andrej1804

Извините, пожалуйста, за номера страниц. Сколько в мире зорь, что доселе не расцвели. Ригведа ДОРОГА НАДЕЖДЫ Те, кто шел впереди, кто изранил свои лбы о скалы сопротивления, — гиганты мраморной Надежды, не отступавшие пред несказанным страхом, — те, кто собственными зубами крошил огненные мечи разрушителей, — этим вечером окинули взором мое лицо, в котором не было ни кровинки, и держали такую речь: «О закрывший перстами очи! О ярящийся опрометчиво и отважно в час борьбы, в неистовом вихре бури! Ты, чьи губы летели к горю, а усталые руки простирались в молитве с ночи до ночи, с утра и до утра,— брат, каменеющий в скорби над трупами братьев и несущийся в бешеном танце, — 17 очи твои превратились в язвы, ток из твоих очей не слезный, — кровавый... Подними ж безнадежно опущенные веки, — и узри беззаветное пламя факелов наших, изгоняющих тьму, — и внемли душою. Ведомо нам: ты — мечтатель, расставшийся с чуждой песнью, содрогнувшись от зрелища страшных пыток, ты набрасываешь на изуродованные тела тихое покрывало траурных слов, возлагаешь на них умиротворяющие длани... Только — забудь о своем многоценном горе! Пусть оно остается наедине с душою... Знай же, о бледный отрок: испытанный пламенем — жив. Даже когда родники окрасились кровью и — в упор, не мигая, глядят на нас из земли, — и тогда не должно тревожить павших! Есть у тебя Мудрость, — учись у нее ваянию слова. Преисполнись божественной стати мраморных глыб. Пожелай — и, покорный предначертанью славы, быстрою мыслью запечатлей веками наше Страданье, 18 и не забудь об одном: губы его и душу, думы его и очи — устремить в объятья Борьбы! А затем — и превыше всего затем, чтобы сбыться, в эти дни чаяний и страданий землю, знакомую тени твоей, обручи с душою. Ляжет путь твой далече — деревнями, долами и полями, лишенными сна, к селам, градам и весям, от края до края, — не сбивайся с него, но иди вперед, неустанно иди, выходя неизменно к началу дороги: так шагай по нему, наполняясь смертью! Знаешь сам: неминуема ваша встреча на твоей дороге, — чтобы вихрями из-под копыт скакуна Надежды, чтобы статуями по вершинам встали победы! ...и тогда — всего только на секунду! — воротись из тени, с которою ты сольешься. ...и тогда — хотя бы одним только глазом! — посмотри, как будут вставать из тлена убиенные братья! От погостов и сожженных городов, от полей неслыханного боя, где вознагражденье павшим — жизнь, — 19 их не сосчитать! Они смешались с нами! С каждым мигом их больше и больше! Вот они вступают на простор площадей Надежды... Взгляни, какая вера и любовь! Взгляни, — и больше ничего не бойся. ...Вот надгробия их и распятья из почерневших досок на плечах, что согнулись под тяжкой ношей; саваны в пятнах засохшей крови развеваются на ветру. Видишь? Видишь?!—склоняются друг перед другом, видишь?!! — клянутся погибнуть снова и снова ради братьев... И да будут сегодня с нами слепые и расслабленные, и те, кто подставил шеи под лезвия боя ради своих ближних, и они — герои наших сражений, и слова, ныне вставшие с нами, и паренье вечное душ... Есть, однако, другие. Их — сонмы и сонмы. Где они — там ужас. Если ты не познал его, ты — счастливец. Но мы знаем, что тела их — тела чудовищ, 20 что глаза их и жесты — нечеловечьи! Это — кровь. Кровь из разрубленных глоток, наяву или в мыслях, в черепах этих вранов, хмельных от похоти власти, хлынув, хлопаньем крыл тревоги объяла слух! ...но да здравствуют матери наших детей! Ибо есть и матери! — сильные, простоволосые, там, высоко, в шатрах ожидают вновь приближенье родов. Бедра их крепки, и щедро материнское лоно. Новых непобедимых героев рождают они на битву, дабы прославить грядущие наши зори! ...наши души отныне тебе открыты. В преддверии светлого утра, — брат наш! брат, окрыленный нашей мечтою! Приходи! — и губы коснутся губ, и навеки обнимем друг друга. Днесь — карающий меч прими на свои рамена, не обагренный доселе святой и страшною кровью. Братья, клянитесь! Блеснут в звездном сияньи, крест очертив, молнии ваших мечей. ...сможешь ли ты положить свою душу на жертвенник Битвы? Сможешь — с нами иди! Ибо ЗДЕСЬ ДОРОГА». 21 БОГОТВОРЕНИЕ На рассвете сонмы непокоренных двинулись в путь к новым схваткам, к священной Цели, страшные, как шагающие по холмам леса, одолевая чудовищные горизонты. И возникли на их пути два Смысла, два воина, тяжело вооруженных, с подъятыми к солнцу мечами. И когда они заговорили, лица их были тяжелы и суровы. «Братья! День Дней настал! Вы — ко всему готовы. Но, прежде чем нацелить в сердца врагов железные руки копий,— здесь, на хачкарах разрушенного храма, здесь, где покоится прах ваших братьев, 22 внемлите голосу славы, достойной самих богов. Мы пропоем ее вам и душам погибших. О вы, что, спасая ближних, обагрили кровью свои души, не знающие пределов, вы, что в любви обрели бессмертье, бравшие перевал Идеала стальною волей к свободе, чьи непокорные души и взоры устремлены к Надежде! Наше общее горе, разрушения черных дней, сочащиеся мукой, всемогущий светоч веры, горящий у вас в очах, отраженный зрачками неприкаянной, юной Свободы, — вот в чем сила согласия наших душ! С этой минуты нет ничего дороже самоотреченья, шлифующего алмазы доблести. Ваши грозные имена дрожью кошмара измучат ваших убийц, — так могучие бури терзают чело утесов с четырех сторон горизонта... Это вы провозвестили свободу 23 от оков и решеток, это вы ударили в колокол, когда грянул железный год смертей и спасений, и стоял колокольный гром от башни до башни! Гром — по тюрьмам! Благовест — по темницам, гаваням и крепостям, по городам рабов... Но когда потребовалась жертва, и пора самоотреченья постучалась в двери жилищ, — вы покинули путь свободы, расстилавшийся перед вами. Вы своими руками собрали хворост и, под нашим бесстрастным взором, возвели для себя костры, и зажгли роковое пламя! ...Но сегодня, позабыв и простив минувшее, благословляем вас и поем вам славу: нашим мраморным божествам, нашим сияющим святым, вам — грозным, вам — ввергающим в трепет, вам — великанам, — благословляем вас — и поем вам славу! 24 И сегодня, припадая к вашей земле, с глазами, полными молитвы, просим вас — мы: дайте нам саваны ваши распеленать, дайте возвысить голос за ваши жизни; мы — всего лишь паломники, но доверьте нам погребенье павших. Будем кадить вам, — и будем взирать на мир сквозь засохшую кровь страданья на ресницах. Но когда и для нас приблизится время вступить в сраженье, и когда нам придется пойти в атаку, — ваши смерти не заступят нам совести и дороги! Благословляем вас! Слава!» — ...и снова, снова мы восклицаем, прежде чем вас оставить: «С этого утра отцы и сыны — едины в общем движеньи. Ваша вера — едина с яростью боготворивших вас: тех, кто не смог противиться гневу 25 видя груды и груды бездыханных тел на пепелищах, громоздящихся выше самих руин, — о, страшные горы, достигающие звезд! ...Ваша вера — едина с яростью тех, кто идет вперед! ...кто предречет — какие еще предстоят победы? Славные пораженья какие еще грядут?» 26 ЗОРИ Над скалистыми кручами встали войска отмщенья, сами горному кряжу подобны. И тогда раскатился в ущельях голос мрачного хора, голос близкий и жуткий, — это мертвые звали живых, это мертвые пели живым' Так летела их песня, словно горькая память народа; песня, в общем шуме смятенья окрыленная странным восторгом. «Остановитесь, завтрашние герои с гордо поднятыми головами! Оглянитесь на тех, кто в годину славы не считался со смертью ради вашей победы. Мы погибли, — мы с вами этим утром! Мы — изведали злобу дракона. 27 Мы — слыхали, как проламывают черепа. Мы хотим вам иного. Не имеют крова цветы — но взрастают к солнцу. Так и мы убежали гробов и склепов. Вопиющая весть восстает перед вами. Как и при нас, густо замешано время на тумане и глине разочарований. Но поднимутся наши веки, и раскроются губы растоптанных лиц, бесконечно чужих вам, огненнолобым... Но — услышьте! Услышьте! ...На наших могилах окровавленные камни стоят и распятья, — сострадавшие в смерти, совоскресшие к жизни. Погодите, — еще оцепенеют над ними ваши души! Страх заставит забыть усталость и огнем пожжет равнодушье! Мы же вам пропоем о тех, кто в решающий день спасенья принес себя в жертву, и о тех, кто, уже задыхаясь под грудой мрачных развалин, не тягался с пленом, но душа не могла смириться, — 28 и доныне живы ваши сердца высокой и грозной песнью, сложенной ими. Голоса наши нынче сольются в хоре, братья. Медь мечей засверкает, выхвачена из ножен, — так, что станет светло, как днем, на дороге к цели! на пути безжалостном, каменистом, мрачном...» Я, бессменно стоящий над горным краем, словно башня баснословной крепости предков, видел тысячи черноволосых жен, видел я их сыновей, едва рожденных на свет; гордые матери плакали и смеялись в исступленьи восторга, и протягивали младенцев к солнцу, посвящая их великому бою, — и лучи зари пеленали их в багряницу! И — повсюду чисто и сильно грянули хоры. «Славьтесь, матери, новорожденные, славьтесь, радуйтесь, познавшие Утро еще в утробе! Пейте же этот свет, алый, как кровь отцов. Память о них жива! 29 Вы же, прильнув к материнской груди, скоро станете богатырями и замените ваших отцов... Вы — плоть от плоти нашей и кость от кости. Вы — наша жизнь и наша душа. Славьтесь! Вы — оратаи юные пахоты древней, вы впрягаете в плуг буйнорогих железных быков, вам засеять алмазное поле зорь, и несметен ваш урожай — в грядущем!!» 30 СРАЖЕНИЕ Где скалы те, что дали мрамор для ваших тел? Где та лоза, где яд, где кровь огня, вскормившие безумье душ? Где кузня, молот, наковальня, что выковали не мечи, но молньи для наступления ночного? И, наконец, поведайте, — где луг, вспитавший тьмы железных скакунов, добытых вами в мраке неба? Не их ли объезжаете? ...и вот, со всех концов земли, со всех сторон, пылая дикой местью торжества, стекаются несметные полки, — не сам ли Ад послал их на подмогу? - всё множатся и множатся ряды; мы — пьяны от лучей рассвета: настал тот день, 31 что все решает. «День Дней», — так звали мы его. Суровая стезя была для всех одна. И в час, когда луна брела по небу похорон, и свет ее стоял окрест расселин мрака, на горизонте показался призрак. Кто знает, — может, был он посланием самой земли? — облик его говорил о глубокой печали. Был он вооружен: щит, готовый встретить удары слепил, как солнн Был он обликом сходен с ослепшим, но грозным богом говорящим суровую правду, тяжелея лицом: «Дети мои! Обернитесь ко мне и дождитесь моих глаголов. Очи мои впитали землю могил ныне же плачут и плачут жел1Ою глиной, не давая молвить... Я узнаю вас по знакам огня на челе. В ваших жилах течет кровь моего рода. 32 Ведомы мне ваши беды, — но страстная мука горя претворится сегодня в правую месть отпора, Я держу в ладонях собственный череп, опираюсь на стенку гроба, но и в недра земли доносятся ваши стоны, слезы невинных жертв Избиенья... И когда горячая кровь просочилась ко мне сквозь землю, обожгла мне холодный лоб, — знал я: горе! ...Сыны мои, не дожидайтесь гибели ужасной. Глядите на восток, — там стяг Победы, что вашими отцами водружен, полощется на утреннем ветру. Крылатый голос золотой трубы даст вам сигнал идти в атаку. Так в бой, мои возлюбленные! В бой! Вы — дети брани, чада исступленья, в День Дней вы — Буря Бурь! И это так, но грянет битва эта — ради жизни, и ради жизни гибнет — ваша жизнь... Но нет, не все падут на этом поле! 33 Вернетесь вы — и воспоете дом, и мир, и труд под безмятежным небом...» Он молвил... и пропал. И лишь на горизонте зловеще багровел край савана его, казался он на золотистом небе ужасным иероглифом былого... Знак, багровея, мерк и искажался... Так пусть же грянет золотой призыв! И, стиснуты железными ногами, пускай взовьются кони на дыбы! Пускай, как две горы, сшибутся рати Резни и Справедливого Отмщенья! И трупы упадут на трупы, и день затмится, и поблекнет тьма от дыма и огня великой сечи! О, мольбы о пощаде! О, корчи кичливых врагов, хруст ломающихся ребер, черная поросль воронов, собирающихся под вечер на телах, поверженных в схватке! Не успело начаться кровавое пиршество Смерти, где гостей хоронили в крови и хватало на всех угощенья, — 34 сколько раненых! сколько роняющих меч, не успев занести его для удара! Клич запекся у них на устах и силы иссякли, но они поднимаются нечеловеческой силой, и зубами крушат смертоносную сталь оружья, и на гребне высокой надежды уходят навеки. ...Караваны зол — испытанье для крепкой воли. Ожидают нас рубежи из меди и стали. В лютый час ужасного униженья наши братья слагали себе костры и в удушливой копоти рабства погибали, храня надежду на нас. Но серебрян туман рассвета, мы спешим к вожделенной заре Свободы, и в зловещем безмолвии кары наши кони под алыми чепраками устремились вослед врагу... Будет моря дыханьем дыхание наше. Солона, горяча, опускается и вздымается кровь Резни. 35 ПОСЛЕ ПОБЕДЫ На груду тел упал неверный свет, державший одинокий факел сушил от крови платье на ветру. И речь его из мглы была сладка. Он обращался к нам: «Как новая заря, что брезжит за пределом темноты, во тьме горит на вас венец победы, соратники отважные мои! Но ранд нам увенчивать чело. Глаза еще хмельны от вида крови. Мы возвратимся к нашим матерям, но дан нам краткий отдых до рассвета, и мы успеем возвестить Победу. Взойдем же на отроги славы, — пускай блистанье окровавленных одежд и молнии услышанных молитв могучим светом озарят долину, — пусть озарят затоптанные трупы, отрубленные головы и руки, 36 и саван, что покрыл страну, и все развалины, подернутые смертью, и сердцевину самоё земли. Огнем мечей вы рассекали бездны мрака, — пускай же мрак мечи от вас приимет и погребет в себе — навеки. Внемлите мне! Я говорю о покаяньи вод, что приняли в себя тела отцов и бременем безмерным тяготятся. О сильные! Я поведу вас к водам: кровь каплет с наших рук, омоем их в струе, что смертью освятилась. Над нами властен радостный удел: мы возвратимся к древнему призванью и воплотим мечты первоначальных лет... И чист и светел труд на отчих землях. Я — возвещаю истину: отныне нет более нужды в победах, несущих нам освобожденье, нет более нужды в том, чтобы текли зловещие кровавые потоки». Он кончил. В это же мгновенье взмахнул крылами ветер утра, 37 объяв священным трепетом сердца. И руки, что день и ночь сжимали рукояти, разжались. И взвились плащи над алым ужасом резни, над полем битвы, над телами мертвых, взвились, подъятые порывом урагана. И там, где край земли, на горизонте, блеск ратной стали радугой восстал. 