеников Овасепяна. Из Парижа — в Цовагюх, из центра Европы в бедное армянское селение. Но столь притягательна была сила революции, столь огромны преобразования, участником которых стал коммунист Ерванд Овасепян. На протяжении веков беженцами покидали родную землю и своим талантом украшали чужбину армянские сыновья. С революцией они получили возможность жить и созидать на родине. Конечно, не всегда ровно и гладко проходит встреча с полузабытым отчим домом. Они едут в Советскую Армению, как жених на свидание с нареченной незнакомкой. Родные пенаты, слов нет, магнетически притягивают, однако советский лик родины им неизвестен. Привыкшие к волчьим законам капитализма, некоторые репатрианты поначалу теряются: тут не объегоришь, частную торговую лавчонку не откроешь... Да и правила общежития другие. Короче говоря, росли-вертелись по одним законам, а на склоне лет приходится кружиться в обратную сторону. Тогда свидание с долгожданной землей оборачивается горечью: сын встречается с матерью и... не узнает ее. И это трагедия огромная, все признаки которой заложены в далекой эпохе, в эпохе гонений, избиений и резни, принудившей армян искать спасение в фешенебельных джунглях западных стран, приспособиться к жестоким, хищным нормам другой жизни. Но в целом спюрк душой и сердцем с Советской Арменией. Так было и в войну, когда зарубежные армянские колонии сомкнули свои ряды с антифашистами и взметнули ввысь крепкие кулаки протеста. Танковые колонны, сформированные на средства спюрка, громили врага на полях сражений. За тысячи миль от Отечества они выполняли сыновний долг. Невыносимая грусть сжимает сердце, когда слышишь передачи ереванского радио для зарубежных соотечественников: «Ереван говорит!» Разбросанные по всем континентам, родные и близкие ищут друг друга: кто откликается из тревожного Бейрута, кто из Калифорнии и Марселя, а чей-то голос утопает в артиллерийской канонаде ближневосточных споров... В редакции этих передач радиожурналисты показывали пачки писем с проштемпелеванными заморскими марками — с родиной делятся заботами, печалью, радостью. Они спрашивают у нее совета. Пишут, вспоминая полузабытые месроповские буквы, аргентинские ремесленники, исфаганские ковроделы, парижские часовщики, египетские ткачи и лос-анджелесские мастеровые; старательно отвечают на вопросы радиовикторины: «Кого из армянских царей короновал Нерон?», «За что Арам Хачатурян был удостоен Ленинской премии?», «Кто автор строк «Ты кружись, ты кружись, карусель, в этой музыке юности хмель...». А однажды включил и поразился: разучивали армянскую песню: «Раскрыла весна зеленые двери дня и, точно струна, запела в ручьях Бингела...», — несколько нараспев, как добрая учительница диктант, читала диктор. — «Я сбился в пути, ищу твой порог напрасно, все чуждо вокруг, брожу без дорог напрасно. Я странник, в ночи устал и продрог напрасно; скажи мне, сестра, где путь на яйлаг Бингела?» Они учатся петь на волне отчизны. Где-то в полночь тонкий волосок касается знакомого деления радиошкалы, и сквозь дискомузыку и рекламную скороговорку, преодолевая верещанье игорных княжеств и бойкий галоп непонятных языков, летит к разлученным сыновьям армянская речь: «Ереван говорит! Ереван говорит! Дорогие соотечественники!» И каждый это обращение воспринимает в свой адрес, лично. Кто знает, о чем думается в эти минуты. О прошлом, о завтрашней безработице, о горькой участи чужестранца, а, может, о красных камнях в стенах туфового очага. «Я странник, в ночи устал и продрог напрасно; скажи мне, сестра, где путь на яйлаг Бингела?» Ереванские передачи помогают зарубежным армянам сохранить в глубине души язык горного ключа и манускриптов, культуру родного народа, свой национальный облик — не раствориться в вавилонском тигле чужих языков. Не таково ли высокое, гуманистическое назначение и учрежденной на днях премии Президиума Верховного Совета Армянской ССР «За активную деятельность на благо мира и укрепления связей с матерью-родиной»? Благо мира и мать-родина поставлены рядом по закону первостепенной важности их в судьбах людских, в судьбе каждой личности. Министерство просвещения, Министерство культуры республики, президиум Академии наук Армении, творческие союзы писателей, журналистов, художников и композиторов также учредили