38 СЫНЫ АРМЕНИИ ГОЛОС ЗЕМЛИ О, друзья плача и ненависти, скажите, что значит этот ужас, О котором говорят, что придет он с огненными мечами На города мук, надежд и разрушений? Что такое этот ужас, о друзья плача и ненависти? — Это вечный голос Земли, призывающей к борьбе, Голос, подобный медному звону колоколов смерти, Голос Земли, переполненной местью и гневом, при¬зывающей к высшей борьбе. Слушайте пахнущее смертью эхо ее спасительных слов: — О, сыновья мои, паломники и скитальцы, изгнанные из городов и небес, Слушайте Землю вашу, древнюю, плодоносную и овдовевшую, Слушайте речи ее, напоенные мукой и кровью, плачем и ненавистью, Отчаяньем и дрожью агонии... Если хотите, чтоб древний ваш род не исчез, Чтобы отечество не превратилось в руины, Если хотите, чтоб дети Свободы рождались из чрева ее, 41 Чтобы реки мои, напоенные горем, не нянчили трупы, Если хотите, чтоб звезды сияли и цветы по¬крывали холмы, Если хотите, чтобы родники как мечты засверкали, Если хотите, чтобы на тучных полях колосилась пшеница, Если хотите, чтоб ваши поля как младенцев грудных я вскормила, Если хотите, чтоб солнце всходило и зори сверкали, Если хотите, чтобы долины мои не оплакивали мертвых, Если хотите, чтобы колена рода сменяли одно другое и на лице моем вдовьем можно было увидеть улыбку, Если хотите мира над вашими кровлями, Если хотите камни дорог моих кровью горячей своей не пятнать, Если хотите, чтоб Месть отомстила за вас и на¬сытилась Ненависть, Если хотите, чтоб властвовала Справедливость и был ваш город воздвигнут, Если хотите, чтобы возродились Айкашен и Ар¬мавир, Тигранакерт и Арташат, Если хотите, чтобы души ваши укрепились и ра¬зум прояснился, Если хотите, чтобы угрызения совести не рыли вам могил, Тогда, яростные, с оружием в руках, идите ко мне на помощь, 42 Руки простирая к могучим непокорным ветрам, И, подставляя грудь всем опасностям, Повторяйте призывы к Ненависти, пригодные для жестоких дней битвы, Вселяющие надежду, победоносные и бесстрашные, Повторяйте их напоколебимо и грозно, Повторяйте всем и везде — потому что после ре¬шительных битв Вселяющие ужас памятники Победы будут созданы вашими руками Из костей моих врагов... Гневом вашего духа сзывайте на помощь, И армяне, мои сыновья, рассеянные по миру, Пусть вновь обретут братство и воспламенятся Призывом к мести, завещанной им отцами. И пусть ваши руки будут подобны молниям, А сердца и ум полнятся надеждой, И пусть сверкают обнаженные мечи, Так же, как искры, летящие из-под копыт ваших коней, Пусть освещают факелы поля битв и вершины гор, Придите на помощь моим сыновьям и спасите Землю надеждой. И чтобы исполнились ваши души храбростью и тела наливались силой, Чтобы ненавистью полнились сердца, Чтобы стали тверды ваши шаги и крепла воля, 43 Чтобы мысль о гибели вашей Земли пронзала ваш мозг, как удар кинжала, Чтобы ваши руки и грудь стали тверды как медь, Посмотрите на толпы моих сыновей, преданных забвению, молящих о помощи, На тела их; истерзанные зверствами, На души их, уязвленные сиротством, Отторжением от Родины и вечных горных вершин, Посмотрите в глаза их, испуганные приближением смерти, Услышьте их мольбы и крики, и слезные просьбы, Когда с надеждой и вожделением глядят они на вас, Вспомните обо всех страждущих, изгнанных, На чужбине живущих сыновьях, И о тех, кто окрылен надеждой и отчаяньем, Обо всех, кто по праву братства ждет от вас помощи. Умоляю вас, спешите, потому что рушатся жизни, Все мы овдовеем, а вдовы умрут, И новорожденные, под окровавленными пеленами Не познавшие жизнь, глаза закроют. И трепы в холщовых саванах еще и еще раз будут растерзаны и исколоты мечами... И плодоносные поля и золотые утренние жатвы, Вместе с садами и благоуханными лугами, станут пеплом, Спешите, иначе все храмы и купола их превратятся в руины, 44 Крепости и валы, и старинные башни станут гру¬дой обломков, Спешите, о бесстрашные сыновья дней отмщения, К вашей священной Земле, спешите с открытой грудью, с острыми стрелами, Подставляя свой щит ветру борьбы, а меч нацелив на своего врага. Спешите свирепо, и бурно, и мстительно К непокорным скалам, материнским скалам моим... — И вот что еще хочу сказать вам, сомневающиеся мои сыновья, На смену раскаленной и справедливой ненависти Придет священная, божественная любовь к Жизни, Придет, чтобы жить на безграничной материнской груди Земли... Потому что только я знаю, какие, потоки крови Текут во мраке земных глубин, как глубоко они про¬никают, как глубоко. Только я знаю ужасающий, неотвязный, проника¬ющий в душу мою Скрип полуоткрытых гробов... Только я знаю, какими голосами молят о пощаде, кричат перед смертью, Только я помню трепет тех, кто умолял солнце посветить еще хоть мгновенье, Только я знаю отчаянье тех, кто любил друг друга, Знаю стоны матери, потерявшей своих сыновей, 45 Только я помню страшный скрежет ломающихся костей, И сводящее с ума падение отсеченных от тел голов, Только я знаю, как медленно опускается топор палача на голову жертвы, И только я помню о грудах костей тех, Кто в глубине моего сердца уже столько времени, столько времени! И они разрастались, стали густым лесом, И земля нежданно услышала вести от героев... «Но сейчас, вы, так упорно стремящиеся к моему телу и моей душе, Вы, Верные, вы — паломники, вы, безупречные со¬племенники мои, Вы, оплакивающие гибель моих сыновей, Отдававшие кровь свою без сожаления, Не знавшие позора отступничества, К вам обращаюсь я! Ободритесь, воспламенитесь надеждой, креститесь, Потому что скоро Совесть приведет вас От Ненависти к прекрасной, исполненной любви Жизни, И в отблесках Зари сильные руки братьев ваши руки найдут...» 1902 Париж 46 КРЕСТНЫЙ ХОД ПОКАЯНИЯ В вечер сопротивления и избиения мечами, Когда божественная кровь героев Восставала с измученного лона земли, Как багровое солнце победы и надежды, Пришли устрашенные, пришли побежденные, пришли одинокие, Бежавшие из градов и весей в поля и горы, Бежавшие к ядовитым рекам горькой чужбины... Тысячи было их, тысячи, тыячи, Тысячи потерявшихся, тысячи не решивших Бежать или биться, и если бежать, то куда. И вот потянулись они по дорогам агонии, пепла и плача, Безумные, вместе с бесславно разбитыми — с теми, кто шел, Власы раздирая и тщетно скликая без вести пропавших... 47 И ночью, и днем из Отчизны бежали они — Кто долу пригнувшись под тяжестью тел своих близких, Кто камень дорог попирая кровавой пятою — И клочьями красной материи эти казались следы, — Кто просто ползком — от набата сражений и света пожарищ... Как буря степная, метались они по земле, Как молнией, все на пути выжигало их бегство, В том страшном походе из всех закоулков страны, В том страшном исходе о помощи тщетно взывая, Молитвой и стоном и взмахами рук на ветру, И были, все вместе, слепых одичавшей ордою, Во гневе, и в бешенстве, и с безнадежной отвагой Решившей на скалы обрушиться — чтоб их крушить и крушить... Но Некто, чей ум истязуем был их слепотою — И кровоточила душа, и Призвание в сердце зажглось, — Как башня, восстал на пути у постыдно бегущих и начал Недрогнувшим голосом, твердо, как воля сама, призывать Ослепших и пламенем взора внушать Упованье оглохшим, — 48 И бегство замедлилось, кончилось бегство, и сила проснулась в сердцах... «Ступайте обратно, ступайте обратно, ступайте обратно! На что уповая бежите? чьей жалости ищете или заботы? Не дрогнут твердыни утесов, не сгинет жестокость земная — И тщетно вы будете здесь караваном несчастья бродить, И тщетно взывать и молить у врагов милосердья... Просить — у врагов? у кровавых, кровь нашу несчетно проливших врагов? Пить желчь их подачек в отравленной чаше измены? От жажды застывшие губы к колодцам презренья начнем прижимать? Их богу служить, что призвал их к расправе над нами? И ваши восторги, и слезы, и кровь — все им в дар отдадим? Поклонимся варварству, пред деспотией тирана склонимся? И тем нашу душу спасем? или нашу Отчизну спасем? Под солнцем каким? в чьей ночи? у каких берегов униженья? 49 Куда же, в позоре бесчестья, сегодня бежим и бредем— На тропы какого несчастья, к вершинам какого зло¬действа? Тела наши бегством объяты и рабской рукою при¬крыты глаза, В ничтожестве нашем, — и небытие перед нами... А там, позади, там, откуда бежим, там для нас и за нас Сражаются братья — и гибнут под знаком На¬дежды, — Свободы апостолы и знаменосцы священной борьбы, Великие витязи, волей своею всесильны, войну не кончают вовеки... Ступайте обратно, ступайте обратно, ступайте обратно! Проснемся от слабости нашей, от ужаса нашего — ужас былой обратим Во ужас врагам нашим, морю подобно, волна за волною падем, Обрушимся, схватим за горло и в горло вопьемся зубами, Горящие камни поднимем с постыдных дорог И пламенем мести голодной на головы страха обрушим, Да будет лишь вестником вечного воинства наш караван, Сыны наши встанут, дома наши встанут за нашей спиною, 50 Да будет наш плач грозным кличем грядущих побед, Да будет наш подвиг в борьбе нескончаемой новым векам благородным уроком, Да будут те раны, что вспыхнут у нас на челе и в груди в дни борьбы, Символами сопротивленья, свободы и праведной схватки... Ступайте обратно, ступайте обратно, я истинно вам говорю, — Не будет Отчизны другой, вы на свете нигде не найдете Ни гор, равных этим, ни рощ, ни садов и полей, — И каждый родник будет ядом поить на чужбине, И каждая дверь перед вами закроется, каждая щель, И звезды надежды погаснут, и ясное солнце погаснет, И хлеб будет смолот из костной муки наших братьев, И память о предках священная будет бесславно забыта, И тяжким железом обрушатся плуги чужбины на наши главы— И всех нас задавят, раздавят, сомнут, уничтожат...» Умолк благородный — и, вместе с собратьями, смело стремится вперед. И, пав на колени, покаялись те, кто в постыдное бегство стремился. 51 «Прости нас, прости нас, прости нам грехи наши, Матерь-Земля. Прости, что грешили, тебя, твою боль и борьбу за тебя забывая. Прими нас назад, ибо нашим телам, нашим душам и нашим сердцам Апостолы истины прежнюю мощь и решимость вернули. Отчаянье умерло и, пред кончиной, надежду оно породило. Прими нас назад, мы теперь понимаем, что наше спа¬сенье — лишь только в спасенье твоем...» И весь караван повернул и на камни Отчизны вступил, Слезами любви, покаянья и новой решимости путь устилая. 52 АХПЮР СЕРОБ ВАРДАНЯН О ты, великан цареподобный, воинственный и могучий, Прости меня за то, что к тебе обращаюсь, как к брату, И огнедышащей лирой мученика и возлюбленного в этот вечер О тебе твоим обожателям я песнь свою пою. Хотя мне не хватает дыхания, чтобы пропеть славу твоей победы, Хотя мой скромный разум никогда не поднимется до вершин твоего имени, Хотя душа моя недостойна постичь душу героя, Хотя моя мысль скудна, а слог мой прост, Хотя не освящена еще тебе посвященная ризница, и ладан, курившийся в твою честь, пока еще чужой, Ибо я жалкий плакальщик над пеплом и судьбой Отчизны своей, Хотя я не был с тобой в твоих походах смелых, ибо рабская суета сковала мои дни, Ибо в ратных делах твоей борьбы не смогли бы выдержать ни руки мои, ни грудь, Ибо в мыслях моих не родилась до сих пор ни одна искра бунта. 53 Прости меня, брата твоего, который в этот вечер поклоняется тебе, Цепляется, как безумный, за могучую тень твою, что шагает от горизонта и до горизонта. И пусть я опьянею от твоего героического дыхания, И пусть я изменюсь от идей твоих, и дел твоих свершенных, И от крылатого имени твоего, словно тростник, я буду дрожать, И пусть я омоюсь верой твоей и следовать буду твоим приказам, Потому что твой образ с грустной кротостью глаз, Вместе с мечтами твоими и боевыми картинами твоих побед Способны воспламенить кровь мою, исправить заблудшего, Сделать мои руки и грудь железными... Все эти годы ты был устрашением для орд варварских. Ты — меч справедливости, подобно молнии сверкающий... Под взглядом твоим орды преступников отступали и становились на колени. Ты солнцем Родины был для всех несчастных. Ты был пророком воли и надежды, чью душу увидев, Весь Сасун, Муш, Багеш причащались к вере твоей... Ты защитником был всемогущим сиротского народа, 54 И символом мира ты был для городов и сел армянских, И заступником был безвинно осужденных жизней. Ты полем благодатным был и плодоносным зо¬лотистым садом, И светлым родником, над которым мы с трепетом головы свои склоняем, Чтобы увидеть утреннюю зарю наших грядущих дней... Ты был одним из краеугольных камней того дворца свободы, На который множество счастливых и победонос¬ных рук, Трудясь неустанно, поднимут мраморные плиты надежды... И однажды утром далекие черноволосые, грустные наши сестры в память твоего сладкого имени Тебя с благоговением и святостью назовут Родником. И почтенные старцы со слезами на глазах во имя славы И жизни твоей во время молебнов поклоняются тебе. И, наконец, ты, о бесстрашный, в жизни всего народа Напряжением воли своей рассеял все бедствия и мир возвратил родному очагу. Вместе с тобой шли в бой, и с тобой погибли сорок твоих отменных бойцов, Чьи души горели от слов твоих, 55 Чьи души были зажжены искрой твоей незабвенной души. Они были чудесными священниками твоей религии освобождения, И в каждом жило обаяние твоей неукротимой души. Сорок твоих молодцов, опьяненные твоими идеалами, сильные твоей мощью, В решающее утро, в утро восстания в неистовстве борьбы смогли Свою арийскую кровь смешать с кровью неверных врагов. И жива была твоя божественная и смиренная Сосе, Чьи обнаженные плечи носили твою винтовку и меч. Когда ранен ты был, или когда тяжелая одолевала дума, Твою царственную и непокорную голову она баюкала на своей Томящейся и любвеобильной груди. ...И были братья твои, и дети твои: И в первых рядах боевых они устремлялись в бой, И кровь раскаленная их, что кровью Варданянов была, они пролили За свой народ, за святую свободу пред взором твоим... Но скажу я тебе, о брат, о герой, о Ахпюр, И пусть твои святые мощи на ложе цветущего поля освятятся, И пусть твой лоб просветлеет новой надеждой, И пусть твои месть и гнев усмирятся 56 Ибо твой свирепый палач в памятный день Славы и торжества твоих воинов Справедливой рукой безжалостно обезглавлен. После... после поднялись новые герои, они сражались и погибли На Голгофе твоей, в твоих горах, Защищая твой род беззащитный, И вновь поднялись молодые, безутешные от твоей гибели, И были они яростны и мужественны, и были они Преисполнены любовью к земле, и любовью к свободе... Но я не знаю, где увековечится во всем величье Тело твое, отсеченное от солнцеподобной головы, — Под мстительной звездой, злобной или братской? Однако имя твое, легендарное имя твое, о Сероб, Взойдет, воцарится, подобно прохладной и ясной заре, На тоске наших душ и во всех уголках Родины нашей, Как необъяснимое и ниспосланное богом, непокорное имя Надежды... 1904 Лейзен

ВМЕСТО РОЗЫ СВОБОДЫ — ЛОЗА ГНЕВА Так раненое древо источало слова и кровь... Данте Между рождением поэта и его бессмертием есть миг, сотканный из тончайших капилляров памяти, сострадания, борьбы. Миг творчества. Таков и Миг западноармянского поэта Атома Ярджаняна, известного литературному миру под именем Сиаманто, чей сборник стихов вы, уважаемый читатель, сейчас открыли. В древних горах Бюракн, что в сердце Армении, берут свое начало четыре великие реки — Тигр, Ку¬ра, Евфрат и Араке. Об этих сказочно красивых и суровых местах сложено бесчисленное множество стихов, легенд, песен и сказок. Уходят реки вдаль, уходят, чтобы набрать силу, дать Земле Армянской жизнь, и, как добрые, могучие и щедрые люди, вхо¬дят во владения наших соседей, где они всегда желанные гости. На этих крутых берегах родилось немало прекрасных поэтов, чей путь можно сравнить с могучими реками, которые спокойно и уверенно вливаются в океан общечеловеческой культуры, а по сути — общечеловеческого братства. Евфрат-Река величия и скорби, река легенд и страдания, река плодородия и бесплодия, великая армянская река. Евфрат, ты мечта и глубинная боль Атома Ярджаняна, великого поэта-гражданина, чья огненная лира и короткая, как летняя ночь, жизнь были отданы Армении — ее Родникам и Будущему, ее Скалам и Мужеству, ее Трагедии... Поэт сам пал жертвой этой Трагедии ֊ первого в XX веке геноцида. В 1878 году в живописном и уютном городе Акн, что находится на правом берегу Евфрата, в образованной купеческой семье родился будущий поэт. Кстати, через семь лет после рождения Сиаманто близ Акна появился на свет еще один великий поэт Армении — Мисак Мецарснц, чья трагическая жизнь и нежнейшая лира вызывают и горечь и восхищение. Акн был всегда одним из центров армянской культуры. Здесь а конце XIX века родились, жили и творили выдающиеся умы — поэт-переводчик, литературовед Аршак Чобанян, прозаик, депутат турецкого парламента Григор Зограб, художник-график Эдгар Шаин, епископ, первый собиратель и исследователь национального эпоса «Давид Сасун-ский» Гарегин Срвандзтян и многие другие. С одними из них Сиаманто дружил, с другими был близок, сотрудничал, у третьих — учился... Начальную школу будущий поэт окончил в родном Акне, а продолжил образование, по настоянию семьи, в Константинополе. Так мальчик навсегда покинул город своего детства. Величественный Евфрат уходил вдаль, унося в волнах щемящую тоску упрямых глаз. Это его река. Евфрат вот сейчас исчезнет за поворотом дороги, чтобы возникнуть, словно реальная вечность, в стихах... Тягучая, мудрая, яростная музыка Евфрата связала весь духовный мир Сиаманто, став основой его поэтической стихии. И где бы ни был поэт, здесь, на берегах Евфрата, будет цвести его Лоза Гнева. Лоза, чьи корни уходят в трехтысячелетнюю историю армянского народа. Лоза поэта, листья и плоды которой набирают силу и дают человечеству осязаемую душевную хронику древнего народа в критический период его истории, ибо опыт поэта неотделим от судьбы народа. Однажды молодой Сиаманто, говоря о назначении поэта, сказал, что единственная цель художника видеть и любить прекрасное. Но он стал поэ¬том геноцида, где спрессованы голоса призыва и ужаса, отчаяния и тревоги, где нет места даже мечтательной грустной улыбке. Аветик Исаакян называет Сиаманто «уникумом в мировой литературе». Справедливо задать вопрос: почему Сиаманто стал поэтом геноцида, изменив своему идеалу? В 1894 — 1896 годах коварный и слабоумный турецкий султан Абдул Гамид II, чтобы как-то про¬держаться на троне и тем самым продлить существование своей прогнившей империи, учинил в Кон¬стантинополе и Сасуне резню армян. Предвидя эти события, друзья отца посоветовали вывезти совсем еще юного Атома из тогдашней столицы Турции. Будущий поэт впервые оказался в вынужденной эмиграции. Он почти год прожил в Египте, куда неисчислимыми толпами стекались беженцы. Перед открытой и легкоранимой душой Атома во весь рост встали призраки ужаса и бессмысленной смерти. Я хочу всмотреться в огромные грустные и наив¬ные глаза юноши, когда его взгляд вспыхивал яростью, когда неосознанная мудрость давала силу гневу. Сиаманто и теперь напряженно смотрит сквозь прост¬ранство Времени, сквозь пласт другого языка и от¬крывает русскому читателю полную благородства и боли судьбу самого поэта, поэзию борьбы. Символично и то, что первое стихотворение, ко¬торое решается предложить застенчивый юноша из¬дававшемуся в Манчестере на армянском языке журналу «Завтрашний голос», было «Сосланная свобо¬да». Это произошло в 1898 году, когда поэт поки¬нул свою родину и отправился продолжить учебу в университетах Женевы и Парижа. Так в армян¬скую поэзию вошел поэт высокого гражданского дол¬га, чья лира и жизнь стали олицетворением судьбы целого поколения, призывом к надежде... Но до гибели поэта, до гибели целого мира бы¬ло еще далеко. Была борьба, мучительная и ярост¬ная, за обыкновенное существование, была пора по¬стижения и прозрения, была Боль, что равна Па¬мяти, Судьбе, Творчеству... «В художественном творчестве, — писал в одном из писем Томас Манн, — есть нечто символическое. Оно представляет собой новое образное воплощение унаследованных и с молоком матери впитанных свойств личности. Человек, — продолжает Манн, — ставший мыслителем или художником, «вырождается меньше, нежели среда, от которой он эмансипирует, и меньше, нежели он сам думает. Он не перес¬екает быть тем, чем были его отцы, — напротив, он воспроизводит их опыт в иной, более свободной, одухотворенной, образно-символической форме». Эта мысль находит блестящее подтверждение в творчестве Сиаманто. Его поэзия — это сгусток многовекового уклада жизни народа, его древнейшей культуры. Ведь замкнутый мир Акна концентрировал в себе все лучшее и характерное для прошлых веков и, быть может, в предчувствии своей близкой гибели (турецкие власти в 1896 году разорили Акн до основания, учинив там бесчисленное множество зверств), вручил все это маленькому мальчику, как бесценный дар... Миропонимание поэта несет в себе черты родового начала. Сиаманто действительно впи¬тал это с «молоком матери». Отсюда и та языче¬ская ясность и твердость духа, романтизм, которые в сочетании с опытом армянской средневековой ли¬рики и французского символизма дали неповтори¬мый поэтический сплав. Но язычником Сиаманто можно считать условно, ибо он похож на того язычника, который уже принял христианство. Это очень важно чувствовать, потому что всю поэтическую ткань его творчества питают эти два начала. Сиаманто получил превосходное образование, он много ездил по странам Западной Европы, подол¬гу жил в Париже и Женеве, глубоко изучая ис¬кусство, историю и, конечно же, литературу этих стран и народов. Поэт более года лечился от тубер¬кулеза в горах Швейцарии. Здесь к нему пришла настоящая любовь, а вскоре и измена. Сиаманто в это время узнает и о самоубийстве отца. Скромный, мол¬чаливый юноша был загадкой и магнитом для живу¬щих во Франции. Германии и Швейцарии студентов-армян. Он поддерживал тесные контакты с учеными-мхитаристами из армянской конгрегации мхитари-стов, что в Вене и на острове Святого Лазаря близ Венеции. Поэт дружил со многими крупнейшими деятелями армянской культуры. Кроме названных А. Чобаняна и Г. Зограба, хочется отметить еще нескольких — поэтов Даниэла Варужана, Ваана Теке-яна, Аветика Исаакяна, актера Ваграма Папазяна, драматурга Александра Ширванзаде... Именно в эти годы поэт прошел школу политической науки, здесь, в Европе, он ясно понял роль своего поколения в контексте истории народа. Тогда же Сиаманто воспри¬нял культуру Армении как мощный духовный пласт в мировой культуре, который со временем будет оценен человечеством. И не случайно, что именно в эти десятилетия увидели свет фундаментальные ис¬следования в области армянской истории, языка и архитектуры, я имею в виду работы армянских ученых Тороса Тороманяна, Овсепа Орбели, Акопа Манандяна, Манука Абегяна, Рачия Ачаряна, русского академика Николая Марра, австрийского ученого И. Стржиговского, литовского исследователя Юргиса Балтрушайтиса (Младшего), в области литературы — знаменитые поэтические антологии — «Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней», которая вышла на русском языке под редакцией Валерия Брюсова, и трехтомник «Розы Армении», увидевший свет на французском языке в Париже. В области музыки несомненны открытия гениального Комитаса. Для Сиаманто Армения великого прошлого и есть Армения будущего. Дух Сиаманто, его роман¬тический порыв, его оптимизм убеждают читателя, что светлый час в истории народа наступит, пото¬му что возмездие для армянского народа означает — справедливость. 1901 год... Он медленно идет по улицам уснувшего города. Чужого города. Его кроткий взгляд полон нежной грусти и необъяснимой тревоги. Глаза поэта... Я хочу понять внутреннее состояние его тревоги, хо¬чу найти импульс его сомнения, вскрыть те неуло¬вимые переживания, где зыбки границы между по¬знанием и откровением... Сиаманто легко шагает по полуночной Женеве, и его тень, словно мутное око врага, преследует поэта, скользя по мокрым мостовым. Но вот взгляд юноши замирает на черных ветвях безлистого оди¬нокого дерева. Он на какое-то мгновение останавливается, и тусклый свет газового фонаря освещает черные ветви молчаливого дерева и худую руку по¬эта, сжимающую тонкую книжку — первый сборник его стихотворений. Именно в Женеве в 1901 году вышел сборник стихов Сиаманто «Героическое», где впервые в армянской поэзии поднята до вершин высокой литературы тема геноцида, где в полной мере прояви¬лась связь молодого поэта с его духовным отцом, гениальным армянским поэтом X века Григором Нарекаци. Сиаманто одним из первых армянских поэтов XX века обратился к опыту средневековой армянской лирики. Все самобытное и сложное его творчество читается как грандиозная поэма, где каждое сти¬хотворение входит в определенный цикл, а все они имеют внутреннюю логику развития, где наряду с реальными героями присутствуют языческие боги, цари и вымышленные образы, где — и это важнее всего — зримо, полнокровно живет народ. Освобо¬дительная борьба армянского народа против ту¬рецких завоевателей постоянно волновала поэта. И он говорит возвышенно об уже ставших легендарными народных героях этой священной борьбы — Ахпюре Серове, Андранике, Католикосе всех армян Хримяне Айрике... Сиаманто трезво видит победы, просчеты и пора¬жения этой борьбы, он ощущает себя рядовым во¬ином своего мужественного и многострадального народа. Он призывает, заклинает всех рассеянных по миру армянских сыновей и дочерей жить и бо¬роться совместно за светлые идеалы своей Отчиз¬ны, когда в мирных садах на берегу Евфрата будет тяжелеть виноград, когда молодое вино будет иг¬рать, как улыбка юноши, когда благородная свобо¬да не покинет ее никогда. Влияние Сиаманто на всю армянскую поэзию XX века огромно. Взять хотя бы Даниэла Варужана и Егише Чаренца, двух гениев армянской поэзии, ко¬торые испытали сильное влияние его огнеподобной лиры. Сиаманто был также первым среди тех, кто разглядел в младотурках будущих палачей армянско¬го народа. В 1909 году (то есть ровно через год после прихода к власти младотурок) в Стамбуле вышел новый сборник стихов поэта «Кровавые вес¬ти от друга», где Сиаманто разоблачает, клеймит позором этих лжереволюционеров. Правы армянские и зарубежные исследователи творчества Сиаманто, когда говорят, что нежнейший лиризм поэта, его страстный, неповторимый харак¬тер придают его поэзии особое обаяние. Без этих качеств стихи воспринимались бы как холодные лозунги-призывы. И неудивительно, что литературная общественность Европы высоко оценила творчество армянского поэта, выдвинув за несколько месяцев до его гибели на Нобелевскую премию. И где бы ни был поэт, а он побывал, кроме стран Западной Европы, в США (кстати, в 1910 году в Бостоне вышел том его собрания стихотворений), на Кавказе (в Тифлисе в 1913 году вышла отдель¬ной книжкой поэма «Святой Месроп»), он высоко нес честь и достоинство своего свободолюбивого народа. Последняя поездка Сиаманто была в Восточную Арме¬нию. Это произошло в 1913 — 1914 годах. Свою поездку поэт завершил R Стамбуле, не подозревая, что этот город для него станет Голгофой. Поэт в полной мере разделил судьбу своего наро¬да, когда в 1915 году младотурки стали планомер¬но осуществлять свой чудовищный акт истребления целой нации. В расцвете творческих и жизненных сил, наряду с лучшими представителями интелли¬генции — Комитасом, Д. Варужаном, Рубеном Сева¬ком, Г. Зограбом, Еруханом, Келекяном и многими другими, был арестован, а через несколько месяцев зверски убит и Сиаманто. Но поэт погиб, оставив нам посаженную на бе¬регах Евфрата Лозу Гнева, которая, по страстному убеждению Сиаманто, однажды прорастет Розой Свободы. Рубен Ангаладян.