премии для прогрессивных деятелей культуры и науки из числа зарубежных армян. Премии имени Месропа Маштоца, Петроса Адамяна, Анания Ширакаци, Хачатура Абовяна, Мартироса Сарьяна, Комитаса. На каких бы языках, на каких бы сценах и вернисажах ни сверкали талантом зарубежные армяне, родина оценит, воздаст хвалу им, несущим факел знаний, делами множащим национальную славу, честь и достоинство. Уильям Сароян на английском повествует об «этих» армянах: — «Они и в самом деле такие симпатичные и веселые?» — спрашивали его американские читатели; Шарль Азнавур по-французски выражает печаль и надежду предков, а Рози Армен, по-армянски смуглая и экспрессивная, поет, будто вспоминает детство, народные мелодии, услышанные ухом маленькой девочки и понятные, близкие сердцу зрелой француженки... Французской армянки. Алан Ованес — один из ведущих композиторов современности, замечательные поэты Рубен Мелик и Алисия Киракосян, известный карикатурист Сарухан, мастер прозы Анри Труайя... Американские армяне, французские армяне, армяне иранские, аргентинские, ливанские, сирийские, бразильские, кувейтские, суданские, эфиопские... Разбилось — разлетелось на пять частей света западноармянское зеркало. Везде и повсюду зарубежные армяне в своем подавляющем большинстве по ту сторону баррикад, где собран честный люд. Познавшие беду, судьбой разлученные с родным очагом, ониценят и чтят слово правды. А очаг, между тем, растет и крепнет. Его осеняют победные Красные знамена: песнь во славу очагапоет известная миру академическая капелла народного артиста СССР, депутата Верховного Совета СССР, лауреата Государственной премии СССР Оганеса Чекиджяна, стамбульского армянина; в сиянии орденов республики отсвет славы знатной ткачихи, Героя Социалистического Труда Цахкануш Галамтерян, репатриированной армянки; изучает историю древности греческий армянин, профессор Симон Кркашарян... Тысячи, десятки тысяч репатриантов, приобретя под небом родины знания, профессиональное мастерство, трудом славят республику. Иосиф Вердиян. Отрывок из очерка "Песнь об очаге", 1980 г. Edited October 19, 2008 by Pandukht Quote Link to post Share on other sites
Pandukht Posted October 20, 2008 Report Share Posted October 20, 2008 ЗОВ СЕРДЦА В своего рода уникальном учреждении — Комитете по приему и устройству возвращающихся из-за границы армян при Совете Министров республики, хранится множество документов, по которым прослеживается путь караванов на родину. Разметанные в один трагический день (правильнее будет сказать ночь), в один день превратившиеся из землепашцев, ремесленников, строителей, учителей родного языка, поэтов, хранителей очага пандухтами-скитальцами, долгими десятилетиями складываются в армянские колонии в чужих странах. Франция, Аргентина, Ливан, Уругвай, Иран, США, Сирия... Вновь пускают корни, вновь ждут цветения и, не дождавшись, снимаются с мест. Родина зовет. По этим документам можно судить о пестроте социального состава репатриантов. Государству сложная задача — обеспечить работой по профессии, выделить жилплощадь, сделать все необходимое для полной акклиматизации. За десятилетия репатрианты обжили не одну тысячу квартир. Они, новые граждане страны, активно участвуют в процессе созидания, бесплатно обучаются и лечатся, получают пенсии. Это уже не чужие среди чужих, а свои у своих. … По закону притяжения родной земли осели и обрели счастье переселенцы из дальних краев. Может, от того эти сельские двух-трехэтажные дома оставляют впечатление особой крепости и основательности, что стоят на обновленной земле предков. Армения встает откровеньем... Величайшее из откровений — мирный очаг армянина. Есть стены, отмеченные печатью исторической известности и значимости. А есть еще не воспетые красноречием, обойденные большой историей и бесконечно желанные Стены Родного Очага — туфовые камни, пахнущие сладчайшим и приятнейшим дымом Отечества. В них наша любовь и надежда наша. Иосиф ВЕРДИЯН Quote Link to post Share on other sites