Достоверных сведений о жизни поэта нет. Считалось, что автор айренов тот самый Наапет Кучак, который жил в XVI веке в селе Хараконис близ Вана. Но еще в середине 1910-х годов эта точка зрения была подвергнута критике. По языку, по содержанию айрены никак не связываются с Ваном, они написаны на разговорном языке армян Акина. И по времени трудно отнести айрены к XVI веку. Как считают современные ученые, правильнее датировать айрены XIII—XIV веками (см. статью Л. М. Мкртчяна «Поэты Армении (Древнейший период. Средние века)»). Сочинения: Наапет Кучак, Сто и один айрен, изд. 2, Ереван, 1976 (среднеармянские оригиналы и русские переводы); Nahapet Kuchak, A hundred and one hayrens, Ереван, 1979 (среднеармянские оригиналы, английские переводы и русские подстрочные переводы). * * * (Перевод А. Адалис) Когда ты была моей, на деревьях листва была! К другим ты теперь ушла,— снег лежит, где листва была! Вернись, образумься, друг; будь снова здесь, как была,— Я солнцем встану сам: будет свет, где тень была! * * * (Перевод П. Антокольского) Глаза твои — океан, брови сумрачней облаков Взяла ты румянец щек у розовых лепестков. Куда б ни явилась ты — там свеч не надобно жечь. Сияньем твоих грудей воскрешаешь ты мертвецов. * * * (Перевод В. Звягинцевой) Вышла из-за гор луна с голубой звездою вместе, Обнял я мою любовь — грусть ушла с бедою вместе. Бог сказал: «Люби ее, говорю тебе по чести! Я не создавал ведь двух — равных красотою — вместе». * * * (Перевод Н. Гребнева) Я в любви, как ребенок малый, Силой отнятый от груди. Погляди, что со мною сталось, Погоди уходить, пощади! Ничего у меня не осталось, Только тьма и тьма впереди. Пожалей хоть самую малость: Дай воды, мой жар остуди! * * * (Перевод В. Звягинцевой) Ручною птицей на земле я подбирать зерно не мог, Под облаками я летал, чтоб не настиг жестокий рок, Но всюду — западня любви, и я себя не уберег: Не только ноги, как другим,— опутал крылья мне силок. * * * (Перевод Н. Гребнева) Не нужна ты мне, не нужна, Мне с тобой ни покоя, ни сна, Обожгла ты меня стрелою И осталась сама холодна. Скажут мне: ты стала водою — Пить не буду, рук не омою; Скажут мне: ты стала лозою — Не коснусь твоего вина. * * * (Перевод Н. Гребнева) Ради бога, что создал нас, Не играй своими бровями, Пожалей и лучами глаз Н е пронзай меня, как мечами. Ради солнца, что светит над нами, Не ввергай мое сердце в пламя. Сирота я и так, что ни час, Обливаюсь от боли слезами. * * * (Перевод А. Кушнера) Видишь, как покраснела я, Точно облачко в вышине. Все на свете знают о том, Как ты близок и дорог мне. Виноваты мои глаза: По тебе они слезы льют, На других не глядят — тебя Вовлекают в грех и зовут. * * * (Перевод Н. Гребнева) О красавица, жить мне дай, Синей кофты не надевай, Чтоб не стал я белее мела, Поглядев на тебя невзначай. Твой отец много доброго сделал — Мост возвел, возродил наш край. Сделай тоже доброе дело — Страшной пыткой меня не пытай. * * * (Перевод Н. Гребнева) Что ты белые щеки румянишь, Что ты жжешь меня, что ты манишь! Что ты речь бровями ведешь, То нечаянно в душу заглянешь, То намеренно взгляд отведешь, То вдруг пуговицу расстегнешь, Белой кожей блеснешь и ранишь! Знаю: ты все равно обманешь — Навсегда от меня уйдешь. * * * (Перевод Н. Гребнева) Как мне быть — не могу я боле жить одна, от тебя отдалясь. Поболтать бы с кем-нибудь вволю О тебе, ничего не страшась. От любви своей и от боли Я совсем уже извелась. Как травинка я в выжженном поле, Смотрит в небо она и молит, Чтоб хоть капля дождя пролилась. * * * (Перевод А. Кушнера) От любви пробежит по мне, Как по листьям осенним, дрожь. И покатятся по щекам Слезы, словно весенний дождь. Видишь: гибну. Пусти к себе. Дай приют для моей души. Тело к телу льнет твоему. Как мне жить без тебя, скажи! * * * (Перевод Н. Гребнева) Сад садил я, но в том саду Были саженцы на виду, И пред тем, как им распуститься, Их срубили, мне на беду. Я — птенца потерявшая птица, Все ищу и никак не найду. Есть капкан у тебя — коль случится, Ты расставь,— а я попаду. * * * (Перевод С. Иванова) В далекий дол я побреду По всей земле необозримой, В чужом краю свою беду Стерплю, презрением гонимый. Расскажут, где я,— ты не верь: В иных пределах путь мой новый, А скажут мне, где ты теперь,— Найду, сбегу, порву оковы! * * * (Перевод А. Кушнера) Из дома выйди своего, Как солнце из-за туч. Сияй для взора моего, Как саблевидный луч. Святых отцов и то с пути Глаза б твои свели. Из дома отчего уйти Готов, пропасть вдали. * * * (Перевод А. Кушнера) Я прозрачнее ладана стал, Пожелтел, как шафран, я устал, То ли так меня губит любовь, То ли день моей смерти настал. Зелье есть у тебя, говорят, Дай вдохнуть мне его аромат, Оживи меня — или умру, И в убийстве тебя обвинят * * * (Перевод Н. Гребнева) Черноброва ты, тонкостанна, Лоб высокий, лицо румяно. Белизну ты внутри несешь, Грудь твоя словно два шамама,— Что ж припасть мне к ней не даешь! Ведь и ты уйдешь в край туманный, В край, куда красоты не возьмешь. Почему ж при жизни так странно Ты со мною себя ведешь! * * * (Перевод А. Кушнера) Я думал, ты грустишь по мне, Я навестил тебя, и вот Сдается мне, что здесь меня Никто не помнит и не ждет. Ну что ж, не хмурься, не сердись! Не нужно день считать за год. Пришел я и опять уйду, Когда не в пору мой приход. * * * (Перевод Н. Гребнева) Ты — жемчужина, ты — светла, Сколько горя ты мне принесла! Что с тобою — не знаю — будет: Мать родная тебя продала. Пусть в армянском краю осудят Ту, что в муках тебя родила. В землях греков пусть знают люди, Как ничтожна она и зла. * * * (Перевод В. Звягинцевой) Белогрудой красоте платье синее идет, Пуговицы расстегнет — юношу с ума сведет. Пусть красильщик ни один синей краски не найдет, Чтоб ей в синем не ходить, не сводить с ума народ. * * * (Перевод В. Брюсова) Идя близ церкви, видел я у гроба ряд зажженных свеч: То юношу во гроб любовь заставила до срока лечь. Шептали свечи, воск струя, и грустную я слышал речь: «Он от любви страдал, а нам — должно то пламя сердце жечь!». * * * (Перевод Н. Гребнева) Боже, что от меня хотят! Что чернят с головы до пят! Я люблю тебя, дорогого, Что ж кольнуть меня все норовят. Если так,— буду я другого, Всех я буду любить подряд. И тогда пусть снова и снова Говорят, говорят, говорят! * * * (Перевод Н. Гребнева) Как нам быть — все про нас говорят. Разве грех, если мы полюбили! Что ж наш рай превращают в ад! Где появимся я ли, ты ли — Вслед глядят, источают яд. В чем грешны мы, что преступили! Полюбили мы — не убили, Так чего же от нас хотят! * * * (Перевод Н. Гребнева) Мне пред тем, как совсем рассвело, У тебя задремать случилось. Шум на кровлю к нам донесло, Там стропило под кровлей бранилось: «Наша скромница осрамилась!». Тут же с глаз моих сон смело. Неужели и в дереве зло, Как в людских сердцах, затаилось! Это дерево в роще росло,— Где злословию научилось! * * * (Перевод Н. Гребнева) Этот мир похож на базар. Я единственный свой товар — Сердце вынесла на продажу. Милый мой, прояви свой дар. Сбей с других покупателей жар, Предложи все, что есть, что нажил, Если тот его купит, кто стар,— Будет купля подобна краже. * * * (Перевод В. Звягинцевой) Шла она с другим, болтая по привычке к многословью, Жалуясь ему на что-то, поводя сердито бровью. «Бог с ней,— сердце подсказало,— отойди не прекословя, Ведь любовь по принужденью не считается любовью». * * * (Перевод Н. Гребнева) Шел по улице неторопливо. А навстречу мне милая шла, Опустивши глаза стыдливо. Подбежал я — была не была,— Обнял милую нетерпеливо. Зашептала она боязливо: «На виду, среди бела дня Для чего позоришь меня?» * * * (Перевод Н. Гребнева) Боль и радость в сердце моем, Я люблю тебя, дорогую. Нет нам счастья, давай уйдем Поскорее в страну другую. Будем жить мы с тобой вдвоем, Позабудем тревогу слепую. Все оставим: и отчий дом, И врагов, и молву людскую. * * * (Перевод Н. Гребнева) Пророк Давид, тебя молю Грехи мне отпустить. Ту девушку, что я люблю, Нельзя не полюбить. Когда бы в келью среди тьмы Вошла, как луч сквозь щель, И ты б не стал читать псалмы, А лег бы с ней в постель. * * * (Перевод А. Кушнера) Вышел ночью навеселе, Встретил милую у дверей. Показалось, что грудь ее Слаще яблочек и круглей. Лишь дотронулся до груди, Слышу: «С ветками все унес!» Но клянусь, я не силой брал, Ни обид не хотел, ни слез. * * * (Перевод В. Звягинцевой) Вчера по улице вели красавицу куда-то, Не то насильно увели, не то прельстили платой. На что мне жизнь, когда любовь меняется на злато? Любовь берите как цветок, как спелый плод граната. * * * (Перевод А. Кушнера) Утром, выйдя за порог, Я тобою ослеплен, Ты подобна сотне лун, Вышедших на небосклон. Слышу я в ответ упрек: «Любишь — и люби один, А другому, видит бог, Знать об этом нет причин». * * * (Перевод Н. Гребнева) «Мы, любимая, не равны: Вы богаты, а мы бедны!» — «Милый, в бедности нет вины, А расстаться мы не вольны, Мы хотели, да не сумели, И богачки, когда влюблены, Спят у бедных парней в постели И счастливые видят сны». * * * (Перевод В. Микушевич) Как сладок этот поцелуй, Дарованный моим устам! Он слаще всех земных плодов. Весь мир я за него отдам. Адам сорвал запретный плод. Из рая изгнан был Адам. Мой рай — в объятиях твоих, И не бывать мне больше там. * * * (Перевод Н. Гребнева) В эту ночь я блюла закон; Я спала на холодном ложе, И луна, озарив небосклон, Одиноко дремала тоже. И приснился мне сладкий сон: Тот явился, кто всех дороже. Я проснулась, исчез и он. Сны, как жизнь, мгновении, о боже! * * * (Перевод В. Брюсова) «На кровле ты легла уснуть, твоя созвездьям светит грудь. Позволь же мне к тебе прильнуть иль укажи домой мне путь!» — «Тебе нельзя со мной уснуть, нельзя и дома отдохнуть, Но гак дрожи и жди, пока — захочет утра свет блеснуть!» * * * (Перевод С. Иванова) О, длиться бы стократ поре ночной, Чтобы заря не брезжила вослед! Любимая пришла, она — со мной, И словно в первый раз за сотни лет! О, утро, обойди нас стороной, Пусть наших игр не озарит рассвет, А то зальешь сияньем мир земной, Придет разлука — и любимой нет! * * * (Перевод Н. Гребнева) Твердь небесная, твердь земная Просветлели от края до края. Ты встречала рассвета знак, Из объятий моих ускользая. Я молил, чтоб вернулся мрак, Говорил: «Погоди, дорогая». Но рассвет подкрался, как враг, От меня тебя отрывая. * * * (Перевод В. Брюсова) В ту долгую ночь лишь раз, лишь два я прялку повернуть могла, Мне вспомнился желанный яр, я встала, пряжу убрала, И, сладким ковш налив вином, я к двери яра подошла: «Желанный яр! Открой мне дверь! Стою в снегу, дай мне тепла!» * * * (Перевод А. Кушнера) «Грудь твоя — белоснежный храм, А соски — как лампады в нем. Позволь мне молиться там И стать твоим звонарем». — «Уйди. Легкомыслен ты, Не стоишь лампад моих: Мой храм среди темноты Оставишь для игр других». * * * (Перевод В. Звягинцевой) Милая, если позволишь платье твое расстегнуть — Я с твоего разрешенья в сад превращу твою грудь, Благословлять его стану, в этом уверена будь, Сам сатана не посмеет смертью прервать этот путь * * * (Перевод А. Кушнера) Эти волосы, брови и взгляд! Умереть я за них был бы рад. Пусть тебя лихорадит всю ночь, Если ты не придешь ко мне в сад. А придешь — и щекою к щеке Я прильну, чтоб печали помочь, Чтоб дыханье твое ощутить У себя на душе в эту ночь. * * * (Перевод Н. Гребнева) На любимую бросьте взгляд — Как к лицу наряд ей зеленый! На всех пуговицах подряд Отблеск звездных лучей зеленый. Обнялись и вошли мы в сад, Там петляет ручей зеленый. Там большие деревья стоят, Цвет листвы и ветвей — зеленый. * * * (Перевод В. Микушевич) Художник обмер, написав Одну-единственную бровь. Взглянул прохожий и поник: Остановилась в жилах кровь. Так что же делать мне тогда! Ведь сотворил мою любовь Не живописец, а господь. Влюбленного ты не злословь! * * * (Перевод А. Адалис) Взяли милой моей портрет, по стране вдаль понесли, Всех людей расспросили — нет, равного не нашли, И шесть тысяч пятьсот живописцев со всей земли Даже тени подобного изобразить не могли! * * * (Перевод А. Адалис) С той поры, как рожден на свет, мне спасенья в молитвах нет. И пускай священник зовет — сворочу, не пойду вослед. А красавица поглядит — славословлю и шлю привет. У колен ее — мой алтарь, я грудям ее дал обет. * * * (Перевод В. Звягинцевой) Вино твоего румянца мне пить бы опять, опять. Библейский рай — твое тело, ах, яблоко бы сорвать! Уснуть на груди прекрасной — не высшая ли благодать? За это ангелу смерти не жалко мне долг отдать. * * * (Перевод П. Антокольского) Я ласкал бы твой нежный лик, озаренный лучом луны. Целовал бы в губы тебя,— они сладким вином пьяны. В темно-синих твоих глазах — перелив и качанье волн. Словно розовый венчик, рот благовонной росою поли. * * * (Перевод В. Звягинцевой) Я увидел на веревке выстиранное белье, Средь белья висит рубашка сердце замерло мое. Рукава расшиты шелком, на груди еще шитье... Ах, купить ценою жизни мне б владелицу ее! * * * (Перевод Н. Гребнева) Белогрудая в кофте белой, По груди твоей нежной, незрелой Я рукою легко скользнул, Я губами к губам прильнул, И в глазах у меня потемнело. Поднял руки я: «Боже, сделай, Чтобы я на груди этой белой Вечным сном блаженно уснул!» * * * (Перевод В. Звягинцевой) «Из чего ты создана? Из рубина, изумруда? Мылась розовой водой из какого ты сосуда?» — «Если это обо мне, я и вправду белогруда, Пуговицы расстегну — погляди-ка, что за чудо!» * * * (Перевод Н. Гребнева) Ты ль не вырезана из лоз Виноградника белого! Не из самых ли лучших роз Твое личико сделано! Не боюсь я ничьих угроз, Я с тобою смелее смелого. Будь турчанкой, и то б вознес Я тебя выше мира целого. * * * (Перевод Н. Гребнева) Ты — красива, ты — молода, И твои поцелуи сладки, Ты — как море, а море всегда Исцеляет от лихорадки. Вот нырнуть, поплыть без оглядки И вернуться скорей сюда. В тень ресниц твоих, чтоб украдкой Задремать иль уснуть навсегда. * * * (Перевод Н. Гребнева) Ловчий сокол я с красным кольцом, Ты — залетная голубица. Я заметил твой след с трудом, Я ловлю — ты не хочешь ловиться. Человеческим языком Говоришь ты: «Что зря трудиться! Не охоться за мною днем: Будет ночь, я — ночная птица!» * * * (Перевод А. Кушнера) Ослепительный блеск И огонь твоих глаз Может реку поджечь И разрушить Шираз. Если в город Дамаск Голос твой долетит,— Кто услышит его, По тебе загрустит. * * * (Перевод Н. Гребнева) Пред тобою я, мой желанный, Скатерть белую расстелю, Куропатку с кожей румяной Соком сливовым оболью, И напиток хмельной и пряный Я в две чаши для нас налью. Облекусь в наряд тонкотканый, Чтобы ты за дымкой туманной Видел белую грудь мою. * * * (Перевод Н. Гребнева) Я, как скала, крепка: Не раздробить меня. Как туча, высока: Не покорить меня. Пусть будет лук упруг И богатырь стрелок, Коль о любви моей Он вдруг подумать мог. * * * (Перевод Н. Гребнева) Я, как всякая птица, дика. Я твоя, коль удержит рука. А упустишь — в небе растаю Иль смешаюсь с чужою стаей, Не узнаешь издалека. В клетку вновь ты меня не заманишь. Станешь ладить силок — не обманешь, Не боюсь твоего силка. * * * (Перевод Н. Гребнева) Было слышно: вода рокочет, Ветерок играет травой. Но отрадней всех звуков прочих Был мне голос моей дорогой. Как безбожно любовь порочит Тот, кто спит в этот час неземной, Кто сберечь этой ночью хочет Поцелуй для ночи другой, * * * (Перевод В. Звягинцевой) Гляну вниз иль гляну вверх я краше не найду, Затмеваешь ты подругу, как луна звезду. Поздравляют с Новым годом только раз в году, А меня сто раз поздравьте — к милой я иду. * * * (Перевод Н. Гребнева) О царица, пусть будет воспета Мать, что в муках тебя родила, Ни луна, ни другая планета Не светлей твоего чела. Ты — денница, ты — утра примета, Блещешь где-то во тьме облаков, Темноту отлучаешь от света Возле греческих берегов. * * * (Перевод Ф. Сологуба) «Высоко ты ходишь,— милой передай привет, луна!» — «Передам привет я милой, но не знаю, где она». — «Видишь дерево в саду, где высокая стена! Пьет из чаши голубой там под деревом она И армянской речью славит сладость ласки и вина». * * * (Перевод В. Брюсова) Скажи, мой милый месяц, мне: куда ты ночью правишь путь? Сквозь окна многих милых дев ты видишь легших отдохнуть! Они полураздеты все: твой луч им падает на грудь, И заставляет, отражен, он звезды в свете потонуть! * * * (Перевод П. Антокольского) Я молод, ты молода: нам любовь — для счастья и мук. Твой стан — словно лук. Но нет, уступает в гибкости лук. Соски твои — виноград, грудь твоя подобна заре: Чем больше ее открыть — тем светлее станет вокруг. * * * (Перевод Н. Гребнева) Стан твой тонок, ты высока, Как тростиночка, ты гибка, Говорят, что вода живая Наподобие родника Из груди твоей бьет, исцеляя Всех, кто выпьет хоть полглотка. Счастлив тот, кто пьет, припадая К бугорку твоего соска! * * * (Перевод В. Микушевича) Пришла ты поздно за водой. Я помню: ночь была темна, Когда в родник с груди твоей Скатилась полная луна, Как я завидую теперь Тому, в кого ты влюблена, Кто губы целовал твои В твоих объятьях допоздна! * * * (Перевод В. Звягинцевой) «Что возьмешь за поцелуй, молви, дивное созданье!» Усмехнулась: «А твое велико ли достоянье? Если хочешь заплатить, не получишь ты лобзанья, Если любишь горячо — утолю твое желанье». * * * (Перевод Н. Гребнева) Мне сказали сегодня под вечер: Милой путь в нашу сторону лег! Так давайте пойдем ей навстречу И поможем взойти на порог. Я ее поцелуем привечу, Пыль дорог отряхну с ее ног. Я чудесный ей дам порошок, Что от хвори и горестей лечит. * * * (Перевод А. Кушнера) Поцелуй, обознавшись, просил У дурнушки, но стала она Говорить: «Опозорил меня!» — И ломалась: мол, ты мне не мил. Тут красавица крикнула мне: «Что ты возишься с ней без конца! На красавицу взор обрати, Знаю, как оценить молодца». * * * (Перевод В. Звягинцевой) Люди пришли и сказали: «Стал твой любимый монахом». В недоуменьи безмолвном я размышляю со страхом: «Как он смирится с горохом — сладкое ел на пирах он, Как власяницу наденет — к тонким привык он рубахам?» * * * (Перевод В. Микушевича) Мне месяц ясный говорит; «Неправда ли, похож Я на гариба твоего!» — «Нет, месяц, это ложь! Он, чернобровый мой гариб, Собою так хорош! От золотых его усов Очей не оторвешь». * * * (Перевод В. Звягинцевой) Выбери четверостишье, что на ум тебе придет, Говори про наше время, про людей, про жизни ход, Только не хули без смысла бездомовников-сирот, Полагая, что скитальцы — необидчивый народ. * * * (Перевод В. Звягинцевой) Самым худшим из проклятий проклинала сына мать: «Уходи в края чужие, чтоб навек скитальцем стать, С твердым камнем в изголовье на песке ты будешь спать, Встанешь рано и припомнишь отчей кровли благодать». * * * (Перевод В. Звягинцевой) Обидевший скитальца пусть станет сам таким, Пускай поймет, что значит под небом жить чужим. Хотя дождем там будешь осыпан золотым — Все будет вспоминаться родных селений дым. * * * (Перевод В. Звягинцевой) Душа моя ушла из тела, и горько плакал я: «Душа, куда ты улетела, в тебе вся жизнь моя». — «Я думала, что ты умнее, безумна речь твоя: Когда разрушен дом, хозяин уходит из жилья». * * * (Перевод В. Звягинцевой) От долгих раздумий растут и печаль и забота, И сахар не сладок, и жжется вода отчего-то, И таешь свечою, страшась до холодного пота, Жизнь так непосильно трудна, что и жить неохота. * * * (Перевод В. Звягинцевой) Клеветы человеческой пуще всего берегись. Научи меня, господи, как от нее мне спастись. Лев бежит от злоречия, прячется хищная рысь. И орел поднимается в неомраченную высь.