Nazel Posted November 10, 2008 Author Report Share Posted November 10, 2008 (edited) СЕРДЦЕ — ЭТО ОРДЕН, КОТОРЫЙ НОСЯТ ВНУТРИ Либо в груди, либо в земле У этой драмы есть вещдок — им является сердце. Да, натуральное человеческое сердце, заключенное в колбу с формалином. Впрочем, то, что в колбе, имеет мало общего с органом, нагнетающим кровь, отбивающим ритм, а иногда и аритмию, рождающим пульс. Оно некогда страдало от любви и ненависти, от... Прислушайтесь к себе, и вы все поймете. Разве мы первый день в плену у собственного сердца? А ереванский юрист Ашот Тадевосян без малого лет тридцать в плену у сердца своего великого друга, армянского поэта Паруйра Севака. Оно, хоть и друга, но все же чужое сердце сделало последние десятилетия его жизни мучительными и тревожными. Сам виноват. Верно. Однако случившееся не откорректируешь. Случилось же вот что. 17 июня 1971 года в автомобильной катастрофе погиб талантливейший поэт. Правда, правда, талантливый. А зачем вас убеждать? Не лучше ли дегустаторам поэзии преподнести несколько строк? Грудь моя — посмотри — Лацкан для ордена. Орден — сердце, Носят его внутри. В «Задании вычислительным машинам и точным приборам всего мира» Севак писал: «И сопоставьте — бетховенская глухота связана ли с возмущениями в атмосфере, с мощными взрывами на потрясенной земле, и, если связь существует, прошу, поясните, что, современники, можем мы в будущем ждать: множество новых Бетховенов мир осчастливит или количество глухонемых возрастет?» Время сняло с повестки дня этот вопрос. Чем ущербны метафорические глухонемые? Бог с ним, что они не могут сочинить музыку, они не слышат бетховенскую! Но и это полбеды, есть, оказывается, глухота похуже Моргвыводы патологоанатома Изувеченного поэта с места автокатастрофы перебросили в Араратскую райбольницу. Туда поспешили известные медики. Увы. Удар пришелся в висок, и Паруйр Севак, можно сказать, скончался мгновенно. Тело из райцентра перевезли в ереванский морг. Столица гудела слухами: секретные службы убрали неугодного мастера, катастрофа, дескать, была подстроена. Молодежь преклонялась перед этим оригинальным поэтом, выделяя его среди сонма бездарных виршеплетов на первую полосу праздничных номеров газет. Севак любил пить, говорил, что думал, писал крепко и честно... Разве этого мало, чтобы попасть в немилость у власти — тогда, да и сейчас? Смерть подытоживает жизнь обыкновенного человека, а для поэта подлинного физическая кончина — точка отсчета новой поэтической жизни. О гибели поэта моментально доложили наверх. Бюро ЦК Компартии после коротких дебатов решило предать тело земле в родной деревне Севака. Якобы такова была воля покойника. Что бы ни говорили, а немаловажно все-таки, где определят последнее пристанище человека. Паруйра Севака намеренно унизили, лишив его достойного места в усыпальнице национальных светил. И юрист Ашот Тадевосян, чрезмерно эмоциональный, быстро воплощающий чувства в действия, взялся по-своему восстановить справедливость. Узнав о решении ЦК, он помчался в морг и на коленях вымолил у патологоанатома... сердце покойного друга! Врач опешил от такой безрассудности и даже слушать не желал этого сумасшедшего человека, ворвавшегося в прозектуру. Отдать ему сердце Севака? Зачем? Почему нет команды сверху? Что за ненормальный друг? Тот безостановочно говорил о любви поэта к Комитасу, о сердце Шопена, похороненном поляками в Польше, об участи Байрона: часть праха в Греции, часть — в Лондоне, в Вестминстерском аббатстве... И врач дрогнул. Он аккуратно опустил сердце в колбу с формалином и вручил этому сумасшедшему человеку. Ашот Тадевосян, замаскировав драгоценный груз, поспешил домой. Теперь они были неразлучны: два сердца двух товарищей. Боже, как много мистики в этой истории! Но она — чистая правда от начала до конца. Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить! Десять лет он хранил сердце у себя дома, потом еще пятнадцать лет в рабочем сейфе. И добивался, добивался достойного его захоронения в пантеоне. К тогдашнему президенту Левону Тер-Петросяну обращался, к Католикосу всех армян, в Союз писателей, мэрию, Министерство культуры... Последнее ведомство пощадило сердечного пленника и велело Музею литературы и искусства взять «экспонат» на хранение. В воскресный день я позвонил в дирекцию музея доктору филологических наук Генрику Бахчиняну. — Хотелось бы навестить... — Не продолжайте, я догадываюсь. Я быстро собрался и поспешил в музей. Директор позвонил хранительнице, и мы спустились в подвальный этаж, где в сумеречной прохладе на полочке стояла