Ованес Ерзнкаци (Плуз — псевдоним поэта) родился около 1230 года в г. Ерзнка. Ерзнкаци Плуз — автор работ по философии, космографии, грамматике. Известен другой Ованес Ерзнкаци — Тцорцореци, младший современник Плуза. Двух этих авторов в недавнем прошлом ошибочно принимали за одно лицо. Ов. Ерзнкаци Плуз был популярным общественным деятелем второй половины XIII века. Известно, например, что в 1280 году он составил каноны и предписания для ремесленников и торговцев. Подобная обязанность могла быть возложена на человека известного и почитаемого. О популярности Плуза говорят дошедшие до нас легенды о поэте, согласно которым его могила была местом паломничества. Умер Ов. Ерзнкаци в 1293 году. Сочинения: Арменуи Срапян, Ованес Ерзнкаци, исследования и тексты, Ереван, 1958 (на армянском языке). ОВАНЕС И АША (Перевод Н. Гребнева) Что такое со мной случилось, Что за тьма надо мной сгустилась? Был я сталью, сталь искрошилась. Был скалой, скала обвалилась. Грудь колыша, стан изгибая, Шла красавица молодая. Повстречала меня — обернулась, Увидала меня, встрепенулась. Я с субботы на воскресенье Шел из верхнего храма в селенье, Нес кадило с пахучим ладаном, Ты меня ослепила негаданно. Шел, шептал я псалом Давидов, Задрожал я, тебя увидев. Чуть заметно ты двинула бровью, Я — осекся на полуслове. Я увидел тебя — отвернулся, Но ты бросила яблоко спелое. Я рванулся к нему, нагнулся, Поднял яблоко красно-белое Я живу по Христову завету, Мусульманин родитель твой Что же значит яблоко это, Наземь брошенное тобой? Ты сказала мне: «Семя гяура, Не смотри на меня так хмуро! Ничего, что отец твой священник, Мой отец — мулла и кади. Все забудем мы во мгновенье, Лишь прижмешь ты меня к груди». Молит господа мать Ованеса — Пусть изгонят из сына беса. Жжет она восковые свечи, Шепчет в церкви такие речи: «Пойте, дьяконы, «Бог, помилуй!» — Может, сын опомнится милый. Возгласите, отцы, «Аллилуйю» — Жизнь спасите его молодую! Он не знает божьего страха, Повторяет лишь имя аллаха, В прегрешеньях своих не кается. «Нет спасенья мне!» — убивается! Отступись, мой сыночек, сдайся, Повинись, помолись, покайся! Проповедник во храме божьем Грех клянет твой, простить не может!» — «Мать моя, я, твой сын и наследник, Говорю, что неправ проповедник. Если раз на Ашу он глянет — Сам, как я, он безумным станет». — «Отступись, мой сыночек, сдайся, Помолись, повинись, покайся! Слышишь, мать твоя плачет, старуха, Неужель твое сердце глухо?» — «Мать моя, я твой раб до могилы, Ты вскормила меня, взрастила, Но не жди, чтоб я отступился, От любви мой ум помутился!» — «Отступись, мой сыночек, сдайся, Помолись, повинись, покайся! Для тебя, любимого сына, Присмотрю я дочь армянина. Отступись, мой сыночек, сдайся, Помолись, повинись, покайся! Для тебя невеста найдется, Что над верой твоей не смеется!» — «Примирись ты, о мать дорогая, Не гневись ты, меня ругая. Тонок стан у Аши невинной, Звонок голос ее соловьиный». ... А Аша пред отцом стояла, Слезы горькие утирала. Бил ее и корил кади: С армянином, мол, не ходи! ... Ованес нашел ее вскоре. «Ты, Аша, облегчи мое горе! Я, стеная, в горах блуждаю, Как свеча восковая таю». Говорит Аша: «Все на свете Я отдам, но чтоб быть с тобой. Ты три раза вокруг мечети, Взяв кольцо, обойди с муллой. Примешь веру моих собратьев, Станешь ханом в моих объятьях!» — «Нет, Аша, хоть в твоей я власти, Нам не будет с тобою счастья. Я, исполнив твое пожеланье, Обреку и тебя на страданье! Лучше ты от своих законов Отступись, Аша, а потом Восемь выучи наших канонов И псалмы в писаньи святом— То, что, грешный, я сам позабыл В час, когда тебя полюбил!» — «Ростом малый, умом великий, Будь моим, Ованес, владыкой. Поведи меня, молодую, В день пресветлый в церковь святую! Я, твоей подчинившись вере, Не разувшись, открою двери, И священник во храме божьем Пусть венец на меня возложит!»