колба с сердцем великого поэта. Только глянул мельком и отвернулся. Что-то инфернальное было в этом, с позволения сказать, музейном экспонате, реликвии. Вернее будет сказать, неестественное, как если бы в колбе хранилась рука Родена или нога Эдуарда Стрельцова, или еще кошмарнее — язык Цицерона... — Что-то надо делать, — вздохнул директор. — Я знаю ваши старания в этом направлении, — еще раз перевел дыхание доктор литературы. Каким видится выход из столь деликатной и драматичной ситуации? Случай и впрямь уникальный, истории доселе не известный. Минула четверть столетия, а севаковское сердце до сих пор лежит в формалине — лежало оно на полке в шкафу, затем его прятали в сейфе, наконец, пристроили в музейном запаснике. А хоть бы была эта колба с драгоценным содержимым выставлена на всеобщее обозрение посетителей — что в этом, скажите по совести, хорошего? Не одни ведь медики ходят в музей, а человеку обыкновенному видеть сердце в растворе, право, — как бы поделикатнее выразиться, — жутковато. В конце концов, сердце — не полковое знамя, у которого всегда стоят на часах и которое выставляют напоказ как символ воинской чести и славы. Никому не дано предугадать день собственной кончины. Севак ушел из жизни внезапно, по воле, как уверяют, рокового случая. Ему ли, поэту во цвете лет, писать завещание с указанием места последнего своего пристанища? Но тогдашние власти решили предать земле поэта в родной деревне — навечно прописав его там, они как бы отлучили от нас, поклонников севаковской поэзии, и разлучили с великим его сородичем, братом по духу, увековеченным в бессмертных строчках — Комитасом. Где преклонить колени в минуту безысходной скорби по поэту, в час высокого уважения к его памяти? Севак и Комитас, разведенные во времени и пространстве, могли бы встретиться — на малых и освященных народной любовью кладбищенских метрах, под сенью деревьев... Вот когда неумолкаемый колокол памяти прозвучит над пантеоном... Там, где покоится прах Сарояна и Сарьяна, Хачатуряна и Параджанова, там, где нашли покой великие, куда мы в последний путь проводили людей, ставших гордостью армянского народа, — там, в национальном пантеоне, место севаковскому сердцу. И если из далекой Америки привезли прах Сарояна и достойно предали отеческой земле, то неужели мы не в силах захоронить сердце поэта, не побоимся признать великомученика, поэта горькой судьбы? Да, поэты умирают в небесах, да, бессмертие их — в бессмертии творчества, да, образы великих негасимы прежде всего в наших душах... Однако мучительна для сознания мысль, что сердце любимого художника занесено в музейный реестр, в перечень неживых экспонатов. Пофигисты, кричите «Ура» Как это называется — фетишизация вещи или человеческих органов? Хранят плащаницу Христа, пуговицу Ильича, перо, которым писал Чехов, трубку Черчилля... В книге «Рейн» Виктор Гюго рассказывает о своем посещении Ахенского собора. Войдя во внутрь, он увидел плиту из черного мрамора над Карлом Великим. Его уже не было под этим камнем: Фридрих Барбаросса приказал выкопать останки императора, а Католическая церковь разобрала царские останки по косточкам, как это делают со святыми, и выставила на всеобщее обозрение реликвии. В ризнице священник показывал их «по установленной таксе — за 3 франка 75 сантимов мне удалось увидеть десницу Карла Великого, десницу, которая держала земной шар... После руки я увидел череп, тот самый череп, под которым созрела мысль о новой Европе, — ныне всякий церковный сторож может постучать по нему ногтем». Гюго продолжает: «Кроме черепа и руки, в шкафу хранятся: рог Карла Великого... нательный крест... прелестный ковчежец для мощей... веревка, которой был связан Иисус Христос во время крестного пути... кусочек губки, пропитанный желчью, которой его поили, когда он, распятый, висел на кресте; наконец плетеный пояс девы Марии и кожаный поясок Иисуса Христа». В Ереванском музее литературы и искусства, кроме заформалиненного севаковского сердца, мне показали черепные кости умершего в двадцатилетнем возрасте талантливого западногерманского поэта Петроса Дуряна. Умер он в девятнадцатом веке и был предан константинопольской земле. Как-то на месте захоронения юноши начались строительные работы, ковш бульдозера стал глубоко копать и докопался-таки до останков Дуряна. Бульдозерист заглушил мотор и, сорвав шапку, нервно вытер враз вспотевшее лицо. Тут же сообщили армянскому патриарху Константинополя, который прибыл на место и определил, что потревожены останки поэта. Собрал собственноручно кости, сложил в мешочек и отправил в Ереван. Здесь профессор Джагарян по косточкам восстановил облик Дуряна, чьи фотографии не сохранились. И вот я вижу перед собой череп юноши, который безумно рано предчувствовал свою смерть. Когда две слезинки падут Из темно-серых очей На сумрак могилы моей, Кости мои не взойдут. Здесь тишина И царство сна. Здесь мир такой — Здесь мой покой. Хранительница музея поставила рядышком реалии двух пунктов музейного реестра — череп и сердце. Ну, череп, ну, не знаю... Однако сердце... Что же делать, а? Не показывать же за деньги эти экспонаты, как десницу Карла Великого или пояс Девы Марии? Сильва КАПУТИКЯН, поэтесса: — Сердцу Севака — место в пантеоне, где покоятся наши великие, куда можно прийти и поклониться их праху. Размик ДАВОЯН, поэт, советник президента: — Да, да, надо захоронить сердце поэта, иначе — кощунственно. Левон МКРТЧЯН, академик: — Когда убили Гарсиа Лорку, жизнь овдовела. В Армении жизнь овдовела, когда погиб Паруйр Севак, погиб при обстоятельствах, до конца все еще не выясненных. Я, признаться, не знал, что сердце Севака не похоронено, что оно четверть века хранилось в доме одного из друзей поэта. Оно должно быть предано земле, и, конечно же, в пантеоне, там, где покоится прах Комитаса. Кощунственно хранить сердце поэта в литературном или каком-нибудь другом музее. Нехристианское это дело. Сос САРКИСЯН, народный артист СССР: — Такое уже случалось с нашими великими — Ованес Туманян, Уильям Сароян. Сердца великих должны покоиться с великими. Григор ХАНДЖЯН, народный художник СССР: — Разделяю мнение, что сердце Паруйра Севака не может принадлежать одному человеку, это собственность всего армянского народа. Мне посчастливилось не только создать иллюстрации к «Несмолкаемой колокольне» Севака, но и общаться с ним, советоваться и делиться с ним замыслами. Я знал живого поэта и чувствовал биение его сердца, тот восторг и упоение, которые охватывали его при создании нашего общего детища. Рубен АГАРОНЯН, народный артист Армении, первая скрипка квартета им. Бородина: — Севак — значительная часть национальной культуры. Его сердцу быть вместе с Комитасом в пантеоне. Пусть ведут диалоги два гения — поэт и композитор, автор и герой. Корюн КАЗАРЯН, сын Паруйра Севака: — По-моему, друг отца, юрист Ашот Тадевосян, стал жертвой своего необдуманного поступка. Наверное, нужна правительственная комиссия, которая смогла бы принять верное решение и учесть все нюансы сложившейся ситуации. Грант МАТЕВОСЯН, председатель правления Союза писателей Армении: — Вспомним судьбу сердца национального классика Ованеса Туманяна. Оно недавно было предано земле в его родной деревне Доех. Да, это было сделано по-христиански... Мне по душе идея захоронения сердца Паруйра в пантеоне. Кладбище великих армян станет только величественнее, обретет особую значимость, если сердце Севака найдет покой по соседству с Комитасом. Жизнь обошлась с поэтом безжалостно, и это продолжается. В 71-м режим боялся пышных и шумных похорон в национальном пантеоне, рядом с гениальным сочинителем музыки Комитасом, чью судьбу Севак озвучил в бессмертной поэме «Несмолкаемая колокольня». Боялся пуще огня митингов, беспокойных сборов длинноволосых художников, горячих студентов. Неужто и теперь боятся? Пока же то, что некогда трепетало от любви и глубокой мысли, то, что страдало, падая в бездну и замирая в ожидании нового прилива, то, что несмолкаемым колоколом билось в груди поэта и набатом гремело в стихах, казенной строкой легло в инвентаризационную опись музея. «Одним лишь глазом смотрю на жизнь, (Другой из простого стекла) Многое я, Но больше в сто крат вижу вторым, Потому что мне Глазом здоровым видеть дано, Мечтать же — только слепым». И здоровым — не видим, и слепым — не мечтаем. Ибо сердцем глухи. Иосиф ВЕРДИЯН 25.05.2000 Edited November 10, 2008 by Nazel Quote Link to post Share on other sites
Recommended Posts
Join the conversation
You can post now and register later. If you have an account, sign in now to post with your account.