ВЕСНА (Перевод В. Брюсова) Веселье вкруг нас и веселье вдали, Нам ветры веселую песнь принесли. Великая благость господня,— внемли!— Сегодня исходит с небес до земли. Лежала земля, и мрачна и темна, Покрытая льдами, тверда, холодна, Про травы, про зелень забыла она, И снова сегодня она зелена! Зима была темным вертепом тюрьмы, Но снова вернулась весна на холмы И всех нас выводит на волю из тьмы! Вновь солнце на небе увидели мы! Земля, словно мать, велика добротой, Рождает все вещи, одну за другой, И кормит и поит, питает собой... Вот вновь она блещет своей красотой. Дохнул ветерком запевающим Юг, Из мира исчезли все горести вдруг, Нет места, где мог бы гнездиться недуг, И все переполнено счастьем вокруг. Тихонько гремя над землей свысока, Под сводом лазурным плывут облака — И падает вдруг водяная река, Луга затопив, широка, глубока. Мир весело праздновать свадьбу готов: Веселье во всем для плодовых дерев, Цветами всех красок и разных родов Раскрашены дали полей и лугов. На море влюбленном — опененный вал, И гад между волн, веселясь, заплясал; Ключи, зазвенев, побежали из скал, И быстрый поток по камням засверкал. А реки, сбегая с возвышенных гор, Гудят как могучий, торжественный хор; Прорезав долины цветущий ковер, Стремятся в морской, им любезный, простор, Спускаются телки и козы к ручьям, Играют и скачут по свежим цветам; И звери, что крылись зимой по лесам, Сбегаются, рады свободным полям. Слетаются птицы, поют над гнездом: Вот ласточка нежно щебечет псалом, Вот — луга певец, улетевший тайком, Приветствует день в далеке голубом. Зверям и скотам так приятно играть, И множиться в мире, и мир наполнять; Сзывает птенцов легкокрылая мать, Их учит на крыльях некрепких летать. И также цветы образуют гряду В больших цветниках и в плодовом саду; Другие вошли покачаться в пруду, И облик их бледный похож на звезду. Но вот наконец прилетел соловей, Чтоб петь возрождение в песне своей; Он строит шатер из зеленых ветвей, Чтоб алая роза зажглась поскорей! ПЕСНЯ ЛЮБВИ (Перевод Н. Гребнева) Такой прекрасной, несравненной Никто не видел под луной. Твой образ дивный, незабвенный Повсюду следует за мной. Тебя ищу я наудачу, Я муку прячу, но не спрячу, Кровавыми слезами плачу И днем и в тишине ночной. Твои шаги, твое дыханье Порой приносят мне страданья. От твоего благоуханья Я стал безумный и хмельной. Ты красотой меня пленила, Как полуночное светило. Ты путь мой светом озарила, То свет — я знаю — неземной! Любовь моя — как наважденье, Мое проклятье и спасенье. Ты — храм мой светлый, и моленья Я возношу тебе одной! На шее жемчуга и лалы, Шелка твоей одежды алы, Как с пламенным вином фиалы, Как розы в цветнике весной. Что б ни надела — ты прекрасна, Весь мир ты озаряешь властно. Подобную тебе напрасно Искать в любой стране иной. Я чахну от любви и боли, И я молю тебя, как молит О благодатной влаге поле, Которое сжигает зной! Тебя вокруг ищу я взглядом И если знаю: ты не рядом — Мир кажется мне сушим адом, И ты одна тому виной! Но если я тебя замечу, Я сердце болью изувечу, Я саз возьму, пойду навстречу,— Я стать хочу твоим слугой. Под этим небом необъятным Подъемлю чашу с ароматным Вином хмельным и благодатным, Подобным лишь тебе одной! ИНЫЕ ЗЛОСЛОВЯТ ОБО МНЕ (Перевод М. Лозинского) Иные злословят обо мне из зависти: мол, каким образом я могу говорить такие слова, когда я не учился у мастера; но одно дело учиться, другое ело — дар духа. Я расскажу вам об одном удивительном видении, которое приснилось мне, когда я пятнадцатилетним юношей находился в монастыре и когда я увидел человека в солнечном одеянии, источающего свет. Иные зависти полны и злого мне хотят За то, что я пишу стихи, а в них — родник услад. Твердят: «Как это он речам дает столь нежный лад, Что между нас ему никто не равен, не собрат?». У них рассудок омрачен и слеп духовный взгляд, Они не ведают, отколь мой дар во мне зачат. Я только глиняный сосуд, а в нем бесценный клад От бога вещею душой, как манна, восприят. Кто посягнет на этот клад как дерзкий супостат, Тот против бога восстает, пред богом виноват; А кто захочет мне внимать и вникнуть будет рад,— Тому поведаю про то, как дух мой стал богат. В монастыре, в пятнадцать лет, еще годами млад, Я был однажды в ночь, во сне, виденьем чудным взят: Пресветлый юноша сидел, как царь, среди палат; Как солнце был прекрасен он, и свет —его наряд. Пред дивной славою его я страхом был объят, Не мог спросить: «Господь, кто ты?» — уста не говорят. Я пал пред ним, едва успев к нему возвысить взгляд, И, лежа ниц, спросил его, до трех спросил я крат, Я молвил: «Грешен я, ты, царь, прости меня, ты свят». Я молвил: «Болен духом я,— уста твои целят». Я молвил: «Беден я, язык безмолвием заклят, Дай мне от дара твоего, насыть духовный глад». Он сердцем милостивым внял все три мольбы подряд, Сошел с престола, подошел, ступил одной из пят, Попрал меня, прошел по мне и повернул назад. Я встал, ликуя, награжден сладчайшей из наград. Я молвил: «Я узрел тебя, я был у райских врат, И если грешника лучи святые осенят — Я позабуду эту жизнь, где суета и смрад, За то, что принял ты меня, последнее из чад». И голос прозвучал в ответ, как сладостный раскат: «Иди». И вздрогнул я, и сон раздрался, словно плат. Я встал и, препоясав стан, творил молитв обряд, Прося, чтобы святого сна мне был сужден возврат. И много дней, молясь в слезах, я ждал, что буду внят, Что снова светлые лучи мне очи озарят; И ночью я не мог уснуть, и днем не знал отрад; Никто не ведал, что за сны безумного томят. Но то, что значил этот сон, мне было невдогад, Его не понял я, затем что был летами млад; И только позже, став мудрей и знаньями богат, Постиг я таинства его и что они гласят. И вдруг я начал говорить, я стал витиеват; И самого меня дивил речей искусный склад; Меня надежда и любовь влекли в их дивный сад, И я в обмен на душу их свою вручил в заклад. Как манна с горной высоты, слова во мне лежат, Затем что видел я его сидящим средь палат; И с той поры, как этот дар моей душой прият, Мой дух и плоть моя во всем закон его творят. Мой дух ликует, перед ним отныне нет преград, Я пью без губ того вина сладчайший аромат; Я этой страстью опьянен, мечты к нему летят, И мне не надобно людей, не страшен злобный брат. Я в этом мире — как глупец, мечты — мой сладкий яд; Иной толкует — «он мудрец», иной — «он бесноват». Иные злятся на меня, и зубы их скрипят, А есть такие — и пускай,— что точат свой булат. БОРЬБА ПЛОТИ И ДУХА (Перевод М. Лозинского) Ты Костандину свой завет с духовных дал высот; Как будто понял я; теперь отвечу в свой черед! Твой суд суровый на меня еще да не падет, Я слаб, не мог бы я снести столь тяжкой ноши гнет. Мой дух ученья мудрецов, как истину, блюдет, Но телом я в плотском плену, оно земным живет; Меж двух огней моя свеча, и тот и этот жжет; Опоры мыслям нет моим, они идут вразброд. Меня всех четырех стихий стремит круговорот: Огонь меня возносит ввысь, земля к себе влечет, То угасает пламень мой под влажной пылью вод, То ветра мощного струя его опять взметет. Две воли властвуют во мне, я раб у двух господ, Не остается невредим, кто пламя обоймет. Скажи, кто по морским волнам стопами перейдет И чья могучая рука задержит ветра ход? И в назидание себе я молвлю наперед, Затем что всех моих грехов я знаю полный счет: Как с братом, говорить с тобой мне, слабому, нейдет, Мне лучше в прах упасть лицом, чтобы топтал народ. Я много пролил жарких слез, и много слышал тот, Кто с нежной лаской врачевал недуг моих забот, Затем что много от людей я выстрадал невзгод, И в ранах сердце у меня, и боль мне душу жжет. Я валом окружил себя, был грозен мой оплот, И на меня восстал весь мир и двинулся в поход; Вот безоружен я и наг средь бранных непогод, Со всех сторон меня разит незримых стрел полет. Иные говорят: «Глупец и мрачный сумасброд». Другие вторят им: «Тот прав, кто кровь его прольет», А я отвечу: «Костандин, пускай шумит народ; Не верь другим и не ищи в отчаяньи исход». СЛОВО НА ЧАС ПЕЧАЛИ, НАПИСАННОЕ О БРАТЬЯХ, ОБИДЕВШИХ МЕНЯ (Перевод М. Лозинского) О доколь, сердцем скорбя, тяжко вздыхать наедине И всегда, день ото дня, грусть и печаль ведать одне! Незнаком душе покой, и не придет радость ко мне, Чтоб хоть миг вкусил я мир и отдохнуть мог в тишине. Как волна, бурно несусь, отдыха нет темной волне, Не доплыть до берегов, и нет пути к тихой стране. Нет друзей, любимой нет, опоры нет внутри и вне. Кто поймет, сколько скорбей в каждом моем прожитом дне! Для меня близкого нет, среди чужих и в моей родне, Кто бы мог меня обнять и пожалеть мог обо мне. Тот, кто был дорог душе, прочь отошел, стал в стороне. Как винить мысли чужих, если нам боль несут оне? Где найду мудрый совет, совет любви, ценный вдвойне,— Почему весь мир со мной в злобной вражде, как на войне? Тот, кому, дух мой раскрыв, я все дарю, что в нем на дне, Тот всегда, как лицемер, ласков со мной только извне. О доколь, сердце мое, будешь пылать в знойном огне И терпеть лживую жизнь у ней в плену, как в западне! Пробудись, забудь мечты; эти мечты снятся во сне, Соверши волю души, полно хмелеть в пьяном вине. Костандин, внемли совет, с правдой его чти наравне: От сует земных душу замкни в твердой броне. Эта жизнь многих влекла, многие с ней слились вполне; Все они, словно свинец канув на дно, спят в глубине. ИНОСКАЗАТЕЛЬНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ О СОЛНЦЕ ИСТИННОМ И О ТОМ, КАК ПРОИЗОШЕЛ ОТ ОТЦА СЫН ЕДИНОРОДНЫЙ ХРИСТОС (Перевод Н. Габриэлян) И ночь приблизилась к концу, и утренний был явлен знак — Взошла могучая звезда, чтоб возвестить рожденье света, И оживало все вокруг, и уходил из мира мрак, И ликовало все вокруг, сподобясь лицезренью света. Всем тем, кто был в кромешной тьме — в узилище, чье имя мгла,— Явился свет, и свет рожден был солнцем — величайшим светом. Зима морозною была, земля промерзлою была. Но свет весенний принесен был солнцем — величайшим светом. И пробудилась вновь земля, зазеленели склоны гор, И на полях взошли ростки под солнцем — величайшим светом. И на деревьях засверкал вновь многокрасочный убор, Раскрыла роза лепестки под солнцем — величайшим светом. И забурлили родники, ликуя, понесли вперед Кипенье, пенье звонких вод под солнцем — величайшим светом. И твари, мертвые досель: и гад, и дикий зверь, и скот — Плодится все и все живет под солнцем — величайшим светом. Так что же не дивитесь вы, и что ж у вас вопросов нет О солнце этом, о его исполненном сиянья свете? Ведь то не просто солнце — нет! То новый — ярче солнца — свет, Свет наивысший — и ему светла служат все на свете. И от него, да, от него росток светящийся возник. Так свет был светом порожден — верховным светом всемогущим. Да, свет был светом порожден — владыкой всех других владык, Которого зовем царем, дарящим свет всему, что суще. И замерцало в небесах над изумленною землей Сиянье радуги златой — и радостью земля объята: Она ликует и цветет, внимая вести той благой: Великий появился свет, и он не ведает заката. Лишь только те, в ком нет души, кто сердцем — глух, глазами — слеп, Не верят в солнце, в свет его — и нет в их слепоте просвета? Как в склепе, в темноте живут, и полон ложных снов тот склеп, И малой толики в тех снах от солнца и от света нету, И лишь мерещится слепцам, что некий свет в глазах у них — То ложный свет: он не рожден был солнцем — величайшим светом. Как жажду я, я — Костандин, который написал сей стих — Чтоб дух мой скорбный просвещен был солнцем — величайшим светом. СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРОЕ ИМЕЕТ ДВОЯКИЙ СМЫСЛ (ДУШИ И ТЕЛА) И ИНОСКАЗАТЕЛЬНО ЗВУЧИТ ТАК (Перевод Н. Габриэлян) Очнитесь, распахните взор, закрытый сонной пеленой, Движенье вечное светил в ночи узрите над собой: Они не спят, они кружат — так бог велел им всеблагой, Создавший словом лишь одним небесный купол над землей. И пробудился я, и встал, исполнен бодрости и сил, Увидел полную луну и множество ночных светил — Для услужения луне их бог всемудрый сотворил ... И ночь приблизилась к концу, и утра знак мне явлен был: Я зрел: — могучая звезда взошла, сияния полна, И светом огненным своим затмила звездный свет она: То было солнце — и тогда померкла светлая луна, Померкли звезды в вышине, и мир очнулся ото сна. Все ярче разгорался свет — и прояснялся небосклон. Младенец показался тот, чье имя слаще всех имен. Из глаз его струился свет, и одарял душою он Всех, кто с любовью утра ждал, - отринув безмятежный сон. Сколь сладок свет! Сколь сладок миг рожденья света, сколь высок! Блажен, кто долю возыметь от света утреннего мог. И ежели врата добра создал для нас на небе бог, То нам откроются они, когда зарей горит восток. И если с добротой любви склоняется к нам божий лик, И если слышит Всеблагой моленья наши, плач и крик И одаряет щедро нас — то это все вершится в миг, Когда рождается в ночи тот утренний, тот 'первый блик. На смену смерти жизнь идет в сияньи утренних лучей, И потому в рассветный час все запахи еще нежней. И если вечная любовь любовью нас дарит своей, То пусть тогда моя душа соединится утром с ней. И если радость и любовь мне суждены у врат любви, Пусть утром удостоюсь я любви и всех наград любви. И если душу должно мне отдать любви — я рад любви: И муки претерпеть готов я за бессмертный взгляд любви. Благословен воскресший свет, любовью льющийся с высот! Блажен, кто сыном света стал и кто постиг любви восход! И тот, кто жаждет обрести в любви бессмертия оплот, К любви прибавит пусть любовь, с любовью в дом любви войдет. О Боже, сжалься надо мной и милосердье мне яви! Даруй мне от своей души, даруй мне от своей любви! Я — многогрешный Костандин, но я ведь твой смиренный сын! Любовью утренней любви, молю, меня благослови!

НЕБО (Перевод Н. Гребнева) Небо я, будучи раз навсегда сотворенным, Неизреченно раскинулось сводом бездонным. Отделены, как заметил еще Моисей, Верхние воды от нижних стихией моей. Соединило навечно пространство небесное Оба начала: телесное и бестелесное. Ибо, подобно стихии телесной, я зримо, Как естество бестелесное — неощутимо. Я покрываю собою четыре стихии, Те, из которых возникли все твари живые. Кроме всего, воплощаю я нечто такое. Что различают не глазом, а только душою. Я — полукругло, от прочих предметов отлично, Хоть и в движеньи всегда, я всегда безгранично. Сущему в мире — всему я конец и начало. В пропастях я и на кручах — преград не встречало. Я неподвижным кажусь — неподвижность обманна. Вдаль я стремлюсь, лишь в движеньи своем постоянно. Горы высокие, что вас страшат крутизною, Скаты, глубокие пропасти — все подо мною. Не прерывая движения ни на мгновенье, Небо, я вечно в своем бытии и движеньи. СОЛНЦЕ ИСТИНЫ (Перевод Н. Гребнева) Солнце истины пламень любви запалило, Лед неверия, камень греха растопило. И ростки показались на древе сознанья, Исторгая пьянящее благоуханье. И на грешной земле зацвели, зашумели Дерева, что в раю красовались доселе. И доселе мерцавшие в небе светила Провиденье на грешную землю спустило. Призывает спаситель на пир свой небесный Верных воинов рати своей бестелесной, Но и смертные мученики и провидцы К бестелесному сонму должны приобщиться. Укрепили их дух, укротили сомненье Муки господа, чудо его воскрешенья. И явились на пир вереницы гостей В одеяньях, окрашенных кровью своей. Обессмертил великий господь естество Смертных латников воинства своего. НА РАСПЯТИЕ ГОСПОДНЕ (Перевод В. Брюсова) Тот жаждал на кресте, как человек простой, Кто создал океан, наполненный водой. Самаритянку тот «дай мне испить» просил, Кто всю вселенную бессмертьем напоил. И сотник римских войск, желчь с уксусом смешав, Чрез губку напоил царя небесных слав. Днем солнце было мглой затем облечено, Что слово вечное землей оскорблено. И громким голосом господь с креста к отцу «Или! Или!» воззвал и предал дух творцу. Завета Ветхого порвался завес — в миг, Когда в мучениях даятель жизни ник. Земля потрясена была до глубины; Рассеклись камни скал, гроба потрясены; Темница страшная, воскол######ся ад, Тьму душ окованных он выпустил назад: От гласа мощного того, кем жизнь дана, Была свобода им в тот час возвращена. Сей жизнедатель наш когда во ад сошел, Он свет затеплил тем, кого в тюрьме обрел, На небо верхнее из бездны их вознес И с бестелесными — их водворил Христос; Их свету причастил в чертоге без греха, Во царстве свадебном святого жениха,— Там, церкви-матери, где первенцы царят И Авраамовых наследников где град, Где праведных ряды пред господом отцом Ликуют без конца о женихе святом, С отцом и святым духом, в век веков, псалом Распятому за нас мы славу воспоем. ВСЕМ УСОПШИМ (Перевод В. Брюсова) Когда архангел возгремит трубой И воззовет на Страшный суд всю плоть, В тот страшный день всех помяни, господь, Усопших со святыми упокой. Когда с Востока, славой золотой, Твой лик блеснет, чтоб сумрак побороть, В тот страшный день всех помяни, господь, Усопших со святыми упокой. Ты книгу тайн разверзнешь пред собой, И задрожит от ужаса вся плоть. В тот страшный день всех помяни, господь, Усопших со святыми упокой.

МУДРАЯ БЕСЕДА, КОТОРУЮ ВЕЛ В ЧАС ПРОГУЛКИ ФИЛОСОФ ОВАНЕС САРКАВАГ С ПТИЦЕЙ, ИМЕНУЕМОЙ ПЕРЕСМЕШНИК (Перевод Н. Гребнева) Отрывки О птица, птица божия, скрываемая чащею, Недремлющая, бдящая под веткою в тени, То весело поющая, то жалобно молящая, Хвалу во славу господа с моей соедини! Ты здесь, лесолюбивая отшельница всесветная, Живешь, не зная зависти, всех равно возлюбя. Среди великих малая, средь малых неприметная, Но могут и великие учиться у тебя. Среди великих малая, средь малых невеликая, Но лучше нас понявшая, что в мире все — тщета. Беспечна, незапаслива, на ветку с ветки прыгая, Живешь во славу господа — спасителя Христа! Искусна в песнопении, ты сладко заливаешься. К тебе не прикасаются ни суета, ни ложь. Зовешь ли ты кого-нибудь, клянешься ль, отрекаешься, Ликуешь или каешься,— ты день и ночь поешь. Ты, дух не осквернявшая и плотью не грешащая, Вовеки не вкусившая запретного плода, В заботах неусыпная, всегда к трудам спешащая, И днем и в ночь безлунную — тебе светло всегда. Пример святым отшельникам, укор живущим в праздности, Ты недоступна лености, к злословью не склонна. Певунья многогласная в своей однообразности, Ты величава в скромности, в величии скромна. Одним — способность пения, другим же дар молчания Дал бог по справедливости, дал в меру наших сил. Хоть не была ты в горнице на благовествовании, Разноязыким пением тебя он одарил. Мудрец из неудачливых, не преуспевший в пении, Прошу — меня, смиренного, в ученики возьми! Как плату за учение, создам я сочинение, Что навсегда останется, читаемо людьми. Ответ птицы, именуемой пересмешник Что было мне подарено, в грехе я не утратила. Не сорвала я с дерева плодов добра и зла. Я избежала страшного возмездья и проклятия, Ни башен я не строила, ни бога не кляла. Горды своею мудростью, грешили вы надменностью, Один язык дробили вы на сотни языков. Грешили вы гордынею, не знали вы смиренности И с каждым шагом множили число своих грехов. В своих чертогах каменных отмеченные скверною, Природу невзлюбили вы, и ваша в том вина. Я ж, птица, от рождения была природе верною,— За верность откровеньями ее награждена. Вы как единство созданы, но противоборением Разобщены вы, смертные, на множество частей. А мы, созданья малые, велики единением, Спастись нам помогающим от пагубных сетей. Философ оправдывает ответы птицы, именуемой пересмешник, и проявляет к ней снисходительность В суровом осуждении права ты, птица, может быть. Хотя он и загадочен, нам мир природы мил. Но, грешных от рождения и прегрешенья множащих, Нас от природы истинной создатель отдалил. О птица, птица божия, твое мы слышим пение. Перед твоею песнею ничтожна песнь моя. Но звучным щебетанием, суровым осуждением Мешаешь размышлениям о тайнах бытия. Смущаешь ты укорами покой мой, птица малая, В минуту обретения душою высших благ. Ты в строгом обличении все, чем грешил, бывало, я, Склонна преувеличивать, как будто я — твой враг. Я трачу дни короткие на обретенье мудрости, Ищу пути, которые предначертал творец. Зачем же дух мой алчущий ты обвиняешь в скудости? Тобою оклеветанный, не враг я, но истец, И как истцу пристало мне порочить обвиненного, Скажи: коль, птица певчая, сродни ты соловью, Что не поешь в пустыне ты, от мира отрешенная, А средь людей построила ты келию свою? Искусники великие: Орфей — певец из Фракии, И Арион прославленный, и Амфион из Фив, Хоть пели восхитительно, но признаю, однако, я, Что птичье пенье сладостней в тиши лесов и нив. У всех твоих сородичей есть мастерство врожденное, Да и тебе такое же природою дано, Но что ж ты лес покинула и, чем-то привлеченная, Мое жилье приметила и здесь кружишь давно? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Философу, обвиняя, отвечает птица, именуемая пересмешник Постигший мудрость многую, напрасно ты винишь меня, От века мы — исконные владетели земли. А вы, созданья высшие, но все ж владыки пришлые, За грех из рая изгнанны, на землю вы пришли. Земля сия бескрайная нам отдана в наследие, Чтоб жили и плодились мы, не ждя иных наград. А вы, желая многого, утратили последнее, На небеса позарившись, вы заслужили ад! Разбогатеть мечтали вы, да стали духом нищие, Попрали слово божие, низвергнуты во прах. Попали в преисподнюю, как ни стремились к высшему, Идя за искусителем, погрязли вы в грехах. Братоубийцы злобные, ходить вам неприкаянным, И не услышат ангелы ваш вопиющий глас. Вы, люди, слуги божий, роптали на Хозяина, И, слуги ваши кроткие, мы обличаем вас, Наказанным изгнанием за вашу суть лукавую, Вам с нами жить, с безгрешными, и ныне и всегда. Отвергшим пищу чистую, вам пищу есть кровавую, У нас обитель общая и общая беда, Рассудком наделенные, стоящие над безднами, Вы поминутно множимым грехом осквернены. За ваши прегрешения мы — твари бессловесные, Созданья неразумные страдаем без вины! За ваши прегрешения, невыполненье должного, Созданья бессловесные, мы горестно живем. Нет лекаря искусного, и крова нет надежного, И нашу пищу скудную находим мы с трудом. Познали мы лишения за ваши прегрешения. Вы землю нашу заняли, за грех сюда попав. Ничтожны ваши доводы и ложны обвинения, Ответствуй же по совести — кто виноват, кто прав? Сопоставление двух речей и признание философом своего поражения Ты поразила мудростью сужденья непреложного, Искусно ты оспорила все вымыслы тщеты. И, мудреца ничтожного, меня, поэта ложного, Своею речью краткою разубедила ты.

Насколько я понял фотки эти сделаны давно, хотя не уверен. Единичные случаи подобных зверств со сотроны турок и в наше время может быть возможны (в России, к примеру, скинхеды тоже кого-то убивают). Но я не думаю, что это поддерживается правительством или основной массой турок.

Но вот курдов же они сейчас не убивают. А в начале XX столетия их тоже вырезали турки, хотя и в меньших масштабах.

А армяне никогда не получать приглашения. Евреи в начале XX века селились в Израиле без особых приглашений. И жилось им там абсолютно не сладко: они были вынуждены обороняться от нападений арабов только своими собственными силами. Зато затем у них появилось собственное государство. Турки, конечно, всеми силами пытались, пытаются и будут пытаться выгнать армян, но вряд ли сейчас они готовы на новую резню.

А как именно? Мне кажется, что подобной тактикой мы ничего не добьемся. Самое лучшее из того, что мы можем сделать не в столь отдаленной перспективе, на мой взгляд, это только жить на исконно армянских землях. Лучше жить с курдами вместе, чем предпринимать бесполезные попытки выгнать их с территории Западной Армении.

"Конечно при возможности они оттяпают все Западную Армению да и Висточную тоже! Это нормально! Но у них таких возможностей нет! У них возможности скромные и лишь в блоке с союзником или союзниками они могут добиться госсударства! Кое что всегда больше чем нечего! У них такой же принцип!" Насколько я знаю, наоборот, курды -- это сила. Курдов в Турции 15-20 млн, а все население этой страны -- 70 млн. Притом естественный прирост у курдов значительно выше, чем у турков. Если в будущем сохранится нынешняя демографическая ситуация, то лет через 50 курды по своей численности в Турции сравнятся с самими турками. К тому же, курды не разбросаны по всей территории страны, а сосредоточены в юго-восточной ее части. Поэтому, мне кажется, что если курды через несколько десятилетий поднимутся на войну, то они смогут отстоять свою независимость. Если же говорить о числе армянского населения Турции, то я встречался с таким числом, как 140 000 тысяч. Притом оно "переходящее": во многих книгах самых различных годов изданий почему-то любят указывать именно это число. Но в любом случае, число армян в Турции с числом курдов сравниться просто не может. А никаких других возможностей у армян вернуть свои земли, как селиться на тех территориях, которые они были вынуждены покинуть, и пытаться создать численный перевес в свою сторону нет. А последнее -- процесс, который может затянуться на несколько веков. Поэтому, на мой взгляд, армянам не остается ничего другого, как идти на компромисс с курдами. Курды могут добиться очень многого, и нам надо сделать так, чтобы от того, что они свершат была польза и нам.

А не могут хемшилы быть амшенскими армянами (համշենահայեր)? Они, вроде, выходцы с восточной части черноморского побережья Турции. Они живут в основном в Аджарии, Абхазии. По вероисповеданию же, если не ошибаюсь, мусульмане-сунниты. Больше об амшенских армянах и амшенском диалекте можно узнать на следующих сайтах: www.artsakhworld.com/igor_muradian/ Regional_tasks_of_Turkish_American_relations/texek.html armenianhouse.org/forum/viewtopic.php?t=1154

Мне кажется, Нурхан Манукян тоже некрасиво себя повел. Все-таки не пристало архиепископу вступать в потасовку с каким-то иешиботником. Со стороны это выглядит довольно смешно. Молодой еврей, плюневший на крест, ясное дело дурак и негодяй, но и архиепископ в данной ситуации выглядит несколько глупо. В Библии же сказано, что ести тебя ударили по одной щеке, то подставь другую. Кому -- как, но архиепископу стоило бы помнить эти слова. Может быть, и не стоило в точности руководствоваться словами Иисуса, но идти столь явно вразрез с ними тоже не наилучший выход из ситуации.

Честно сказать, на http://www.armenianhouse.org эти тексты отправил пять месяцев назад, но до сих пор их так и не выложили. Притом у меня, не знаю почему, именно этот сайт продолжает упорно не открываться (только что тоже пробовал). Получается, что других библиотек нет? "Ран Армении, по крайней мере на русском языке, как я знаю нет, в интернете нет. Не подскажите, как мне поступить?

Я отсканировал несколько армянских произведений на русском языке ("Раны Армении", некоторых средневековых армянских поэтов), но не знаю, где их разместить. В последнее время пытаюсь зайти на http://www.armenianhouse.org , но не получается. (Кстати кто-то знает в чем причина?) А есть ли иные армянские библиотеки на русском языке? Буду благодарен за информацию.

Сколько я не искал в интернете, нашел всего 4 словаря: Саакяна, Папазянов и Марутяна и на on-line словрь на сайте www.menq.am, все остальные - переделки первых трех из вышеупомянутых. Притом в каждом менее десяти тысяч слов, то есть, к примеру, с помощью них перевести художественное произведение на русский или какой-нибудь другой язык невозможно. Если та информация, которую я здесь привел неверна, то прошу прощения: просто за два года, что ищу, пока ничего иного не нашел.

Здравствуйте! Я недавно достал русско-армянский (20000 слов) и армяно-русский (25000 слов) словарь. Насколько я знаю, толком никаких армяно-русских или русско-армянских словарей в интернете нет. По моему мнению, если его можно будеть выложить в интернете, то это очень облегчить изучение армянского языка. Я на следующий год поступаю в институт. Время свободного практически нет, одному сейчас эта задача вряд ли под силу. Надеюсь, найдутся те, кто захотят мне помочь. К тому же, я плохо разбираюсь в компьютерах, не знаю программирования. Я предполагаю, для начала можно было бы просто отсканировать словарь, а затем немного отредактировать, перевести этот текст в словарь для ABBYY FineReader (для последнего существует специальная программа) и выложить словарь на сайте http://www.lingvoda.ru . Хотя, вполне возможно, существуют и более легкие пути.